Человек из Высокого Замка

Тихим голосом он рассказывал о чем-то таком, чего Чилдан в то время еще не мог оценить в полной мере: для многих богатых и культурных японцев исторические предметы американской маскультуры — не менее интересны, чем антиквариат. В чем причина — майор не знал. Величайшей страстью его стало коллекционирование старых каталогов латунных пуговиц и самих пуговиц. Это увлечение подобно коллекционированию значков или монет, и подыскивать этому разумное объяснение — пустая затея. Состоятельные люди готовы платить бешеные деньги.

— Я приведу пример. Известны ли вам открытки, изображающие ужасы войны? — осведомился майор с жадным блеском в глазах.

Минутное раздумье — и Чилдан что-то такое начал припоминать. Много лет назад, во времена его детства, такие карточки вкладывались в обертку жевательной резинки. По центу за штуку. Целая серия, посвященная бедствиям и ужасам войны.

— Один мой лучший друг, — продолжал майор, — собирает «Ужасы войны». У него недостает единственного экземпляра — «Потопление „Панай“». И он готов выложить за его приобретение значительную сумму.

— Подбрасывание карточек! — внезапно воскликнул Чилдан.

— Что-что?

— Детьми мы подбрасывали их. У каждой из карточек имелись две стороны — с картинкой и чистая, ну, как орел и решка. Мне тогда едва стукнуло восемь лет. Каждый из нас владел целой колодой таких карточек. Мы становились лицом друг к другу и подбрасывалиих одновременно так, чтобы они несколько раз перевернулись в воздухе. Мальчик, карточка которого падала лицевой стороной вверх, забирал себе обе. Как приятно вспомнить старые добрые времена, безоблачные дни детства!

— Мне приходилось слышать рассказ моего друга о карточках, — проговорил майор после минутного раздумья. — Но он никогда ни о чем таком не упоминал. Я полагаю, ему неизвестны особенности их использования.

И вскоре приятель майора прибыл в магазин, дабы услышать из первых уст историческое сообщение. Гостя, тоже офицера Императорской армии в отставке, воспоминания о детских днях Чилдана растрогали и очаровали.

— Крышки! — вдруг осенило Чилдана.

Японцы недоуменно заморгали.

— В детстве мы собирали крышечки от молочных бутылок. Ну, такие кружочки с названием молочного магазина. В Соединенных Штатах подобных магазинов насчитывалось немало, и, естественно, каждый из них штамповал свои крышки.

В глазах офицера сверкнул интерес.

— Есть ли у вас хоть что-то из ваших старых собраний? — Чилдан, конечно же, ничем таким не обладал. Однако… может, ему и удастся раздобыть старые, давно забытые крышки тех времен, когда молоко поставлялось в бутылках, а не в одноразовых картонных упаковках, как сейчас.

Таким образом, он постепенно втягивался в новое для него дело. Другие также открывали подобные магазины, используя все возрастающий интерес японцев к американской культуре, но Чилдан неизменно удерживал свое превосходство над ними.

— Господин, платите доллар, — сказал китаец, выводя его из раздумий и воспоминаний. Багаж Чилдана уже стоял на тротуаре.

Он машинально расплатился. «Да, весьма вероятно, что клиент господина Тагоми чем-то походит на майора Хумо, по крайней мере, — сыронизировал Чилдан, — с моей точки зрения». Ему приходилось встречать уже столько японцев… Низеньких, приземистых, сложенных, как борцы. Попадались и похожие на аптекарей. Затем — владельцы карликовых деревьев… И молодые — вроде и не японцы вообще. Со временем у него выработалась собственная классификация. «Клиент господина Тагоми — наверняка представительный торговец с филиппинской сигарой в зубах».

Позже, стоя с чемоданами у входа в «Ниппон Таймс», Чилдан вдруг с ужасом подумал: а если этот клиент — не японец? Его образчики рассчитаны исключительно на японский вкус…

«Нет, — успокоил себя Чилдан, — это японец. Господин Тагоми заказывал плакат времен гражданской войны: только японца может заинтересовать такое старье. Это характерно для них — восторг по пустякам и маниакальный интерес к документам, листовкам и объявлениям. Он вспомнил одного, посвящавшего все свое свободное время коллекционированию газетных объявлений о патентованных лекарствах 1910-х годов.

Следовало, однако, возвращаться к насущным проблемам. Через высокие двери «Ниппон Таймс» входили и выходили прекрасно одетые господа; их голоса вывели Чилдана из оцепенения. Он окинул взглядом устремленное к небу сооружение — самое высокое здание Сан-Франциско. Сплошная стена окон — великолепный образец японской архитектуры, и это окружение: садики из карликовых вечнозеленых деревьев — пейзаж «каренсансуи», с песком, имитирующим застывшие струи потока, который огибает корни деревьев, и простые, неправильной формы плоские валуны…

Чилдан заметил черного носильщика, скучавшего без работы, и подозвал его.

Негр подбежал трусцой, подобострастно осклабившись.

— На двадцатый! — бросил Чилдан властно, как только мог. — Апартамент В. Немедленно. — Он указал на багаж и двинулся ко входу. Естественно, не оглядываясь.

Минутой позже втиснулся в один из скоростных лифтов. Вокруг — одни японцы; их гладко выбритые лица слегка блестели при ярком освещении. Затем — тошнотворный скачок лифта, быстрое мелькание этажей. Чилдан закрыл глаза и, твердо упершись ногами в пол кабины, начал страстно желать, чтобы все это поскорее кончилось. Носильщик, конечно, уже отправился с багажом в грузовом лифте. Нечего и думать впустить его сюда. Чилдан приоткрыл глаза и осмотрелся; по-прежнему он здесь единственный белый. Когда лифт наконец остановился и двери выпустили его на двадцатом этаже,

Чилдан мысленно репетировал поклон, готовясь войти в бюро господина Тагоми.

3

Высоко в небе Юлиана Фринк увидела светящуюся точку, прочертившую дугу на предвечернем небосводе и опускавшуюся к западу. «Один из этих нацистских ракетных кораблей, — подумала она. — Летит на Побережье, набитый важными шишками, а я вот тут, внизу». Она помахала рукой, хотя корабль уже исчез из виду.

Скалистые Горы отбрасывали длинные тени. На темно-синие вершины опускалась ночь. Параллельно горной цепи медленно проплывала стая перелетных птиц. Некоторые автомобили уже зажгли фары, и кое-где на автостраде она различала их двойные отблески, рядом с освещенными окнами домов и огнями газового завода.

Уже несколько месяцев жила она здесь, в Кэнон-сити, Колорадо. Инструктор по дзюдо. Рабочий день подошел к концу, и Юлиана, чувствуя огромную усталость, готовилась принять душ. В ожидании свободной кабины она вышла во двор и там, на прохладе, наслаждалась ароматом горного воздуха. Тишину нарушал единственный звук — легкий шум, доносившийся из бара, расположенного внизу на обочине автострады. Сейчас у бара остановились два больших грузовика-дизеля, и в сумерках она различила фигуры водителей, натягивающих кожаные куртки, прежде чем войти в павильон. «Кажется, Дизель выбросился из окна своей каюты, — подумала она. — Покончил с собой — утопился во время морского путешествия. Может, и мне следует совершить нечто подобное? Правда, моря здесь нет, но всегда найдется какой-нибудь способ сделать это. Как у Шекспира. Вонзенная через одежду игла, и — прощай, Фринк. И так думает девушка, — усмехнулась она, — не боящаяся бродяг из пустыни, отлично осведомленная обо всех уязвимых точках на теле противника… Или, скажем, навсегда уснуть, надышавшись выхлопными газами в каком-нибудь городишке при автостраде. Наверное, и этому я научилась у японцев. Переняла их спокойное отношение к смерти, равно как и приносящее ей теперь заработок искусство дзюдо. Искусство убивать и умирать. Инь и Янь. Но это уже в прошлом, а здесь протестантские земли».

Пролетающие над головой нацистские ракеты всегда прекрасно видны, и Кэнон-сити, штат Колорадо, по-видимому, не относился к числу интересующих их объектов. Так же, как и Юта, и Вайоминг, и восточная часть Невады — и другие пустынные скотоводческие штаты. «Ничего-то мы не стоим, — подытожила Юлиана. — Можем и дальше жить в своем маленьком мире. Если, конечно, еще хотим этого. Если этот мир по-прежнему что-то для нас значит».

Стукнула дверь одной из кабинок, и на пороге показалась чья-то высокая фигура. Это оказалась мисс Дэвис, уже одетая и со ©вертком под мышкой.

— Ох, я заставила ждать вас. Прошу извинить меня.

— Ничего страшного, — ответила Юлиана.

— Вы знаете, дзюдо мне так много дает. Даже больше, чем Дзэн. Давно уже мне хотелось сказать вам об этом.

— Дзэн сделает бедра стройными, — сообщила Юлиана. — Избавит от лишних килограммов с помощью безболезненного сатори… Извините, мисс Дэвис, это я так, болтаю.

— Они доставили вам много неприятностей? — спросила мисс Дэвис.

— Кто?

— Японцы. Ну, до того, как вы научились защищаться.

— Вспоминаю с ужасом, — сказала Юлиана. — Вы никогда не посещали Побережье? Их территорию?

— Я ни разу не покидала Колорадо, — ответила мисс Дэвис дрожащим от робости голоском.

— Здесь мы тоже не застрахованы, — сообщила Юлиана. — Они могут принять решение оккупировать и эти земли.

— А кому известны их планы?

— Никогда неизвестно заранее, что они станут делать. Японцы тщательно скрывают свои подлинные намерения.

— Вас к чему-нибудь принуждали? — Мисс Дэвис, с крепко прижатым к груди свертком, вышла из вечерних сумерек поближе к Юлиане, стараясь получше все расслышать.

— Ко многому.

— Боже мой! — воскликнула мисс Дэвис, — Я бы, наверное, сопротивлялась!

Юлиана извинилась и поспешила занять освободившуюся кабину, завидев, что кто-то уже подходил с полотенцем на плече.

Потом она сидела у Чарли («Лучшие гамбургеры прямо из духовки»), изучая с безразличным видом меню. Из автомата доносилась какая-то негритянская мелодия, — электрогитара и расплавленные от избытка чувств стоны… Воздух заполнился густым дымом. Но здесь все же тепло и светло, и хорошее настроение вернулось к ней. Шоферы расположились рядом с кельнершей и дюжим ирландцем-кассиром.

Завидев Юлиану, Чарли направился к ее столику, желая лично обслужить ее.

— Барышня желает чаю? — на японский манер протянул он, осклабившись.

— Кофе, — сказала Юлиана, игнорируя выкрутасы шеф-повара.

— Ach, so[7], — поклонился Чарли.

— А также горячий сэндвич и жаркое под соусом.

— А супа из ласточкиных гнезд не изволите? Или быть может, — мозг горного козла, поджаренный на оливковом масле?

Оба водителя грузовиков обернулись и, улыбаясь, прислушивались к диалогу. Как видно, они сумели оценить красоту Юлианы. Впрочем, они обратили бы на нее внимание и без шуточек Чарли. Месяцы активных тренировок придали мышцам необычайную упругость. Она знала их воздействие на осанку и фигуру. «Все зависит от плечевых мышц, — думала она, встречаясь с ними взглядом. — У танцовщиков то же самое. И рост тут ни при чем».

«Пришлите ваших жен в клуб, и мы их натренируем. Вы не пожалеете!»

— Держитесь от нее подальше, — предостерег шоферов повар и подмигнул им. — Не то окажетесь на полу.

— Вы откуда? — обратилась она к шоферу помоложе.

— Из Миссури, — ответили они разом.

— Из Соединенных Штатов? — спросила она.

— Это я из Штатов, — сказал старший. — Из Филадельфии. У меня там трое детей. Старшему уже одиннадцать.

— Послушайте, а хорошую работу найти там не просто?

— Легко, если у вас соответствующий цвет кожи, — ответил младший из водителей, с черными вьющимися волосами и унылым смуглым лицом, которое, казалось, не покидало огорченное выражение.

— Он у нас макаронник, — пояснил старший.

— Ну и что? Ведь Италия тоже выиграла войну. — Юлиана улыбнулась молодому шоферу, но тот не ответил на ее улыбку. Глаза его ожесточенно блеснули, и он быстро отвернулся.

«Досадно, — подумала она, но вслух ничего не сказала. — Изменить цвет твоей кожи — мне не под силу». Вспомнился Фрэнк. Интересно, жив ли он? Тот всегда мог ляпнуть неподходящее и некстати высунуться. «Ну нет, — подумала она, — по-своему он любит японцев. Наверное, отождествляет себя с ними, ведь они такие же уродливые». Она постоянно твердила ему, какой он урод: кожа с крупными порами, большой нос. Она же обладала необыкновенно гладкой кожей. «Как он там, не пропал без меня? «Финк» — какая-то мелкая птица, а они долго не живут».

— Поедете сегодня дальше? — задала она вопрос итальянцу.

— Завтра.

— Если вам так плохо в Соединенных Штатах, почему бы не уехать оттуда насовсем? — спросила она. — Я уже давно здесь и не жалуюсь. А раньше жила на Побережье, в Сан-Франциско, где с цветом кожи тоже считаются.

Склонившийся над стойкой итальянец бросил на нее быстрый взгляд.

— Дорогая моя, — проговорил он, — с меня вполне достаточно проводить день и ночь в таких вот городишках, как этот. Жить здесь? Боже мой! Да если б я только мог найти другую работу, и не шататься по дорогам, питаясь в таких дырах, как эта… — Заметив, что владелец заведения покраснел, шофер замолчал и принялся за свой кофе.

— Джо, да ты, я вижу, сноб, — обратился к нему старший.

— Вы могли бы поселиться в Денвере, — посоветовала Юлиана. — Там лучше. «Знаю я вас, американцев с Востока, — подумала она. — Во всем любите размах. Строите грандиозные планы. Скалистые горы — для васзахолустье. Ничегошеньки-то здесь с довоенных времен не изменилось. Пенсионеры, фермеры — глупые, ленивые и бедные люди… все, кто половчей, удрали на Восток, в Нью-Йорк, — легально или через открытую границу. Потому что там большие заработки, крупные предприятия и хорошие деньги, — продолжала размышлять она. — Там прогресс: германские инвестиции свое дело сделали… за короткий срок поставили на ноги Соединенные Штаты».

— Знаешь что? — жестким, гневным тоном отозвался шеф-повар. — Я евреев не очень-то люблю. Но в сорок девятом мне довелось повидать еврейских беженцев, и я тебе скажу, что ты можешь сделать со своими Соединенными Штатами. Если там много строят и ворочают большими деньгами, то только потому, что обворовали евреев, когда изгоняли их из Нью-Йорка. Эти чертовы нацистские постулаты! Еще мальчишкой я жил в Бостоне и евреев вовсе не обожаю, но никогда не думал, что в Соединенных Штатах будут действовать расистские законы, даже если мы проиграем войну. Удивляюсь, что вы еще до сих пор не в армии и не готовитесь напасть на какую-нибудь крошечную южно-американскую республику, чтобы проложить немцам дорогу и оттеснить подальше японцев…

Водители вскочили с угрожающим видом. Старший обхватил за горлышко бутылку с кетчупом. Шеф-повар попятился и, отыскав на ощупь большую вилку, выставил ее перед собой.

— В Денвере уже возводят специальные взлетно-посадочные полосы для приема ракет «Люфтганзы», — сообщила Юлиана.

Никто из троих не шевельнулся и не отозвался. Остальные посетители сидели молча.

Наконец, ответил шеф-повар:

— Сегодня одна пролетала над нами на закате.

— Та летела не в Денвер, — сказала Юлиана, — а дальше, на Побережье.

Немного успокоившиеся водители присели на свои места.

— Я ведь забываю, что они все тут заражены «желтухой», — буркнул старший.

— Японцы не уничтожали евреев, — сказал шеф-повар. — Японцы не строили печей.

— А жаль, — проворчал старший водитель, продолжая прерванную трапезу.

«С „желтухой“ он прав, — подумала Юлиана. — Да, пожалуй, он прав. Тут многие симпатизируют японцам».

— Где вы собираетесь заночевать? — обратилась она к молодому шоферу, которого звали Джо.

— Еще не знаю, — ответил тот. — Я только и успел встать из-за руля да зайти сюда. Не нравится мне тут. Может, заночую в машине.

— Здешний мотель «Пчелка» совсем неплох, — вмешался шеф-повар.

— Ладно, — сказал молодой водитель. — Может, я и отправлюсь туда. Если, конечно, их не остановит, что я итальянец. — Он говорил с явным акцентом, несмотря на все попытки скрыть его.

«В нем столько желчи потому, что он идеалист, — подумала, глядя на него, Юлиана. — Он слишком много хочет от жизни. Все еще стремится куда-то, вечно обеспокоенный и недовольный. Я сама такая же: не смогла усидеть на Западном Побережье, да и здесь долго не выдержу. А наши предки, разве они не такие же? Только и всего, что здесь теперь не Дикий Запад. Наш Дикий Запад сегодня — на других планетах».

«Мы могли бы вместе записаться на один из этих ракетных кораблей, перевозящих колонистов. Однако его немцы не пустят из-за цвета кожи, а меня — потому, что я темноволосая. А все эти выцветшие тощие нордические педики из баварских замков-казарм. А этот тип, Джо, какой-то не такой; уже само выражение его лица неподходящее что ли, ему бы такую холодную и вместе с тем восторженно-оптимистическую мину, будто он, ни во что не веруя, все же подвержен слепой вере: Да, все они такие. Не идеалисты, как Джо и я, переполненные верой циники. Это все их общий мозговой дефект, наподобие лоботомии, — уродство, коим немецкие психиатры силятся заменить терапию.

Их проблема — секс. Что-то у них там извратилось еще в тридцатые, и чем дальше, тем хуже. Еще Гитлер начал этим заниматься со своей… кем там она ему приходилась? Сестрой? Теткой? Племянницей? Его семья и без того дегенеративная, — родители Гитлера состояли в двоюродном родстве. Все они погрязли в кровосмешении., начиная с первородного греха-желания собственной матери. Потому-то у этих элитарных отпрысков СС такие показные ангельские улыбки — этакое светлое детское целомудрие: они берегут свою невинность для мамочки. Или — друг для дружки».

«И кто же эта их мамочка? — задумалась она. — Фюрер?.. Умирающий герр Борман?.. А может, этот больной?..

Адольф, говорят, в каком-то санатории доживает последние дни в старческом маразме. Мозговой сифилис, подхваченный еще во времена его люмпенствования в Вене… длинный черный плащ, грязное белье, ночлежки…

Поистине неумолимая кара Божия — прямо как в старых фильмах. Страшный человек сражен собственной грязью, — не закономерная ли это кара человеческого зла?

Но самое страшное в том, что нынешняя германская империя является детищем этого мозга. Прежде всего, — партия, затем народ и, наконец, — полмира. А ведь нацисты сами определили диагноз, отождествили болезнь; тот свихнувшийся лекарь, доктор Морели, пичкавший его какими-то таблетками доктора Кестнера, был венерологом. Это известно всему миру, однако бред фюрера продолжает оставаться святыней. Библией. Его взглядами заражена вся цивилизация, и теперь ослепленные белокурые нацистские педики, как бациллы, разносят болезнь по другим планетам.

Кровосмешение рождает безумие, слепоту и смерть».

Б-р-р… Она стряхнула все эти мысли.

— Чарли! — крикнула она шеф-повару. — Как там мой заказ? — Юлиана, ощущая себя абсолютно одинокой, поднялась, подошла к стойке и уселась рядом с кассой.

Никто не обратил на нее внимания, — кроме молодого итальянца, не отрывавшего от нее взгляда. «Интересно, какая у него фамилия», — подумала она.