Помоги проекту - поделись книгой:
Мы от всего сердца посмеялись удачной шутке. Все, кроме почтальона, разумеется. Этот Гагай заявил нам, что даже среди наездников встречаются лысые, а что касается лошадей, так их это и вовсе не волнует.
— Мой дедушка ездил на осле до девяноста лет и все равно не был лысым, — добавил этот недалекий старикан.
Всеобщими усилиями мы сумели заткнуть рот бедняге. Госпожа Мольнар, стоявшая позади меня, прошептала мне на ухо, что единственная причина, по которой в компании терпят этого старого дурня, та, что у него единственного в доме есть мельница для мака.
Слово взял Артур Мольнар:
— Проблема лысины для меня не нова. Еще много лет тому назад, сидя на боковых местах в городском театре, я пытался обратить внимание супруги на то, что в партере сидят, в основном, лысые. Это явление бросается в глаза, особенно когда смотришь сверху. Правильно, дорогая?
— Я не помню, — ответила госпожа Мольнар, — хотя я тоже не люблю сидеть сбоку. Кресла в партере удобнее. Но ты, Артур, всегда покупаешь боковые, потому что они дешевле.
Доктор Шванц заглянул в свою пустую чашку из-под кофе и поднял брови:
— Господа, есть некоторая истина в том, что лысые действительно находятся среди нас. Они, в определенной степени, да, вне. всякого сомнения, живут преимущественно в больших городах.
Все с этим согласились, поскольку не были уверены в точной формулировке темы дискуссии.
— Ну, так я открыто заявляю, — возвысил голос Артур: — Господа, лысина — это реальная болезненная проблема нашего общества.
До этого момента я не издал ни звука, ибо не мог решить, идет ли речь о недопонимании или об оптической ошибке с моей стороны. Дело в том, что на затылке господина Мольнара, который в общем-то мужчина довольно представительный, красовались лишь реденькие прядки. Эти остатки волос были как бы предупреждением об окончательной ликвидации запасов редеющей с давних пор шевелюры. Их с трудом можно было назвать волосами. Я некоторое время боролся с самим собой, но в конце концов все же утратил самообладание.
— Артур, — вырвалось у меня, — но ведь и вы заметным образом лысеете, если я не ошибаюсь.
На лице почтальона появилась широкая улыбка. Доктор Шванц бросил украдкой взгляд на голову Артура Мольнара. Тот сильно покраснел, да и его жена выглядела смущенной.
— Нет, нет, — бормотала она, — Артур не лысеет, он просто проходит курс лечения волос по совету дипломированного врача…
Госпожа Мольнар дрожащим пальцем указала на затылок супруга, заявив, что там есть еще множество совершенно живых корней. Однако с этой минуты в обществе установилась весьма неприятная и напряженная атмосфера. Артур, по-видимому, надеялся, что мы не заметим его прогрессирующего облысения. Однако теперь, когда в полумраке лестничной клетки раскрылась истина, под его ногами стала гореть земля.
— Джентльмены, я не лысею, — шептал несчастный, — честное слово.
Мы быстренько разбежались.
— Извините, господин Пинто, — обратился ко мне почтальон, — вы, верно, парикмахер, а?
— Нет, нет. Пока я только учусь.
* * *
Позорное предательство Мици задело меня значительно сильнее, чем я готов был себе признаться. Я чуть ли не с рождения привык, что женщины принимают меня с распростертыми объятиями как в физическом, так и в духовном аспекте. Характер мой кажется на первый взгляд холодным, однако я преисполнен различных устремлений и любопытства. Женщины всегда чувствовали, что во мне таится опытный ухажер и покоритель сердец, однако эти качества я стараюсь, по возможности, не проявлять в таких стандартных формах, как подарки, стоящие денег. Я был джентльменом, который всегда знал, где проходит граница и как далеко я могу позволить себе зайти с той или иной женщиной. Поэтому я успевал предотвращать неприятности, которые могли бы произойти со мной вследствие нарушения этой тонкой грани в личных отношениях.
— Гидеон, — сказала мне недавно одна симпатичная девушка, — даже если бы ты был не ты, а кто-нибудь другой, ты бы все равно мне нравился.
Правда, эта девушка находилась в состоянии подпития, когда сделала это заявление, да, впрочем, была не такой уж и девушкой.
И вот появляется эта Мици, ростом с мизинец, и пытается удалить меня с дороги. Я не считал ее соперницей, достойной сражения, пока она не предложила мне пойти повеситься на первом попавшемся дереве. Разумеется, человек с чувствительной душой средневекового рыцаря без страха и упрека после этого уже болтался бы на дереве в ближайшей роще. Но мы живем не в средние века, господа, — о, нет!
Раздумья о средневековье заставили меня вспомнить о предстоящем судебном процессе из-за этой невозможной статьи Пепи. Я воздел очи к небу и, увидев, что там собираются грозовые облака, поспешил в кафе «Хоп».
Там в уголке я обнаружил Пепи, обложенного толстенными книгами. Он строчил очередную статью. Я направился было к нему, но Йони, метрдотель, остановил меня.
— Извините, господин, — вежливо сказал Йони. — у меня есть указание господина главного редактора не допускать к нему никаких людей, которые могут ему помешать. Говоря словами самого редактора Шумкоти, даже папе римскому запрещено к нему подходить.
— Дружок, — сказал я тихо, — подойди, пожалуйста, к твоему главному редактору и скажи ему, что здесь Гидеон Пинто, а не какой-нибудь папа из Ватикана, просто Гидеон Пинто, лично. Это все, что ты должен сказать, дружок, не больше и не меньше. Иди.
Я уселся в сторонке и увидел, как метрдотель подошел к Пепи на цыпочках, чтобы, не приведи Господи, ему не помешать. Через минуту Йони возвратился:
— Ну что вы упрямитесь, господин? Я же сказал, что нельзя мешать господину главному редактору.
— Ты сказал ему, что Гидеон Пинто здесь?
— Сказал.
— И что тебе ответил этот сопляк?
— Точный ответ господина Шумкоти был весьма насыщен эмоциями. Он просил передать, чтобы вы записались на прием к нему у секретаря.
— Черт побери, кто же этот секретарь?
— Я.
Продолжить Йони не успел, так как я силой прорвал кольцо обороны и подошел к Пепи, обуянный гневом.
— Это что такое?! — закричал я с лицом, пожелтевшим соответственно моменту. — Тебе взбрело в голову, что я должен записываться к тебе на прием, сволочь?!
Пепи медленно поднял на меня взгляд, холодный, как лед, как лед в начале таяния:
— Нет, дружок, тебе не нужно никуда записываться. В будущем я назначу официальные часы приема и каждый сможет ко мне свободно подойти. Однако сейчас я занят написанием новой, очень важной статьи — открытого письма профессору Силу. Это будет произведение, которое изменит лицо общества. Так что не устраивай здесь скандалов, дружок.
Да, мне уже многие говорили, что я, когда волнуюсь, склонен повышать голос до крика. Я уселся напротив Пепи и спокойно заказал пиво у телохранителя Йони. Мне это было необходимо, поскольку искусственно официальный тон Пепи просто выводил меня из себя.
— Послушай-ка, Пепичка, — процедил я сквозь зубы, — не выставляйся передо мной важным человеком, а то я тебе такую оплеуху отвешу, что все твои зубы разлетятся. Ты думаешь, дорогой, что забрался на самую вершину? Да я быстренько могу столкнуть тебя в яму и закопать, как только мне захочется. Я докажу в суде, что ты, а не я, написал ту идиотскую статью против Пулицера. А затем побегу в газету и покажу им твои показания на суде, где говорится, что я создал эту сенсацию, а ты просто негодяй, который прокололся.
Пепи одним духом допил свое пиво.
— Ты прав, — сказал он, — извини. Но ты ведь знаешь, что пока я не выпью хорошенько, у меня нет ни малейшего понятия о том, что я говорю или пишу. Извини.
Мы отогнали официанта, который вертелся возле нас, и я вкратце описал Пепи, какое будущее ждет нас в связи с приближающимся судом с лысым. Пепи обуял страх, ибо мой друг в конечном счете всегда был жалким червяком, и он принялся меня умолять, чтобы я взял на себя всю ответственность за ту клеветническую статью, так как он опасается, что его бросят в тюрьму на самом пике журналистской карьеры из-за ложных показаний.
Пепи просто уменьшался на глазах. Я достал из голубого конверта угрожающее письмо Пулицера и без слов сунул его под нос парализованному страхом журналисту. Затем задал ему животрепещущий вопрос:
— На какую компенсацию я могу рассчитывать за все мучения, что падут на мою голову, если возьму на себя в суде ответственность по делу Пулицера?
Пепи долго колебался в вопросе выплаты компенсации, которую он может мне предложить, но наконец пришел к определенному решению:
— Триста форинтов. В два платежа.
— Слушай, Пепичка, я не хочу даже упоминать о шантаже, но если ты ведущий журналист в газете, которая для тебя — просто золотое дно, а ты не способен уступить в пользу друга жалких пятьсот форинтов, тогда давай оставим это дело. В любом случае я сейчас начну все необходимые судебные процедуры.
— Ладно. Привет.
Ну, хорошо! Я встал, не говоря ни слова, и направился к двери. Там я на некоторое время задержался, и тут у меня мелькнула оригинальная мысль:
— Ладно, так может дашь мне все-таки первую часть моей компенсации?
Пепи с откровенно презрительной усмешкой потянулся к новому бумажнику и выдал мне аванс в размере ста пятидесяти форинтов в соответствии с нашим джентльменским соглашением. Я тут же сунул деньги в карман, добавив, что и расходы на адвоката будут, разумеется, возложены на него. Друг глянул на меня задумчивым взглядом, однако согласился с моим требованием при условии, что я предоставлю квитанции от адвоката, заверенные у нотариуса.
Затем Пепи заказал двойной абрикосовый ликер и продолжил в качестве доктора Шумкоти писать очередную глупость, которой предназначалось изменить судьбу человечества.
* *
На деньги, что попали ко мне в руки, я накупил всяких необходимых вещей, в которых давно нуждался. В том числе коробку кубинских сигар и восемь бутылок отличных напитков французского производства. Для приобретения всего этого мне пришлось проявить немало гражданского мужества, ибо вдова Шик, как только я поселился в ее доме, однозначно заявила мне, что не потерпит табачной вони, алкоголя и женщин. Я хорошо помню ее обиду, когда я попросил ее оставить мое жилище, поскольку она все-таки входит в третью из вышеозначенных категорий.
Но теперь я мог не слишком ее бояться, ибо вдова уже некоторое время пребывала в смятенных чувствах. Утром она не открыла, как обычно, свой магазин, и вместо этого молилась часами напролет в своей комнате.
Я спросил ее, что случилось, и она ответила мне с ледяным выражением лица:
— Я согрешила, жутко согрешила, и Господь меня предупредил. Господи, грех на мне…
Она не открыла мне подробностей, но в этом, собственно, не было необходимости, ибо за день до того она получила письмо следующего содержания:
Я всегда полагался в практических делах на сверхъестественные силы и теперь мог рассчитывать в ближайшем будущем на дополнительную сотню от вдовы, получившей серьезное предупреждение. Ведь, по сути дела, это деньги, положенные мне по праву, а не из милости, не так ли?
Я не хотел мешать вдове в ее молитвенном экстазе, надеясь, что ощущение собственной греховности поселится в глубинах ее души. Тем не менее я в тот же день посетил известного юриста доктора Шимковича, известного в области ведения уголовных дел в качестве самого дорогого адвоката. Я хотел попросить у него судебной защиты в моей тяжбе с лысым Пулицером. Тем более что Пепи, не имея выбора, взял на себя все расходы по этому делу.
До сих пор, за все время своего существования, я не особо контактировал с судом, тем более с уголовным. Я всегда обделывал свои дела осторожно, с соблюдением всех тонкостей закона, так что гнев судей не изливался на меня. Лишь однажды мне пришлось провести два дня в тюрьме, это было восемь лет тому назад, да и то несправедливо, поскольку я тогда тут же вернул велосипед, взятый мной по рассеянности.
Доктора Шимковича мне порекомендовал мой старый знакомый, утверждавший, что этот адвокат одарен острым умом. Такая рекомендация была дана им вследствие высокой оценки деятельности адвоката. При этом мой знакомый опирался на свой личный опыт. Однажды вечером он прижал предмет, напоминавший пистолет, к груди одной старушки-киоскерши. Одновременно он проинформировал ее, что, как ему представляется, наличность, находящаяся в киоске, должна перейти в его распоряжение. При этих словах старуха подняла крик, мол, якобы ее грабят, патрульный полицейский это услышал и арестовал моего знакомого.
И что же? Мой друг обратился к доктору Шимковичу и получил всего две недели тюрьмы за запугивание, а старуха-киоскерша получила три с половиной месяца за оскорбление чести и достоинства гражданина, поскольку она безответственно обругала моего друга грабителем, хотя видела его впервые в жизни.
Доктор Шимкович был по уши погружен в разные бумаги, но принял меня приветливо и тут же предложил сесть. Известный адвокат оказался человеком маленького роста, с густой черной шевелюрой. Разумеется, он надел очки. Сразу было видно, что Шимкович — человек хладнокровный и весьма рассудительный, но как только на его лице появилась улыбка, он весь стал лучиться доброжелательностью, и это было очень противно.
Я обрисовал ему положение вещей: уход с работы и все перипетии дела вплоть до сегодняшнего дня, когда я нахожусь в зловещей тени Пулицера. Адвокат, погруженный в свои бумаги, слушал меня с внимательным, но несколько отчужденным видом. Затем он изложил профессиональное заключение:
— Ваш соперник просто безумец, господин, ведь только идиот мог подать заявление по такому делу. Несомненно, какой-то бессовестный адвокат убедил его буквально сунуть голову в петлю. Такой процесс для меня — просто детские игрушки, нет сомнения, что мы его выиграем.
Я глубоко и с облегчением вздохнул. Действительно, что себе думает этот лысый Пулицер?
— Если вы доверите это дело мне, дорогой господин, то сможете спать спокойно. Но прежде чем я возьмусь за него, нам надо обговорить жизненно важные моменты. Первым шагом будет передача мне определенного аванса, дабы я мог удостовериться в степени вашего доверия ко мне. А затем мы с вами проясним основные принципы, в соответствии с которыми нужно вести это сложное дело.
Я согласился, пообещав ему аванс, однако попросил предварительно объяснить, как он видит весь судебный процесс вплоть до нашей победы.
— Самый лучший путь — прямой и честный, — продекларировал адвокат свое кредо, — мы докажем уважаемым судьям, что состав обвинения вообще не может служить поводом для юридического разбирательства.
Это мне понравилось:
— Замечательно! И вы уверены, что это удастся доказать?
— Разумеется. Все можно доказать, дорогой мой. Вопрос только в одном — есть ли желание и возможность доказывать? Вот это и есть наша задача — задача судебных специалистов — создать связь между чувством справедливости и параграфом закона. В соответствии с этим как адвокат и как частное лицо я категорически осуждаю грязные утверждения о том, что лысина отражает дефекты личности. Это просто смешно, господин Пулицер, это просто кровавый навет.
— Тысячу извинений, — перебил я, — но я не Пулицер, наоборот, он-то как раз и есть наш соперник, этот лысый.
— Это меня нисколько не удивляет, — спокойно ответил адвокат, — у каждого человека есть два лица, если не больше. Что касается меня, я уже давно обратил внимание на это явление и как частное лицо не раз спрашивал себя, почему так много лысых среди продажных биржевиков, банкиров, дающих деньги под огромный процент, и нелояльных руководителей банков? Да и среди пожилых и потертых адвокатов немало лысых или лысеющих.
Доктор Шимкович провел толстыми пальцами но обильной шевелюре.
— Лучшее доказательство нашей правоты — это чувство гражданского и судебного мужества, которое сопровождает нашу точку зрения. Положение господина Пулицера совершенно безнадежно. Кстати, с кем я имею честь разговаривать?
— Гидеон Пинто, к вашим услугам.
— Очень приятно.
По дороге домой я снова и снова обдумывал утверждения доктора Шимковича и в конце концов пришел к выводу, что он прав не на все сто процентов. Мне в жизни пришлось видеть немало лысых, которые были порядочными людьми, считались лояльными гражданами и примерными семьянинами. Разумеется, есть такие и среди нас, хотя и в меньшем количестве.
* * *
Было уже десять утра, но газетчики еще бегали по упицам с третьим выпуском «Утреннего вестника».
— Ответ Шумкоти по вопросу лысины! — орали они что есть силы. — Открытое письмо редактора Шумкоти профессору Силу!
Прохожие хватали газету, которая стала к тому времени исключительно популярной. Даже лысые покупали ее тайком, не зная, стоит ли им выходить из себя или нужно просто посмеиваться над всей этой историей, блюдя ощущение собственного превосходства.
Разумеется, все это приводило к различным забавным случаям.
Один старичок скромного вида купил газету и тут же натянул свою шляпу прямо на глаза. Студент, что стоял неподалеку и курил, не преминул в пылу юношеского энтузиазма воскликнуть:
Поделиться книгой: