Саги Эмгора. Прядь о Стальной казарме.

Возбуждение его было так велико, что он сам, обогнав мечников, прибежал в казарму засвидетельствовать тяжесть ран и великое искусство колдуна-лекаря.

Получив от капитана двухнедельный отпуск, Гаффра вышел в город прогуляться и сразу же заметил стаю ворон, что кружила над Гнилым Причалом. Из любопытства, а также вспомнив истории про договор между Эльсиденом и воронами, он отправился туда.

Действительно, на заваленной отбросами площади перед полусгнившей харчевней он увидел Одрига, яростно швыряющего чем попало в кружащих над ним птиц. Вороны легко уворачивались, Одриг же от бессильной ярости мало-помалу переходил к отчаянию. Именно тогда на площади появился Эльсиден колдун и произнес заклинание. Одриг отпрыгнул и отбил брошенное в него заклинание своим. Эльсиден покачал головой и вновь произнес заклинание. Похоже было, что на этот раз заклинание достигло цели, поскольку Одриг запрыгал на месте, словно капризный ребенок, и закричал уже по-человечески, умоляя либо отпустить его, либо убить. Эльсиден лишь добавил к предыдущим заклинаниям еще одно, от которого Одриг не только подпрыгнул на месте, но и завертелся. Затем Одриг попытался сам произнести заклинание, на что Эльсиден лишь рассмеялся. Тогда Одриг выхватил меч и стремительно, отчаянно, яростно бросился на колдуна. Словно забыв искусство быстрого меча, от четырежды ударил сбоку на уровне груди столь неуклюже, что Эльсиден просто уворачивался от его ударов, затем же нанес удар сам. Казалось, что он лишь едва задел одежду Одрига, но клинок окрасился кровью, а Одриг завизжал и выронил меч. И снова Эльсиден колдун произнес заклинание, от которого Одриг упал на колени. Эльсиден крепко схватил его за одежду на спине и протянул руку тем самым жестом, каким в мороке доставал из воздуха факел, и тут случилось неожиданное и небывалое: из переулка почти одновременно вылетели четыре стрелы.

Первая стрела пролетела через площадь, никого не задев. От второй Эльсиден увернулся, третью отбил мечом. Четвертая же по самое оперение вошла в горло Одрига, перебив позвоночник.

Из безлюдных, казалось бы, развалин выбежали люди, и переулок мгновенно заполнился гневно вопящими ворами, попрошайками и мародерами, что обитали в Гнилом Причале. Даже те, кого аннарский палач удавил бы костью, чтобы уберечь от их порченой крови свой клинок, возмутились, увидев, что человек убит снастью для охоты на дичь. Вскоре они вытолкнули на площадь, колотя руками и тростями из рыбьих ребер, пятерых, в ком, несмотря на одежду купцов, люди признали жрецов Нанизанного. Всех их крепко связали, и вызвавшиеся оборванцы — скорей всего, те, кто еще не имел причин опасаться дознания — поволокли жрецов и их луки к главам союзов. Гаффру мечника учтиво пригласили быть свидетелем. К Эльсидену же колдуну никто не осмелился приблизиться, столь страшен был его молчаливый гнев.

Сворачивая за угол, Гаффра обернулся, и ему показалось, что он увидел на площади вспыхнувший на мгновение факел. Так это было или нет, но Эльсиден, колдун, мечник и лекарь в одежде наемника, исчез из Исдафы, и ни стража у ворот, ни стража у причалов не могла сказать, каким путем он ушел.

Весть о случившемся, как водится в Исдафе, опередила вестников, и раньше, чем главы союзов вынесли решение, жрецы Нанизанного покинули свои пещеры и пустились в бегство. Опередить разгневанных горожан сумели не все: многих перебили заготовленными ими же на обрывах камнями. Пятерых пойманных решено было отправить на рудники Клеррека, но, как рассказывают, лишь одного стражники сумели доставить туда живым, да и тот на следующий же день был при странных обстоятельствах задавлен корзиной с пустой породой, свидетелей чему не нашлось.

Горстка уцелевших жрецов пыталась укрыться в предгорьях возле Айлана, но айланские пастухи, узнав о произошедшем в Исдафе, ужаснулись и изгнали всех до единого. В последний раз жрецов видели идущими к перевалам к северу от Тешны, и люди решили, что снег и холод их прикончат. Тем не менее, было решено весной отпустить всех пленных горцев, чтобы те разнесли весть и в горских землях — на случай, если кто-то из жрецов все же выживет и найдет убежище к северу от Йёллё-Джак. Деспот Аннары, выслушав гонцов, приказал удерживать в гавани любой корабль, пока капитану и команде не зачитают полученное известие, и — невиданное дело — отправил посольство к кочевникам, чтобы и в землях между Энной и Хеджо знали о преступлении жрецов. Впрочем, заодно он отделался и от чересчур, на его взгляд, честолюбивого зятя; на время, а потом — когда зять, плохо знавший нижнеземельский, неправильно выговорил имя одного из вождей кочевников — и навсегда.

Гаффра из Исдафы тем временем вновь отправился искать старого колдуна Шарди, но нигде его не находил, а хижина колдуна в каменоломне была пуста и выглядела давно заброшенной — что, впрочем, ничуть не убедило мечника, видевшего, как ловко умеют колдуны скрывать следы своего пребывания. Все же поиски оставались безуспешными, и в конце концов Гаффра наполовину в шутку, наполовину всерьез обратился к серой вороне, что крутилась поблизости, с вежливой просьбой отвести его к колдуну. К величайшему его изумлению, ворона тут же полетела куда-то над самой землей, часто садясь на землю и оглядываясь, как будто приглашала мечника следовать за собой. Так он, сомневаясь в трезвости своего рассудка, и поступил, и вскоре нашел Шарди возле жреческих пещер, где тот окуривал покинутое жилище жрецов каким-то ужасающе смрадным дымом. Шарди предложил ему обождать на ветерке над пещерами, и мечник с великим облегчением влез на утес. Сам же Шарди расставил еще несколько курильниц, поджег и кинул в совсем маленькие трещины в камне небольшие мешочки и лишь потом бегом присоединился к мечнику, тяжело откашливаясь.

— Все твои предсказания сбылись, Шарди, — сказал Гаффра, когда старик отдышался. — Я видел, как Одриг бился с лучшими мечниками, чем он сам, и видел, как Одриг был убит. Жрец, как говорят, погиб, укладывая камни над обрывом, а мастерские Исдафы невредимы. Я провел много дней с колдуном из Гварры и узнал о его целительском ремесле гораздо больше, чем хотел, пусть даже это и спасло мне жизнь. Вдобавок, теперь я лучше научился понимать колдунов; больше слушаю и меньше додумываю. Объясни же мне вот что: ты сказал точильщику, что Эльсиден из Гварры не применяет колдовства в бою, да только я своими ушами слышал, как они с Одригом произносили во время боя заклинания.

Шарди расхохотался так, что чуть было не свалился с утеса назад к пещерам.

— Заклинания! Похвально, что ты так крепко запомнил сказки, услышанные в детстве! Плохо лишь, что в этих сказках слишком многое додумано.

Слушай же. Истинная работа колдуна бесшумна и бессловесна. Случается, что колдуны бормочут что-то за работой — точно так же, как мечники в бою кричат и ругаются. Только в крике ли да ругани искусство мечника? Я знаю парочку торговок, которые истребили бы всех мечников от Аннары до Омжи, будь это так! Одни делают это, чтобы привести себя в нужное состояние, другие — чтобы впечатлить простых парней вроде тебя, третьи просто бормочут, как бормочет что-то сапожник, когда руки заняты делом, а голове заняться нечем, но ничто из этого не истинная суть их работы.

— Эти не бормотали, они говорили громко и отчетливо, словно Эльсиден приказывал, а Одриг возражал.

— Вот как? Что ж тебе мешает подумать, что они просто-напросто говорили, причем Эльсиден приказывал, а Одриг возражал?

— Я ни слова не понял, хоть и знаю, как говорят в Верхних Землях. Один раз Одриг заговорил, как говорят там, и я понял все до слова. Да и Эльсиден, он же сам из Гварры!

— Из Гварры? А откуда это известно?

— Мечники Эльго слышали, как Одриг назвал его гваррийцем, и он сам тут же это подтвердил.

— Я слышал иначе. Рассказывали, что Эльсиден ответил: "Таково мое имя".

— Верно, я слышал так же.

— Слышал, да додумывал. Ты вот, к примеру, Гаффра из Исдафы? — спросил Шарди на языке Верхних Земель.

— Да, таково мое имя и оттуда я родом.

— Вот видишь, ты ответил так, как положено. А Эльсиден подтвердил только имя.

— Но ведь мест с похожим названием больше нет!

— Нет. И потому мечники Эльго, все до единого, решили, что Одриг сказал "Гварра", имея в виду, что Эльсиден оттуда родом, хоть имечко у него и смахивает скорее на аннарское. Но коль скоро мы знаем, что оба они говорили и еще на каком-то языке, это могло быть любое похожее слово того языка. И означать оно могло что угодно. Союз, казарму... откуда мне знать? Только не место: тогда он, говоря на верхнеземельском, должен был бы либо подтвердить это, либо опровергнуть.

— И то верно...

— Еще как верно! Знаешь ли, между прочим, откуда название "Гварра" пошло?

— Люди говорят, так это место у горцев называлось.

— Говорят, кто по-горски не знает. Для верхнеземельского уха "Гварра" похоже на "рот" или "глотку". Вот и решили, что для устья реки название подходящее. А спроси горцев, кто по-нашему разумеет, и они тебе скажут, что место это называлось Хызарран, а "гвардра" означает "повтори", — не понял, дескать.

— А почему тогда Одриг заговорил по-верхнеземельски?

— Это задачка посложнее, тут я только гадать могу. Хотя... случалось тебе, говоря с аннарцем, ввернуть фразу-другую из верхнеземельского, если забывал, как сказать нужное по-аннарски?

— Случалось. Даже когда знал, как сказать. Один чужой язык, другой чужой язык — бывает, что и спутаешь.

— Тогда представь себе, что и для Одрига оба языка, и верхнеземельский, и тот, на котором говорил с ним Эльсиден, были чужими. Пожалуй даже, верхнеземельский-то он получше знал. Вон сколько лет в Верхних Землях прожил, даже в маршалы выбился ненадолго. И на том языке отвечал коротко, а на верхнеземельском целую речь произнес.

Гаффра, поразмыслив, согласился.

— Теперь подумай еще вот над чем, мечник. Эльсиден мог заколоть Одрига так же легко, как того бедолагу на мосту — как бишь его звали, Остав из Дросны? — а вместо этого лишь руку проколол, чтоб он меч держать не мог.

— Верно. И что ж с того?

— Да то, что не собирался он с Одригом биться. Живым хотел взять. И взял бы, если б эти дураки не вмешались. Так что заклинания или нет, а все вышло, как я сказал: не колдовал он в бою.

— Зачем он ему живой нужен был?

— Кто ж его знает. Спроси при случае.

— Спрошу, если случай будет. А что скажешь, Шарди, будет случай?

Шарди подумал и сказал, слово в слово как Эльсиден раньше:

— Возможно. Но не здесь и не сейчас.

И до середины зимы все было спокойно, и ничего не произошло.

В темные дни той зимы в Айлан прибыл гонец с вестью о том, что кочевники вновь собираются напасть на Хох. Такое случалось достаточно часто, и в начале зимы в Хох уже прибыла казарма мечников для усиления гарнизона. В тот раз, однако, для набега объединились целых пять ватаг, и кто-то из пастухов случайно подслушал, что в эту зиму они надеются захватить Хох, разрушить переправы и удерживать город, покуда по зимнику будут везти железо из рудников Джар-Хэ и Клеррека. Аннарская стража, как всегда, обещала помощь, как только получит разрешение из Аннары. Разрешение каждый раз поступало, но уже весной: деспот предпочитал, чтобы железо из Джар-Хэ переправляли в Аннару. Рассчитывать Хох мог только на помощь Исдафы.

Шесть исдафийских казарм и два десятка шарганских наемников сразу же направились в Хох. Стоило им уйти, как в степи в трех переходах от Исдафы также появились кочевники. Главы союзов спешно отослали представителя в Шарган, поручив нанять всех свободных серых мечников и выкупить договоры тех, кто нанялся за еду и кров. Люди укрепляли стены и готовились к осаде. Когда разведка доложила о прибытии восьмой ватаги кочевников, готовиться стали и к уличным боям. В четвертый раз за все время, что помнили люди, кочевники осмелились напасть на саму Исдафу, и впервые догадались одновременно угрожать Хоху, чтобы разделить силы обороняющихся.

Кто надоумил кочевников действовать сообща, стало ясно очень скоро. Группа разведчиков попала к кочевникам в плен, одному из них удалось бежать, и он рассказал, что видел среди вождей кочевников то ли двух, то ли трех служителей Нанизанного.

Говорили, что жрецы околдовали кочевников, ибо те, при всей их дикости, были все же людьми гордыми и честными. В Айлане новость вызвала великий гнев, и люди поклялись, что исправят ошибку, совершенную из миролюбия, когда они изгнали жрецов вместо того, чтобы изрубить и скормить собакам. Часть айланцев даже пришла в Исдафу, шесть дюжин ополченцев-пастухов и три десятка старых айланских мечников, винивших в мягкосердечии айланцев в основном себя. Главы союзов решили также, что любой желающий вступить в ополчение получит меч и прощение большинства преступлений, и полторы сотни обитателей Гнилого Причала пополнили ряды защитников. Тем не менее, кочевники все еще превосходили защитников города числом мечей, и к ним подолжали подходить новые и новые ватаги, а Исдафе, кроме пары сотен шарганцев, ждать на подмогу больше было некого.

Итак, против приблизительно тысячи шестисот мечей кочевников Исдафа могла выставить четыреста мечников гарнизона, пятьсот ополченцев и сотню айланцев. Будь это обычный набег, такие силы можно было бы считать достаточными, поскольку кочевники нападали, а Исдафа оборонялась. Люди, однако, были уверены, что жрецы придумают какую-нибудь подлую хитрость, и ждали шарганцев с нетерпением.

Все обрадовались, когда вечером в город пришел старик Шарди. Его сопровождали несколько колдунов из Верхних Земель в одежде, увешанной крохотными мечами. Радость была, увы, недолгой, поскольку с переговоров с главами союзов Шарди вышел мрачным и печальным.

— Союзы рассчитывают на шарданцев, — сказал он собравшимся. — Но кочевники не дураки, они наверняка предвидели, что Исдафа наймет шарганских мечников. А если и не предвидели, лазутчики уж точно им донесли. Жрецы же безумны, но не глупцы, а их злобная хитрость возмещает им недостаток здравости ума. Они будут ждать, сколько возможно, чтобы собрать как можно больше мечников, но как только шарганцы приблизятся к городу, немедленно нападут, пока их преимущество наиболее велико.

Ветераны и командиры поняли ход его мыслей и согласились, многие из прочих решили, что это пророчество, поверили и пересказали другим.

— Скажи, Шарди, — вышел вперед Гаффра, — все ли кочевники околдованы, или лишь вожди ватаг?

— Хочешь повторить фокус Эльсидена? — улыбнулся старик. — Не выйдет. Мечники Верхних Земель связаны с маршалом данным словом, которое можно вернуть, а кочевники с вождями — родством. К тому же, кто поручится, что жрецы тебя не пристрелят, пока ты отвлечен поединком? Но даже если и победишь, ватага попросту выберет себе нового вождя.

— А жрецы? Знаешь ли, что они задумали?

— Пока что нет. До сих пор они ни в чем, кроме мелких пакостей, замешаны не бывали. Трудно угадать, какими будут крупные.

— Хорошо хоть, мы не под обрывом, — сказал Гаффра.

— Не под обрывом, — согласился Шарди, — но вверх все-таки поглядывай.

Вскоре капитаны мечников явились к главам союзов, предлагая сделать вылазку и хотя бы немного уменьшить войско кочевников. Главы союзов отвергли и это, подтвердив свою решимость сначала дождаться шарганцев.

— Вы взяли с нас слово защищать город, — сказали капитаны, — а теперь сами же запрещаете это делать. Дайте нам поступать так, как мы считаем нужным, или освободите нас от этого обещания.

К тому времени было сказано уже много горячих слов, и обиженные главы союзов приняли отставку капитанов.

Шарди, узнав об этом, стал и вовсе мрачен. Обсудив внезапную глупость глав союзов со своими спутниками, он в сопровождении трех из них вернулся в дом глав, но на сей раз вошел не с главного хода, а с заднего, и направился на кухню. Там все четверо принялись рыться на полках с приправами. Через полчаса самые упорные из наблюдателей услышали ругань и шум драки, и вскоре колдуны вернулись на площадь, причем в руках старика Шарди был мешочек для приправ, а один из верхнеземельских колдунов вел за руку поваренка-аннарца, нанятого в дом глав тем летом. Поваренок, повизгивая, послушно бежал за высоченным колдуном, поскольку рука эта была вывихнута в локте.

Шарди подождал, пока соберется толпа побольше — благо, в Исдафе этого никогда не приходится долго ждать — и, потрясая над головой мешочком, объявил, что главы союзов опоены.

— Вот отрава, — сказал он, — а вот отравитель.

Поваренок назвал его слова ложью, и тогда Шарди потребовал, чтобы он при всех съел горсть снадобья из мешочка — так повара Исдафы издавна отводили от себя обвинения в отравлении. Поваренок отказался, говоря, что приправа эта слишком остра. Тут трое мечников, уже слышавших о нанесенном их капитанам оскорблении, без долгих уговоров силой запихнули ему горсть сушеной травы в рот и заставили проглотить. Долгие десять минут ничего не происходило, и многие начали уже подбираться к Шарди, чтобы не дать ему сбежать, если обвинение окажется ложным. Неожиданно Шарди хлопнул поваренка по вывихнутому локтю, а тот, вместо того, чтобы заорать от боли, принялся вырываться из рук мечников, как будто рука его была целехонька.

— Чем ты накормил глав союзов? — спросил Шарди, и поваренок, словно забыв о наказании, ожидающем повара-отравителя, гордо поведал, что название травы ему неизвестно, но главы союзов от нее поглупели, как и обещал ему его учитель. На вопрос, кто таков его учитель, поваренок отвечал: "Он приходит в темноте". Спрошен, чего же ради он послушался неизвестного, поваренок засмеялся и начал выкрикивать: "Велик более великих истинно великий, превосходящий величием величайшего", — и прочую околесицу, которую жители Исдафы многажды слышали от слуг Нанизанного. Осерчав, мечники тут же скормили ему всю траву, что оставалась еще в мешочке, и он вскоре впал в забытье, от которого уже не очнулся.

Люди тем временем бросились за капитанами мечников, чтобы рассказать им о случившемся и упросить вернуться. Четверых удалось разыскать и уговорить, пятый уже успел переправиться через Энну и уйти домой в Хызгыр (и люди лишь надеялись, что он разминется с идущими на подмогу шарганцами), а гваррийца Чегрышку, капитана казармы, в которой числился Гаффра, хоть и обнаружили, да не уговорили: вне себя от обиды, он вышел через западные ворота, в одиночку напал на патруль кочевников, всех их изрубил, но и сам скончался от ран.

Оставшись без командира, Гаффра вышел, как и он, на запад, но пробирался осторожно, прячась от патрульных и часовых. Лишь поблизости от лагеря он обозвал праздно прогуливающегося кочевника вонючим тушканчиком, по примеру аннарского учителя фехтования вынудил сделать глубокий выпад и зарубил встречным ударом. Так он добыл распашной балахон и меховой шлем, закрывающий лицо, и дальше шел уже не прячась, хоть и побаивался, что если кто-нибудь навяжет ему беседу, исдафийский выговор его выдаст.

В лагере кочевников, вопреки их обыкновению, кругом валялся мусор и отбросы. Часовые дремали на постах, и от них густо несло овсяной брагой. Гаффра увидел, как мимо них преспокойно прополз какой-то пьяный, и пошел следом, намереваясь, коли окликнут, пробурчать что-нибудь невнятное, но на него и не посмотрели. Дойдя до палатки, из которой доносился пьяный храп, Гаффра разжился ковшом браги, вылил ее на балахон и пошел дальше, притворно шатаясь. Так обошел он изрядную часть лагеря, и вскоре приметил то, что искал: из одной большой палатки в самом центре лагеря вынырнул жрец и юркнул в другую, в которой по богатому шитью Гаффра признал жилище вождя. Мечник тут же направился к той, из которой жрец выбежал, сделал вид, что споткнулся о растяжку и, упав, заполз внутрь.

Противный запах, всегда сопровождавший слуг Нанизанного, здесь был так силен, что Гаффру чуть не вырвало. Гаффра прислушался, убедился, что в палатке никого нет, достал из поясной сумки маленький факел в жестяной коробочке, какими в Исдафе пользовались воры, зажег его и огляделся. Ничего необычного в палатке не было, кроме измазанного кровью кола и большого тюка. В тюке мечник нашел то, что и ожидал: туго набитые мешочки для приправ. Мешочки были трех сортов: серой кожи, побольше, коричневой кожи, поменьше, и совсем крохотные из крысиных шкурок мехом наружу. Коричневые выглядели точно так же, как мешочек с отравой, найденный колдунами на кухне дома глав союзов. Гаффра взял по одному мешочку каждого вида, погасил факел и двинулся к выходу. Тут-то в палатку и вбежал вновь давешний жрец. Слуга Нанизанного открыл было рот — то ли чтобы обругать пьяного кочевника, то ли чтобы закричать, что обнаружил лазутчика — но мечник крепко схватил его за горло. Жрец с неожиданной сноровкой ударил Гаффру в живот так, что мечник сам чуть было не закричал от боли и упал назад. Тем не менее, Гаффра как-то ухитрился удержать шею жреца в руках и, перекатившись на спине, ногой перебросил жреца через себя. Тот дернулся, странно хрюкнул и застыл. Подозревая подвох, Гаффра перехватил его шею левой рукой, а правой выхватил меч. Пускать меч в ход не пришлось: в свете, проникающем в палатку через приоткрытый полог, он увидел, что жрец упал прямиком на тот самый кол и нанизан на него, словно рыба на острогу.

Гаффра не стал ждать, поднимется ли тревога, но вместо этого со всей допустимой поспешностью вышел из лагеря через другой пост и через час уже вернулся в город. Шарди и верхнеземельские колдуны дожидались его в казарме. К привычке колдунов оказываться в нужном месте он уже привык и без долгих разговоров выложил перед ними добытые мешочки.

Первым делом Шарди открыл коричневый мешочек и, понюхав, кивнул: "Степная дурь". Содержимое большого мешка исследовали все, и лишь один из верхнеземельцев узнал мелко нарезанные стебли.

— Чудно! — воскликнул он. — Галерную траву у нас взять негде, даже на юге аннарских земель не растет. Неужто прихватили с собой в изгнание?

— Где бы ни взяли, а что случилось с кочевниками — теперь понятно. Этой травой хозяева галер гребцов опаивают, — объяснил Шарди мечнику. — Человек с нее вроде и не пьянеет, и не глупеет, и силы только прибавляется, но доверчивым становится и послушным. Так и договор заключает, и на галеру вроде бы своей волей идет, а когда через день-другой прочухается, галера уже в море, а он к веслу прикован. Может, и тому поваренку аннарскому отведать этой дряни пришлось.

Последний, самый маленький мешочек колдуны открывать не стали.

— Сдается мне, — сказал Шарди, — это и есть та самая большая пакость, которую жрецы для вас, исдафийских мечников, припасли. Отнесем от вас подальше, там и посмотрим, что внутри такое. Ты, сержант, с нами не ходи, живы да в уме останемся — сами расскажем, нет — Здражко (тот самый верзила колдун коротко поклонился) в стороне держаться будет, случись какое лихо — расскажет, что к чему.

Тут только Гаффра и узнал, что новым капитаном стал старшина Эйрец, а место старшины занял сержант Ир-Аддан, который и назначил его вместо себя командовать четвертьказармой, коли вернется из вылазки.

Здражко явился лишь после полуночи, — один, прихрамывая и потирая синяк под глазом. В маленьких мешочках оказался порошок гриба, вызывающий морок столь правдоподобный и пугающий, что первый же, кто его понюхал, начал биться с чудовищами, кроме него никому не видимыми, и крепко поколотил всех, кто пытался его утихомирить.

— Привязали мы его к скамье, дали отвара мозги прочистить, — рассказывал, мешая от возбуждения нижнеземельские и верхнеземельские слова, колдун, — но успей он меч выхватить, всех бы порубил. Вот и смекай, сержант: колдуны к видениям привычны больше, чем к мечам, да все равно Масек морок за правду принял и шестерых, включая меня, отдубасил — а ведь до плеча мне не достает! А вы-то, мечники, за мечи наверняка первым делом схватитесь, как почуете неладное, тут-то друг друга и порубите.

Гаффра подумал и побежал будить капитана.

Прошло довольно много времени, пока все капитаны собрались в доме мечников, и колдуны пришли туда почти в полном составе. Недоставало лишь бедолаги Масека и того из колдунов, кому он в бреду опрокинул на ногу тяжелый каменный стол. Шарди дал капитанам более полный отчет, сводившийся, однако, к тому же: если мечники Исдафы вдохнут грибной порошок, кочевникам останется лишь прикончить тех немногих, кого не зарубят свои же.

— Как только ветер подует в нашу сторону, — говорил Шарди, — жрецы каким-либо образом распылят эту отраву в воздухе, и вся Исдафа обезумеет, а на следующий день в город войдут ватаги.

— Против обычаев это, чтобы мечники просили помощи колдунов в бою... — пробурчал старый капитан Урта.

— И не придется, — возразил Шарди. — Мечники пусть бьются с мечниками, а жрецы — наша забота. У вас своя война, у нас своя. Вам довольно будет, если мы жрецов из боя выведем, а нам уже то хорошо, что вы не будете мешать задать черным юбкам жару. Наши-то обычаи они давно нарушали, да всегда ухитрялись вывернуть дело так, что напади мы на них — нас бы и считали виноватыми.

— Да будет так! — просиял Урта. — Капитаны! Пусть каждый мечник знает: установлено, что жрецы-изгнанники первыми нарушили обычаи колдунов. Установлено, что жрецы наводят порчу на горожан и мечников. Поединкам колдовским не мешать. Подвернется жрец под удар — рубить, но колдовских его припасов не трогать. Чудовищ, жреческим колдовством вызванных, убивать руками, ибо меч они осквернят.

Мудрым был старый Урта. Объяснять мечникам про морок долго, да и толку мало, раз уж даже колдун обманулся. А вот меч осквернить никто не захочет, какой бы ему ужас ни примерещился. На том и порешили.

Утром горожане увидели над заброшенной каменоломней огромную стаю ворон. Ветер дул с гор, вестей о приближении шарганцев не пришло, и до самого вечера в городе было тихо, лишь возле казарм свистели и звенели мечи: то гарнизонные мечники и ветераны обучали ополченцев.

Когда измотанные им ополченцы разошлись, потирая ноющие мышцы, по домам, Гаффра опрометью кинулся к каменоломням. Колдунов там не оказалось, но у догорающего костра сидела ворона. На этот раз не пришлось даже и просить — птица, внимательно оглядев его, сама вызвалась показать дорогу.

Следуя за ней, Гаффра вернулся в город и обнаружил колдунов в доме одежников.

— Тебя-то нам и надо, сержант! — приветствовал его Здражко. — Я уж испугался, что у тебя любопытство кончилось!

В руках он держал какую-то хитрую штуковину из холста и бортовки и мешочек с зельем. Мечник покосился на зелье с опаской.

— Это для пробы. Чихальный порошок — я такой, помнится, как-то раз учителю в книжки насыпал. Ох и выдрал же он меня, когда на следующий день чихать перестал! Надевай. Нет, этим вперед, чтоб напротив глаз... Как думаешь, сможешь в таком наряде рубиться?

Гаффра повертел головой, приноравливаясь, погляделся в зеркало — ни дать ни взять, аннарский наголовник для учебного боя, только вместо кольчужной сетки ткань — и для пробы срубил нагар с фитилька лампы.

— Смогу. Только не стану.

— Что ж тебе не ладно? — удивился Здражко.