Инкассатор: До седьмого колена

В ответ наверху сказали что-то неразборчивое, но явно непочтительное и противно заржали – в две или даже в три глотки, Юрий не разобрал.

– Как хотите, – вполголоса сказал он и стал легко, шагая через две ступеньки, подниматься по лестнице.

По дороге он думал о том, что это, пожалуй, единственная удача за весь сегодняшний поганый день. После всех мытарств и неудач этого дня Юрий очень нуждался в ком-нибудь, кто вынудил бы его пустить в ход кулаки. Кажется, именно такие люди сейчас поджидали его впереди, в половине лестничного марша от двери его квартиры. Это действительно была большая удача, поскольку местная шпана давно уже изучила характер и повадки бывшего десантника Филатова и на протяжении последних трех или четырех лет предпочитала кучковаться на значительном удалении от его жилища – как правило, не ближе соседнего квартала. «Что ж, – подумал Юрий, стараясь не прикасаться к заплеванным перилам, – все когда-нибудь кончается. Старая шпана выросла, остепенилась или села, как, к примеру, тот же Веригин, а молодая поросль, наверное, просто не в курсе, с кем имеет дело. Никто им этого не объяснил, вот они и забрели сюда по ошибке. Ничего, ребята, сейчас я проведу с вами воспитательную работу...»

На последней ступеньке перед площадкой он обо что-то споткнулся – судя по звуку, то была бутылка. Юрий зло отпихнул ее ногой, бутылка ударилась о железные прутья перил, свалилась вниз и с треском разлетелась вдребезги на ступеньках предыдущего лестничного марша. Резкий запах дешевого плодового вина усилился; на более светлом, чем окружающий мрак, фоне окна Юрий увидел силуэты трех человеческих фигур и красные огоньки двух сигарет. Силуэты были высокие и довольно широкие, не подростковые; Юрия Филатова это вполне устраивало, поскольку меньше всего ему сейчас хотелось, чтобы дело ограничилось только кручением ушей и парой подзатыльников.

– А ну, пошли вон отсюда! – негромко, но очень энергично приказал он.

Он сделал еще один шаг вперед, и в это время откуда-то слева, из темноты, его молча и страшно ударили в голову чем-то железным – судя по ощущению, кастетом. В самое последнее мгновение Юрий почувствовал угрозу и успел отдернуть голову, да и темнота, наверное, помешала нападавшему хорошенько нацелить удар; как бы то ни было, твердое угловатое железо, вместо того чтобы проломить Юрию висок, лишь обожгло по касательной левую щеку. Юрий рефлекторно, ничего не видя, но безошибочно поймал в темноте руку с кастетом, резко заломил ее назад и вверх, с чувством глубокого удовлетворения услышал отчетливый хруст сустава и сдавленный стон и послал еще не утратившего инерции мощного удара противника головой вперед прямиком в объятия его приятелей.

Он был удивлен. Шпана, распивающая бормотуху в подъездах, ведет себя совсем не так; такое молчаливое, продуманное и жестокое нападение, пожалуй, было чересчур неожиданным и массированным даже для тривиального гоп-стопа. То ли в Москве появились какие-то отморозки, готовые без раздумий убить человека за содержимое его кошелька, то ли...

Впрочем, раздумывать было некогда. Те, что стояли у окна, расступились, пропустив своего падающего коллегу, и все втроем насели на Юрия. Он еще успел услышать, как выведенный им из строя обладатель кастета впечатался мордой в радиатор парового отопления так, что загудели трубы, а потом в воздухе мелькнуло что-то темное, продолговатое, Юрий выбросил вверх левую руку, блокируя удар, и чуть не взвыл от боли: палка, которую он встретил предплечьем, оказалась железной, и притом очень увесистой. Он коротко и очень сильно ударил ногой – не того, что был с палкой, а другого, – почувствовал под носком ботинка что-то мягкое и упругое, услышал сдавленный вопль и глухой шум падения. По керамическим плиткам площадки забренчало что-то металлическое. Звук показался Юрию неприятно знакомым; этот тяжелый, клацающий лязг напоминал тот, что издает упавший на твердый пол пистолет. Впрочем, это мог оказаться еще один кастет или что-то в этом же роде; Юрий, не жалея пальцев, ударил человека с железной дубиной кулаком в подбородок, и тот опрокинулся назад, в темноту, – Юрий понадеялся, что надолго. Тот, которого он сбил ногой, ползал на четвереньках, пытаясь на ощупь отыскать свое потерянное оружие; Юрий снова ударил ногой, как будто намеревался пробить пенальти. Удар получился на славу, ползавший по полу человек опрокинулся на бок и затих.

