Помоги проекту - поделись книгой:
Рассмотрим применение матрицы в отдельных случаях.
«Майор спецназа Сухов вспомнил все, чему его учили в суперэлитном подразделении „Резервуар“. Не зря у него была кличка Конец. Он выхватил пистолет и направил его на Косяка.
― Сука! ― прошипел Косяк, нагнулся и неуловимым движением выхватил из-за голенища нож с наборной рукояткой.
― Сам такое слово, ― небрежно парировал Сухов, встал в боевую стойку, как учил его полковник Абыбабаев, резко выбросил вперед ногу и выстрелил. Косяк отлетел на два метра, перевернулся через голову и приземлился на все четыре лапы.
― Мент поганый! ― прохрипел он, вынимая нунчак.
Такого оскорбления майор Сухов не простил бы никому. Он не простил бы его отцу, матери, сестре, брату, золовке, деверю (следует перечень родни, необходимой для строкажа), но прощать такое Косяку он был уж вовсе не склонен. Майор Сухов не зря проходил закалку под Кандагаром и под Белым домом. У майора Сухова была всего одна медаль, но это была элитная медаль „За сдачу всего“, которой удостаивались только лучшие офицеры спецназа. (Итого десять строк.)
Майор Сухов вспомнил, что в кармане у него лежит заветная ладанка, подаренная духовником отряда „Резервуар“, бывшим спецназовцем, отцом Посысаем. Он крепко сжал ладанку одной рукой, другой схватил Косяка за горло, а третьей выстрелил в третий раз. Косяк упал, изрыгая проклятия, и умер совсем. Сухов достал индивидуальный пакет и бросился к Тане:
― Ты жива?
Девушка широко распахнула глаза и показала ссадину на плече.
― Ничего, ― сказал Сухов. ― До свадьбы заживет».
«Майор космического спецназа Сухов вспомнил все, чему его учили в суперэлитной космической школе Звездных Убивцев. Не зря у него была кличка Звездец. Он выхватил фумигатор и навел его на склизкую тварь.
― Великий хаос! ― прошипел Магистр-Координатор, нагнулся и неуловимым движением выхватил из-за трансмиттера декодер.
― Гармония и порядок! ― небрежно ответил Сухов, принял боевую стойку, как учил его сталкер Колкер, выбросил вперед отражатель, поправил антенну блоггера, включил третью степень защиты и плюнул отработанным космическим плевком третьей степени.
― Клянусь Создателем Миров! ― просипел Магистр-Координатор, отлетел на световой год и приземлился на все четыре гусеницы. ― Ты заплатишь за это, Черепаха Космических Трасс!
Таких слов майор спецназа Сухов не прощал никому и никогда. Он не простил бы их склизкой твари из созвездия Лебедя, Рака, Щуки (следует перечень созвездий, известных автору), но прощать их склизкой твари из созвездия Бурой Свиньи он не мог по определению. Не зря он проходил боевую обкатку на кольцах Сатурна и яйцах Плутона. (Что такое яйца Плутона, знать необязательно. Важно, чтобы звучало.) Его левую грудь украшала медаль „За полный атас“, которой удостаивались только космолетчики, налетавшие больше пяти томов в серии „Темная бесконечность“.
― Великое Кольцо Разума! ― воскликнул он, сжал в кармане скафандра Талисман Могутности и пронзил Магистра взглядом такой силы, что тот немедленно растекся зеленой дымящейся лужей на пять страниц. Майор бросился к Эе. (Чем больше гласных будет в имени девушки, тем лучше.)
Эя широко распахнула трансмиттер, поправила эмулятор и приоткрыла сфинктер.
― Ты не ранена? ― прошептал он, расстегивая на ней скафандр.
Эя загадочно усмехнулась и показала ему распухшее щупальце.
― Ерунда, ― усмехнулся майор. ― До Конца Миров заживет».
«Майор особого отряда времяпроходцев Сухов забыл все, что было написано в учебниках истории. Он действовал в пространстве альтернативной истории, в которой Рим не пал, Рейх победил и разорился, южане сделали северян, а Ленин первым отправил в космос Титова. Не зря у него была кличка Фоменко.
― Юнона и Горгона! ― прохрипел Нерон, прячась за спину Куратора-Прокуратора.
― Господь наш Велес, ― небрежно ответил Сухов, доставая арбалет, поправляя копье, прицеливаясь из „Макарова“ и стреляя из фотонного отражателя.
― Хальт! ― воскликнул Нерон, и Сухов с ужасом узнал в нем рейхсфюрера СС Гопнера, которого он успешно завалил еще два тома назад. ― Хенде хох!
Таких слов майор Сухов не прощал никому. Он не простил бы их Петру Первому, Николаю Кровавому, Ивану Великому, Андрею Белому (следует перечень исторических персонажей, известных автору), но майору СС, скрывающемуся под протекторатом Рима, он не склонен был прощать ни в коем случае. Не зря его нос украшало кольцо „За несдачу экзамена“: майор не сдавал никого, а историю подавно. Он сжал в кармане талисманную пешку ― подарок альтернативщика Каспарова, и метнул лазер в глаз рейхсфюреру-Лженерону, и тот, перекувырнувшись в воздухе, перелетел в Турецкую Византию из следующего тома.
― Ты не ранена? ― склонился майор над Юей, поправляя ее тунику и помогая заправить ее в форменные сапоги.
Юя расстегнула ремень, сбросила тунику, и майор остолбенел. Он никак не мог привыкнуть к тому, что в альтернативной истории действует альтернативная анатомия, и вместо того, что он ожидал увидеть, аппетитно розовели две круглые ягодицы с ямочками.
― Ничего, ― прошептала Юя, ― до Морковкина Заговенья привыкнешь…»
«Майор элитной гвардии Квадрига Первого Сухой вспомнил все, чему его учили в кругранте адваргов под руководством пропана Бутана. Не зря у него была кличка Ррррр и почетная розамунда „За разбудовку Батакуды“.
― Тхунж и Троппапоп! ― прохрипел Уквадр, выпуская трокадры и втягивая укрудры.
― Пропп и Пупп, ― небрежно ответил Сухой, выставляя аркадры, прикрываясь драгоманом и помахивая фуфуем.
― Проклятие Тритатухи! ― просипел бибабон, откатываясь на пять квартов назад и приземляясь на все четыре бубуки.
― В титатоху себе засунь, ― пожал бульбайцами майор, сжал правой катапулькой Великий Коренной Зуб Огненного Дракожора и трататохнул из баклажахи.
― Матерь Долбобобов! ― жужукнул усканос и отрубительно жерканулся на камнях торгового Тлилля.
― Ты не ранена? ― воскликнул Сухов, наклоняясь над девушкой, помогая ей расчехлить уклады, рассолить забодалы и потумкать кротоны.
Ыя широко распахнула ардроги, раздвинула брабары, и на сгибе сукорок стыдливо показалась припухшая манящая клепсидра.
― Ничего, ― барабуркнул Сухов. ― До Араукарии забарабулькает».
Теперь, шеф, вы и сами при желании могли бы писать в неограниченном количестве боевики, фэнтези и даже альтернативную историю.
Вычленив матрицу и подробно исследовав вопрос, я не понял только одного, шеф. На фига это надо? Почему они непременно хотят утилизовать столько бумаги?!
Так что с главным заданием я не справился и умоляю вас отозвать меня, шеф. Я не могу больше смотреть на уничтожение такого количества лесов, а главное ― не могу все это читать. Заберите меня назад, на нашу гостеприимную Клепсидру, где барабулькает в зарослях аргванта кухлая, лекатучая Макулатура.
Возбужденные до беспредела
С русской эротикой происходит что-то ужасное. Может быть, ее прежнее отсутствие даже лучше нынешнего присутствия.
Было о чем мечтать. Эротику удавалось прозревать в самых неожиданных местах ― в производственной прозе, например. До сих пор помню какой-то невыносимый производственный роман, в котором девушка держала некое приспособление, а юноша в него вставлял. Он вставлял другое, стержнеобразное приспособление. В конце концов у них все получилось. Это было описано с пылом, жаром и в конце концов увенчалось венцом. И, честное слово, это было симпатичнее сегодняшних описаний, совершенно производственных по своей сути.
Вот уже который год я пытаюсь понять, почему русская эротика немыслима, невозможна, почему единичные удачные образцы, вроде, скажем, аксеновского «Острова Крым», оказались неповторимы. Можно вспомнить, конечно, Набокова с его знаменитым «Я должен ступать осторожно», где вся глава о гибельном очаровании нимфеток описана без единого собственно эротического образа ― сплошные тонко подобранные эвфемизмы. Можно, наконец, лишний раз перечитать Бунина с его толстовским бесстыдством и собственно бунинским, незаемным ужасом перед бесследным и поминутным исчезновением всего на свете, «поглощением себя в ничто». Но кроме-то? В любом мало-мальски приличном (и даже неприличном) американском романе найдется любовный эпизод, который можно перечитывать без стыда, но у нас?!
Все эти тексты условно разбиваются на три группы: 1)
«Молодая женщина демонстративно наклонилась к столику за канапе с икрой.
„Да она без лифчика!“ ― вновь возбудился он.
Даниил не успел даже опешить, как она схватила его руку и с силой каменотеса прижала ее к обнаженной груди.
― У тебя такие ладони… тогда что сказать о другом.
Могучий организм Демидова весь напрягся. Он буквально сгреб в охапку молодую женщину и, толкнув ногой боковую дверь, внес ее в спальню и опустил на кровать. Засияло обнаженное тело, поскольку под платьем у Лидочки не было ничего! То, что увидел Демидов, превзошло все его сексуальные ожидания».
Сами понимаете, крупный уральский промышленник Демидов не может удовлетворяться телесной близостью с Лидочкой. Ему нужна еще и духовная ― с Катенькой. Найдите десять отличий.
«Приподнявшись на цыпочках, она медленно стала стягивать с себя ночную рубашку. Катенька сама не понимала до конца, зачем и почему она это делает. Сначала из-под ажурного подола выглянули ее коленки. Даниилу немедленно захотелось их чмокнуть. Каждую! Движения молодой женщины стали более торопливыми, выдавая в ней зреющее желание. Потом медленно из-под рубашки выплыла точеная шея… И вот уже вновь появилось розовое от возбуждения лицо со слегка раскосыми улыбающимися глазами.
Он, как мальчишка, выпрыгнул из постели и сгреб женщину в охапку с такой неистовой силой, что сразу же возненавидел себя за неловкость и грубость. А вдруг раздавлю?!
(…) По звукам, доносившимся из ванной, он понял, что его возлюбленная приводит себя в порядок».
Цитируемый футурологический бестселлер «Укрепрайон Рублевка» принадлежит перу профессионального журналиста Краснянского и не менее профессионального олигарха Смоленского. Но поскольку большинство нынешних поставщиков чтива писателями не родились, а подвизались до того либо в журналистике, либо в шоу-бизнесе, приведенный образец вполне типичен. Эта стилистика являет собою помесь пододеяльно прочитанных новелл Серебряного века («точеная шея», «точеные колени», «точеный нос») с подростковыми же представлениями о лихости, ухарстве и удали. Герой обязательно сгребает в охапку, раздавливает, вбивает, вминает, вдалбливает, пронзает, пригвождает, подчас ломает кровать. Молодая женщина не успевает приводить себя в порядок.
По этим эротическим эпизодам несложно представить, как описываемые олигархи пронзали, подминали и сгребали в охапку обанкроченные ими же сибирские предприятия. Таков стереотип их финансово-эротического поведения в романах Ю. Латыниной или сагах А. Бушкова. Разумеется, к эротике и сексу все это не имеет никакого отношения. Куда органичнее смотрелся бы эпизод, в котором какой-нибудь Краснооктябрьский никелевый комбинат постепенно проступал из тумана всеми своими соблазнительными изгибами и формами, после чего молодой медвежковатый владелец обрушивался бы на него всей своей тяжестью и хватал госсобственность в охапку с такой неистовой силой, что уволенный пролетариат брызнул во все стороны. Описания секса в производственном мейнстриме больше всего напоминают рейдерское слияние с последующим поглощением.
И ведь нельзя сказать, чтобы владелец не любил свой комбинат. Он его любит, но после такой любви от комбината мало что остается. Катеньки, это и вас касается.
«И как он, Максим, стал раздеваться в полутьме, чтобы остаться перед ней обнаженным, и как она смотрела на его наготу, на его меч, которым он будет ее казнить, казнить, казнить, и луна была желтой, и это была огромная желтая луна…»
«Не дав мне опомниться, она срывает с себя рубашку и накрывает поцелуем мой жалобный вздох. Нащупав ладонями грудь, на мгновение я вижу глаза, в которых чуть ли не с отвращением распознаю свирепую злобу желания. Она распаляет его, простирая проворное тело вдоль моей распятой безвольем души, и рвет ее, словно старый пергамент, в клочки, терзая меня нестерпимою мукой звериного, слишком звериного наслаждения. Мы погружаемся в бешенство ― двое дюжих животных в охоте за первой добычею мира, даровавшей ему направление, ― в безумство и великолепие греха. Я в ярости. Меня обуревает желание загнать ее насмерть, как строптивую, позабывшую кнут кобылицу. Наваждение мстить, увечить, кромсать. Я глубже вонзаю охотничий рог в ее ненасытную рану…»
Алану Черчесову, автору второго приведенного отрывка, никто в детстве не объяснил, что охотничий рог ― это такая вещь для звукоизвлечения. Вонзать охотничий рог в рану не станет и самый садический охотник, если только он не носорог. Впрочем, авторский текст в этом романе изобилует еще и не такими перлами, и не в перлах дело: важна тенденция. Прямо по Михаилу Успенскому: «Эрос-то на гусельках, танатос-то в бубны…» Все эти люди давно не любят друг друга ― и собственно, никогда не любили; актуализируется и акцентируется исключительно «поединок роковой», «угрюмый, тусклый огнь желанья». Конечно, в интеллектуалах не так развит инстинкт доминирования, как в олигархах: доминилка, так сказать, не выросла. Они ограничиваются изощренным мучительством, расковыриванием ран, кусьбой. Они не любят друг друга ― они ведь интеллектуалы. Интеллектуал обязан любить себя, Дерриду, иногда еще немного Андрея Немзера.
Есть у нас и собственно эротическая проза, такая, в которой герои почти ничего другого не делают и уж точно ни о чем не думают. Так что когда лет пятьдесят спустя будущие историки будут рассказывать о политическом терроре и тотальной несвободе ― им не худо бы иметь в виду, что именно в эпоху Второго Срока и Большой Стабилизации рынок наводнился вполне легальной полупорнухой. Вышла, во-первых, повесть Романа Парисова «Стулик» («Современная Лолита» ― написано на обложке), во-вторых, «Fuck, ты» Марии Свешниковой, в-третьих, «Raw порно» Татьяны Недзвецкой, и все это выстрелило синхронной струей в конце 2006 ― начале 2007 года.
В сочинении Недзвецкой это садомазо достигает апогея, вырывается из гульфика, шевелит всеми щупальцами:
«Вдруг Саша отвешивает мне пощечину, я испуганно смотрю на него ― его красивое лицо приняло садисткое выражение.
― Так ты кончаешь, сука! ― орет он и, не останавливаясь, хлещет меня по щекам. Моя голова, как у куклы, мотается из стороны в сторону. Каждый удар его все сильнее, он явно теряет контроль над собой, и каждый его толчок все сильнее и сильнее, боль и наслаждение заливают меня, я чувствую, как изо рта тонкой теплой струей течет кровь. Я целую его губы ― питаюсь его несвежим дыханием».
В нормальной литературе тонкие эвфемистические описания производственных процессов заставляют думать о сексе ― в российской разнузданные описания оргий заставляют думать о производстве, нижней палате парламента или цензурном уставе. И это весьма не случайно. В российской прозе, как и в российской жизни, никто никого не любит, а потому и написать об этом так, чтобы читатель чего-нибудь захотел, невозможно по определению. В стране, где каждый стремится исключительно к доминированию, мечтать о любви и соответствующей литературе бессмысленно. Тут будут только лизать, пронзать и казнить.
И все это будет в самом деле очень неприлично.
Но и только.
Код Репина
Способен ли хоть один отечественный беллетрист выдать на-гора настоящий культовый роман и каким он должен быть, если переносить его на русскую почву? «Код да Винчи» ― не просто Умберто Эко, брошенный в массы, или Перес-Реверте, лишившийся остроумия. В конце концов, романы о сектах сочинялись давно, их просветительская роль даже позитивна. Откуда бы еще массовому читателю узнать тайны Ватикана или расположение залов Лувра? Тут Браун никакого велосипеда не изобрел.
Иное дело, что у него было два предшественника, об одном из которых он, вероятно, понятия не имеет, зато уж второй ему известен наверняка, потому что ободрал он его, как липку. Первый ― Еремей Парнов, автор «Ларца Марии Медичи», в котором уже в 1972 году были все брауновские и многие эковские фишки: таинственный стишок, содержащий указания на клад; шифры; секта тамплиеров и ее сокровища. «Ларец Марии Медичи», переведи его кто-то на английский и раскрути, стал бы мегахитом.
Всякому автору, сочиняющему роман о поиске таинственного сокровища, приходится решать мучительный вопрос: что такое найдут герои в конце? Трудно придумать нечто грандиозное, и сокровище в большинстве случаев оказывается недосягаемым либо несуществующим. Парнов поступил изысканно ― утопил его вместе с целым островом, пошедшим на дно в результате землетрясения.
Что касается второго предшественника ― это мой любимый американский беллетрист Ирвин Уоллес, написавший фигову гору романов, лучший из которых «Слово» (тоже, по странному совпадению, 1972). Его у нас издали, высокомерно отругали и забыли, а роман-то классом повыше, чем у Брауна, не говоря уж о том, что это настоящий христианский роман, с глубокой и остроумной мыслью. Речь там идет как раз о фальсификации Евангелия и об отважном атеисте, который с помощью дюжины ученых и одной красотки эту фальсификацию разоблачает. Но чем дальше он углубляется в козни и хитросплетения врагов, проявляя при этом все высшие христианские добродетели, тем ближе оказывается к Богу. Так что и конце, все вроде бы разоблачив, он как раз уверовал.
Важно, однако, разобраться в другом: возможен ли сегодня конспирологический роман с культуртрегерским подтекстом на материале русской, а не европейской культуры? Отчего же нет, возможен, и мы вам сейчас предложим схему такого романа. Он будет гарантированно иметь сногсшибательный успех, но помнить надо вот что. Во-первых, культового художника-мыслителя того же класса, что Леонардо, в русской истории нет. Во-вторых, роль живописи в нашей культуре играет скорей уж литература, потому что она у нас ― самое сильное и массовое из искусств. В-третьих, чтобы быть настоящим бестселлером, современный русский роман должен хоть немножко затрагивать политику ― ибо эта сфера нашей жизни сегодня закрыта и темна, а значит, вызывает интерес по определению. В-четвертых, тайный орден в России уже есть, он называется «орден меченосцев», или просто ЧК (именно так его замыслил Дзержинский).
Ну и наконец ― легенда о Христе, который якобы женился на Магдалине, в России большого успеха иметь не может. Хотя бы потому, что подавляющее большинство современных россиян Библии толком не читали и в нюансах не разбираются. В основе романа должна лежать другая мифологема ― самая устойчивая, самая близкая национальному сознанию. Она заключается в том, что где-то далеко есть другая, правильная Россия. Некоторые помещают ее в Шамбалу, другие ― в сибирскую тайгу, третьи ― на дно среднерусского озера. И все, чего нам не хватает, находится именно там.
В Третьяковской галерее найден убитым ее смотритель Сомов, тихий старик, никому не сделавший зла, ― разве что состоявший в КПСС и служивший в КГБ, но после выхода на пенсию приобщившийся к искусству. Старик замер в нестандартной позе: последним усилием он вытянул руку резко вверх. Рука указывает прямо на картину Васнецова «Три богатыря», под которой старик и лежит в окоченении.
На место убийства поспешно выезжает эксперт из РГГУ Старцев (примерно так, если принять lang как «старину», можно перевести фамилию «Лэнгдон»). Он обращает внимание на то, что смотритель ― человек фантастической воли и отличной тренированности ― не просто так принял перед смертью столь вызывающую позу и сумел в ней остаться. Ясно, что он указывает на «Трех богатырей». Старцев обращает внимание на неестественное положение левой ноги убитого. Она выгнута таинственным кренделем и указывает ровнехонько на картину Репина «Бурлаки на Волге». Дальнейшее изучение трупа приводит Старцева к совершенно уже сенсационным открытиям: в кармане у смотрителя записная книжка, а в ней ― всего одна запись: «!Акчунв теанз есв».
В первый момент Старцев думает, что запись, наверное, сделана на испанском ― ведь восклицательный знак стоит в начале фразы! Но поразмыслив, он не обнаруживает в конце фразы второго восклицательного знака и понимает, что таинственную строчку надо просто прочесть задом наперед! «Все знает внучка!», ― читает он. Какая внучка? Чья внучка? Может быть, внучка Васнецова? (Отрабатывая эту версию, он теряет три дня, но внучка Васнецова, живущая в Вятке, не знает ничего; подробно излагается история Васнецова, Вятки, внучки.) Может, внучка Репина? Но внучка Репина, оставив книгу мемуаров, давно умерла.
Из книги мемуаров Старцев вместе с читателем узнает множество увлекательных подробностей жизни великого живописца, но ничего, что проливало бы свет на убийство. Внезапно его осеняет. Вероятно, старик имел в виду собственную внучку! (Читатель давно уже догадался.) Поиски внучки старика ни к чему не приводят: она таинственно исчезла, оставив записку: «Пошла за хлебом». Старцев долго вертит в руках загадочный листок. Что бы это значило?! Внезапно его осеняет ключ к шифру: девушка сначала написала фразу задом наперед, а потом переписала обратно. После двойной дешифровки в руках у Старцева вполне внятное послание: «Пошла за хлебом». Старцев бежит в ближайшую булочную, но там уже никого. Пока он мучился с дешифровкой, магазины уже закрылись.
Тем временем в действие романа плавно вплетается историческая линия. Автор подробно излагает историю о невидимом граде Китеже, в котором было сосредоточено все лучшее, что только имелось в Древней Руси. Там были истинные праведники, самые красивые церкви и несметные богатства, нажитые праведным трудом. Но, как Содом в свое время мог быть спасен одним праведником, ― Китеж был погублен одним грешником, который указал татарам путь к заветному городу. Тогда, по молитвам его жителей, земля расступилась и спрятала город. На месте города теперь озеро Светлояр, но некоторым праведникам все же удается попасть в правильное место. Для этого надо умилостивить трех стражей озера, но как выйти с ними на контакт, знают только хранители, преследуемые мрачной сатанистской организацией «ЧК», что значит «Черный Крест».
Вернемся, однако, к Старцеву. Изумленный таинственным исчезновением внучки, он устанавливает наблюдение за ее квартирой. Девушка все не появляется, и Старцев в свободное время начинает изучать картины «Три богатыря» и «Бурлаки на Волге». Что у них общего? Волга? (Следует подробный рассказ о рельефе Поволжья.) Но какое отношение к Волге имеют «Три богатыря»? Это же Киевская Русь! (Пять страниц о Киевской Руси можно перекатать из детской энциклопедии.) Может, Васнецов и Репин ― одно и то же лицо? На это указывает явное сходство фамилий (в одном из говоров северного подпензья репу называют васнецом, а васнец, в свою очередь, ― репой; что такое васнец, автор должен придумать самостоятельно). Однако этот ложный ход отбрасывается: он ничего не дает Старцеву. В отчаянии он пристально и безнадежно рассматривает картину ― и тут в глазах его загорается огонек разума: он заметил! А заметил он, что среди бурлаков легко разглядеть трех богатырей, которые далеко на заднем плане тащат баржу.
Ну и что, думает Старцев, ну и подумаешь, одни и те же натурщики… Но через некоторое время, начав систематически изучать творчество Репина, он обнаруживает, что эти же три лица присутствуют на всех групповых портретах нашего да Винчи: на «Государственном совете», на «Крестном ходе в Курской губернии» ― и даже на прославленном полотне «Иван Грозный и сын его Иван», где у Ивана Васильевича эксперт обнаруживает надбровные дуги Ильи Муромца, у Ивана Ивановича ― щеки Алеши Поповича, а в углу в виде подписи меленько подрисована ухмыляющаяся рожа, явно напоминающая Добрыню Никитича. Кто эти трое, Старцев понятия не имеет, но внезапно получает электронное письмо с требованием немедленной встречи. Его приглашают в странное, опасное место в такой час, когда простым смертным лучше туда не попадать, особенно на машине. Старший смотритель Третьяковской галереи будет ждать его в час пик на площади Пушкина.
Старцев приходит на площадь и честно торчит там, как идиот, до девяти вечера. Никто к нему так и не пришел. Старцев озадачен. Только тут он обращает внимание на то, что рядом кого-то убили. Вокруг толпится милиция, Старцева просят отойти. Он вглядывается в лицо убитого. Так ведь это же старший смотритель Третьяковской галереи, унесший свою тайну в могилу! Рука его судорожно указывает на что-то. Старцев прослеживает направление. Это памятник Пушкину!
Историческое отступление № 2 посвящено постепенному исчезновению из России всего хорошего. Из страны последовательно исчезли библиотека Ивана Грозного, сокровища Колчака, Янтарная комната, свобода, равенство, братство, порядочные люди, золото партии и копченая колбаса. Автор делает сенсационный вывод, на котором и держится вся философская концепция будущего бестселлера: в природе ничто не исчезает бесследно. И если у нас всего этого нету, то где-то это есть! Может быть, в Америке? (Излагается история открытия Америки.) Но эта концепция не выдерживает критики: там нет порядочных людей, а значит, все остальное тоже где-то еще. Ненавязчиво автор подводит нас к мысли о том, что все продолжало улетучиваться в город Китеж и где-то там поджидает праведного мужа, которого допустят туда стражи духа.
Старцев тем временем задумывается: Пушкин… Пушкин… (беглое изложение биографии Пушкина можно почерпнуть в открытых источниках). Может быть, Пушкин был женщиной? Старцев сам не знает, почему ему вдруг пришла такая мысль. Вообще-то на это указывает многое: страдая варикозом, поэт смотрела на свои ноги и восклицала: «Ах, ножки, ножки, где вы, где вы!» Потом ― у Пушкина было четверо детей, а мужчины, как известно, рожать не могут… В черновиках «Онегина» можно найти упоминания о себе в прошедшем времени, третьем лице, единственном числе, женском роде ― но все эти ошибки старательно зачеркнуты. (Можно вписать главу про Пушкинский дом, секс с хорошенькой смотрительницей пушкинских рукописей, версию о том, что Пушкин тайно влюблен в Онегина…)
Вдруг Старцева осеняет: ну и женщина, ну и ладно, и что это мне дает? Наверное, он на ложном пути… Наверное, Пушкин выбран просто как символ русской литературы. Надо перечитать русскую литературу! Названия классических произведений явно должны складываться в таинственную историю, таящую в себе загадку. Старцев комбинирует так и сяк: «Отцы и дети, война и мир, преступление и наказание, в лесах и на горах… Обломов, обрыв, обыкновенная история… Братья Карамазовы, три сестры, мать… Что делать, кто виноват?» Старцев ищет в советском периоде, комбинирует разные названия: «Гвардия и Маргарита… Хорошо в штанах…» Нет, нет. Может, имелся в виду не Пушкин, а просто ― памятник? Ну конечно, памятник! Старик хотел сказать, что все дело в памятнике… и Старцев спешит к директору Третьяковской галереи.
«О, молодой человек, вы не знаете, о чем вы просите! ― шепчет директор, бледнея, и рисует на бумажке черный крест. ― Однако приходите завтра, и я вам все расскажу». Угадайте, что происходит с директором назавтра. Ну и не угадали. Он арестован как сообщник Ходорковского и никому уже ничего не расскажет. «Черный крест» работает тонко, на фиг нам столько мертвяков.
В последнем историческом экскурсе рассказывается о безуспешных попытках экскурсантов, ученых и просто местных поселян обнаружить град Китеж и все, что в нем таится. До сих пор попасть туда удавалось лишь очень немногим, потому что войти в контакт со стражами Китежа крайне сложно. В следующей части романа Старцев долго думает, при чем тут памятник. Наконец его осеняет (российских детективов всегда осеняет ― с логикой у них проблемы): каких памятников в России больше всего? Разумеется, Ленину! И если проследить историю всех памятников с самого первого (установленного в августе 1924 года в сибирском селе Шабановское, следует история памятника), можно точно восстановить направления, по которым надо двигаться по берегу озера! Первый Ленин указывает на юго-восток, второй ― на северо-запад, ну и так далее (чтобы проследить хронологию всех памятников, часть которых снесена, Старцев тратит год, думать забыв про внучку; следует пассаж о том, как нехорошо сносить памятники, ведь это часть нашей жизни!).
Поделиться книгой: