Помоги проекту - поделись книгой:
Работа казалась законченной. Все без исключения обезьяны, искусанные мухами цеце, насосавшимися предварительно крови от больных негров, заболели сонной болезнью, и часто их рты оставались открытыми, в то время как они ели свои любимые бананы. Другие же обезьяны, не искусанные мухами, – хотя они и содержались в одних клетках с больными и ели с ними из одной посуды, – никогда не проявляли никаких признаков болезни. Это был такой же убедительный и чистый опыт, как лучшие из проделанных Теобальдом Смитом…
Теперь следовало приниматься за дело! Если в Дэвиде Брюсе и дремал мечтатель и лабораторный исследователь, – ведь его всегда влекло к этому, – то в данный момент эти творческие черты совершенно исчезли и улетучились. Он снова почувствовал себя хирургом из Ледисмита, бесстрашным охотником на львов, истребителем антилоп куду.
Сонную болезнь нужно искоренить навсегда! Теперь это стало, по его мнению, уже простым и легким делом. Не имеет значения, что сотни тысяч негров носят в своей крови трипаносому и что все они, без сомнения, обречены на смерть; не имеет значения и то, что миллиарды жужжащих мух цеце продолжают адски зудеть на берегу озера. Самое главное: эти мухи живут только на берегу озера! И если они не смогут больше сосать кровь, зараженную сонной болезнью… А разве Аполо не был полновластным повелителем Уганды? И разве он не доверял всецело Брюсу и не преклонялся перед ним?..
Брюс снова созвал на совещание Аполо, Секибобо и всех младших начальников. Он объяснил им ясно и логично, что теперь нужно предпринять.
Аполо отдал приказ, и все черные жители приозерной области, со своими женами, детьми и домашним скарбом, покинув жалкие тростниковые хижины на берегу озера, устремились в глубь страны, на новые поселения. Они покидали – на много лет, а может быть, и навсегда – родные тенистые берега, где все они, так же как их далекие предки, росли, играли, ловили рыбу, торговали и производили потомство. Лодки, нагруженные циновками, глиняной посудой и детишками, одна за другой отплывали от родных островов, и мелодичные чарующие звуки тамтама никогда уже больше не разносились над уснувшими водами.
«Ни один из вас, – приказал Аполо, – не должен жить ближе чем в двадцати километрах от озера и должен никогда к нему не приближаться. Тогда сонная болезнь окончательно исчезнет, потому что муха киву живет только у воды, и если вас там не будет, то она не найдет ни одного больного, чтобы взять из него эту смертоносную заразу. А когда все наши больные наконец умрут – тогда вы сможете вернуться на прежние места и снова спокойно поселиться у берегов озера на вечные времена».
Невероятно законопослушные, жители приозерной полосы покинули обжитые места.
Вся страна близ озера Виктория-Ньянза быстро заросла буйной тропической растительностью и превратилась в первобытные джунгли. Крокодилы нежились на солнце там, где когда-то были большие деревни. Гиппопотамы лениво бродили по берегу, обнюхивая покинутые хижины…
Переселившиеся от озера племена перестали испытывать на себе ужасы сонной болезни. Вот как Брюс начал избавлять Африку от сонной болезни.
Это был триумф. Британская империя высоко оценила заслуги Дэвида Брюса. Он был произведен в полковники и посвящен в кавалеры ордена Бани. Что же касается леди Брюс – она, исполненная гордости за своего мужа, продолжала оставаться его верным и скромным помощником. Ее участие в экспедициях Брюс оплачивал сам, из своего скромного полковничьего жалованья.
Африка казалась безопасной для людей черной расы и открытой для доброжелательных белых. Но у природы в рукаве были и другие карты. Она почти никогда не позволяет завоевывать себя с налета, мощным натиском – как пытались (и кто будет винить их?) сделать Брюс и Аполо. Природа не собиралась так легко позволить лишить ее этих симпатичных паразитов – трипаносом сонной болезни. Прошло несколько лет, и вдруг в Кавирондо, на восточном берегу Озера, где сонная болезнь никогда не встречалась, – люди начали засыпать и не просыпаться. От охотников из тех мест поступали сообщения о случаях сонной болезни, имевших место даже в тех местах, которые казались безопасными, в местностях, где никто из людей не обитал. Королевское общество выслало другую комиссию (Брюс был занят упомянутым выше делом о козьем молоке, распространяющем мальтийскую лихорадку), в которую входил Таллок, молодой охотник на микробов. Однажды он отправился на пикник на берегу, в прекрасное спокойное место. Он думал, что здесь теперь безопасно, но его укусила муха цеце, и меньше чем через год глаза Таллока закрылись в последнем холодном сне. Комиссия отправилась обратно домой…
Брюс… можно было бы подумать, что он осел в каком-нибудь кабинете на непыльной работе – но Брюс собрал свой вещмешок и вернулся в Уганду, чтобы посмотреть и разобраться, что же пошло не так в этом эксперименте. Как обычно, вместе с ним отправилась его жена, и они обнаружили новые очаги эпидемии сонной болезни, возникшие в неожиданных местах. Это было ужасное и обескураживающее открытие.
Брюс был скромным человеком, у которого не было такого глупого тщеславия, чтобы полагать, будто его теория важнее грубого факта. «Мой план потерпел провал, – должно быть, ворчал он. – Откуда-то еще, кроме как от человека, эти цеце должны были получить трипаносому… возможно, это как с наганой… возможно, она может жить еще и в крови диких животных…»
Так что даже если теории Брюса оказывались слишком наивны, он все равно был чрезвычайно талантливым экспериментатором; и если у него была глупая вера в результаты его экспериментов, то ему хватало мужества выбираться из трясин разочарования. Он был невероятно упрямым человеком! Если вы вспомните о невероятном обилии разнообразных зверей, птиц, рыб и рептилий в Уганде, то, возможно, зададитесь вопросом, почему он не упаковал свои чемоданы и не укатил обратно в Англию? Но нет. Снова лодка с Брюсом и леди Брюс плыла к заросшему берегу, и они ловили мух в местах, где в течение трех лет не бывал никакой человек. Они проводили странные эксперименты среди жары, которая смутила бы и саламандру. Согласно рабочим записям Брюса, двум тысячам восьмистам семидесяти шести мухам, у которых никогда не было возможности укусить человека, болеющего сонной болезнью, была предоставлена возможность кусать пять обезьян – и две из этих обезьян заболели!
«Трипаносома, должно быть, прячется в диких животных!» – воскликнул Брюс. Поэтому они ходили на опасную Крокодилову косу и ловили диких свиней и африканских серых и фиолетовых цапель; они брали кровь у священных ибисов; они брали пробы крови у чибисов, зимородков и бакланов – и даже у крокодилов! Они искали крупных, в тысячную долю дюйма, извивающихся микробов повсюду.
Они ловили мух цеце на Крокодиловой косе. Представьте фантастическую картину проводимого ими исследования. Брюс сидит со своей женой на песке, вокруг них на корточках – обнаженные по пояс мальчишки. Муха цеце с гудением опускается на спину кого-то из них. Мальчишки ловят ее, вручают Брюсу, который отрезает голову, определяет пол каждой пойманной мухи, разрезает ее поперек – и делает мазок крови на маленькое прямоугольное стеклышко…
Большинство этих опытов не дали никаких результатов; но однажды Брюс нашел трипаносому сонной болезни в крови коровы с острова Коме, не вызывающую у той развития болезни, но готовую к тому, чтобы быть высосанной цеце и попасть затем от мухи под кожу первого встречного человека. Он послал сообщение об этом, и тут же множество быков и коров было свезено на холм к Мпуму по приказу Аполо Кагвы. Брюс сам непосредственно проверил, что получается, когда муха кусает этот рогатый скот, – и да! без сомнения, вирус сонной болезни мог жить в них. Затем он провел опыт со свежепойманной антилопой – выращенная в лаборатории безопасная муха, не носившая вирус, заразила от этой антилопы обезьяну…
«Место обитания мухи возле озера должно быть очищено от антилоп, а также от людей – только тогда киву станет безопасной», – заявил наконец Брюс Аполо.
И после этого сонная болезнь действительно покинула берега озера Виктория-Ньянза.
Десяток тысяч рядовых охотников за микробами, трудящихся в настоящее время, как и та дюжина выдающихся исследователей, о которых идет речь в этой книге, – всем им в какой-то степени приходится рисковать своей жизнью. Но что было бы, если бы эти десятки тысяч нынешних охотников за микробами каким-нибудь чудом могли превратиться в таких же отважных бойцов со смертью, каким был Дэвид Брюс! Было положительно что-то дьявольское в его безумно-смелых похождениях и нечто еще более дьявольское в его легком отношении к смерти других охотников за микробами, если эта смерть могла доказать правильность его теорий.
«Способны ли молодые мухи цеце, выращенные в лаборатории, унаследовать от своих матерей трипаносому сонной болезни? – задал он себе вопрос. – Ведь доказал же Теобальд Смит, что матери-клещихи способны передавать своим детям микроба техасской лихорадки!»
Опасны ли искусственно выведенные мухи цеце или нет? – вот что нужно было знать Брюсу. И он мог смело ответить: «Нет, не опасны», – потому что «двое из членов комиссии» (он из скромности не называет их имен) дали себя искусать сотням искусственно выведенных цеце, и результат получился отрицательный. Но ведь никто же не мог заранее предсказать результатов этого опыта. А по данным статистики, смертность от сонной болезни всегда дает полных сто процентов.
Как он радовался всякий раз, когда узнавал, что кто-нибудь еще рискует жизнью в целях эксперимента! В свою последнюю экспедицию в Африку он отправился в 1911 году, и закончилась она в 1914 году. Ему было тогда около шестидесяти лет; его могучий организм начал уже понемногу расшатываться от жестокого хронического бронхита, нажитого под бесконечными проливными дождями и в пронизывающем холоде тропических ночей.
В Ньясаленде и Родезии появилась новая страшная форма сонной болезни, убивавшая заболевших в несколько месяцев. Вспыхнули жаркие научные споры о том, является ли эта трипаносома совершенно новым произведением природы или же это не что иное, как старый брюсовский паразит наганы, которому надоело подвизаться на коровах, лошадях и собаках, и он стал пробовать свои силы на людях.
Брюс занялся выяснением этого вопроса. Немецкий ученый, работавший в португальских восточноафриканских владениях, заявлял, что это совершенно новый вид трипаносомы, а Брюс возражал, что это зародыш наганы, перешедший с коров на людей.
Тогда немец (его звали Тауте) взял кровь умирающего от наганы животного и впрыснул себе под кожу пять кубических сантиметров этой крови (содержавшей несколько миллионов трипаносом), чтобы доказать, что паразит наганы не может убить человека. Затем он дал себя искусать целым роям цеце, кишечник и слюнные железы которых были переполнены микробами наганы.
Какое впечатление произвели эти опыты на Брюса? Вот что он сам писал по этому поводу: «С точки зрения науки, можно только пожалеть, что эти опыты окончились неудачей, ибо если мы и рисковали при этом потерять нашего смелого и немного безрассудного коллегу, то вопрос был бы до некоторой степени разрешен. Отрицательный же результат ровно ничего не доказывает: весьма возможно, что один человек из тысячи заражается именно таким путем».
Безжалостный Брюс! Несчастный Тауте! Он искренне старался себя убить, а Брюс говорит: очень плохо, что он не умер.
Ньясаленд был последним полем битвы, на котором Брюс сражался с сонной болезнью, и результаты этого боя были в общем довольно безнадежны, ибо он открыл, что Glossina morsitans (латинское название мухи цеце, носительницы болезни) гнездится не только по берегам рек и озер, а носится повсюду, с одного конца Ньясаленда до другого, и нет никакой возможности от нее укрыться или устроить переселение народов из пределов ее царствования.
Несколько лет Брюс упорно старался измерить длину трипаносомы и пытался установить связь между наганой и новой болезнью.
Но решить этот вопрос он так и не смог и с сожалением вынужден был констатировать, что «в наше время нет возможности осуществить опыт, который мог бы решить вопрос в ту или иную сторону».
Опыт, который он имел в виду, заключался в том, чтобы впрыснуть трипаносому наганы не одному и не сотне человек, а нескольким тысячам.
Вот какая жуткая надежда всегда оставалась в душе старого викинга.
«Это пока что неосуществимо», – говорил он, но верил, что когда-нибудь где-нибудь найдется столько людей, готовых погибнуть за истину. И, как вы увидите из истории группы американских военных из следующей главы, зачатки этого высокого духа самопожертвования действительно есть.
Если когда-нибудь многочисленные человеческие армии отправятся на бой со смертью с такой же готовностью, с какою сейчас они воюют между собой, – это будет отчасти потому, что во главе их будут стоять люди, подобные Дэвиду Брюсу.
10. Росс против Грасси
Малярия
Последние десять лет девятнадцатого столетия оказались крайне неудачными для клещей, мух и комаров, но в то же время невероятно удачными для охотников за микробами. Начало этому положил Теобальд Смит, поймавший клеща на том, что тот разносил техасскую лихорадку. Несколькими годами позже в шести тысячах миль от него Дэвид Брюс, странствуя по африканским джунглям, напал на след мухи цеце, поймал ее и изобличил в преступлениях. В результате удалось избавиться от убивающей медленно, но верно заразы, настоящее название которой Boophius bovis, и можете не сомневаться, что после тех исследований Дэвида Брюса мухе цеце стало сложно добывать кровь черных уроженцев Африки, белых охотников или миссионеров. Но вот настали наконец плохие времена и для комаров. Да будет сокрушена малярия! Малярия теперь уже не так страшна для человечества, ибо в середине 1899 года двое соперничающих между собою и не особо прославившихся охотников за микробами доказали, что комар (но лишь определенный вид комара) и есть тайный преступник, занимающийся распространением малярии.
Два человека справились с этой проблемой. Один из них, Рональд Росс, был непримечательным офицером медицинской службы в Индии; другой, Баттиста Грасси, был довольно известным итальянским зоологом, специалистом по червям, белым муравьям и угрям. Трудно сказать, чья заслуга из них больше – Росс, возможно, вообще не решил бы эту задачу без Грасси, а Грасси, несомненно, долго бился бы понапрасну, если бы исследования Росса не дали ему подсказку.
Так что нет сомнений, что они помогли друг другу, но, к несчастью для величия науки, прежде чем смолкли восторженные ликования спасенных толп, Баттиста Грасси и Рональд Росс вцепились друг другу в волосы в споре относительно того, чья заслуга больше. Это было прискорбным. Послушав этих двоих, вы бы решили, что каждый из них считает, что лучше бы это благородное открытие вовсе не случалось, чем позволить другому почивать на лаврах. Пожалуй, единственный вывод, который можно сделать из этой научной ссоры, – отвлекаясь от вопроса спасения человеческих жизней, – это знание, что охотники за микробами – люди, как и все мы, и не делятся на напыщенных ничтожеств и священных коров, как хотелось бы некоторым историкам. В зале славы они сидят на одной скамье, Баттиста Грасси и Рональд Росс, возмущенные друг другом соратники по великолепной работе с фигурально порванными воротниками и метафорически расцарапанными лицами. Сидят рядом, как два драчливых подростка.
Первые тридцать пять лет своей жизни Рональд Росс вовсе не собирался становиться охотником за микробами. Он родился в Индии, у подножия Гималаев, и, судя по его отцу (если верить в евгенику), можно было думать, что Рональд Росс перевернет вверх дном всё и вся. Старик Росс был сурового вида генерал английской пограничной службы, с пышными воинственными бакенбардами, обожавший военное дело, но не менее того увлекавшийся ландшафтной живописью. Он отправил своего сына в Англию, когда ему не было еще десяти лет, и к двадцати годам Рональд кое-как окончил курс медицинских наук, постоянно проваливаясь на экзаменах, потому что он решительно предпочитал занятия музыкальной композицией заучиванию латинских слов и искусству правильного подхода к больным. Это было в период самых захватывающих опытов Пастера, но из автобиографии Рональда Росса, представляющей собой странную смесь остроумия и противоречий, беспощадной самокритики и самовлюбленности, можно вывести заключение, что эта революция в медицине мало его тронула.
Но из той же биографии видно, что он был упорным и неисправимым «охотником за лунным светом», ибо, когда он убедился, что его симфонии не получаются такими же, как у Моцарта, то стал пробовать силы в литературе, начавши с самого высокого стиля. Он совершенно разучился писать рецепты, усиленно культивируя свою природную склонность к эпической драме, но издатели не проявляли должного внимания к его шедеврам, а когда он вздумал издать их за свой счет, публика также недостаточно их оценила. Старик Росс был возмущен подобным легкомыслием сына и пригрозил лишить его материальной поддержки. Тогда Рональд сгоряча поступил корабельным врачом на судно, совершающее рейсы между Лондоном и Нью-Йорком. На судне он наблюдал проявляющуюся в плавании слабость человеческой натуры, писал стихи о бренности земного существования и понемногу стал снова заниматься медициной. Наконец он сдал необходимые испытания для перехода на военную медицинскую службу в Индии, нашел климат Индии отвратительным, но радовался, что почти не было медицинской практики и у него оставалось время для сочинения (совершенно позабытых теперь) эпических драм, сказок и душещипательных романов. Так начал свою карьеру Рональд Росс!
Нельзя сказать, чтобы в Индии не было подходящего места для охоты за микробами. Весь воздух был ими насыщен. Все воды были супом из микробов. Азиатской холерой были заражены все зловонные лужи в окрестностях Мадраса. Рональд видел, как люди тысячами гибли от этого мора; он слышал, как их зубы стучали от страшных приступов перемежающейся малярийной лихорадки, но у него не было ни глаз, ни ушей, ни носа для восприятия всех этих ужасов, так как он, забросив на время литературу, превратился в отчаянного математика. Он запирался на ключ в своей комнате и придумывал разные сложные уравнения; он изобретал величественные мировые системы, не уступавшие, по его мнению, ньютоновской. Затем он вдруг бросал эти занятия и садился писать новый роман. Получив временную командировку в Бирму и на остров Мульмейн, он провел там несколько сложных хирургических операций, «имевших блестящий исход», хотя никогда раньше не брал в руки скальпель. Он брался решительно за все, но во всем оставался непризнанным. Годы проходили, и когда он наконец убедился, что индийское военно-медицинское ведомство не может оценить по заслугам все его разносторонние таланты, он с горечью воскликнул: «Стоит ли работать?»
Получив в 1888 году первый отпуск, он вернулся в Англию, и здесь с ним случилось событие, которое часто служит противоядием жизненному цинизму и регулирующим началом для самолюбивых и неуравновешенных натур. Он встретился, воспламенился страстью и обвенчался с мисс Розой Блоксэм. По возвращении в Индию, хотя он и написал еще один роман под заглавием «Дитя океана», изобрел новую систему стенографии, придумал фонетический метод для писания стихов и был избран секретарем гольф-клуба, он все же стал понемногу выбиваться на настоящую дорогу, принявшись рассматривать под микроскопом (с которым у него было весьма смутное знакомство) кровь малярийных индусов. Странные многообразные микробы малярии были открыты еще в 1880 году хирургом французской армии Лавераном, но Рональд Росс, который был большим оригиналом и всегда поступал не так, как это делали другие, решил открыть виновника малярии собственным методом.
Конечно же, он снова потерпел неудачу. Он шел на всяческие ухищрения – и подкуп, и лесть, и мольбы, – чтобы заполучить несколько капель крови из пальцев малярийных индусов; он целыми днями просиживал за микроскопом, изучая эту кровь, но так ничего и не нашел…
«Несомненно, Лаверан ошибается! Микроба малярии не существует!» – сказал Рональд Росс и написал четыре научные статьи, обосновывая, что малярия вызывается не чем иным, как кишечным расстройством. Так началась его карьера охотника за микробами.
В 1894 году он снова приехал в Лондон, планируя окончательно бросить медицину и научные занятия. Ему было уже тридцать шесть.
«За что бы я ни принимался, ничего мне не удавалось, – пишет он в автобиографии, утешаясь при этом воображая себя гордым и печальным волком-одиночкой. – Но неудачи не сразили меня. Они увлекли меня ввысь, на далекие холодные вершины одиночества. В этом настроении была некоторая доля эгоизма, но много было в нем и возвышенного. Мне ничего не хотелось, я не искал ничьей похвалы. У меня не было ни друзей, ни врагов, ни любви, ни ненависти».
Но, как вы увидите дальше, Рональд Росс плохо разбирался в самом себе, ибо, как только он попал на настоящую работу, в нем тотчас же проснулся дух страстного и нетерпеливого искателя, и он быстро научился и радоваться, и ненавидеть!
По приезде в Лондон Росс познакомился с неким Патриком Мэнсоном, довольно видным и популярным английским врачом. Мэнсон стал известен благодаря одному интересному открытию: он установил, что комары могут высасывать крошечных червячков из крови у китайцев (он практиковал в Шанхае), и доказал, – в этом заключалась самая главная часть его открытия, – что эти червячки могут затем развиваться в желудке у комаров. Мэнсон был немного помешан на комарах: он считал их совершенно особенными и своеобразными среди прочих творений природы и был убежден, что они играют какую-то исключительно важную роль в судьбах человечества. Его за это жестоко высмеивали, и медицинские умники с Харли-стрит прозвали его «патологическим Жюлем Верном». И вот он встретился с Рональдом Россом, которого научный мир тоже не признавал. Получилась замечательная пара! Мэнсон так мало знал о комарах, что думал, что они могут сосать кровь только раз в своей жизни, а Росс весьма туманно рассуждал о комарах, совершенно не подозревая, что комары и москиты – это одно и то же. И все же…
Мэнсон повел Росса в свой кабинет и дал убедиться в подлинном существовании лаверанского малярийного микроба. Он показал ему под микроскопом бледного паразита малярии, покрытого точками черноватого пигмента. Они вместе наблюдали, как эти шарообразные паразиты из крови матросов, только что вернувшихся с экватора, распадались на крохотные осколки внутри красных кровяных шариков и затем выскакивали из них наружу.
«Такое всегда происходит, когда у человека начинается приступ», – объяснял Мэнсон.
Росс от души восхищался чудесными превращениями малярийных микробов в крови человека. После того как эти разбитые шарики выскакивали из кровяных клеток, они вдруг принимали форму полумесяцев, а эти полумесяцы начинали выпускать из себя по два, по три, по четыре, а иногда и по шесть длинных тонких отростков, которые все время вертелись, и извивались, придавая микробу поразительное сходство с крошечным осьминогом.
«Вот вам, Росс, паразит малярии, которого вы ни за что не найдете в крови здорового человека. Но меня, признаться, волнует один вопрос: как этот микроб переходит от человека к человеку?»
На самом деле все это не особенно волновало Патрика Мэнсона. В каждой мозговой клеточке этого человека жило изображение комара, или воспоминание о комаре, или рассуждение о комаре. Сам по себе он был человек тихий и не бог весть какой работник, но у него был один пункт помешательства: везде и во всем видеть комаров. Он быстро учел то обстоятельство, что Рональд Росс обладает энергией динамо-машины; он видел, что Росс перед ним преклоняется, и вспомнил, что Росс должен скоро вернуться в Индию. В один прекрасный день, когда они прогуливались по Оксфорд-стрит, Патрик Мэнсон закинул удочку.
«Знаете, Росс, – сказал он нерешительно, – у меня сложилось впечатление, что… малярию переносят комары…»
Росс не фыркнул и не рассмеялся.
Тогда старый шанхайский доктор стал излагать свою фантастическую теорию этому впечатлительному молодому человеку, которого он хотел сделать орудием своих замыслов.
«Комары сосут кровь у больных малярией. В крови находятся эти самые полумесяцы. Они попадают в желудок комара и выпускают там свои хлыстики, которые затем отпадают и всасываются в организм комара. Эти хлыстики, вероятно, представляют собою крепкую и стойкую форму микроба, нечто вроде спор сибирской язвы. Затем комары погибают. Они падают в воду… а люди пьют этот бульон из зараженных комаров».
Все это было, конечно, не более чем пустой фантазией, догадками Патрика Мэнсона. Но в те времена, как вы уже видели, одна какая-нибудь догадка, одна восторженная идея могла привести к чему-нибудь весьма существенному в этой странной игре, именуемой охотой за микробами.
Итак, эта парочка прогуливалась по Оксфорд-стрит. Росс с увлечением болтал о комарах и москитах, совершенно не подозревая, что комары и москиты – это одно и то же. Но в то же время он с большим интересом слушал Патрика Мэнсона.
Комары переносят малярию!
Ведь это же старейшее из суеверий! Но вот перед ним доктор Мэнсон, который говорит об этом всерьез. Ну что же, ладно! Его книги не покупают, его математические открытия не признают. Тогда он использует новую возможность, затеет новую азартную игру! О, если бы ему удалось доказать, что комары действительно отвечают за распространение малярии! Ведь добрая треть всех больных, находящихся на излечении в госпиталях Индии, больна малярией. В одной только Индии больше миллиона человек в год умирают в прямой и косвенной зависимости от малярии! Но если в этом действительно виноваты комары, то ведь малярию можно искоренить в два счета. И если он, Рональд Росс, будет тем, кто докажет это…
– Я сочту за свой священный долг разрешить эту проблему, доктор Мэнсон, – сказал Росс и дипломатично поправился: – Эту великую проблему. Хотя я, собственно, только орудие в ваших руках, честь идеи всецело принадлежит вам… – уверял он старого доктора.
– Прежде чем вы займетесь этим, советую вам кое-что почитать о комарах, – сказал ему Мэнсон, который и сам толком не знал, существует ли десять разных видов комаров или десять тысяч, и который был почему-то уверен, что комар после укуса живет только три дня. И вот Росс стал бегать по Лондону в поисках литературы о комарах, но ничего не нашел. При его полной неопытности в научной работе ему не пришло даже в голову заглянуть в библиотеку Британского музея. Никогда еще столь зеленый исследователь не приступал к разрешению такого сложного вопроса.
Оставив жену и детей в Англии, он 28 марта 1895 года отплыл в Индию, напутствуемый добрыми советами и благословениями Мэнсона. На судне Росс отчаянно надоедал пассажирам своими просьбами дать ему палец для укола. Он всюду искал комаров, но, так как среди прочих судовых неудобств их не оказалось, он удовольствовался вскрытием тараканов и блестящим открытием нового микроба в летающей рыбе, которая имела несчастье шлепнуться на палубу. Он получил назначение в Секундерабад, уединенный военный пост среди небольших горячих озер на безбрежной равнине, покрытой бесформенными кучами камней, и здесь приступил к своей работе над комарами. Ему приходилось, конечно, заниматься и медицинской практикой, так как официально он был только врач, и индийское правительство отнюдь не было намерено рассматривать Рональда Росса как признанного охотника за микробами или эксперта по комарам. Он был одинок. Все были против него, начиная с полковника, считавшего его лентяем и выскочкой, до чернокожих мальчишек, которые его ужасно боялись, так как он все время собирался колоть им пальцы. Что касается других врачей, то они даже не верили в существование малярийного паразита. Они подзадоривали Росса, прося показать им микробов в крови у больного, и он доверчиво шел на провокацию, таща за собой несчастного индуса, кровь которого кишела малярийными зародышами. Но всякий раз, как дело доходило до опыта, проклятый индус выздоравливал, и микробы из его крови исчезали. Доктора хохотали до упаду. Но Рональд Росс не терял бодрости.
Он решил точно следовать указаниям Мэнсона. Он ловил комаров какого-нибудь одного вида (что это был за вид и как назывался – он, конечно, не знал) и пускал их под сетку над кроватью, на которой лежал голый темнокожий пациент, один из многих в Индии людей, привыкших выполнять все, что от них требовали и свои, и чужие властители. Кровь этих пациентов кишела малярийными микробами. Комары весело жужжали под сеткой, но ни за что не хотели кусаться; их никак нельзя было заставить это сделать. «Они упрямы, как мулы!» – писал он в отчаянии Патрику Мэнсону, но не прекращал своих опытов, упорно стараясь чем-нибудь соблазнить комаров. Он отчаянно мучил своих пациентов, выгоняя их на солнечный зной, чтобы «испарялись их ароматы», но комары по-прежнему отказывались от угощения… Вдруг он сделал открытие! Ему пришло в голову полить сетку водой, – а вместе с нею и пациентов, но это было не так важно, – и тогда наконец комары взялись за работу и стали энергично сосать кровь из больных индусов. Затем Рональд Росс их переловил, тщательно собрал в бутылку и последовательно, день за днем, рассматривал под микроскопом их желудки, чтобы выяснить, не развиваются ли там малярийные микробы, высосанные с кровью. Но, увы, они не развивались!
Неудачи следовали одна за другой, но они его еще больше распаляли… Читая его письма к Патрику Мэнсону, можно вообразить, что он сам превращался в микроскопически малое существо, ползающее под линзою микроскопа среди предметов своего исследования. Все, что он видел и наблюдал, было для него чудесной повестью, романом, мелодрамой. Мэнсон наказывал ему внимательно следить за тонкими отростками, которые выпускает из себя полулунный малярийный микроб, делаясь при этом похожим на осьминога. В длинном восторженном письме Росс описывает ему чудесную битву, которую он наблюдал между оторвавшимся отростком и белым кровяным шариком – фагоцитом.
«Он (Росс называет отросток одушевленным местоимением) без конца толкал фагоцита под ребра (!), пока тот не взвыл и не обратился в бегство. Этот поединок между отростком и фагоцитом был нечто изумительное! Я непременно напишу про это роман в стиле «Трех мушкетеров».
Только благодаря такой восторженной увлеченности своей работой ему удалось пройти через все затруднения и разочарования, причиной которых были его невежество и неопытность. Он охотился за индусами, как фокстерьер охотится за крысами. Он обожал их, если они были нафаршированы малярией, он ненавидел их, когда они выздоравливали. Он целыми днями нянчился с несчастным Абдулом Вахабом, смертельно больным магометанином: он таскал его с места на место, пускал на него мух, изводил комарами. У него ничего не получалось, но он упрямо гнул свою линию. Он писал Мэнсону: «Ради бога, посоветуйте, что мне делать…» И в то же время он не замечал простых и важных фактов под самым его носом, взывавших о том, чтобы их открыли. Но зато он знал теперь совершенно точно, как выглядит малярийный паразит, умел быстро находить пронизывающие его причудливые черные зернышки пигмента и отличать их от случайных пятнышек, пузырьков и капелек, мелькавших под линзою. А что касается внутренней поверхности желудка комара, то она была ему так же близка и знакома, как обстановка его собственной грязной и душной комнаты.
Неожиданно он был командирован в Бангалор для ликвидации холерной эпидемии, но остановить ее не удалось. Он горячо возненавидел английское правительство и написал поэму под заглавием «Великий гнев».
«Жаль, что я не мог ткнуть их носом в ту грязь и болезни, которые они в своей административной немощи развели в Индостане! – сокрушался в своей автобиографии Рональд Росс. – Мне тогда было сорок лет, и я был широко известен в Индии за санитарную деятельность в Бангалоре, а также работами по малярии, но все мои труды и страдания не заслужили ни малейшего продвижения по службе или официальных благодарностей…»
Прошло еще два года, и вот в июне 1897 года Рональд Росс возвращается в Секундерабад, в переполненную больницу Бигампетт. Наступила пора северного муссона с его прохладой и дождями, но тот почему-то не приходил. Раскаленный ветер засыпал облаками каменистой пыли лабораторию Росса. Ему от души хотелось выбросить за окошко свой микроскоп; последнее оставшееся в нем зрительное стекло треснуло, а металлические части покрылись ржавчиной от постоянно лившегося на них пота. У него в комнате было опахало, благословенное подвешенное опахало, но он не мог пустить его в ход, потому что оно сдувало со стола его мертвых комаров. А когда к вечеру стихал порывистый ветер, заходящее солнце все еще было закрыто ужасной пылевой завесой… И Рональд Росс писал:
Это немного его успокаивало.
16 августа он раздел догола своего очередного больного малярией, достославного Гуссейн-хана, и, уложив его под москитную сетку, пустил на него новый вид только что пойманного комара, которого в своей малонаучной классификации называл просто «бурым комаром». Комары напились крови из Гуссейн-хана, а затем день за днем Росс их убивал и рассматривал их желудки.
19 августа у него оставалось еще три бурых комара. Вскрыв одного из них, он с безнадежным видом стал смотреть на стенки его желудка, напоминавшие своими правильными красивыми рядами клеток вымощенную булыжником мостовую. И вдруг нечто странное привлекло его внимание.
Что это? Посреди аккуратной мостовой из клеток, образующих стенки желудка, располагался странный круглый предмет диаметром около 1/2500 части дюйма. А вот и другой такой же… Но черт возьми! До чего невыносимая духота! Он прекратил исследование.
На следующий день он увидел ту же картину. В стенке желудка предпоследнего из комаров, напившегося четыре дня назад кровью несчастного Гуссейн-хана, оказались такие же круглые тельца (их очертания были гораздо резче, чем очертания желудочных клеток), и каждый из этих кружочков был «набит крошечными черными как смоль зернышками».
«Да, не может быть сомнений… Это тот же самый малярийный паразит, которого я видел в крови Гуссейна… И такие же точно зернышки пигмента…»
Он томился и метался в ожидании следующего дня – пятого с тех пор, как он пустил под сетку стадо комаров на Гуссейн-хана.
«21 августа я убил последнего бурого комара, – пишет он доктору Мэнсону, – и ворвался в его желудок!»
Да! Вот они снова, эти круглые клетки… одна… две… шесть… двадцать штук. Они гораздо крупнее, чем были во вчерашнем комаре… Они растут! Значит, они живые… Значит, это действительно малярийные паразиты!
Он был на седьмом небе от восторга. Надо изложить это в стихах!
Он сейчас же написал письмо Мэнсону, рассказав ему в мельчайших подробностях об этих прелестных кружочках, набитых черными как смоль точками, и послал обстоятельную научную статью в «Британский медицинский журнал».
После этого наступил грустный антракт. Высшее начальство индийского медицинского ведомства не позволило ему продолжить исследования: от него требовали активной врачебной работы, и только в качестве врача. Он бомбардировал телеграммами главного доктора, он умолял Мэнсона похлопотать за него в Англии… Все было напрасно. Его отправили на север, где было мало комаров, а те, которых ему удавалось поймать, не хотели кусаться из-за холода. Туземные жители (бхилы) были настолько дики и суеверны, что ни за что не давали ему колоть пальцы. Все, что ему там оставалось делать, это ловить форель и лечить от чесотки. Как же у него чесались руки заняться чем-нибудь!
Наконец Патрику Мэнсону удалось выхлопотать ему перевод в Калькутту, где к услугам Росса была хорошая лаборатория, помощники, масса комаров и прекрасный очаг малярии – столько больных с полумесяцами в крови, сколько его душе было угодно! Он дал в газету объявление о наборе помощников. Из целой толпы явившихся к нему темнокожих людей он выбрал двоих. Первый из них, Магомет Букс, был с виду большой плут, и потому, собственно, Росс на нем и остановился, поскольку был уверен, что все плуты – сообразительные люди. Вторым помощником он выбрал себе Парбуну. Все, что нам известно об этом человеке, – помимо того, что он носил громкое имя Парбуна, – это то, что он отрезал себе все пути к бессмертию, сбежав тотчас же после первой выплаты жалованья.
И вот Росс с Магометом Буксом горячо взялись за работу по отысканию кружочков с черными точками в желудках комаров. Магомет неустанно рыскал по водосточным трубам, грязным прудам и вонючим канавам Калькутты и ловил комаров; он приносил и серых, и бурых, и пестрых, и зеленых с крапинками на крылышках… Магомет оказался просто находкой: казалось, что комары питают к нему какую-то особенную привязанность, – ему всегда удавалось заставить их кусать больных индусов, когда Росс никак не мог этого добиться. Магомет им что-то шептал при этом… Большим ли он был мошенником? Нет, не особенно; у него была только одна маленькая слабость: он аккуратно раз в неделю напивался до полусмерти. Но как же обстояли дела с экспериментами? Увы, они обстояли настолько же печально, насколько блестяще обстояло дело с Магометом, и Россу начинало уже казаться, не адской ли жарой были вызваны те дивные видения, которые являлись ему в прошлом году в Бигампетте?
Но тут бог искателей пришел ему на помощь. Птицы ведь тоже болеют малярией. Микроб птичьей малярии вполне похож на человеческого паразита. Не попробовать ли заняться птицами?
Поделиться книгой: