Помоги проекту - поделись книгой:
Микулич уловил Юрину неудовлетворенность.
— Что, мало одного часа? — поинтересовался он. — Два раза сходишь, и ладно. А после на танцы… Насчет того, что не останется, не твоя забота — Танька ей скажет. Они девчата хорошие, сговорчивые… Только, смотри, осторожней там, понимаешь? А то потом хлопот не оберешься.
— Конечно, — сказал Юрий. — Это ясно.
Он не сразу сообразил, о чем говорит Микулич, просто даже выпустил из памяти, что от этого бывают дети.
Перед субботой Володя купил поллитра, под шинелью пронес в общежитие и спрятал в сапог из своей выходной пары. На долю Юрия выпала закуска — бычки в томате, колбаса полтавская, кусок масла, конфеты.
В субботу, когда вернулись с занятий из Академии, легли отдохнуть. Володя сразу уснул. Юрию не спалось. Начал читать — бросил. Лежал и думал, как все получится сегодня. Из художественной литературы он знал об этом достаточно: как возбужденный Анри срывает с Луизы одежды, и обнажается ее прелестная грудь с темными бутонами сосков… Как на балу у Цезаря Борджиа гости во главе с хозяином заставляют девушек выполнять все свои прихоти, а уж прихоти у них будь здоров!.. Интересно, сумеет Юра повторить сегодня хоть что-нибудь из этого набора?
И Юрий ежится на кровати и меняет позу.
…А еще в «Тихом Доне» сцена, когда Франю «расстелили».
Но это все же насилие, а вот у Луи Селина в «Путешествии на край ночи», как там эта семейная пара… Сначала для чего-то привязали к кровати десятилетнюю дочку, избили ее, а потом сами начали… Или в «Доме Телье» у Мопассана… какие там у женщин наряды, и все выпирает… Интересно, а у этой Ани какие они? Не такие, как в одном рассказе у Горького — там она еще хвастается: смотри, торчат, как пушки…
Нет, Юрий не заснул.
А вскоре уж Володя встал, умылся и предложил хлебнуть чуток, пока никого нет, — для разгона. Они выпили немного, и Володя ушел.
Пекишев действительно дежурил сегодня вечером, он зашел что-то взять, Юрий сказал, что будут гости, недолго, Пекишев обещал, по возможности, не приходить, подмигнул и закрыл за собой дверь. Нивинского не было — наверное, ушел к кому-нибудь из приятелей-«стариков». Словом, все устраивалось как нельзя лучше, но подъема Юрий отчего-то не ощущал, даже какой-то не то чтобы страх, а просто желание — пусть этого ничего не будет, он выпьет еще немного, потанцует в клубе и спокойно ляжет спать. Зачем ему какая-то незнакомая девушка? Как кот в мешке. Вернее, кошка. Он и говорить с ней о чем — не знает, и вообще, как это: незнакомого совсем человека вдруг начать раздевать… Или она сама разденется?.. Но вспомнил, что тот же Борджиа, например, или в новеллах… у Сервантеса, кажется… тоже не с близкими знакомыми этим занимались… И ему стало легче.
Он облачился в гимнастерку, причесался, выставил на стол водку, опять убрал — вдруг кто-нибудь зайдет посторонний? — но закуску оставил, даже нарезал еще колбасы и открыл банку с бычками.
Ждать пришлось недолго. Володя ввалился с двумя девушками. Одну из них, высокую, полную, Юрий знал по танцам, другую видел, кажется, в первый раз. Сначала даже не заметил, какое у нее лицо, потому что сразу посмотрел на грудь — и ничего такого (как описывается у Горького) не увидел: просто какая-то цветная материя висит складками. А лицо самое обыкновенное — все на месте, как говорил Володя (или это он не про лицо говорил), и ничего такого запоминающегося. Глаза тоже как глаза, в них не хотелось вглядываться, искать какой-то скрытой тайны…
— Аня, — сказала обладательница обыкновенного лица и глаз и протянула ладошку.
Рука была вялая и, несмотря на то, что на улице уже мороз, немного влажная. Юрий даже подумал: она что, так сразу потеет? Вся?
Но развить мысль не успел, Володя взял быка за рога и недовольным голосом произнес:
— Чего ж мы стоим? Надо первым делом за знакомство… Давайте садитесь.
Сели, выпили. Володя с Юрием почти по стакану, девушки — что осталось. Да они и этого не хотели. Но разве Володе можно отказать? Он, как танк… Надо было начинать беседу. Юрий мучительно думал: о чем говорить? Анекдот какой-нибудь рассказать? На память ничего не приходило, кроме совсем уж неприличных или про Сталина, которые еще Борька Лапидус в школе рассказывал по секрету. Но ведь с незнакомыми их нельзя… Юрий смертельно завидовал сейчас Володе, который болтал все, что лезло в голову и не чувствовал никакой неловкости. А ведь Юрий никогда не был молчуном, за словом в карман не лез, особенно, если выпьет немного. Но это когда не являлся, так сказать, заинтересованной стороной, когда ему ничего не нужно от человека — любви, например, или, как сейчас, этого самого… он и в магазинах поэтому, и в учреждениях, где надо о чем-то просить, не мог подобрать слов; или с той блондинкой, после десятого класса, с которой так хотел познакомиться на «дне открытых дверей» в медицинском… Как он к ней подбивал клинья! А когда остались одни и он вблизи увидел ее маленькие глазки, прыщавое лицо, вспотевший нос — все, как отрезало! И слова застряли в горле… Это при его-то остроумии и элоквенции (что означает «красноречие», по-латыни, кажется).
— Ну, мы пошли, — сказал вдруг Володя. — Пока… Ждем в клубе…
И они как-то очень быстро ушли.
— …Чай сейчас поставлю, хотите? — сказал Юрий, не зная, что еще сказать.
Аня кивнула. Она тоже была как замороженная. Юрий с облегчением вышел в первую комнату, включил электроплитку, поставил чайник. Это заняло очень мало времени и надо было возвращаться… Что, прямо сейчас ее обнять, поцеловать в губы (они накрашены, мажутся!), ухватить за грудь?..
Вместо всего этого он спросил:
— А вы работаете?
Аня ответила, что да, в лаборатории, она техникум промышленный кончала, у них на работе одни женщины, скандалы все время — надоело…
Она оживилась немного, и Юрию стало легче, уже казалось, она вроде ничего — и глаза довольно красивые, и под платьем что-то проявляется; только брови чересчур выщипаны, и пальцы на руках очень короткие.
— Пересядем вон туда? — сказал Юрий, он не решился произнести слово «кровать». — Там мягче.
Он осмелел: водка уже начала действовать. Аня не ответила ни «да», ни «нет», он взял ее за плечи, приподнял со стула, повел к постели. По дороге, которая была совсем не длинной, он позволил своим рукам соскользнуть на грудь Ани. Она отвела их, но он понял, что это так, для вида. Они сели в изножье кровати, и он, опрокинув Аню к стенке и сам пододвинувшись туда, начал сильно мять ей грудь.
— Подожди, больно, — сказала Аня. Она тяжело дышала. — Свет бы хоть погасил, что ли, — добавила так резко, что Юрия покоробило.
Он встал, что было ему уже довольно неловко сделать, и, стесняясь своих вздувшихся штанов, прошел к двери, повернул выключатель. Плюхнувшись снова рядом с Аней, решил действовать по-другому: стал расстегивать блузку.
— Пуговицы оторвешь, — сказала она рассудительно и сделала это сама.
Он просунул руку за отворот блузки и впервые, с того случайного, полуминутного знакомства с девчонкой в их дворе на Малой Бронной, которое вообще не в счет, почувствовал под рукой голое женское тело… Не совсем голое. Еще этот, как его, лифчик мешает… Ох, сколько хлопот со всем этим… Как он расстегивается?..
Он не произнес это вслух, но Аня ответила:
— Сейчас, — вскинула руки назад и вот…
И вот у него под пальцами целые две груди. Правда, не такие, про которые приходилось читать: в книжках они всегда — особенно если девичьи — тугие, спелые, налитые, а тут какие-то слишком мягкие… Но все равно… Ему вдруг стало так приятно, что захотелось петь и кричать. Аня приутихла, не шевелилась, только дышала неровно. Наверное, он тоже, но он не слышал своего дыхания.
Так прошло неизвестно сколько времени — может, час, может, всего пять минут, и Юрий понял, что сейчас должно наступить самое главное — то, про что все говорят и про что самая страшная ругань, и ради чего старался Володька Микулич, и неужели Юрий не сделает этого?.. Что же он тогда скажет Микуличу?..
Но как? Что надо делать? Здесь, наверху, в этой части тела ему как будто бы уже все ясно… более или менее… а там… ниже… Как оно там?..
Надо сказать, что, несмотря на уроки анатомии и внимательное рассматривание картинок, у Юрия было весьма приблизительное представление о том, где находится то, куда он сейчас намеревался проникнуть. Он считал почему-то, что оно находится под животом, на лобке, даже, может, немного выше. Слово «промежность» он вообще тогда не знал — ему не попадалось. Уже во время войны, через несколько лет после того, как он лишился невинности, в одном селе, где они остановились на ночь, женщина, с которой он лег, сказала ему не то шутя, не то раздраженно: «Ты что, живот мне проткнуть хочешь?..» Объяснение тому — простое, как мычание: все его не лишком многочисленные соития происходили до тех пор, во-первых, в нетрезвом виде, а во-вторых, сами напарницы помогали. Ну и, в-третьих, ведь темно, не видно…
(Лишь после войны он, с полным на то правом, сочинил как-то, гуляя со своим спаниэлем, такое печальное четверостишие:
Итак, что же делать?.. Рука Юрия скользнула под юбку… Это чулки… А это?.. Резинки, видимо… А это? Ощущение было совершенно новым — голые женские ноги. Такие шелковистые, приятные в этом месте… Аня шевельнулась, простонала что-то… Не хочет? Или, наоборот, торопит?.. Сейчас… Он сейчас… Но что-то не получалось. Он запутался… Где же, наконец, самое оно?.. Резинки какие-то, пояс, или что?.. А, трико… Ведь все женщины носят трико… Такие противные, голубые… он видел, на бельевой веревке висят… И, значит, надо их снять… Но где же они?.. Возбуждение начало спадать, ему надоела возня. Чего же Аня-то как неживая? Только вздрагивает… Нет чтобы объяснить по-человечески, помочь… А это что? Пальцы его ощутили мягкие волосы… Выходит, она без трико? Как же, и не холодно?.. Он попытался отодвинуть ее от стенки, положить на кровать… Обувь, а как же обувь?!.. Черт с ней, с обувью!.. Что это?..
Раздался стук в дверь, и сразу же она открылась, послышался голос Пекишева:
— Есть кто-нибудь? Почему свет горит, а плохо занавешено? Светомаскировочку не соблюдаете. С улицы видно… Эй, да чайник-то кипит, почти выкипел… Вы что? Ребята!
А Юрий почувствовал облегчение: кончились его муки, можно передохнуть. В конце-концов, он много сделал, и сделал бы еще больше, если бы не Пекишев со своей светомаскировкой… А насчет чайника, конечно, промашка. Хорошо, весь не выкипел.
— Я выключил, — продолжал Пекишев из первой комнаты. Во вторую он не заходил — вот, действительно, классный мужик.
— Заварка-то у вас есть, или дать?
— Не надо, спасибо, — бодро крикнул Юрий, осторожно вставая с кровати. — Это не для чая… Для бритья, — зачем-то соврал он. — Сейчас в клуб пойдем.
Аня уже приводила себя в порядок.
— Зажечь? — прошептал Юрий.
— Постой… Ага…
Возможно, ему показалось, но на ее лице тоже можно было прочесть облегчение.
Минут через десять они уже влились в бодрые ряды танцующих, и, когда во время перерыва Микулич спросил: «Ну как? Все в порядке?» — Юрий небрежно ответил::
— Да, только Пекишев рано вломился, не дал как следует…
К счастью, снова заиграла музыка.
Два-три танца Юрий станцевал с Аней, они почти не глядели друг на друга, не разговаривали. Даже не хотелось посильнее прижать к себе, и был рад, когда ее потом кто-то пригласил. Протанцевав танго и два фокстрота с курносой блондинкой, он затем потихоньку ушел: чтобы больше не разговаривать с Аней и, чего доброго, не напроситься провожать.
Неприятный осадок надолго остался у Юрия от его «кобелирования». Он прекрасно понимал, что никакой он не дон-Жуан, не Ловелас и не Казанова, а просто робкий, неумелый юнец, воображающий себя покорителем женщин. И не это даже главное — а то, что теперь он до смерти боялся другого подобного случая; боялся, что опять будет неловок, ненаходчив в разговоре, опять станет много размышлять обо всем этом, а как до дела, то… пшик, дырка от бублика; не сразу найдет пуговицу нужную или еще что, про обувь не вовремя подумает — и пропадет вся охота… Разве это нормально для настоящего мужчины?.. Вон как у других все просто получается. Если их послушать, конечно…
А ночью перед сном по-прежнему в его мыслях разворачивались фантастически-подробные картины разврата, от которых хотелось сразу вскочить и бежать на улицу или куда-то еще в поисках представительниц прекрасного пола, с которыми бы он проделывал то же самое ко взаимному удовольствию.
2
Война с финнами продолжалась. Морозы в январе ударили страшные, давно таких не было. В госпитали поступали тысячи обмороженных бойцов. А «линия Маннергейма» держалась.
После Нового года Юрия и его сподвижников из 808-го учебного отделения вновь воссоединили в другом общежитии, в доме 16 по той же улице Васильевского Острова.
Опять он слушал поднадоевшие хохмы Пети Грибкова; опять злился, когда Миша Пурник — в который уже раз! — давал всем понять, что лучше Одессы не было, нет и не будет места на земле; опять раздражался на замечания командира отделения по поводу заправки постелей. (Что они, бойцы в казарме? Ведь почти командиры!); опять обижался на всех, кто позволял себе подтрунивать над ним; опять старался как можно меньше бывать в общежитии.
Из-за военного положения у них теперь были круглосуточные дежурства по общежитию, даже выдали оружие — револьвер системы «Наган». Новенькую скрипучую кобуру получили еще раньше, вместе с обмундированием, ремнями и портупеями. Дежурства были редки — Юрию пришлось всего раз, в одну из суббот, но этот день, вернее, вечер, он не забыл.
Его напарником оказался все тот же Володя Микулич — юрин «сексуальный искуситель». И на этот раз ему выпала, пусть косвенно, та же роль: подтолкнуть Юрия на путь греха.
Во второй половине того дня Володя сказал, что исчезнет с дежурства — ладно? — на пару часиков. Если придут с проверкой, найдешь, что доложить: за хлебом, мол, пошел, или в гальюне сидит, желудок расстроен.
Володи не было до самого вечера, но Юрий на него не злился: дежурство дело нетрудное, из разряда той же «туфты», как и многое другое… От кого стеречь? Кому надо нападать на их общежитие? Финнам, что ли? Разве это военный объект? И почему раньше не было дежурств, только уборщица и все?.. А дежурить Юрию нравилось: сиди себе с револьвером на боку возле телефона и читай вволю. А можно прилечь — комната его недалеко, открыл дверь — и валяйся на кровати.
Ближе к вечеру телефон стал звонить чаще, но никаких ЧП, чрезвычайных происшествий, не наблюдалось, никаких приказаний — о применении оружия, о круговой обороне — не поступало. Просто просили к телефону кого-нибудь из живущих в общежитии слушателей и чаще всего — старшего лейтенанта Саркисова. Прямо надоели с этим Саркисовым! И все время один и тот же голос, женский. Кстати, очень приятный. А Саркисова, как на зло, нет целый день. Гуляет, несмотря на казарменное положение. Да и кто его соблюдает? Может, те, кто у себя в квартирах живут?.. Ха-ха…
Опять зазвонил телефон. Ну, если снова Саркисова, он не знаю что сделает!..
— Попросите, пожалуйста, старшего лейтенанта Саркисова.
Тот самый голос.
— Он еще не пришел. Передать что-нибудь?
— Нет, спасибо.
В трубке слышались голоса, пение.
— А у вас там весело, — сказал Юрий.
— Да, целая компания. Поем цыганские песни. Танцуем. Вы любите петь? Приходите.
— Я же адреса не знаю, — находчиво заметил Юрий.
Раздался смех, тоже довольно приятный. Говорившая что-то сказала кому-то, а потом в трубку:
— Так придете? Запишите адрес.
— Я запомню.
— О, какая память! Ну, слушайте. Фонтанка, 116, во дворе, второй подъезд налево… Правда, придете?
И в этот момент на Юрия пахнуло водочным запахом — вошел Володька Микулич. Все в порядке: подсмена есть, почему не пойти?
— Уже выхожу, — сказал Юрий в трубку.
— До встречи, — многообещающе проговорил приятный женский голос.
Юрий сказал Володе, что теперь он отчалит на неопределенное время — какие-то бабы зовут в гости, почему не пойти?
— Конечно, — подтвердил тот. — Не дрейфь! Поддержи честь Академии. А я тут буду на стреме. Наган возьми на всякий случай.
Юрий и не собирался расставаться с оружием: город весь темный, да и неизвестно, что там за компания — куда его позвали.
Уже было поздно, около девяти, Фонтанка от их общежития — у черта на куличках, но Юрий загорелся: чем-то его манил этот голос в телефоне; надел свою узкую шинель — правый бок, где кобура с наганом, выпирал, как опухоль, натянул дурацкий темного цвета буденовский шлем — он его очень не любил, но другого головного убора на зиму не было, в фуражке в такой мороз не походишь — и отправился.
Если б не снег, белевший на мостовых, идти пришлось бы вообще на ощупь, а так он шел довольно быстро, и даже повезло — поймал какой-то трамвай, доехал до Невского. Но там и потом по Фонтанке снова пешком. Снег под сапогами скрипел так громко, что ничего больше слышно не было — ни трамваев, ни машин. Впрочем, они почти не ездили в эту пору. Ноги у Юрия замерзли, нос тоже; застежка проклятого шлема все время лезла в рот — заиндевелая, влажная; холод пробирал и под шинелью. Но ведь охота пуще неволи, и он шел по пустынной набережной, мыча какие-то мелодии и представляя, как войдет сейчас в ярко освещенную теплую комнату, где будет много женщин — на выбор, почти как во дворце у Борджиа. Или в доме Телье. И ему нальют штрафную и, конечно, не пожалеют закуски.
Вот 112… 114… 116! Может, его обманули и никакого двора тут нет, и квартиры такой нет?.. Арка ведет во двор. Какая длинная и как здесь темно… И опасно, наверное. Надо, чтоб наган поближе… Но расстегивать шинель в такой холод не хотелось… Ага, слева темнеет длинный дом… Первый подъезд, второй… Сюда… Вот она, квартира!
Юрий нажал кнопку звонка. Дверь открыла какая-то расхристанная бабка в халате. Пахнуло запахами кухни.
— Вам кого?
А кого, в самом деле? Не скажешь ведь: тех, кто поют цыганские песни?
Юрий молчал.
Может, дверь и захлопнули бы перед его носом, если бы сзади старухи не появилась другая женщина, как показалось ему, не намного моложе первой, которая сказала:
— Это ко мне.
И Юрий вошел.
— Идите за мной!
Его повели какими-то коммунальными коридорами, и путешествие окончилось в небольшой квадратной комнате, посреди которой стоял стол, освещенный лампой под оранжевым абажуром. У стола сидела еще одна женщина, темноволосая, с резкими правильными чертами лица, но, увы, тоже старая — лет за сорок, не меньше. Если не больше. Кроме нее в комнате никого не было.
— Снимайте шинель, грейтесь, — сказала та, кто привела Юрия. — Сейчас чай подогрею. С вареньем.
Поделиться книгой: