Инкассатор: До седьмого колена

– Каменный век, – проворчал водитель, брезгливо принимая трубочку. – Штрафов, что ли, мало берете? На электронику капусты не хватает?

– Электроника – дело тонкое, – спокойно ответил мент. – Вы, к примеру, выкурите сигарету или, скажем, квасу выпьете, а она показывает: готово, пьяный! По старинке оно надежнее. Для вас же лучше.

– Конечно, лучше, – проворчал водитель. – Последний раз, когда дул, думал, глаза лопнут, чуть полные штаны не навалил, ей-богу.

Он сунул трубочку в рот, зверски вытаращил глаза и принялся дуть. Воздух проходил через трубочку очень туго, и дуть действительно приходилось изо всех сил. Водитель дул, одним глазом косясь на трубочку: не изменит ли цвет чертов порошок? Совесть у него была не совсем чиста, поскольку за ужином он, не удержавшись, выпил полбутылки пива.

– Хватит, хватит, – сказал мент, отбирая у него тру бочку и придирчиво разглядывая содержимое. – Надо же, все чисто!

– Ну, а я что говорил?

– Значит, штраф будем выписывать только за превышение скорости. Сейчас я вам выпишу квитанцию, а вы ее оплатите в десятидневный срок в любом отделении любого банка...

... Оставшийся в «Мерседесе» охранник докурил сигарету, снова покосился назад, зевнул и с глубокомысленным видом запустил мизинец в ноздрю. Прочистив левую ноздрю, он взялся за правую; покончив с правой, выставил голову в окошко и посмотрел назад, на милицейский «Форд», до которого было, по меньшей мере, метров тридцать.

– Летчик, блин, – негромко пробормотал он, имея в виду своего коллегу. – Сказано же было барану: езжай аккуратно! Нет, для него, блин, двести двадцать – в самый раз! Как будто у него тут вольтметр вместо спидометра... – Он вдруг фыркнул, придумав шутку, которой решил обязательно поделиться с приятелями. – Двести двадцать, как ни крути, лучше, чем триста восемьдесят, особенно на спидометре...

Он снова зевнул, потянулся, скрипнув сиденьем, покопался в сигаретной пачке, передумал; глаза слипались и клонило в сон не столько от усталости, сколько от скуки вынужденного бездействия. Покосившись в зеркало на милицейскую машину и убедившись, что за ним никто не наблюдает, охранник вынул из спрятанной под пиджаком наплечной кобуры пистолет и прицелился в открытое окно.

– Получай, мусорюга! – негромко воскликнул он и сделал вид, что стреляет. – Бах, бах! Товарищи, смерть вырвала из наших славных рядов еще одного бойца младшего инспектора дорожно-патрульной службы сержанта Замудонцева...

Он зевнул, убрал пистолет из окна, проверил предохранитель и спрятал оружие в кобуру. Сквозь открытые окна в салон тянуло прохладным ночным ветерком и душным, горячим запахом раскалившегося за день асфальта. В траве за кюветом стрекотали какие-то насекомые, над шоссе дрожали незаметные в Москве звезды. Мимо со свистом пролетела машина, за ней еще одна. Лучи фар стремительно скользнули по криво стоящему на обочине «Мерседесу», унеслись вперед, превратившись в размытое пятно бледного света, и погасли, скрывшись за каким-то невидимым в потемках пригорком. Когда гул мотора и шорох шин стихли вдалеке, снова стало слышно, как под капотом тихонечко тикает, остывая, мощный немецкий двигатель. Водитель все не возвращался; в зеркало было видно, что он сидит в освещенном салоне милицейской машины, неподвижный, как истукан. Второй мент лениво махнул жезлом, остановив какую-то потрепанную иномарку. Та, не в пример «мерину», остановилась сразу, рядышком с ментовским «Фордом».

– Волки позорные, – прокомментировал это событие охранник и, ни к кому не обращаясь, спросил: – Кому не спится в ночь глухую?

Еще раз душераздирающе зевнув, он побарабанил пальцами по раме окна, закурил и протянул руку, чтобы включить радио. Его указательный палец неуверенно потыкался в кнопки дорогой CD-магнитолы, отыскивая нужную, нашел и мягко вдавил ее в панель. Встроенные динамики квадрофонической системы хрюкнули, оживая, а в следующее мгновение мощный взрыв разнес «Мерседес» в клочья.

Горячая взрывная волна ударила милицейскую машину в борт, заставив ее закачаться на амортизаторах. Мент, писавший протокол, начертил на бланке длинную кривую линию и выронил ручку. Второй гаишник, разглядывавший документы водителя потрепанной коричневой «Ауди», испуганно присел за машиной. Все вокруг залило дрожащим оранжевым светом пожара; на капот милицейской машины со стуком упал пылающий, исковерканный обломок пластика и остался там комком дымного, коптящего пламени. Впереди, там, где секунду назад стоял роскошный шестисотый «мерин», пылал огромный, до самого неба, костер, из которого к звездам, бешено крутясь, летели длинные искры. Асфальт вокруг машины тоже горел, пламя весело плясало на бесплодной каменистой земле обочины – выезжая из гаража, водитель залил полный бак бензина высшей марки, и теперь это дорогое горючее полыхало на дороге, тщась превратить ночь в день.

– Ни хрена себе, салют, – сказал гаишник. Забытая книжечка квитанций выскользнула из-под его руки и с негромким шлепком упала на пол, присоединившись к оброненной ручке. – Это еще что такое? Вы что, перевозили взрывчатку?

– Да, блин! – закричал прямо ему в лицо чудом оставшийся в живых водитель «Мерседеса». – И сами ее взорвали! Нарочно, блин, чтоб тебе не досталось! Ты что, меня не узнал? Я же Усама бен Ладен! Блинище! – выдохнул он уже совсем другим тоном. – Ну, браток, проси чего хочешь. Ты мне сегодня жизнь спас, я таких вещей не забываю. Если б не ты, от меня бы сейчас рожки да ножки... Эх! Говорил я Михалычу, на хрен нам эта спешка, надо машину хорошенько проверить... Так разве он послушает? «За руль» – вот и весь разговор. Михалыч, Михалыч, как же ты так? Ведь предупреждали тебя, грозили...

– Какой Михалыч? – тупо спросил гаишник, глядя в огонь, отблески которого дрожали и переливались в его зрачках.

– Хозяин мой, вице-президент банка «Ариэль» Медведев, – ответил водитель. – За ним какая-то сволочь давно охотилась, и вот, значит, добралась-таки...

– Бывает, – медленно проговорил мент и вдруг, будто проснувшись, схватил с приборного щитка микрофон рации.

... На рассвете измученный, невыспавшийся и злой водитель медведевского «Мерседеса» покинул отделение милиции, где всю ночь напролет давал и подписывал показания. Схватив такси, он назвал свой домашний адрес, а когда машина тронулась, вынул из кармана мобильник, одним нажатием кнопки вызвал из памяти номер и, дождавшись ответа, сказал:

– Я все сделал. Да, как договорились. Спасибо, все в порядке.

Дома он выпил большую чашку кофе, принял душ, побросал в сумку кое-какие вещи и через два часа уже мирно дремал в удобном кресле «Боинга», летевшего из Москвы в ирландский аэропорт Шеннон, откуда после дозаправки должен был направиться прямиком в Нью-Йорк, Соединенные Штаты Америки. В нагрудном кармане его рубашки лежала смятая штрафная квитанция, которую поганый мент, немного придя в себя, все-таки дописал до конца.

Глава 15

Вид у Димочки Светлова был заспанный и очень недовольный, волосы торчали во все стороны, в спутанной бородке застряло вылезшее из подушки перо; одет господин главный редактор был в растянутые и застиранные полосатые трусы, казавшиеся на его тощей мальчишеской фигуре еще более широкими, чем были на самом деле.

– Какого черта? – спросил он, переступая босыми ногами по старому полосатому половику, постеленному на крыльце перед входной дверью. – Ты время по часам узнавать умеешь?

– Бабушка-бабушка, – через силу изображая веселье, которого не испытывал, сказал Юрий, – дай водички напиться, а то так есть хочется, что переночевать негде!

– Идиот, – сказал Светлов. – Два часа ночи! Ты что, опять напился?

Он шагнул в сторону, преграждая дорогу норовившему сбежать на ночную прогулку коту. При этом свет от горевшей в сенях слабенькой лампочки упал на лицо и одежду Юрия.

– Так, – со значением сказал Светлов, окинув это печальное зрелище долгим оценивающим взглядом. Сердитое выражение сползло с его лица; теперь оно стало просто кислым. – В своем репертуаре, да? Я и то удивлялся, как это ты почти неделю занимаешься этим делом и еще ни разу не попытался свернуть себе шею. Что ж, этого следовало ожидать. Заходи. Я сейчас протоплю баню.

– Нет сил дожидаться, – признался Юрий, протискиваясь мимо него в сени, где пахло старым деревом и какими-то душистыми лесными травами. – Ведро воды у тебя найдется? Плевать, если холодная, любая сойдет...

– Вода есть, – медленно, явно думая о чем-то другом, сказал Светлов, – и даже не совсем холодная. День в ведре простояла, нагрелась...

– Ну вот, – сказал Юрий, – вот и отлично. Сейчас ты мне польешь, я умоюсь и сразу стану человеком. Черт, все тряпки в клочья!

– Да, – сказал Светлов, разглядывая изорванную, перепачканную землей и кровью одежду Юрия, – мой костюмчик тебе явно не подойдет. Вольно же тебе было уродиться таким здоровенным! И глупым, – добавил он, подумав.

Вынеся этот вердикт, господин главный редактор прихватил со стоявшей в сенях лавки ведро с водой, снял с гвоздя мятый жестяной ковшик, выдал Юрию обмылок и полотенце, и они вдвоем вышли на высокое крыльцо дачи. В бархатной майской ночи сияли россыпи звезд, в траве, которой буйно зарос участок Светловых, стрекотали ночные насекомые. Там, в траве, кто-то тихонечко, воровато шуршал – то ли мыши, то ли выбравшиеся на ночную охоту ежики. Светлов щелкнул выключателем в сенях, и над крыльцом зажегся светильник в матовом плафоне. На него сразу же начали слетаться крупные ночные мотыльки и еще какие-то насекомые с длинными, прозрачными, золотистыми крылышками.

– Классно тебя отделали, – заметил Дмитрий, поливая голого по пояс Филатова водой из ковшика. – Сдаешь, Юрий Алексеевич. Как это ты им позволил?

– Еще чего, – огрызнулся Юрий, намыливая шею. Говорить было неудобно – мешала раздувшаяся, ободранная кастетом щека. – По морде засветили, это было, а остальное – это я сам. Выпал, понимаешь, на ходу из машины...

– М-да, – сказал Светлов. Видно было, что он из последних сил сдерживает распиравшее его изнутри любопытство. – Кстати, а почему ты приехал на такси? Где твоя машина?

– Нет у меня машины, – сказал Юрий и, чтобы прекратить этот неприятный разговор, густо намылил лицо.

Разбуженная шумом на крыльце Лидочка подала ему поздний ужин, а может быть, ранний завтрак. Как ее ни назови, еда была отменная, и притом в таком количестве, что ее хватило бы на пятерых. Юрий, которому редко выпадал случай побаловать себя домашней стряпней, съел все, что было на столе, выпил полбутылки водки, слегка осоловел и объявил, что смертельно устал и хочет спать. Сочувственно поглядывающая на его разорванную щеку Лидочка постелила ему в свободной комнате на диване, Юрий улегся, с благодарным вздохом закрыл глаза и – почти сразу понял, что уснуть не удастся. Он долго вертелся, то и дело переворачивая подушку прохладной стороной кверху, считал верблюдов, пытался вообще ни о чем не думать, но тщетно: закрытые глаза так и норовили открыться, как будто веки у него были на пружинках, и там, в темноте под сомкнутыми веками, одна за другой бесконечной вереницей проплывали яркие, как наяву, картинки, служившие иллюстрациями к грустной повести о его сегодняшних приключениях. В голове был полный сумбур, мысли беспорядочно крутились, как грязное белье в стиральной машине, и из этой мутной круговерти то и дело всплывало красивое и надменное лицо Марины Медведевой с острыми бриллиантовыми искрами на мочках ушей.

Юрий открыл глаза, но легче ему не стало. Глаза горели, будто засыпанные горячим песком, в темноте угадывались незнакомые очертания предметов, казавшиеся мрачными и угрожающими. Бок русской печки призрачно белел во мраке, за сосновой вагонкой копошились мыши, монотонно скрежетал челюстями жук-точильщик, грызя бревно, в оконное стекло снаружи то и дело с тяжелым стуком ударялись майские жуки. Где-то далеко пронзительно и тоскливо вскрикивала ночная птица, и было слышно, как в своей спальне тихонько ворочаются и перешептываются, отходя ко сну, хозяева. «Зря я к ним приехал, – подумал Юрий, хотя отлично знал, что иного выхода у него просто не было. – Не подставить бы ребят. Сейчас дружба со мной – очень опасное занятие...»

Поняв, что все равно не уснет, Юрий осторожно сел на постели и прислушался. Светловы за перегородкой затихли – наверное, наконец уснули. Тогда Юрий встал, в одних трусах прокрался на кухню, кое-как отыскал в темноте сигареты и спички и вышел на крыльцо. Здесь он уселся прямо на прохладные гладкие доски, свесив босые ноги в темноту, закурил и попытался привести в порядок мысли. В принципе ничего сложного в этом не было: все и так лежало по отдельности, рассортированное по темам: – Тучков со своей местью – справа, Даллас и его афера – слева, семья Медведевых – на нижней полочке, а Кастет с Кексом – на верхней. Путаница начиналась, когда Юрий пытался как-то совместить, сложить разрозненные факты в непротиворечивую картину, потому что так просто не бывает, чтобы все шло хорошо и гладко, а потом небольшую дружескую компанию преуспевающих бизнесменов вдруг начали лупить со всех сторон, да как лупить – до седьмого колена, с женами, тещами, детьми, охраной и даже домработницами!

Потом позади него негромко стукнула дверь. Юрий не обернулся, и спустя секунду рядом с ним на крылечко присел Светлов. Он взял из пачки сигарету и тоже закурил. Дмитрий молчал, и Филатов был ему за это благодарен.

– Зря я сюда приехал, – сказал он то, о чем думал несколько минут назад.

– Зря, – согласился Светлов. – А только я так понимаю, что больше тебе податься было некуда. Дурак ты, Юрий Алексеевич, – добавил он после паузы. – Что значит – зря? Если этот любитель оставлять кровавые надписи на стенах теперь принялся за тебя, нам от него все равно никуда не деться, У тебя же, кроме нас с Лидой, никого нет.

Юрий застыл, не донеся до губ сигарету. Такая мысль ему в голову не приходила. От нее очень хотелось отмахнуться, как от явного бреда; однако чем дольше Юрий ее обдумывал, тем более здравой она ему казалась.

– Вообще-то, – сказал он осторожно, – если все это действительно звенья одной цепи, то мне, кажется, сегодня здорово повезло. По-моему, я убрал исполнителя.

И он рассказал Дмитрию о нападении в подъезде и о бесславной гибели профессионала с ножом.

– Жаль, что они сами в него попали, – закончил он. – Этот их Сохатый, похоже, был единственным, кто мог вы вести меня на заказчика. Было бы очень полезно с ним потолковать.

Светлов утвердительно промычал, прикуривая новую сигарету, и рассеянно прихлопнул на голой безволосой груди комара.

– Не спится тебе, скотина, – сказал он, стряхивая комара с ладони в темноту. – Что поделаешь, – продолжал он, обращаясь к Юрию. – Ты же не виноват, что так вышло. Ничего, раз до тебя дошла очередь, в ближайшее время на тебя снова выйдут. Может, позвонить Одинцову? Пускай бы за тобой установили наблюдение. И нам с Лидой было бы спокойнее, и вообще... Представляешь, они тебя пытаются грохнуть, а их – цап-царап!

– Сомневаюсь, – после короткого раздумья возразил Юрий. – Похоже, всю эту бодягу затеяли только для того, чтобы отобрать у меня показания Медведева. Кому-то очень не хочется, чтобы эта история выплыла на поверхность. Наверное, денежки еще не успели хорошенько припрятать. Кроме того, они, наверное, думают, что я погиб – там, на переезде.

– А что произошло с твоей машиной? – спросил Светлов. – Я что-то не понял, ведь она же вроде новая была...

– Испортить тормоза ничего не стоит, – сказал Юрий. – Я прямо сейчас могу назвать тебе дюжину способов. Это, Дима, ерунда, об этом даже думать не стоит. Пока я в подъезде с одними дрался, другие поработали над машиной, а потом сели мне на хвост и гнали, пока я не влетел под поезд... Это у них, конечно, красиво получилось, прямо как в кино. Он действительно был настоящим профи, этот их Сохатый.

– А может, Сохатый – это новая кличка Тучкова? – предположил Дмитрий. – Мало ли с кем он сидел, чему научился!

– Красиво, – подумав, сказал Юрий. – Но, увы, далеко от истины. Я видел его рожу, и фотографии Тучкова тоже видел. Ничего общего, Дима. Попробуй придумать еще что-нибудь.

– А может, это сам Медведев? – сказал Светлов. – Мотивов у него хоть отбавляй. Во-первых, сам понимаешь, деньги, которые он, вице-президент банка, запросто мог умыкнуть из-под носа у Шполянского и остальных. Во-вторых, Тучков, соперник в любви, для него отличное прикрытие. И потом...

– Не годится, – сказал Юрий. – Я о нем уже думал. Ведь он же сам дал письменные показания!

– Которые у тебя отобрали буквально через час, – иронически добавил Дмитрий.

– Ну и что? Согласись, это слишком громоздко: сначала давать показания, потом с боем их отнимать... Он мог просто не пустить меня в дом, мог все отрицать, мог, наконец, просто запереть меня в подвале до тех пор, пока не улетит за границу...

– Да, – неохотно признал Светлов, – это верно. Придумать можно что угодно, беда в том, что в жизни так никто не действует. Ну, тогда это его жена.

Юрий недовольно дернул плечом и нехотя кивнул.

– Да, – сказал он мрачно, – я тоже начинаю так думать. Жаль, что толку от этого нет никакого. Где ее искать? И доказательств никаких, исполнитель мертв, убит...

– А вот это уже не твоя забота, – резко ответил Светлов. – Решено, завтра же утром я звоню Одинцову, объясняю ему ситуацию, и пускай берутся за дело. Сколько можно дурака валять, в самом деле? Они дождутся, что эта чертова баба прикончит мужа и потеряется навсегда! И вообще, мне жутко интересно, каким образом они намерены повесить на твоего Веригина смерть того же Кастета?

– А зачем? – Юрий пожал плечами. – Выделят дело Кудиева в отдельное производство, а Веригин сядет за Далласа и Шпалу, только и всего-то.

– Черт, – сказал Светлов и непроизвольно зевнул.

– Спать иди, – сказал ему Юрий. – Все равно мы с тобой сейчас ни черта не придумаем.

– Не хочу, – отказался господин главный редактор. – Я с тобой посижу, посмотрю, как солнышко встает. Сто лет этого не видел, представляешь?

Юрий хотел удивиться (какое еще солнышко посреди ночи?), но тут и сам заметил, что небо на востоке понемногу наливается бледной предрассветной синью, и понял, что ночь прошла. Темнота понемногу превращалась в серенькие сумерки, насекомые в траве давно умолкли, а вокруг, будто на проявляющейся фотографии, начали возникать из темноты очертания домов, заборов, грядок и плодовых деревьев – словом, дачного поселка, в котором обосновался господин главный редактор с семейством. Тогда Юрий закурил, дал прикурить Светлову и, привалившись голым плечом к балясине перил, стал бездумно дожидаться рассвета, как это десятки раз бывало с ним раньше.

Он не заметил, как задремал, и проснулся оттого, что его осторожно трясли за плечо. Открыв глаза, Юрий увидел, что вокруг уже совсем светло, хотя солнце еще не взошло. Трава под забором была седой от росы, небо светилось жемчужным с зеленоватым отливом светом; рядом с Юрием стоял Светлов, уже не голый, а в джинсах и просторной майке с коротким рукавом. В руке Дмитрий держал мобильный телефон. Лицо у него было осунувшееся после бессонной ночи и какое-то перевернутое, будто господин главный редактор только что получил ужасное известие.

– Что случилось? – спросил Юрий, моментально приходя в себя и вскакивая.

Он тут же охнул и застыл, боясь пошевелиться: избитое, усталое, затекшее от сна в неудобной позе тело отозвалось на слишком резкое движение вспышкой боли. Светлов подождал, пока его отпустит, и сказал:

– Одевайся, кофе уже на столе. Мне только что звонил Одинцов. Этой ночью по дороге в Шереметьево взорвался автомобиль Медведева.

– Елки-палки, – сказал Юрий. – Жалко, он показался мне приличным человеком.

– Быть и казаться – не одно и то же, – сказал Светлов. – Кстати, они уже установили, что на переезде под поезд попала именно твоя машина. Одинцов спрашивал, не знаю ли я, куда ты подевался. Они никак не могут понять, куда пропало тело. По их твердому убеждению, тело должно быть, а его нету.

– И что ты ему сказал? – спросил Юрий.

– Сказал, что машину, наверное, угнали, а ты скорее всего до сих пор мирно спишь у себя дома.

– А он?

– А он сказал, что это вряд ли, и больше ничего не пожелал уточнять.

– Ага, – кисло сказал Юрий, припомнив драку в подъезде и обещание пенсионерки Марьи Трофимовны вызвать милицию.

Если старуха сдержала свое обещание (а она его, конечно же, сдержала!), приехавшие по вызову менты наверняка обнаружили очень интересную картину, украшенную, помимо всего прочего, трупом профессионала по кличке Сохатый. У них, должно быть, возникла масса вопросов к главному герою ночной потасовки в подъезде, и Юрий понял, что сейчас ему следует держаться как можно дальше от майора Одинцова и его коллег. Он еще обдумывал это, попивая кофе на просторной веранде дачи, когда по ступенькам крыльца застучали торопливые шаги множества ног. Побледневший Светлов шагнул к дверям, но его отшвырнули с дороги, как котенка, и на веранду, больше не таясь, с грохотом ввалилась целая орава автоматчиков в касках и бронежилетах. Мгновенно прозревший Юрий вскочил, опрокинул переднего ударом кулака в самую середку черного трикотажного рыла, швырнул в остальных тяжелым табуретом и бросился к окну, но его схватили сзади за одежду, повалили, защелкнули на запястьях наручники, быстро и очень профессионально намяли бока, а затем, рывком поставив на ноги, прикладами погнали на улицу, где дожидался крытый автофургон с решетками на окнах.

* * *

– Наручники снимите, – потребовал Юрий. – Что за ерунда? Я бы сам приехал, если бы вы позвали по-человечески... Или это ваша фирменная манера доставлять свидетелей на допрос? Не зря вас все-таки народ не любит.

– Народ не любит нас за то, что мы ему мешаем окончательно свихнуться, все разворовать, пропить и перерезать друг другу глотки по пьяной лавочке, – спокойно возразил Одинцов. – Непопулярная у нас профессия. И вдобавок очень опасная. Приедешь, бывает, пригласить свидетеля на допрос, а он тебе кулаком по морде, а потом еще и табуретками швыряется. Вы омоновцу нос сломали, между прочим. И еще у одного здоровенный кровоподтек на локте от вашей табуретки, у него рука не сгибается – телесные повреждения средней тяжести...

– На больничный пускай идет, – огрызнулся Юрий. – Меньше грехов на душу возьмет, пока будет дома перед телевизором водку пивом запивать, страж порядка... Ушибли его! Жалко, что зашибить не получилось! Тоже мне, ОМОН! Ему дали в рыло, а он и покатился...

– Это называется оказание сопротивления при задержании, – сказал Одинцов. – Очень, между прочим, отягчает.

– А кто сказал, что это было задержание? – удивился Юрий. – Они, во всяком случае, ничего не говорили. Откуда я мог знать, кто это? Камуфляж сейчас на любом углу купить можно, чтоб вы знали. Вы снимете с меня наручники или будете ждать, пока у меня руки отсохнут? Учтите, я вас тогда ногами запинаю. Без проблем, понятно?

– Вы ведете себя очень неразумно, – вздохнул Одинцов. – Грозитесь, хорохоритесь... Понимаете, что влипли по самые уши, а туда же – ногами запинаю... А что, если я сейчас позову сюда наряд и прикажу немного поработать с вами, привести вас в соответствующее состояние? Чтобы вам хотелось только одного: чтобы вас, наконец, перестали бить... А?

– X... на, – грубо ответил Юрий. – Самому слабо? Или это тебе, интеллектуалу, не по чину? Черт, а ведь ты мне показался нормальным человеком, почти приличным...

– Внешность бывает обманчива, – сказал Одинцов, один за другим выдвигая ящики стола и рассеянно копаясь в их содержимом. – Черт, ну и бардак развели! Не стол, а помойка... Внешность бывает обманчива, Юрий Алексеевич, – со значением повторил он и шумно задвинул последний ящик, – и это, увы, в полной мере относится к вам. Вы мне тоже показались... Впрочем, это неважно. Я потому и не перевариваю таких, как вы, борцов за справедливость, что рано или поздно все вы сходите с нарезки и начинаете убивать направо и налево уже не ради этой своей выдуманной справедливости, а просто из удовольствия лить кровь. Это, как я понимаю, что-то вроде наркотика...

– Погоди, майор, – сказал Юрий. – Ты что это несешь? Белены объелся? Какая еще кровь? Опомнись!

– Какая кровь? – рассеянно переспросил Одинцов. – Обыкновенная, красная... Не волнуйся, Филатов, я тебе все объясню. Нам еще не раз предстоит говорить на эту тему, так что не торопись. Давай сначала разберемся с наручниками. Пожалуй, их действительно можно снять. На окне решетка, за дверью два сержанта, и вообще... Ну, не дурак же ты, правда?

– Знаешь, – сказал ему Юрий, – в последнее время я что-то начал в этом сомневаться.

– Сомнение – первый шаг к познанию истины, – изрек Одинцов и заорал: – Сержант! Сержа-а-ант!!! Наручники сними, – добавил он нормальным голосом, когда в кабинет с шумом ворвался, нашаривая на бедре пистолет, перепуганный сержант.

Сержант, опасливо косясь на Юрия, снял с него браслеты. Филатов принялся терпеливо двигать затекшими руками, возвращая им чувствительность. Думал он при этом не о том, за что его повязали, а о том, что такое случается с ним чересчур часто для нормального человека.

Пожалуй, Одинцов кое в чем был прав, объясняя Юрию, за что не любит таких, как он. Обстоятельства обстоятельствами, но такое регулярное знакомство с наручниками само по себе о многом говорит...

– Свободен, – сказал Одинцов сержанту, и тот удалился, неся в руке вороненые браслеты. – Ну что, Филатов, потолкуем?

– Да не о чем нам толковать, – угрюмо сказал Юрий. В душе у него клубились смутные и очень неприятные предчувствия, но он не хотел ни о чем спрашивать: надо будет – сами все скажут.

– Неправда, – благодушно заявил майор, – общих тем у нас сколько угодно. Другое дело, что обсуждать их тебе не слишком приятно. Так в этом не я виноват, а ты сам.

– Слушай, – сказал Юрий, с откровенным удивлением озираясь по сторонам, – а почему меня привезли сюда, а не к вам, на Петровку? Или тебя оттуда уже уволили за систематический слив информации на сторону?