Земные радости

— Несколько недель я пробуду со своей женой, — сообщил он помощнику садовника, который держал лошадь. — Можешь послать за мной, если я понадоблюсь. Если нет, то я вернусь домой в конце сентября.

Он даже не заметил, что назвал Теобальдс домом.

— Позаботься о том, чтобы ворота запирались, — наставлял Традескант помощника. — Траву выпалывай каждый день. Розы ни в коем случае не трогай, я приеду как раз вовремя и сам позабочусь о них. Можешь срезать те цветки, которые увянут, а лепестки отнести в кладовку, но не более.

На путь до Меофема Джон потратил два дня. Он наслаждался путешествием через сельскую местность Суррея — скошенные луга вновь зеленели после дождя, копны пшеницы торчали прямо в поле. Всадники, скачущие галопом, оставляли его позади, покрывая слепящими облаками пыли. Иногда Джон догонял большие повозки, привязывал лошадь сзади, а сам садился рядом с возницей, отдыхал от седла и попивал эль, которым его угощал возница.

По дорогам шло много людей. Ремесленники в поисках работы; сборщики урожая, заканчивающие сезон; сборщики яблок, как и Джон, направлявшиеся в Кент; цыгане; передвижная ярмарка; странствующий проповедник, готовый на любом перекрестке проповедовать Евангелие и которому для этого не нужны были ни церковь, ни епископы; коробейники, переваливающиеся с ноги на ногу под тяжестью своих коробов; пастушки, гонящие гусей на лондонские рынки; попрошайки, нищие и крепкие бродяги, таскавшиеся из прихода в приход; ругающиеся потные погонщики, ведущие быков и коров в Смитфилд.

Вечером на постоялом дворе Джон съел дежурное блюдо — обычный обед по твердой цене, как раз для путешественников без претензий. Но заплатил сверху за ночлег без соседей — не хотел появиться перед Элизабет, почесываясь от блох, подхваченных от другого человека.

За длинным обеденным столом в большой комнате постоялого двора обсуждали короля, который не мог договориться с парламентом, хотя правил страной уже четыре года. Почти все были на стороне Якова, обладавшего очарованием новизны и блеском королевской власти. Ну и что, что парламент жаловался на шотландских дворян, болтающихся при дворе, ну и что, что его величество бывал экстравагантен? Король Англии мог позволить себе немного богатства, слава богу! И кроме того, ему же приходилось содержать семью, пару принцев и принцесс. Ну как еще он мог жить — конечно, только в роскоши. Один из присутствующих пострадал от суда по делам опеки и утверждал, что король берет сирот под личную опеку и распределяет их наследство среди своих друзей, то есть любое состояние в стране находится в опасности. Однако эта история не вызвала особой симпатии. Жалобы были старыми, король новым, а новизна всегда привлекает.

Джон низко склонил голову над бараньей котлетой, оставляя свое мнение при себе. Когда кто-то произнес тост за короля, Традескант вскочил на ноги так же быстро, как и все прочие. Он не чувствовал ни малейшего желания рассказывать о накрашенных женщинах и накрашенных юношах при дворе, кроме того, никто из работников Роберта Сесила никогда не стал бы в общественном месте выражать опасные политические взгляды.

— А мне все равно, пусть у нас вообще не будет парламента! — воскликнул кто-то. — Что они для меня сделали? Если король Яков, Господи благослови, может обходиться без парламента, то и я смогу.

Традескант подумал о своем хозяине, чей девиз был «Практика, а не принципы»; Сесил верил, что монарх может добиться подчинения только через комбинацию кнута и пряника. Джон потрогал наудачу каштаны в кармане жилета, покинул комнату и отправился в свою пустую кровать.

В Меофем он прибыл днем и едва не въехал во двор семейства Дэй, прежде чем сообразил, что искать Элизабет надо в ее новом доме — в их новом доме. Джон отправился назад по грязной деревенской улице и свернул к заднему двору маленького дома, где были коновязь и место для лошади. Он спешился, снял седло и уздечку и пустил животное пастись. Лошадь подняла голову и заржала, почуяв незнакомое место. Традескант посмотрел вверх и в окне второго этажа увидел Элизабет, выглянувшую на шум.

Когда он приблизился к калитке заднего двора, то услышал, как она стучит башмаками, сбегая по деревянной лестнице. Задняя дверь распахнулась, и Элизабет вылетела мужу навстречу. Внезапно вспомнив о чувстве собственного достоинства, она резко затормозила и остановилась.

— Ах! Господин Традескант, — начала она. — Я бы зарезала цыпленка, если бы знала о вашем приезде… о твоем приезде.

Джон сделал шаг вперед, взял супругу за руки и поцеловал в лоб, формально, как всегда.

— Я не был уверен, когда приеду, — сообщил он. — Дорога оказалась лучше, чем я ожидал.

— Ты из Теобальдса?

— Да, я отправился в путь позавчера.

— У тебя все в порядке?

— Да.

Он внимательно посмотрел на Элизабет и увидел, что ее обычно бледное лицо было розовым и улыбающимся.

— Ты выглядишь замечательно… жена.

— У меня все хорошо, — ответила Элизабет, украдкой взглянув на него из-под строгого белого чепца. — И я очень счастлива, что ты здесь. Дни тянутся так долго.

— Почему? — спросил Джон. — Мне кажется, тебе есть чем заняться, ведь ты наконец-то в собственном доме.

— Но ведь я привыкла вести дом в деревне, — возразила Элизабет. — Следила за кладовкой, стирала, чинила одежду, кормила всю семью и рабочих, заботилась об их здоровье, ухаживала за огородом. А здесь всего-то забот, что навести порядок в двух спальнях, на кухне и в гостиной. Мне тут просто нечего делать.

— Ого! — искренне удивился Джон. — Я даже не подумал.

— Но я развела небольшой садик, — робко продолжала Элизабет. — Надеюсь, тебе понравится.

Она показала на ровный участок перед задней дверью. На земле с помощью колышков и веревочек был огорожен квадрат, внутри которого по-змеиному извивались контуры лабиринта.

— Я собиралась выложить все мелом и кремнем, чтобы получился черно-белый рисунок, — пояснила Элизабет. — Боюсь, если взять что-нибудь мягче камешков, цыплята дорожки не пощадят.

— Цыплят нельзя пускать в регулярный сад, — решительно заявил Джон.

Его жена фыркнула от смеха. Он посмотрел вниз и, к своему изумлению, снова обнаружил розовую счастливую мордашку.

— Ну, цыплята нам необходимы, это яйца и обед, — промолвила она. — Поэтому придется тебе поломать голову, как их отвадить от сада.

— В Теобальдсе мне досаждают олени! — воскликнул Джон с широкой улыбкой. — И это так несправедливо, что и в моем собственном садике какие-то паразиты портят растения.

— Тогда давай выделим для цыплят другой участок, — предложила Элизабет. — А на этом ты сможешь выращивать все, что пожелаешь.

Оглядев истощенную светло-коричневую почву и кучу мусора неподалеку, Джон пробормотал:

— Вряд ли это идеальное место.

— Конечно, после Теобальдса, — вздохнула Элизабет.

Традескант сразу увидел, что румянец и счастливое выражение исчезли с ее лица. Теперь она выглядела уставшей.

— Элизабет! — опомнился он. — Я не то имел в виду…

Однако она уже отвернулась и направилась к дому.

Джон поспешил следом и был почти готов взять ее за руку, но дурацкая робость остановила этот порыв.

— Элизабет, — повторил он более нежным голосом.

Она заколебалась, но не обернулась, лишь прошептала:

— Я боялась, ты бросил меня. Опасалась, что ты женился на мне только из-за обязательств, что получишь мое приданое и после этого никогда не приедешь.

Традескант был ошеломлен ее словами.

— Что за глупости! Конечно я бы приехал! Я взял тебя в супруги с честными намерениями! Конечно я бы приехал!

Элизабет опустила голову, подняла фартук и промокнула глаза.

— Ты не писал, — укорила она. — А прошло уже два месяца.

На сей раз отвернулся Джон. Он бросил взгляд в сторону от дома, туда, где его лошадь паслась на крошечном пастбище, на холм, где возвышалась церковь с квадратной колокольней, указывающей в небо.

— Это верно, — коротко отозвался он. — Но я собирался написать…

Его жена подняла голову, все еще стоя к нему спиной. Джон подумал, что они выглядят как пара идиотов, отвернувшихся друг от друга, вместо того чтобы обниматься.

— Почему же ты не писал? — поинтересовалась Элизабет.

Традескант откашлялся, пытаясь скрыть смущение.

— Я не очень-то умею писать, — неловко проговорил он. — То есть совсем не умею. Читать немножко могу, понимаю очень хорошо, а вот писать не обучен. Да и в любом случае… я бы не знал, что сказать.

Теперь каблуком сапога для верховой езды Джон ковырял пыль в углу ее маленького квадратного дворика, испещренного следами цыплячьих лапок. Наконец Элизабет обернулась.

— А что бы ты сказал, если бы собрался написать мне? — полюбопытствовала она.

Ее голос был мягким и соблазнительным; на такой голос реагируют мужчины, такой голос приковывает навсегда. Джон устоял перед соблазном крутануться на каблуках, схватить Элизабет и зарыться лицом в ее шею.

— Я бы сказал, что сожалею, — хрипло произнес он. — Сожалею, что был в дурном настроении в нашу первую брачную ночь, что утром мне пришлось тебя оставить. Когда я рассвирепел из-за этих орущих придурков, я был уверен, что у нас будет следующий день, который мы проведем в покое, что все неудачи я исправлю. Я надеялся, что мы проснемся рано утром и я буду любить тебя. Но потом явился гонец, я отправился в Лондон, и у меня не было возможности сказать о том, что я сожалею.

Неуверенно она шагнула вперед и положила руку ему на плечо.

— Я тоже сожалею, — ответила она просто. — Я думала, мужчинам легче, ведь они делают только то, что хочется. Я боялась, что ты не спал со мной потому… — Голос ее пресекся, и она чуть слышно закончила: — Потому что я отвратительна тебе. И ты уехал в Теобальдс, чтобы больше никогда меня не видеть.

Джон вихрем повернулся к жене и прижал ее к сердцу.

— Нет! — с пылом возразил он. — Ты вовсе не отвратительна.

Элизабет не выдержала и разрыдалась. Она была теплой в его руках, и кожа у нее была мягкой. Он поцеловал ее лицо и мокрые глаза, ее гладкую ароматную шею и ямочки на ключицах в вырезе платья. Вдруг желание разлилось по его телу так же неукротимо и естественно, как весенняя гроза проносится над лугом. Он подхватил жену на руки, внес в дом, пинком захлопнул за собой дверь и уложил Элизабет на коврик перед слабым огоньком камина, где она одна-одинешенька провела много долгих вечеров. Традескант любил ее, пока не стемнело, и только свет пламени освещал их сплетенные тела.

— Нет, я не чувствую ни малейшего отвращения к тебе, — заверил он.

Когда пришло время ужинать, они поднялись с пола, усталые и продрогшие.

— У меня есть хлеб, сыр и бульон, — сообщила Элизабет.

— Все подойдет, что есть в кладовке, — ответил Джон. — А я принесу дров для очага.

— Сбегаю к матери, одолжу тушеного мяса. — Элизабет надела через голову серое платье, повернулась к мужу спиной и попросила завязать тесемки белого фартука. — Я на минутку.

— Передавай им привет, — отозвался Джон. — Загляну к ним завтра.

— Мы можем вечером поужинать у них, — предложила Элизабет. — Они будут рады повидать тебя.

— У меня на сегодня другие планы, — заявил Джон и со значением улыбнулся.

— Ах! — Элизабет от смущения бросило в жар. — Тогда я пошла за мясом.

Джон кивнул. Элизабет застучала быстрыми шагами по кирпичной дорожке, потом по двору и по улице. Традескант положил в очаг солидную охапку дров и отправился посмотреть, как там его лошадь. Когда он вернулся, Элизабет уже помешивала в горшке, свисающем на цепи с вертела, на столе были хлеб, молодой сыр и два кувшина некрепкого эля.

— Я принесла свою книгу, — осторожно промолвила она. — Я подумала, может, мы почитаем ее вместе.

— Какую книгу?

— По которой я училась, — пояснила Элизабет. — Мой отец учил меня читать и писать, в этой книжке я делала уроки. Там еще остались чистые страницы. Если ты не против, я могла бы научить тебя.

Сначала Джон хотел дать ей решительный отпор. Сама мысль о том, что жена может чему-то учить мужа, противоречила законам природы и законам Божьим. Но Элизабет выглядела такой милой и такой юной. Волосы у нее растрепались, чепец сбился набок. Лежа на его плаще, на полу их маленького домика, она была нежной, отзывчивой на его ласки и даже откровенно страстной. Традескант вдруг понял, что не желает жить по законам Божьим и законам природы. Вместо этого он скорее склонен был угодить жене. Кроме того, было бы неплохо научиться читать и писать.

— Ты умеешь писать по-французски? — поинтересовался Джон. — А латинские слова?

— Да, — подтвердила Элизабет. — Хочешь выучить французский?

— Я говорю по-французски, немного по-итальянски и по-немецки. Достаточно для того, чтобы сообразить, когда моего хозяина пытаются обмануть, если я покупаю для него растения у моряков. Еще я знаю кое-какие названия растений по-латыни. Но я никогда не учился писать ни на одном из этих языков.

Лицо Элизабет осветилось улыбкой.

— Я могу научить тебя.

— Хорошо, — согласился Джон. — Только никому не рассказывай.

Она посмотрела на него открытым и честным взглядом.

— Конечно. Это будет между нами. Как и все остальное.

Той ночью в тепле и уюте большой кровати они снова занимались любовью. Элизабет, освободившись от страха, что муж бросит ее, открыла в себе чувственность, о которой и не подозревала. Она льнула к Джону, обхватывала его руками и ногами и задыхалась от наслаждения. Потом они закутались в одеяла и уселись рядышком на кровати, любуясь глубокой синевой ночного неба и яркой белизной тысяч звезд.

Деревня погрузилась в тишину и покой; не горело ни одно окошко. Пустая безмолвная дорога на север, ведущая в Грейвсенд и Лондон, мерцала в свете звезд. Заухала сова, облетая поля на бесшумных крыльях. Джон потянулся к жилету, свернутому на сундуке у кровати.

— Хочу кое-что тебе показать, — негромко произнес он. — Пожалуй, это самое ценное из всего, что у меня есть. Возможно, ты сочтешь это глупостью, но если тебе понравится, то я подарю это тебе. — Пальцы Джона сомкнулись на одном из драгоценных каштанов. — Если нет, то с твоего разрешения я оставлю это себе. Вообще-то вещь не моя, мне отдали ее на сохранение.

Элизабет прилегла на подушку, разметав волосы, такие же каштановые и блестящие, как орехи в его кармане.

— Что это? — спросила она, улыбаясь. — Ты ведешь себя как мальчишка в школьном дворе.

— Для меня эта вещь драгоценна…

Джон вынул из кармана жилета сжатую в кулак руку, и Элизабет протянула раскрытую ладонь, ожидая, пока он разожмет пальцы.

— Таких только шесть штук во всей Англии, — сообщил Традескант. — Возможно, даже во всей Европе. И все шесть у меня. Если пожелаешь, один я отдам тебе.

Он опустил тяжелый орех, гладкий как камешек, на ладонь Элизабет.

— Что это?

— Каштан.

— Но он такой большой и круглый!

— Новый каштан. Купец уверял, что из ореха вырастет большое дерево. Вроде наших каштанов, но с цветками как у розы, а окрас — как у яблоневых лепестков. И в кожуре у него только один каштан, а не два, как у нашего, и кожура не колючая, а вощеная и зеленая, с несколькими острыми колючками. Купец продал эти каштаны за девять фунтов и получит еще восемнадцать, если из них вырастут деревья. Хочу отдать один орех тебе.