Помоги проекту - поделись книгой:
Оглушительный рык потряс пещеру, запахло горячим обгоревшим мясом, и дрожащий огонек лампы поглотила темнота.
Слово прозвучало так ясно, как будто кто-то произнес его вслух. Пещера стала медленно наполняться грязным оранжевым светом, похожим на слабый свет сумерек или на солнце в последний час перед восходом. Чистый аромат дождя смешивался в ноздрях с отвратительной вонью гари. На дальней стене уже можно было рассмотреть гигантский барельеф: танцующая фигура в маске и накидке держит в руке нечто вроде молнии; из другой руки спадает ожерелье из человеческих черепов и тянется между ног. Раскосые глаза ярко обведены красной краской, клыки оскалены в рычании, а губы расщеплены каким-то бруском. Кошачьи уши прижаты к головному убору, украшенному перьями и повторяющимся изображением полумесяца внутри заходящего солнца.
Фигура на стене снова расплылась: свет падал только на ожерелье из ухмыляющихся черепов. Один из них сказал: «Йоллотль, чальчиуитль, ин нелли теотль». Слова эхом отдались от мумии на камне: «Сердце, драгоценная кровь, единственный истинный бог». Заскрипели сухие кости — мумия повернулась к Стивену. Застывшая на ее лице улыбка теперь стала клыкастой, череп казался более плоским и широким, ноги подтянулись и скрючились, кисти превратились в толстые лапы. Мумия подняла руки, и Стивен увидел, как в темном углублении живота бьется человеческое сердце.
— Стивен!
Щурясь, словно только что вышел из пещеры на яркое солнце, Стивен поднял глаза.
— Да, доктор Кроган?
Встревоженный и неуверенный, Кроган разглядывал свою трубку, поворачивая ее туда-сюда.
— Как нога? — наконец спросил он.
Стивен заметил, что потирает правую лодыжку. Стараясь не морщиться, он встал и оперся на ногу.
— Нормально, — пожал он плечами. — Через день-другой будет как новенькая.
На самом деле лодыжка болела невыносимо. В пещерах ему с неделю делать нечего.
— Хорошо. — Кроган помедлил. — Боюсь, пора прекратить эти одиночные вылазки. Теперь бери с собой кого-нибудь еще. — Кроган пожевал губами, передвинув трубку из одного угла рта в другой. — Посетители не считаются. Если захочешь разведать новую пещеру, с тобой должен быть кто-то, кто может вытащить тебя оттуда, если что-нибудь стрясется.
— Ничего вчера не стряслось. Просто задержался дольше, чем рассчитывал.
Челюсть у Крогана окаменела, губы сжались.
— Стивен, я не намерен разводить дискуссии. Тебя, с твоим опытом и репутацией, будет очень трудно… я бы даже сказал, невозможно заменить. Выходки, подобные той, которую ты устроил вчера, слишком большой риск для моих инвестиций. Понятно?
Стивен упорно смотрел вниз, не решаясь ответить, чтобы не выдать себя с головой.
— Прекрасно, — сказал Кроган.
Стивен рассматривал муравья, пробирающегося между травинками. Доктор Кроган пошел вверх по тропе.
Райли Стин внимательно изучал предмет на подоконнике. Это была резная обсидиановая чаша, примерно один фут диаметром, с плоским, устойчивым дном. Ацтеки называли такую чашу тецкатлипока, или дымящееся зеркало. Стин вытащил ее из библиотеки Хармана Бленнерхассета, после того как ополченцы из Вуд-Каунти покончили с винным погребом и отправились вдогонку за Аароном Бэрром. Чаша была наполнена ртутью, блестящая поверхность которой отражалась на потолке ровным кругом света — хороший признак. А вот на Стина она ничего не отражала, но он старался об этом не думать и вернулся мыслями к сложной задаче, которая стояла перед ним.
Будем надеяться, он все же правильно расшифровал неразборчивые записи Бэрра. Стин смотрел в окно, наблюдая, как два раба несут завернутую фигуру чакмооля вверх по тропе, к черному ходу гостиницы. Он тихо рассмеялся, представив себе, что думает Кроган: еще один засохший дикарь, какая бесплатная реклама для его драгоценного вложения капитала.
«Мистер Кроган, — мысленно произнес Стин, — вы никогда не узнаете, сколь многим я вам обязан. Вы и ваша банда чернокожих пещерных кротов невероятно облегчили мою задачу — я даже вообразить себе такого не мог!»
Бэрр долгие годы искал чакмооль, а теперь Стину оставалось всего лишь дождаться, пока чакмооль проявит свою силу. Теперь можно воспользоваться моментом. Крогану нужны деньги, а Стину — мумия: для обоих это выгодная сделка. Покончив с делами, Стин отвезет чакмооль обратно на восток и будет охранять его, пока он не оживет в декабре.
Теперь оставалась единственная проблема — девчонка. Он ее недооценил, и она сбежала в Ричмонде, почти полтора года назад. Но много ли на свете мест, где может спрятаться одиннадцатилетняя девчонка, обезображенная ожогами? Он найдет ее.
В конце концов, она узнала, что ее отец не погиб во время Большого пожара семь лет назад. Так что скорее всего вернулась в Нью-Йорк, чтобы найти его. И если ей это удалось, Кролики быстро обнаружат девчонку и приведут к нему.
Однако пора вернуться к делу. Стин отступил назад, закрыл глаза и стал раскачиваться из стороны в сторону, пока не почувствовал отраженный свет солнца прямо на лице. Открыв глаза, он целую секунду вглядывался в ослепительное сияние. Потом снова зажмурился — на сетчатке остался яркий и отчетливый образ ровного круга без темных пятен внутри. Определенно благоприятное предзнаменование. Жаль, не удалось посмотреть вчера на луну — примерно в девять двадцать, когда Крогана так потрясли муравьи на веранде. Чакмооль, должно быть, на мгновение проснулся; хорошо было бы узнать, как долго ему хватило сил бодрствовать.
Однако сейчас, под ярким светом солнца, чакмооль спал, и если повезет, то он так и проспит до самого Нью-Йорка. Стин мысленно проверил вычисления Бэрра; ему вспомнилось ощущение заплесневелой тетради в руках. Финиас Тейлор Барнум — вот еще один человек, которому он обязан. Стину никогда бы не найти дорогу в Кентукки, если бы Барнум не скупил для Американского музея всю коллекцию Джона Скаддера, который заполучил ранние архивы общества Таммани, а с ними и другие записи Аарона Бэрра. Тетрадь, которую Бэрр дал Стину в 1806 году, содержала лишь часть решения загадки чакмооля. Чтобы сложить все кусочки картинки в одно целое, Стину пришлось проштудировать все остальные бумаги Бэрра, хранившиеся в подвале Американского музея, еще до того, как они с Барнумом разругались.
Бэрр определил начало ацтекского летосчисления 1011 годом нашей эры. Стин не мог понять, откуда тот взял эту дату, пока не прочитал другие записи, сделанные в Мексике и Пенсильвании. Как оказалось, хроники ацтеков и лениленапе, североамериканского племени индейцев из штата Делавэр, сходятся на 1011 году нашей эры. Согласно хроникам лениленапе, именно в этом году они выгнали племя, которое называли Змеей, в «болотистые земли». Стин побывал в Мексике и видел развалины Теотиуакана на озере Тескоко — почти полностью застроенные лачугами перенаселенного Мехико. В самом деле, «болотистые земли» — очень точное описание. А согласно хроникам ацтеков, это был год, когда они покинули «северный рай» и скитались, пока их бог в образе колибри, Уицилопочтли, не подал им знак — сидящий на кактусе орел, пожирающий змею.[4] На том месте они и осели, и жили, пока Кортес не уничтожил их. Ацтеки подумали, что Кортес — вернувшийся из-за моря Кецалькоатль, и погибли, преданные собственными мифами.
Ацтеки заимствовали от покоренных ими народов множество богов и обрядов, смешав в одну кучу бессмысленные ритуалы и истинные церемонии. Их погубило то, что они забыли древних богов, первоначальные божества, поклонение которым уходит корнями в глубокую древность истории Центральной Америки. И если Стин правильно истолковал древние рукописи, то обернутая тканью фигура, лежащая среди винных стеллажей в кладовой гостиницы, — это воплощение древнего бога земли и дождя, которого ацтеки называли Тлалоком. Истинное имя бога, как и имя его аватары, давно забылось; индейцы майя-кечуа, надеясь приручить его, назвали воплощение Чакмооль, или Красный Ягуар.
Стин не вполне доверял хроникам ацтеков. Их записи — это скорее метафоры вроде истории сотворения мира в Библии, да и самому Бэрру тоже не стоило абсолютно доверять. Однако даже если 1011 год не был истинной датой (а появление чакмооля в данный момент свидетельствовало, что скорее был), упоминание одного и того же года в обеих хрониках имело огромное значение. Ацтеки и индейцы лениленапе признавали эту дату священной, считая ее началом нового пятидесятидвухлетнего цикла.
Древние цивилизации Центральной Америки отсчитывали время именно такими циклами. В конце каждого из них боги слабели, и требовались огромные жертвоприношения, чтобы мир не разрушился. Если от 1011 года нашей эры отсчитать пятнадцать циклов, то получим 1791 год — время основания Американского музея, начавшегося с коллекции общества Таммани, а также время открытия белыми Мамонтовой пещеры. Общество Таммани было основано за несколько десятков лет до этого и названо в честь Таманенда, вождя племени лениленапе.[5] Первые члены общества были и первыми Следопытами, помогавшими лениленапе следить за угрозой, исходившей от Змеи.
Позднее более насущные политические цели общества Таммани неизбежно встали на пути мистического альтруизма. Со стороны Бэрра поиски чакмооля были таким же предательством идеалов Таммани, как и его попытка расколоть республику была предательством идеи отцов-основателей Америки. После Бэрра Таммани-Холл забыл свои истоки. А Стин не забыл.
Следующий цикл начнется в 1843-м — третьего апреля, если точно. В двенадцатый день рождения Джейн Прескотт. Это будет время создания новых богов и возрождения забытых традиций поклонения старым. Время, когда от Следопытов можно будет избавиться раз и навсегда. Время, когда можно переписать историю, когда для человека, знающего, как избежать ошибок своих предшественников, не будет ничего невозможного.
В дверь вежливо постучали. Стин развернулся, заслоняя собой зеркало из ртути.
— Кто там?
— Это я, Ник Бренсфорд.
Через секунду Стин вспомнил имя — один из рабов, работающих проводниками в пещере.
— Заходи, — ответил он.
Дверь открылась, Ник вошел в комнату и остановился, держась за дверную ручку.
— Сэр, к вам посетитель, — сказал он. — Цветной.
— Цветной? — Стин нахмурился. Кто из местных негров мог его знать? — Как его зовут?
— Назвался Джоном Даймондом, мол, из Нового Орлеана пришел. Покорнейше простите, сэр, да только он, видать, пьянчуга.
Стин секунд десять стоял с открытым от изумления ртом, прежде чем к нему вернулся дар речи.
— Пусть зайдет, — наконец выговорил он.
Когда дверь закрылась, Стин обнаружил, что гладит пальцами оббитый край обсидиановой чаши.
— Джон Даймонд, — пробормотал он. Уже целый год он не произносил это имя — с тех пор как утопил Даймонда в безымянном притоке реки Миссисипи.
Стин закрыл тецкатлипока резной крышкой. Разговор с Люпитой придется отложить. Одно знамение за другим. Тысяча восемьсот сорок третий год и в самом деле станет судьбоносным.
Кечолли, 3-Дождь — 21 сентября 1842 г.
Утреннее солнце манило, и Арчи Прескотт вышел из дома часа за два до начала работы в «Геральд», где он чистил печатные прессы и работал наборщиком. В солнечные дни полезно погулять по городу. Дневной свет разгонял худшие кошмары, которые мучили его по ночам. На улицах, среди криков и шума нью-йоркской коммерции, ему удавалось посмотреть немножко дальше своего носа. Или просто немного заглушить боль потери.
Арчи считал себя конченым человеком. Конечно, он не из тех полоумных бедолаг, которые бесцельно шатаются по Вискиленду в поисках своего «я», пропитого и проигранного в азартных играх. Просто он не может примириться с потерями, на которые обрекла его жизнь. Долгие годы Арчи пытался не видеть этого, но в конце концов должен был признаться себе, что в случившемся семь лет назад пожаре вместе с Хелен и Джейн умерла часть его самого. И решил, что лучше уж честно оценивать свои возможности.
Солнечные дни и городская суматоха приносили облегчение, и Арчи не лишал себя тех удовольствий, которые еще мог испытывать. Прогулки были одним из таких удовольствий. Другим была выпивка, в основном по вечерам.
Не отпуская дверной ручки и стоя в дверях, Арчи оглядывал улицу, пока не убедился, что нигде не видно сумасшедшей уличной девчонки, называвшей себя его дочерью. Тогда он открыл дверь и быстро пошел по улице. На Бродвее он почувствовал себя лучше. Он кивал владельцам магазинчиков и прохожим, купил булку хлеба на обед, побродил туда-сюда и потом повернул назад, оказавшись на Нассау-стрит.
Молодой лысеющий человек — судя по одежде, священник — сунул ему листовку.
— Вы слышали о процессе «Пригг против штата Пенсильвания»? — спросил он.
Арчи хотел инстинктивно отмахнуться от листовки, однако удержался. Репортер должен прислушиваться к голосам на улице.
— Пригг против штата Пенсильвания, — повторил он за священником. Решение Верховного суда. Он что-то читал об этом в одной из газет, однако не мог вспомнить, что именно. — Нет, не слышал, — ответил Арчи, принимая листовку.
— Представьте, что вы рождены в рабстве, — сказал служитель Божий. — Вы достигаете зрелости под свист хлыста и тоскливые африканские песни о свободе, которую Господь дал каждому человеку от рождения. И представьте, что однажды ночью вам удается бежать. Вас не нашла посланная за вами вдогонку поисковая партия с собаками; вы пережили пеший поход босиком через горы Кумберленда или через болота Каролины; благополучно скрылись от сторожевых постов на реке Огайо или от охотников за беглыми рабами в портах Балтимора, Саванны или Чарльстона. Вы продвигаетесь на север, к свободе, к вам относятся с добротой, и вы впервые испытываете чувство собственного достоинства. Вы заново построили свою жизнь, живя и работая как свободный человек в Филадельфии, Бостоне или здесь, в Нью-Йорке, и стали полноценной личностью, какой и сотворил вас Всевышний. Как вы полагаете, сэр, разве человек такой силы духа не заслуживает свободы?
— Конечно, заслуживает, — выпалил Арчи, не успев осмыслить вопрос.
— Тогда вы обязаны присоединиться к нашим протестам против этого чудовищного процесса! — воскликнул священнослужитель. — Верховный суд этой страны, обязанный защищать права, данные нам Конституцией и волей Божьей, упал так низко, что продал эти права тем, для кого доллары значат больше, чем души. После этого процесса те чернокожие храбрецы, которые сумели пережить все ужасы на пути к свободе, в любой момент в течение всей жизни могут быть снова безжалостно схвачены и возвращены хозяину. Если они женились, обзавелись семьей, стали прихожанами церкви и опорой негритянского общества, они все равно должны жить в постоянном страхе, что наемные ищейки наложат на них свои грязные лапы и увезут от семьи и близких в рабство — все равно что заживо похоронят! Можем ли мы мириться с этим? Можем ли мы терпеть такое гнусное нарушение наших прав в этой свободной стране, перед очами Господа нашего?
— Так ведь процесс закончился в марте, — вспомнил Арчи. — И Закон о беглых рабах…
— Омерзителен в глазах Всевышнего! — громогласно прервал его служитель Божий. — Самое богомерзкое деяние дьявола на этом континенте! Процесс «Пригг против Пенсильвании» был испытанием, и семеро судей, не заслуживающих этого высокого звания, не выдержали проверки. Позволено ли рабовладельцам обращаться с рабами как с имуществом, как обращаются с деньгами банки, набивая ими сейфы, и никто им в этом не помеха, даже коррумпированные федеральные органы? Разве рабы — это слитки золота, которые можно накапливать для обогащения кучки избранных? «Да», — отвечает процесс «Пригг против Пенсильвании». Верховный суд постановил, что право рабовладельца на возврат его имущества — имущества! — важнее неотъемлемого права на жизнь, свободу и счастье. Ни один негр не может чувствовать себя в безопасности, пока любому охотнику за рабами позволено оспорить его гражданство, поставить под сомнение сам его статус как человеческого существа. И ни один здравомыслящий гражданин республики не может чувствовать себя в безопасности, пока подобная несправедливость безнаказанно творится по отношению к нашим самым беззащитным братьям. Знаком ли вам термин «охотник на дроздов»?
Арчи слышал эти слова. И даже не раз видел самих охотников: он жил в Файф-Пойнте, самом бедном районе Нью-Йорка, а также самом этнически смешанном. Считалось, что охотники выслеживали беглых рабов, однако на самом деле они только и делали, что искали возможность объявить любого негра беглым. У каждого охотника была группа подставных свидетелей и свой судья, и невезучих негров одного за другим отправляли из Нью-Йорка в (Арчи вспомнились слова священника) Балтимор, Саванну и Чарльстон.
— Тогда вам известно, — продолжал святой отец, — какой урон свободе ваших черных братьев наносят эти отбросы общества.
Арчи кивнул. Почему бы не написать разоблачающую статью об охотниках на дроздов? Беннетт может заинтересоваться. Беннетт терпеть не мог негров и ненавидел аболиционистов, однако с удовольствием набросится на коррупцию в судах.
— А знаете ли вы, что эти отвратительные люди воруют даже детей? — не унимался священник. — Только в прошлое воскресенье — подумайте, сэр, в священное для христиан воскресенье! — негритянская девочка лет одиннадцати-двенадцати побежала вниз по Энтони-стрит, чтобы набрать воды из колонки в соседнем квартале. Через пятнадцать минут отец пошел ее искать и нашел возле колонки наполовину полное ведро. Обезумев от беспокойства, он бросился на поиски и наконец — какое несчастье! — узнал о ее судьбе. Сэр, вы только представьте себе, что одиннадцатилетняя девочка оказалась в руках грязного торговца людьми! А каково ее отцу? — Священник помедлил, заметив изменившееся лицо Арчи. — Теперь вы понимаете, — продолжал священнослужитель. — Ведь вы сами могли бы иметь дочь такого возраста. У вас чувствительная душа. Вы можете поставить себя на место отца этой девочки, бегущего по улицам в тщетной попытке вернуть своего ребенка, оградить от опасности свое дитя. Вновь увидеть ее.
Арчи отступил на шаг от священника и столкнулся с кем-то позади себя. Святой отец снова приблизился, выражение его лица смягчилось, приглушая фанатичный огонек в глазах.
— Если я причинил вам боль, простите великодушно, — сказал он. — Но все мы должны разделить боль угнетенных.
Он снова начал говорить, однако с другой стороны улицы посыпались многоголосые ругательства, заглушая его слова. Арчи обернулся как раз вовремя, чтобы заметить град яиц и гнилых овощей, летящий в группку агитаторов. За его спиной окно разбилось вдребезги, и Арчи уклонился в сторону, мельком заметив табличку рядом с входом в здание: «Американское общество противников рабовладения». Все понятно. Банда баптистов Уильяма Ллойда Гаррисона. Удивляться нечему. А вот кто на них напал?
На противоположной стороне Нассау-стрит группа молодых ирландцев приготовилась к новому залпу. Здесь тоже все ясно. Ирландцы и негры соперничали друг с другом в борьбе за жилье и работу, поэтому ирландцы ожесточенно поддерживали рабовладение. Рабы на размер заработков никак не влияют, а свободные негры еще как.
Правда, на всех парнях были брюки с красным кантом по бокам — отличительный признак Дохлых Кроликов, одной из самых организованных и опасных банд в Нью-Йорке. Кролики были ударной силой общества Таммани. Стало быть, это не просто хулиганская выходка. Но какое дело Таммани-Холлу до аболиционизма?
Священник, который остановил Арчи, прервав его прогулку по Нижнему Манхэттену, направился на другую сторону улицы, нагнув голову вперед и тыча пальцем в ирландскую шайку.
— Вы! — закричал он прерывающимся голосом.
Дохлые Кролики захохотали.
— Вы! — издевательски передразнили они фальцетом.
— Из всех наций именно вы знаете, что такое на рабских условиях арендовать землю у английской короны, — продолжал священник. — Вы, которых избивают на улицах как иммигрантов и наравне с неграми презирают и не пускают в приличное общество, уж вы-то должны бы понимать, что мы боремся за справедливость!
Один из Кроликов выступил вперед и ударом по голове сбил священника на землю.
— Никогда не равняй ирландца с чернозадым, — сказал он и разбил яйцо на макушке святого отца.
На помощь священнику бросилось несколько женщин с волосами, скромно заплетенными в косы. Их черные платья были обсыпаны яичной скорлупой и семенами помидоров.
— Постыдились бы! — закричала одна из них. — Это все, чему вас учит ваш папа римский?
— Не надо, Маргарет, — сказал священник, вытирая с лица кровь и яичный желток. — Мы не станем отвечать на злобные нападки, — заявил он и встал, держа ее за руку.
Аболиционисты дружно перешли обратно на свою сторону Нассау-стрит и, провожаемые улюлюканьем хулиганов, скрылись в дверях Американского общества борьбы с рабовладением. Протестующие разошлись, и Нассау-стрит стала медленно заполняться повозками и пешеходами. Колесами и ногами они давили кожуру и гнилую мякоть ненависти (Арчи уже мысленно набрасывал статью), которую бедняки приберегают друг для друга.
В этот день Арчи был на работе рассеян и неуклюж: опрокинул коробки с литерами и даже разлил бутылку типографской краски на наборном столе рядом с прессом. К счастью, Беннетт не выходил из своего кабинета весь день, и наказанием за оплошности стали только насмешки других наборщиков. Охотники на дроздов не выходили из головы. Арчи все пытался найти точку зрения, с которой нужно писать задуманную статью. Однако в его ушах непрерывно звенели слова священника: «Ведь вы сами могли бы иметь дочь такого возраста. У вас чувствительная душа». У Арчи начинали дрожать руки, когда он думал о несчастном негре, с криком бегущем по улице в безнадежной погоне за дочерью, которую ожидали жизнь в оковах и рыдания под кнутом надсмотрщика. Пожалуй, лучше уж знать, что твоя дочь умерла. По крайней мере тогда можно выплакать свое горе и жить дальше.
«И у тебя это здорово получилось», — ехидно усмехнулся про себя Арчи.
На закате, когда Арчи жевал купленный на обед хлеб, Удо доставил газетную бумагу. Арчи смотрел на старого друга и не мог не завидовать ему. За годы их знакомства Удо пошел в гору. Теперь он персонально доставлял товар только Беннетту и одному-двум важным клиентам; остальных обслуживали наемные посыльные, количество которых все увеличивалось. Коммерческий успех отразился на талии Удо, который стал этакой надежной опорой немецкого общества. Его жена отличалась плодовитостью крольчихи, дети изучали французский язык под руководством репетиторов, а в окнах гостиной его дома были вставлены витражи. Однако, несмотря на успех в делах, Удо не забывал своего старого друга Арчи. И все еще приносил с собой глиняную пивную кружку, когда они встречались, чтобы выпить пива и поболтать.
— Я сегодня видел демонстрацию аболиционистов, — сказал Арчи, помогая Удо занести бумагу в печатный цех «Геральда». — Их разогнали Дохлые Кролики.
Удо покачал головой и остановился, чтобы вытереть лысину носовым платком.
— Все они смутьяны, — сказал он. — Что аболиционисты, что Кролики.
Арчи знал, что Удо терпеть не может говорить с друзьями о политике, но из головы никак не выходил негр, который нашел у колонки ведро с водой и узнал, что случилось с его дочерью.
— Охотники на дроздов крадут детей на улицах, — продолжал Арчи. — Детей, представляешь? А каково родителям?
Удо посмотрел Арчи в глаза:
— Арчи, тебе своего горя хватает. Не напрашивайся на новое.
Нет, такой ответ его не удовлетворил.
— Удо, ведь это же дети.
— Арчи, я нанимаю черных. И плачу им столько же, сколько белым. Это все, что я могу сделать. — Казалось, Удо хотел еще что-то добавить, но передумал, засунул платок в карман и пошел к дверям. — Давай-ка закончим работу.
После полуночи Арчи повернул за угол и вышел на Ориндж-стрит. Болели пальцы, покрытые лиловой типографской краской, которую невозможно отмыть до конца. Где-то в подвальном магазинчике играла музыка и что-то кричали голоса на непонятном языке. Арчи огляделся по сторонам. Продавец устриц стегнул лошадь и поехал в более обеспеченный район, а может, просто домой. Шагали раскачивающейся походкой матросы, зазывали клиентов проститутки, а обездоленные жильцы глазели на все это из окон и темных углов. Арчи валился с ног от усталости.
Поделиться книгой: