Охотники за микробами

Магомет Букс снова отправляется в экспедицию и приносит воробьев, жаворонков и ворон. Они размещают их в клетках, обтянутых москитными сетками, и Магомет ночами дежурит у клеток на полу, охраняя их от кошек.

В день св. Патрика в 1898 году Рональд Росс впустил десять серых комаров в клетку с тремя жаворонками, кровь которых кишела зародышами малярии.

Через три дня Росс мог уже констатировать, что «микроб птичьей малярии развивается в стенке желудка серого комара совершенно так же, как человеческий микроб растет в стенке желудка бурого комара с пестрыми крылышками».

«Каким же я был ослом, что не послушал раньше вашего совета заняться птицами!» – пишет он Мэнсону.

Магомет Букс принес трех воробьев, один из которых был абсолютно здоров, без единого микроба в крови; у другого их было немного, а у третьего кровь была битком набита паразитами. Росс посадил их в три отдельные клетки. Затем Магомет взял молодой выводок комаров, развившийся в лаборатории из личинок и свободный от всякого подозрения на малярию. Он разделил это стадо на три части и, пошептав им ободряющие слова на хиндустани, пустил к воробьям.

Изумительно! Ни у одного комара, сосавшего кровь из здорового воробья, не оказалось в желудке пигментированных кружочков. У насекомых, кусавших легко больного воробья, их было немного. Но когда Росс заглянул в желудок комара, укусившего тяжелобольного воробья, то увидел, что этот желудок просто нафарширован роковыми кружочками с черными как смоль зернышками пигмента.

День за днем Росс убивал и рассматривал комаров этого выводка. Он видел, как с каждым днем кружочки разбухают и увеличиваются; вскоре они превратились в большие наросты, выпирающие сквозь стенку желудка и набитые крохотными, яркоокрашенными зернышками, напоминая «мешочки с дробью». Что это за зернышки? Может быть, это молодые малярийные микробы? Куда они отсюда направляются? Как они заражают здоровых птиц? И действительно ли они попадают в птиц из комаров?

Наблюдая в микроскоп за одним из этих наростов через семь дней после того, как комар ужалил малярийную птицу, Росс вдруг увидел, что нарост лопнул и выпустил из себя целый полк крохотных веретенообразных нитей; этими нитями было наполнено все тело комара. Он быстро стал просматривать одного за другим своих бесчисленных комаров, пасшихся на малярийных птицах, и все время видел, как кружки превращаются в наросты, наросты созревают, лопаются и выпускают из себя крохотные веретенца. Он долго и упорно изучал подробности анатомического устройства комара, пока наконец в один прекрасный день не увидел, что множество этих веретенообразных нитей, которыми кишит тело комара, направляются к его слюнной железе…

Здесь, в слюнной железе, которая почти шевелилась под микроскопом от наплыва мириад этих пришельцев, собирались полки и армии доблестных молодых микробов малярии, готовых двинуться вверх по выводному протоку жала комара.

«Это означает, что малярия передается через укус комара! – прошептал Росс. Он сказал это тихо, потому что это противоречило теории его научного крестного отца, Патрика Мэнсона. – Вздор и фантазия, что птицы или люди заражаются малярией от воды с мертвыми комарами или впитывают ее в себя из воздуха».

Рональд Росс всегда был лоялен по отношению к Патрику Мэнсону. Но теперь! Теперь он больше не нуждается в помощи, теперь он самостоятельный исследователь.

25 июня 1898 года Магомет Букс принес трех прекрасных здоровых воробьев – без единого малярийного микроба в крови.

Несколько ночей подряд Магомет под наблюдением Росса пускал в клетку к воробьям стадо несущих заразу комаров, пасшихся предварительно на больных птицах…

9 июля Росс писал Патрику Мэнсону:

«Все три птицы, до того совершенно здоровые, оказались просто нафаршированными Proteosoma».

После этого Рональд Росс спустился наконец со своих уединенных горных высот. Он то и дело писал и телеграфировал Мэнсону; он писал в Париж старику Альфонсу Лаверану, открывшему малярийного микроба; он послал статьи в один научный и два медицинских журнала; он рассказывал о своем открытии каждому встречному и поперечному в Калькутте; он хвастал, ликовал и восторгался, как маленький мальчик, соорудивший своего первого воздушного змея и убедившийся, что тот действительно летает.

Патрик Мэнсон отправился на большой медицинский конгресс в Эдинбург и сообщил ученым докторам о чудесном пребывании, росте и превращениях малярийного микроба в теле серого комара; он рассказал им о том, как его протеже Рональд Росс, одинокий, безвестный, всеми отвергнутый, но твердый и непреклонный в своих исканиях, проследил путь малярийного паразита от птичьей крови, через желудок и организм комара до опасной позиции в его жале, из которого он каждую минуту грозит перейти к новой птице.

Ученые доктора разинули рты. Тогда Патрик Мэнсон огласил телеграмму Рональда Росса. Это был финальный опыт: укус малярийного комара заражает здоровую птицу! Конгресс – как это обычно водится – пришел в подобающее случаю волнение и вынес резолюцию, поздравляющую неведомого майора Рональда Росса с «великим, создающим эпоху открытием».

Но сам Патрик Мэнсон не был вполне удовлетворен. Он знал, что факты, касающиеся птиц, не обязательно приложимы к людям. И в этом он был прав. Он знал, что природа полна неожиданных сюрпризов и досадных исключений, и если существуют определенные правила и законы в движении планет, то в тайных изворотах малярийного микроба не может быть такой строгой закономерности и смысла. Научные исследователи, даже самые великие из них, до сих пор только поскребли поверхность изумительнейших тайн, и все, что им остается пока делать для окончательного познания истины о микробах, – это охотиться, охотиться без конца… Законов не существует!

Итак, Патрик Мэнсон отнесся довольно сурово к Рональду Россу. Этому нервному человеку, который чувствовал, что не может больше ни минуты оставаться в проклятой Индии, предстояло провести там еще целые месяцы, даже годы! Он блестяще начал, но это было только начало. Он должен продолжать работу, если не для науки и самого себя, то хотя бы для Англии. И в октябре Мэнсон написал ему: «Я слышал, что Кох в Италии потерпел неудачу с комарами, так что у вас есть еще возможность сделать это открытие во славу Англии».

Но увы, Рональд Росс уже не мог сделать открытия человеческой малярии ни ради науки, ни для человечества, ни во славу Англии, ни (что было хуже всего) во славу самого себя. Его карьера уже подходила к концу. Из всех охотников за микробами не было, по-моему, большего мученика, чем Рональд Росс! Были исследователи, терпевшие неудачу за неудачей, но продолжавшие свою работу, так как чувствовали себя в ней как рыба в воде. Были искатели, добивавшиеся успехов, но они были прирожденными охотниками и работали не из-за одних только соблазнов славы. Но с Россом дело обстояло по-другому. Этот человек мог делать свои упорные и терпеливые опыты не иначе как с трагической нетерпеливостью, с отчаянием, наперекор всем своим природным инстинктам, возмущавшимся против бессмысленного, бесцельного одиночества, которое есть главное условие истинного искания. В своих грезах он видел себя, вероятно, во главе больших и важных комиссий, мечтал об орденах, банкетах и шумных овациях толпы…

Он должен совершить открытие во славу Англии! Увы, он пробовал на малярийных индусах все известные ему виды комаров – и серых, и зеленых, и бурых, и коричневых, и пестрых. Но ничего не выходило. Он заболел бессонницей и потерял четыре килограмма веса. Он стал забывать то, что знал, и не мог повторить даже своих первых грубых секундерабадских опытов.

И все же честь и слава Рональду Россу! Он сделал очень много, хотя и работал наперекор самому себе. Его работа помогла высокоученому, талантливому и надменному Баттиста Грасси осуществить те великолепные и бесспорные опыты, которые, несомненно, должны повести к искоренению малярии на всей земле.

6

Возможно, вы уже знаете, что человеком, сделавшим в итоге то, в чем Росс не преуспел, был Джованни Баттиста Грасси. Он получил медицинское образование в том самом Павийском университете, где за сто лет до того так успешно подвизался блистательный Спалланцани. Непонятно, собственно, зачем Грасси вообще изучал медицину; едва он получил докторский диплом, как тотчас же начал работать в качестве зоолога. А впоследствии он имел даже манеру говорить, немного бравируя: «Я ведь, собственно, зоолог, а не медик!»

Осторожный и холодный, как ледник, точный, как корабельный хронометр, он стал искать ответы на загадки природы. Ему нужны были только правильные ответы! Его работы признавались классическими тотчас же после выхода их в свет, причем у него была привычка не опубликовывать их раньше чем через несколько лет после их написания. Он блестяще разоблачил все тайны общежития белых муравьев, и даже больше того – он открыл микробов, паразитировавших на этих муравьях. Он знал больше всех людей на свете об угрях, и нужны были поистине целеустремленность и настойчивость Спалланцани, чтобы проследить все те чудесные и поэтические превращения, которые суждено претерпеть угрю на своем жизненном пути. Грасси был человек некрепкий. У него было отвратительное зрение. В нем противоречиво сочетались чрезмерная скромность, заставлявшая его протестовать против помещения своего портрета в газетах, с болезненным самолюбием, резко проявлявшимся при малейшем выражении недоверия к его работам. В двадцать девять лет, когда Росс еще и не мечтал об исследовательской работе, Баттиста Грасси был уже профессором и опубликовал свою знаменитую монографию о морских стрелках (признаться, я и сам не знаю, что это такое!).

Грасси ненавидел людей, которые не работают. «Человечество, – говорил он, – состоит из людей, которые работают, людей, воображающих, что они работают, и людей, которые совсем не работают». Себя он причислял, конечно, к первой категории, и, честно говоря, с этим трудно спорить.

В 1898 году, триумфальном для Росса, Грасси, ничего не зная о Россе и никогда даже не слышав о нем, занялся разрешением вопроса о малярии. В это время было много разговоров о возможности переноса насекомыми самых разнообразных болезней от человека к человеку. В Америке появилась знаменитая работа Теобальда Смита о техасской лихорадке, а Грасси питал огромное уважение к Теобальду Смиту. Но что толкнуло его окончательно заняться работой над малярией, – не забывайте, что он был большим патриотом и крайне самолюбивым человеком, – это приезд Роберта Коха. Мировой декан охотников за микробами, царь науки (корона которого была только чуть-чуть потрепана), Кох приехал в Италию для того, чтобы доказать, что комары переносят малярию от человека к человеку.

Кох к этому времени сделался чрезвычайно брюзгливым, угрюмым и неспокойным человеком; с одной стороны, его мучило воспоминание о неудачном лечении туберкулеза (стоившем жизни немалому количеству больных), с другой – он был подавлен скандалом, связанным с его разводом с Эмми Фраац. Он объездил весь свет в поисках какой-нибудь новой моровой язвы, с которой мог бы сразиться, но не преуспел; он искал счастья, но не находил его. Чутье уже стало изменять ему. Но вот Кох встретился с Баттиста Грасси, который сказал ему:

– В Италии есть места, где от комаров нет спасения, а между тем там совершенно не бывает малярии!

– И что с того?

– Значит, есть основания думать, что комары могут не иметь ничего общего с малярией, – сказал Грасси.

– Ага! И вы так думаете? – язвительно спросил Кох.

– Да, но здесь есть и другая сторона, – продолжал Грасси. – Я не слышал еще ни об одной местности, где была бы малярия и одновременно не было бы комаров.

– И что же из этого?

– А из этого вот что! – воскликнул Грасси. – Или же малярия распространяется одним определенным видом из тридцати или сорока различных видов итальянского комара, или же она вообще не распространяется комарами!

– Гм! – сказал Кох.

Так Грасси с Кохом и не столковались, и каждый из них пошел своей дорогой, причем Грасси не переставал бормотать про себя: «Комары без малярии… но никогда малярия без комаров… Значит, какой-то один особый вид комара… Я должен найти виновника…»

Он сравнивал себя с деревенским полицейским, разыскивающим тайного убийцу, терроризирующего население. «Нельзя повально обследовать все многотысячное население… Нужно сначала установить местопребывание негодяя».

В 1898 году он закончил годовой курс лекций в Римском университете: он был очень добросовестным человеком и давал всегда больше лекций, чем требовалось по программе. Теперь он чувствовал потребность отдохнуть и 15 июля взял отпуск. Вооружившись дюжиной больших пробирок и записной книжкой, он отправился из Рима в жаркую, низменную, болотистую местность, куда вряд ли какой-нибудь умный человек согласился бы поехать на летние каникулы.

В отличие от Росса, Грасси, помимо всего прочего, был большим специалистом по комарам. Его слабые, с покрасневшими веками глаза поразительно остро улавливали все мельчайшие детали, отличавшие между собой тридцать с лишним видов комаров, которых он встречал во время своей экскурсии. Он бродил по стране, навострив уши и держа наготове пробирку. По замирающему писку он следил за полетом комара. В какие бы невозможные и грязные дебри тот ни направлялся, Баттиста Грасси его настигал и ловко накрывал своей пробиркой; затем он большим пальцем вынимал добычу, разрывал ее на части и вписывал пару каракулей в свою записную книжку. Так он бродил все лето по самым отвратительным и зачумленным местам Италии.

В конце концов он снял обвинение в переносе малярии с двадцати различных видов комаров; он вынес оправдательный приговор всем видам серых и пестрых комаров, которых встречал ну просто повсюду: в трактирах, в спальнях, в ризницах соборов…

«Вы невиновны, – говорил им Баттиста Грасси, – потому что ни пьяницы, ни дети, ни монахини, которых вы кусаете, не болеют малярией».

Он ходил по домам маленьких жарких малярийных городишек и надоедал своими расспросами и без того достаточно расстроенным жителям. Он совал свой нос в их домашние дела и был назойлив до неприличия.

«Есть ли у вас в семье малярия? Была ли у вас когда-нибудь малярия? Сколько человек в вашей семье никогда не болели малярией? Сколько комариных укусов вы нашли на вашем ребенке за последнюю неделю? Комары каких видов его кусали?»

Все эти расспросы велись на полном серьезе, без тени юмора, и страшно раздражали обывателей.

«Нет, – как правило отвечал ему глава дома, – мы хотя и болеем малярией, но от комаров особенно не страдаем».

Грасси никогда не удовлетворялся таким ответом. Он заглядывал в грязные ведра и старые лохани на заднем дворе; он искал под столами, под кроватями и позади изображений святых; ему удавалось иной раз найти комаров даже в сапогах, стоявших под кроватью.

И вот – как это ни кажется фантастичным – именно таким путем Баттиста Грасси разрешил на две трети загадку о том, как малярия передается от больного человека здоровому; он разрешил ее прежде еще, чем начал свои лабораторные опыты! Всюду, где была малярия, были и комары, но только один определенный вид встречался во всех случаях.

«Мы называем этого комара «занзароне», – сказали ему жители.

Всюду, где слышался писк занзароне, Грасси видел лихорадочно пылавшие лица на смятых простынях или людей, стучавших зубами, направлявшихся в кровать. Везде, где этот комар пел в сумерках свою вечернюю песню, Грасси находил пустынные, необработанные поля и видел, как из деревушки, расположенной среди этих полей, выступали процессии с длинными черными ящиками.

Трудно было не узнать этого занзароне, если вы хоть раз его видели; это был веселый и легкомысленный комар, прилетавший из болот на заманчивые огоньки города; он был очень элегантен и гордился четырьмя темными пятнышками на своих ажурных коричневых крылышках; он отнюдь не выглядел солидным, уважающим себя насекомым, когда сидел, причудливо задравши кверху заднюю часть своего тела (по этому признаку его легче всего было обнаружить, потому что обыкновенный комар – кулекс – опускает хвостик книзу); это был храбрый кровопийца, рассуждавший, что чем крупнее жертва, тем больше он получит из нее крови. Поэтому занзароне предпочитал лошадей людям, а людей кроликам. Таков был этот занзароне, которого натуралисты с давних пор окрестили Anopheles claviger; это имя Баттиста Грасси сделал своим девизом! Его можно было видеть крадущимся в темноте за парочкой влюбленных и сжимающим кулаки от искушения броситься на занзароне, спокойно закусывавшего на их беззащитных шеях. Его можно было встретить в почтовом безрессорном дилижансе, равнодушного к толчкам, глухого к болтовне пассажиров, рассеянно считавшего комаров на потолке кареты, в которой он путешествовал из одной малярийной деревушки в другую, еще более проклятую.

«Я попробую их на самом себе!» – решил наконец Грасси. Он ехал на север, к себе домой, в Ровелласка. Там он научил мальчишек, как распознавать анофелеса, и мальчишки натащили ему несколько коробок занзароне из поселений, где особенно свирепствовала малярия. Грасси принес эти коробки к себе в спальню, надел ночную сорочку, открыл коробки и лег в постель; но, как назло, проклятые занзароне не хотели его кусать… Вместо этого они улетели из комнаты и искусали его мать – «к счастью, без дурных последствий!».

После этого Грасси вернулся в Рим, к своим лекциям. 28 сентября 1898 года, не сделав еще ни одного серьезного опыта, он прочитал доклад в старейшей и знаменитой Национальной академии деи Линчеи: «Если какой-либо комар переносит малярию, то это именно анофелес…» Он сообщил также о том, что подозревает еще два других вида комаров, но это было и всё из тридцати или сорока различных пород, населяющих низменные места Италии.

Затем наступила горячая осень для Баттиста Грасси, занимательная осень для римских болтунов и весьма важная осень для всего человечества. Помимо всего прочего, это была крайне «зудливая» осень для господина Золя, находившегося шесть лет на излечении у доктора Бастианелли, в верхнем этаже больницы Св. Духа, расположенной на одном из высоких холмов Рима. Сюда никогда еще не залетал ни один занзароне; здесь никто никогда не болел малярией. Это было вполне подходящее место для опытов.

Итак, здесь помещался господин Золя, который никогда не болел малярией, здоровье которого в малейших деталях было известно доктору Бастианелли и который сказал Баттиста Грасси, что он ничего не будет иметь против атаки трех различных пород голодных комаров каждую ночь в продолжение месяца.

Грасси, Биньями и Бастианелли – непонятно, собственно, из каких соображений, – начали свои опыты с менее подозрительных комаров кулексов, которые, по наблюдениям Грасси, вечно околачивались в малярийных местах вместе с занзароне. Каждую ночь они запирали несчастного господина Золя в комнате вместе с этими дьяволами и тушили свет.

Но ничего не случилось. Золя был человек стойкий. У Золя не появилось никаких признаков малярии.

Не совсем понятно, почему Грасси сразу не пустил на Золя своего занзароне. Возможно, именно потому, что Кох публично высмеял идею о занзароне, и Грасси признает, что это могло его частично обескуражить.

Но вот в одно прекрасное утро Грасси срочно выехал из Рима в Молетту и вернулся оттуда с небольшим пузырьком, в котором бились и жужжали десять упитанных самок анофелес. В эту ночь господину Золя пришлось основательно почесаться! Через десять дней этот стоический старый джентльмен свалился с потрясающим ознобом, температура у него поднялась до высоких градусов и в крови появились мириады малярийных микробов.

«Окончание истории с Золя не представляет для нас интереса, – писал Грасси, – но этот случай вполне доказывает, что комары могут переносить малярию в такое место, где обычно комаров не бывает и где раньше не было отмечено ни одного случая малярии, и к такому человеку, который никогда раньше малярией не болел, как это было с господином Золя».

Грасси снова отправился в провинцию на охоту на занзароне. Он заботливо выращивал их в своей лаборатории на зимних дынях и сахарной воде; а на вышке больницы Св. Духа, на этой опытной станции, Грасси и Бастианелли (а также помощник последнего, Биньями) пускали на ночь занзароне к людям, никогда не болевшим малярией, и таким путем их заражали.

рисунок

Это была поистине «зудливая» и жаркая осень. В газетах появились язвительные и негодующие заметки, в которых писалось, что кровь этих несчастных подопытных животных-людей ляжет на головы трех негодяев. Но Грасси посылал к черту все газеты, радовался, когда его «животные» заболевали, давал им хинин, как только убеждался, что они действительно заболели, и дальнейшая их история для него «не представляла интереса».

Только теперь Грасси довелось прочитать об опытах Рональда Росса с птицами.

«Грубоватая работа!» – подумал про себя высокоученый эксперт Грасси. Но когда он рассмотрел чудесные похождения кружочков, наростов и веретенообразных нитей в желудках и слюнных железах у своих самок анофелес, то убедился в поразительной точности наблюдений Рональда Росса.

Микроб человеческой малярии проделывает точно такие же превращения в теле занзароне, как микроб птичьей малярии в тех комарах, названия которых Росс не знал. Грасси не стал, конечно, тратить время на расточение похвал Россу, который по всей справедливости заслуживал похвалы, нуждался в похвале и жаждал похвалы.

Насколько Рональд Росс имел привычку разбрасываться в своей работе, настолько Грасси был строго последователен и систематичен. Он постарался не оставить ни малейшей щели в своей теории о том, что анофелес – специальный и единственный разносчик человеческой малярии. Посредством длинного ряда сложнейших опытов он доказал, что птичья малярия не может передаваться комарам, заражающим человека, и наоборот, человеческая малярия никогда не передается птичьим комарам. Для Баттиста Грасси, казалось, не существовало ничего трудного или невозможного; он настолько тщательно изучил все привычки, нравы и традиции этих занзароне, как будто сам был комаром-королем и повелителем комаров.

7

Кроме того, следует сказать, что Баттиста Грасси был еще и в высшей степени практичным человеком и, как уже сказано выше, пламенным патриотом. Он хотел видеть Италию облагодетельствованной своим открытием, потому что любил свою родину ревностно и страстно. Он еще не вполне успел закончить свои опыты, не успел сделать завершающие штрихи к выстроенному им обвинению против анофелеса, но уже начал горячо проповедовать, писать в газетах и чуть ли не кричать на перекрестках: «Боритесь с занзароне, и через несколько лет Италия будет очищена от малярии!»

У этого человека совершенно не было чувства юмора; он искренне возмущался тем, что горожане продолжают ходить по улицам после наступления темноты. «Как можно быть настолько легкомысленным, чтобы выходить в сумерки на улицу? – говорил он. – Ведь как раз в это время вас поджидает там малярийный комар».

Он рекомендовал всем и каждому надевать брезентовые перчатки и маски при выходе на улицу в теплые вечера. (Представьте себе молодых итальянок, идущих на любовное свидание в брезентовых масках и перчатках!) Много было шуток и насмешек по адресу сумасшедшего профессора, помешавшегося на занзароне.

Но наряду с этим Баттиста Грасси был весьма практичным человеком! «Даже если это потребует десятков лет работы, я все-таки продемонстрирую семью, избежавшую ужасов малярии!» – твердо решил он про себя. И вот в 1900 году, закончив последнюю шлифовку своей теории, этот упорный человек стал подготавливать «демонстрацию». Он отправился в самую злостную малярийную местность Италии, тянувшуюся вдоль железнодорожной линии по равнине Капаччио. Лето было в разгаре.

Когда в этой местности начиналось ужасное смертоносное лето, железнодорожные рабочие и несчастные фермеры, кровь которых была нафарширована малярийной заразой, бросали свою работу, дома, хозяйство и, рискуя умереть с голоду, убегали из гибельной равнины на высокие, недоступные для малярии холмы. И каждое лето, едва только наступали сумерки, из болотистых низин налетали тучами злобные гости – занзароне – и приступали к своему убийственному пиршеству; а ночью с переполненными кровью животами тянулись к своим болотам, где сочетались браком, клали яйца и выводили мириады новых представителей своего рода.

Летом 1900 года Баттиста Грасси отправился на равнину Капаччио. Жаркие дни только начинались, и анофелес был еще на болоте. К окошкам и дверям десяти маленьких домиков, принадлежавших станционным смотрителям и железнодорожным служащим, Грасси приделал проволочные сетки, настолько тонкие и густые, что самый ловкий и пронырливый занзароне не мог сквозь них пролезть. Затем, заручившись разрешением железнодорожного начальства и денежной поддержкой итальянской королевы, Грасси превратился в беспощадного надсмотрщика и бичующего фараона. Сто двенадцать человек – железнодорожников и их семейств – сделались его подопытными животными и обязаны были тщательно исполнять все, что он приказывал. Они должны были оставаться внутри дома в чудные, но опасные вечера; они должны были принимать все меры к тому, чтобы избежать укусов комаров. Немало пришлось Грасси с ними повозиться. Он осыпал их ругательствами; он соблазнял их денежной наградой, если они будут спокойно сидеть за своими ширмами; он ободрял их личным примером, приходя два раза в неделю в Альбанеллу – самое проклятое место – и оставаясь там ночевать вместе с ними за ширмами.

Вокруг защищенных сетками станционных домиков гудели и бились тучи занзароне. О, это был тяжелый год для них! Ничего не добившись, они бросались к не защищенным сетками домишкам соседней станции (где жили четыреста пятнадцать несчастных созданий!) в поисках добычи. И почти все эти четыреста пятнадцать мужчин, женщин и детей, живших на соседней станции, заболели малярией.

А со ста двенадцатью ночными пленниками было вот что: они целые дни проводили на дожде; они вдыхали тот воздух, который умнейшие люди тысячелетиями считали причиной малярии; они ложились спать после ужина; они делали все то, что выдающиеся врачи считали крайне опасным. Но по вечерам они честно оставались сидеть за своими ширмами. И за все это лето только пятеро из них заболели малярией, да и то это были все легкие случаи, может быть, только возвраты прошлогодней малярии.

«Теперь на этой проклятой станции Альбанелла, откуда за последние годы было вынесено такое множество гробов, можно жить так же безопасно, как в самой здоровой местности Италии», – радовался Грасси.

8

Вот как шла борьба Рональда Росса и Баттисты Грасси с коварным истребителем красных кровяных шариков, разрушителем жизненной энергии, уничтожителем людей, страшнейшим бичом южных стран – малярийным микробом. Эта борьба имела самые разнообразные последствия, о некоторых из них слишком долго рассказывать, а о некоторых, крайне прискорбных, не хотелось бы упоминать. Последствия были и хорошие, и плохие. В Италии и Африке, Индии и Америке появились плодородные поля и здоровые дети в тех местах, где недавно еще гудел и жужжал страшный анофелес, несущий разжижение крови и лязг зубов, печальное опустошение и смерть.

А есть Панамский канал.

Вот Рональд Росс, устраивающий, как он мечтал и надеялся, пышные и шумные банкеты…

Вот Рональд Росс, получивший Нобелевскую премию в семь тысяч восемьсот восемьдесят фунтов стерлингов за свое открытие, что серые комары переносят птичью малярию…

А вот Баттиста Грасси, не получивший Нобелевской премии и в настоящее время почти нигде не известный – кроме Италии, где он оказался вознесен до небес и получил звание сенатора. (И он не пропустил ни одного заседания сената до самой своей смерти.)

Все это пока еще не очень плохие последствия, хотя и несколько иронического характера.

Но вот перед нами снова Рональд Росс – человек, который на своем открытии о сером комаре, в сущности, начинал только учиться трудному искусству научного исследования, – обвиняющий Грасси в воровстве и шарлатанстве и заявляющий, что Грасси ничего почти не прибавил к его идее о том, что комары переносят человеческую малярию!

А Грасси, справедливо кипящий негодованием, пишет в ответ страстные и гневные статьи…

О чем же, в сущности говоря, могут спорить и ссориться между собой подобные исследователи, если так много еще осталось несделанного? Казалось бы, – так скорее всего случилось бы в художественном романе, – что они должны были или вовсе не замечать друг друга, или заявить: «Интересы науки выше и значительнее маленьких людей, которые ее делают!» – и продолжать дальше свои исследования на благо человечества.

Ведь настоящая борьба с малярией только начинается! Сейчас, когда я дописываю эту главу (прошло уже двадцать пять лет со времени прекрасных исследований Грасси), на внутреннем развороте газеты в уголке я читаю сообщение из Токио:

«Население островов Рюкю, лежащих между Японией и Формозой, быстро вымирает… Малярия – главная тому причина. В восьми деревнях Иеямской группы… за последние тридцать лет не родилось ни одного ребенка. В деревне Нозоко… единственной обитательницей осталась больная старуха».

11. Уолтер Рид

Во имя науки и ради человечества

1

С желтой лихорадкой история развивалась совсем иначе – тут не было никаких споров и шумихи.

Все признавали, что Уолтер Рид – глава комиссии по борьбе с желтой лихорадкой – был чрезвычайно вежливым и порядочным человеком, что он отличался мягкостью характера и крепкой логикой; не вызывало также ни малейших сомнений, что он был просто вынужден рисковать человеческими жизнями – хотя бы уже потому, что животные вообще не болеют желтой лихорадкой.

Кроме того, бывший дровосек Джеймс Кэррол всегда был готов отдать свою жизнь, чтобы доказать точку зрения Рида, и он был не очень щепетилен в отношении чужой жизни, когда нужно было решить какой-нибудь вопрос, пусть и не первостепенной важности…

Все кубинцы (которые там проживают и должны это знать) единогласно признают, что американские солдаты, добровольно взявшие на себя роль морских свинок, поступили как настоящие герои. Все американцы, которые были тогда на Кубе, сходятся во мнении, что испанские иммигранты, добровольно ставшие подопытными свинками, были не герои, а корыстолюбцы, – разве не получил каждый из них по двести долларов золотом?

Можно, конечно, искренне возмущаться фактом трагической гибели Джесси Лэзира, но тут уж была его собственная вина: зачем он не согнал комара со своей руки, а дал ему насосаться крови? И потом, надо сказать, что судьба была чрезвычайно благосклонна к нему после его смерти: ведь правительство Соединенных Штатов назвало его именем артиллерийскую батарею в балтиморском порту – это что-нибудь да значит! А помимо того, правительство было более чем внимательно к его жене: вдова Лэзира получила пенсию 1500 долларов в год. Как видите, все в порядке и спорить больше не о чем. Можно с легким сердцем рассказывать увлекательную историю о желтой лихорадке, но при этом нужно еще добавить: эта история абсолютно необходима для книги об охотниках за микробами. Она подтверждает пророчество Пастера! Из своей великолепной гробницы на парижском кладбище Пастер мог бы наконец заявить миру: «Не я ли это говорил?» Ибо к 1926 году все оставшиеся на свете микробы желтой лихорадки могли бы уместиться на шести булавочных остриях, а через несколько лет этой заразы не будет и в помине – она совершенно исчезнет, как исчезли динозавры, если только не останется где-нибудь в качестве трофея, полученного Ридом в его замечательных опытах с испанскими иммигрантами и американскими солдатами…

Это было грандиозное наступление объединенными силами, решительный наскок на желтого негодяя. Сражение вела странная разношерстная команда, а зачинщиком его был презабавный старик с роскошными бакенбардами в виде бараньих котлеток, доктор Карлос Финлей, высказавший поразительно верную догадку, но в то же время бывший ужасным путаником и у всех добрых кубинцев и мудрых врачей слывший за «старого полоумного теоретика». «Безумный сумасброд Финлей», – говорили про него.

Каждый предлагал свой собственный «вернейший» способ борьбы со страшной смертоносной эпидемией, но все эти «вернейшие» способы противоречили один другому. «Необходимо окуривать шелковые, атласные и бархатные ткани всех уезжающих из города, пораженного желтой лихорадкой». «Нет! Этого недостаточно: нужно сжигать, закапывать и особенно тщательно уничтожать шелковые, атласные и бархатные вещи приезжающих в город, пораженный эпидемией». «Было бы умно отказаться от рукопожатий с друзьями, в семьях которых были заболевания желтой лихорадкой». «Ничего подобного: рукопожатия абсолютно безвредны; лучше всего сжигать дома, где засела желтая лихорадка». «Нет, этого не нужно! Достаточно окурить их серой». Но была одна мера, которая на протяжении двухсот с лишним лет признавалась действенной почти всеми обитателями Северной, Центральной в Южной Америки, и заключалась она в следующем: если жители данного города начинали желтеть, икать и блевать черными сгустками, то единственное, что нужно было сделать, – это собирать пожитки и удирать из города, потому что желтый убийца был способен проникать через стены, подкрадываться по земле и наскакивать из-за угла. Он мог пробираться даже через огонь! Он мог погибать и снова возрождаться, этот неистребимый желтый разбойник! И несмотря на то, что каждый и всякий (включая лучших врачей города) боролся с ним всеми мерами, какие только мог придумать, со всем отчаянием, на какое только был способен, желтый злодей продолжал убивать и убивал до тех пор, пока вдруг сам не пресыщался убийствами. В Северной Америке этот момент наступал обычно осенью, с появлением первых заморозков.

Вот каким было состояние научных знаний по вопросу о желтой лихорадке в 1900 году. И только один старый Карлос Финлей сердито и презрительно ворчал из своих пышных котлетообразных бакенбардов: «Все вы идиоты! Желтая лихорадка распространяется комаром!»