Теперь в строю остался только один из нападавших, и, когда он мягко, по-кошачьи, прыгнул вперед, Юрий разглядел в его левой руке ртутный блеск широкого, любовно отполированного лезвия. Острое железо молнией сверкнуло во мраке; Юрий отпрянул, ударившись поясницей о перила, и почувствовал, как кончик ножа, легко распоров ткань рубашки, прошелся по животу, оставив на нем длинную царапину. Животу сразу сделалось тепло и мокро, и Юрий немного испугался: может быть, рана была глубже, чем ему показалось? Много ты навоюешь, путаясь ногами в собственных кишках...

Он попытался перехватить руку с ножом, но нападавший легко и грациозно, будто танцуя, увернулся, выскользнув из готового сомкнуться захвата; нож каким-то чудом оказался уже не в левой, а в правой его руке, которая стремительным змеиным броском метнулась вперед. Юрий кое-как парировал удар, отбив руку с ножом в сторону, и подумал, что, похоже, имеет дело с настоящим мастером. Владеть ножом умеют многие, этому учат и десантников, и спецназовцев, и бог знает кого еще. Однако лишь талантливым единицам удается достигнуть настоящего мастерства, и нож в руках этих единиц сплошь и рядом оказывается опаснее автомата. Именно такой человек сейчас плел вокруг Юрия паутину из сверкающей стали, и Филатов, уклоняясь от очередного, нацеленного в горло удара, опять усомнился в том, что имеет дело с простыми уличными хулиганами или даже грабителями. Спору нет, ребятам очень хотелось сойти за таковых, отсюда и дешевое вино, и плевки на перилах, и россыпь окурков на лестнице. Если этот парень с ножом сейчас достанет Юрия своей колючкой, приехавшим для осмотра места происшествия ментам все сразу же станет ясно: возвращался человек поздним вечером домой и в темном подъезде не сумел мирно разойтись с хулиганами. Будет предпринято так называемое расследование по горячим следам, которое, разумеется, ничего не даст; уже завтра оперативники из ближайшего отделения милиции поставят на уши всех своих «барабанов», но и те не сумеют им ничего рассказать, потому что здесь работает не дворовая шпана, здесь задействованы профессионалы. По крайней мере, этот, с ножом, точно разучивал свои трюки не в подворотне...

Человек с ножом сделал какой-то очень быстрый и сложный, почти незаметный в темноте финт, и Юрий лишь в самый последний миг увидел летящее прямо в глаза лезвие. Он пригнулся, нырнул в сторону, споткнулся о чью-то вытянутую ногу и, потеряв равновесие, упал на одно колено. Опершись рукой об пол, он коснулся пальцами холодного железа; нож едва слышно прошелестел у него над головой; убийца ловко перехватил его, развернув лезвием к себе, и нанес страшный колющий удар сверху вниз. Он дико вскрикнул от боли, когда подобранный Юрием с пола железный прут с огромной силой вошел в соприкосновение с костяшками его пальцев. Острая сталь безобидно зазвенела, прыгая по керамическому полу; в следующее мгновение Филатов уже был на ногах. Отброшенный в сторону прут со звоном покатился вниз по ступенькам; последовала короткая серия точных, хорошо нацеленных, истинно боксерских ударов по корпусу, рассчитанных не на то, чтобы сбить «противника с ног, а на то, чтобы ошеломить, сломить волю и подготовить к последнему, самому главному удару. Впрочем, дикая боль в переломанных пальцах правой руки убийцы сделала преамбулу излишней; Юрий просто не мог отказать себе в удовольствии продемонстрировать этому профи, что его клиент тоже не лыком шит. Закончив демонстрацию, он отвел кулак за ухо и нанес сокрушительный прямой удар в середину лица, оторвавший убийцу от пола и швырнувший спиной прямо в окно. Затрещало старое, подгнившее дерево, со звоном и дребезгом посыпалось стекло, в оконном проеме картинно мелькнули ноги, а через мгновение снизу раздался глухой шум падения.

– Уж и не знаю, приятель, возьмется ли теперь хоть кто-нибудь чинить твой нос, – сказал Юрий в открытое окно, озабоченно сжимая и разжимая ноющий кулак.

Наверху стукнула дверь, послышался истеричный собачий лай, и старушечий голос сварливо и испуганно прокричал в темноту:

– А ну прекратите! Я вызываю милицию!

– Уже все, Марья Трофимовна, – сказал Юрий, подняв голову. У его ног тихонько копошились, расползаясь, поверженные противники. Судя по всему, профессионалом был только один, из них – тот, что вывалился в окно, – а остальные трое представляли собой обыкновенную массовку, набранную, похоже, как раз из уличной шпаны. Юрий почти сразу перестал обращать на них внимание, краем глаза следя лишь за тем, чтобы никто из них, уходя, не прихватил с собой какое-нибудь железо. – Это я, Юрий. Все в порядке, они уже ушли, милиции не надо.

– А, Юра, – потеплевшим голосом сказала владелица трех болонок. – И что бы мы без тебя делали? А окно кто вставлять будет?

Юрий не успел ответить, потому что внизу бухнула дверь подъезда, и по лестнице застучали торопливые шаги. Кто-то бежал оттуда, снизу, – человека три, а может, и больше.

– Где он? – отрывисто бросил один из бегущих.

– Там, – невнятно ответил кто-то из потерпевших поражение на лестничной площадке отморозков. – Больно дерется, падло.

– Мочи его, мужики! – резюмировал еще один голос, и Юрий услышал внизу звук, который ни с чем нельзя было спутать, – маслянистый, скользящий лязг автоматного затвора.

– Запритесь, Марья Трофимовна! – крикнул он наверх. – И вызывайте свою милицию...

Он вскочил на подоконник, слыша позади топот и тяжелое пыхтение убийц, и без раздумий сиганул в темноту, группируясь в прыжке. Он мягко приземлился на бетонный козырек над крыльцом подъезда и, присев на корточки, быстро осмотрелся. Кажется, во дворе засады не было.

– Вот бараны, – сказал Юрий, столкнул с козырька валявшегося там без сознания ножевых дел мастера и спрыгнул следом.

Он успел подхватить убийцу на плечи и добежать почти до самой машины, прежде чем в оконном проеме на лестничной площадке звякнуло потревоженное стекло и чей-то голос крикнул на весь двор:

– Вон он, сука!

Наверху что-то коротко и глухо простучало – стреляли из автомата с глушителем. Две или три пули с визгом полоснули по асфальту, выбив из него длинные бледные искры. Лежавший у Юрия на плечах человек вздрогнул, и через мгновение Юрий понял, что больше не слышит его хриплого, с присвистом дыхания. Еще одна короткая очередь выбила глухую железную дробь по дверце машины; пригнувшись, одной рукой удерживая на спине остывающий труп, Юрий отпер дверцу, сбросил мертвое тело на асфальт и нырнул в пахнущую табаком и освежителем воздуха темноту салона.

В этот момент он был беззащитен, но сверху почему-то больше не стреляли. Юрий захлопнул за собой дверь, вставил ключ в замок зажигания и включил мотор. Когда тот завелся, Филатов похолодел и сделал запоздалую попытку выхватить ключ, но тут же опомнился: если бы машину заминировали, ему бы ни о чем уже не надо было беспокоиться.

«Однако, – думал он, выводя машину со стоянки и поглядывая в зеркальце заднего вида, – плотно же за меня взялись! Сначала попытались зарезать, как свинью, и обставить все под обыкновенный гоп-стоп, а потом, когда дело не выгорело, пустили в ход автомат... С чего бы это? Что я такого натворил, куда опять влез, что из меня пытаются сделать винегрет?»

Тут он вторично похолодел и даже снял ногу с педали газа, вспомнив о папке с драгоценными показаниями Медведева и не обнаружив ее около себя. Он, хоть убей, не помнил, куда она подевалась, когда, в какой момент выпустил папку из рук. Наверное, это произошло сразу же, как только его отоварили по физиономии кастетом. В ту минуту рефлексы бывшего десантника включились автоматически, заработала заложенная в подсознание программа защиты и нападения, а там, в этой программе, про какую-то синюю пластиковую папку не было сказано ни слова...

Все еще колеблясь, он снова посмотрел в зеркало и увидел позади себя яркие фары какого-то автомобиля. Фары быстро приближались; Юрий выругался и надавил на газ.

Он был опытным водителем, дорога, какой бы сложной она ни была, никогда не мешала ему думать, но сейчас в голове у него тяжело ворочалась какая-то несусветная каша. Одно было ему ясно: кто-то очень не хотел, чтобы бесславная история несостоявшейся группы «Мегатонна» получила широкую огласку. Медведев? Но, черт подери, он ведь сам, собственноручно написал эти несчастные показания! Мог ведь и не писать, и тогда не пришлось бы отнимать их у Юрия с боем. Да и откуда ему было взять целую толпу отморозков, готовых на убийство, да еще и посреди ночи, да еще так быстро! Ведь Юрий от него поехал прямо домой, а они его уже ждали...

«Все гораздо проще, – думал Юрий, бросая быстрые взгляды в зеркало заднего вида, где, не отставая, но и не очень приближаясь, неотвязно маячили слепящие пятна чужих фар. – При нынешнем уровне развития техники установить по всему дому Косолапого прослушку ничего не стоит. И это, увы, снова приводит нас к Марине Медведевой, потому что ей это было гораздо проще сделать, чем кому бы то ни было. Есть, конечно, охрана, приходящая прислуга, но это все не то. Охрану и прислугу кто-то должен был подкупить. А кто? Кому это надо? Кого волнуют проделки покойного Далласа, подсунувшего друзьям вместо хитового проекта куклу, пустышку? Причем волнуют настолько, что меня, случайного, можно сказать, свидетеля, так серьезно, по-взрослому, пытаются прикончить? Надо полагать, все это волнует того, кто прикарманил денежки, а сделать это опять-таки могла Марина Медведева... Ну и баба, однако! Крестный отец в юбке, да и только. Покойники во все стороны так и сыплются, а она вроде и не при чем – сидит себе за границей, в кафе мороженое кушает... То есть это еще надо проверить, где она сидит и что кушает. Это Медведев говорит, что она за границей. Очень может быть, что он в это даже верит, но это ничего не значит. Его дорогая женушка во время нашего разговора могла сидеть в кустах за домом и слышать каждое слово. Да и зачем это надо сидеть в каких-то там кустах? При теперешнем уровне развития техники любой разговор можно прослушать, не выходя из гостиничного номера. Стоит это недешево, но ей точно по карману...»

Маячившие позади фары угрожающе надвинулись. Машина преследователей приняла влево, норовя прижать Юрия к высокому бордюру. Автомобиль у Юрия был хороший, автоматная очередь, исковеркавшая заднюю дверь, нисколько не повлияла на его ходовые качества, да и за рулем сидел не новичок, так что попытки преследователей играть в салочки на городских улицах Филатова не очень-то беспокоили. Он притормозил и резко свернул направо, в темный переулок, который, насколько ему помнилось, упирался в железнодорожный переезд. Во время этой процедуры что-то насторожило Юрия: ему показалось, что машина как-то очень уж неохотно замедлила ход. Он удивленно приподнял брови: его автомобиль был еще не так стар, чтобы у него могли возникнуть такие проблемы, да и техосмотр он прошел буквально две недели назад, и во время этой неприятной операции его машина была признана полностью технически исправной... Впрочем, экстремальной ездой на больших скоростях Юрий на этом автомобиле еще ни разу не занимался – как-то не было случая, – а потому не мог с уверенностью утверждать, что машина ведет себя не так, как обычно.

Юрий увеличил скорость, машина запрыгала по разбитому, рассеченному глубокими трещинами асфальту. По обе стороны переулка тянулись какие-то скучные заборы, изредка перемежавшиеся полосками чахлой зелени и унылыми пятиэтажными домами, имевшими заброшенный вид строений, обреченных на снос. Бледные пятна света от включенных фар прыгали по неровностям дороги, выхватывая из темноты кусты, какие-то покосившиеся столбики и даже кошек, которые, струясь над землей, воровато перебегали дорогу, поблескивая в сторону приближающейся машины фосфоресцирующими пятнышками глаз. Юрий посмотрел в зеркало. Фар позади не было, но в следующее мгновение они появились, блеснув из-за поворота.

Впереди показалось бледное сияние ртутных фонарей, которые освещали переезд. Юрий миновал дорожный знак и увидел, как впереди тревожно перемигиваются красные сигнальные огни. Юрий ухмыльнулся: где-то там, за изгибом железнодорожного полотна, приближаясь с каждым мгновением, шел поезд, тяжелый грузовой состав – другие поезда по этой ветке просто не ходили, она вела к какому-то заводу. Вот если бы, как в кино, ухитриться проскочить через переезд под носом у локомотива, оставив преследователей в бессильной ярости бегать вдоль насыпи, потрясать кулаками и, может быть, даже палить из ставшего бесполезным автомата по бесконечной железной веренице груженных песком для литейных форм товарных вагонов!

Юрий еще увеличил и без того приличную скорость. Переезд приближался с каждым оборотом колес; Филатов услышал сначала назойливое дребезжание звуковой сигнализации, а потом и свистящий гудок тепловоза, за которым последовало тяжелое громыхание катящегося к переезду состава. Повернув голову, Юрий увидел режущий глаза луч тепловозного прожектора и понял, что проскочить переезд уже не успеет.

Он прижал педаль тормоза, и та неожиданно провалилась до самого пола, не оказав ни малейшего сопротивления. Переезд, а вместе с ним и грохочущий, надсадно ревущий тепловоз стремительно неслись навстречу; Юрий переключился с пятой передачи сразу на первую, машина, клюнув носом, рывком замедлила ход, обиженно взревев двигателем, но этого было мало. Тогда он что было сил рванул на себя ручной тормоз и чуть было его не отломал – рукоятка пошла вверх легко, без усилия, и, когда Юрий ее отпустил, свободно упала вниз. Ручной тормоз тоже не действовал.

Все произошло за считанные мгновения. До конца оценить ситуацию и принять продуманное, взвешенное решение Юрий просто не успел. Как всегда в таких случаях, рефлексы оказались быстрее мыслительных процессов, тело автоматически приняло ответственность на себя, Юрий распахнул дверцу и вывалился на дорогу за секунду до того, как его машина, козлом подпрыгнув на выбоине, вылетела на железнодорожное полотно, прямо под бешено гудящий, скрежещущий, рассыпающий снопы искр из-под намертво заблокированных колес тепловоз.

Твердый, шершавый асфальт с размаху ударил его, казалось, по каждому сантиметру тела. Юрий покатился кубарем, не слыша собственного матерного крика из-за дикого скрежета и воя тормозящего тепловоза и железного грохота и хруста столкновения. Не было никакой возможности остановить это неудержимое, обдирающее кожу с боков, локтей и колен, беспорядочное движение; Юрий напоминал себе вырванный с корнем куст перекати-поля, гонимый ураганом по бесплодной каменистой пустыне.

Он скатился в кювет и наконец остановился, напоследок со страшной силой треснувшись спиной обо что-то твердое – не то о камень, не то и вовсе о потерянный кем-то в незапамятные времена бетонный блок. Дыхание у него перехватило, и в звенящей полуобморочной пустоте через гаснущее сознание медленно проплыла вялая мысль: ну и денек!

Именно эта мысль помогла оглушенному, полуживому Юрию вернуться к действительности. События этого непомерно длинного дня разом припомнились ему со всеми подробностями, и он вспомнил, что, хоть стрелки часов уже перевалили за полночь, день еще далеко не кончился.

Юрий привстал на колени, кряхтя от боли во всем теле, и тут же ничком упал на землю, потому что у переезда остановилась машина преследователей – потрепанная белая «Нива». Поезд все еще тормозил, волоча перед собой то, что осталось от машины Юрия, уши закладывало от грохота, скрежета и лязга, но гудок тепловоза уже смолк: машинист, слава богу, сообразил, что сигналить водителю попавшей под поезд машины уже поздно.

Сквозь оглушительную какофонию катастрофы ухо Юрия различило стук автомобильных дверей и возбужденные голоса. Скрежет тормозов мало-помалу начал стихать и наконец, исчез вовсе – поезд остановился, протащив несчастный автомобиль Юрия добрых сто метров. Филатов попытался припомнить, что ценного было у него в бардачке, но так и не вспомнил. Деньги, документы и даже мобильный телефон он носил при себе, показания Медведева не то потерялись, не то были похищены, так что, кроме машины и квадратного метра собственной шкуры, Юрий, пожалуй, ничего не потерял в этом столкновении.

Правда, ничего еще не кончилось, и в придачу к машине он все еще запросто мог потерять жизнь.

– Ты не видел, этот урод в машине был? – услышал он, ужом отползая за бетонный блок, о который так больно ударился во время приземления. Вокруг стеной стоял бурьян, и Юрию оставалось желать только одного: чтобы проклятые ртутные фонари, заливавшие все вокруг своим мертвенно-бледным светом, как-нибудь погасли.

– А куда ж ему деваться, – отозвался другой голос. – Размазало в лучшем виде, и ни одна сука теперь не разберет, отчего это его под поезд занесло. Все-таки Сохатый – голова! Это он хорошо придумал насчет тормозов.

– Голова, голова, – проворчал первый и длинно хлюпнул носом. – Вот сука, до чего же больно дерется! Боксер, наверное. А что Сохатый – голова, так где он теперь, твой Сохатый? Бабки с кого прикажешь получить – с тебя, что ли?

– А что я? – заметно испугался его собеседник. – Меня на дело Сохатый подписал, а я уже вам свистнул... Блин, а правда, мы что – даром ишачили?

– Дошло? – с горькой насмешкой сказал первый. – Дело верное, дело верное! – передразнил он кого-то – очевидно, своего приятеля. – Тьфу!

– Хорош гнилой базар тереть, – пробасил еще один голос. – Надо бы подойти, глянуть, как он там, живой или нет.

– А ты молчи, придурок, – огрызнулся первый голос. – Это ты Сохатого завалил, из-за тебя наша капуста медным тазом накрылась. На счетчик тебя, что ли, поставить? Так тебе таких бабок за всю жизнь не заработать...

– Валить надо, пацаны, – озабоченно сказал знакомый покойного Сохатого. – Сейчас сюда менты слетятся, как воронье на падаль, а мне эти терки не в жилу. Да и железа у нас полная тачка... Надо валить, пока машинист не прочухался и номер не срисовал.

– Да пускай рисует, это корыто все равно не наше... Пускай тот лох, у которого Сохатый его дернул, сам с ментами разбирается. Прикинь, какой ему утром сюрпризец подвалит!

– Они немного поржали – не очень, впрочем, весело, – и вскоре Юрий услышал, как хлопают дверцы машины. Потом закудахтал стартер, взревел пожилой движок, «Нива» резко развернулась, зашуршав покрышками по асфальту, и через минуту ее прерывистое гудение затихло вдали. Тогда Юрий покинул укрытие, огляделся, подобрался, низко пригнувшись, к поезду, пролез под вагоном, выпрямился и зашагал куда глаза глядят.

Получасом позже он остановил такси и назвал водителю адрес дачного поселка, где с наступлением теплых дней безвыездно обитало семейство Светловых. Водитель, хмурый, усталый дядька с седеющими усами, оглядев Юрия с головы до ног, довольно неприветливо сообщил, что под сиденьем у него имеется монтировка.

– Сдаюсь, – сказал ему Юрий, – монтировкой меня сегодня уже били, так что в приключениях я не нуждаюсь. Мне бы ванну и чего-нибудь поесть, а монтировка – это излишество, без которого я свободно обойдусь. А деньги на такси у меня есть. Показать?

– Не отдал, значит, деньги? – одобрительно проворчал таксист.

– Еще чего, – сказал Юрий.

* * *

Марина Медведева запустила руку в щель между спинками сидений, порылась в нашитом на одну из них кармане и выволокла оттуда новенький китайский термос, купленный днем в хозяйственном магазине в двух шагах от гостиницы. В термосе был кофе – крепкий, без сахара и еще не совсем остывший. Марина отвинтила пластмассовый колпачок, зубами вынула пробку и наполнила колпачок ароматным напитком. Затем поставила термос между колен, загнала на место пробку и, прикрыв глаза от удовольствия, сделала первый глоток.

Пить кофе, сидя за рулем маленького «Фольксвагена», оказалось совсем не так просто и приятно, как это иногда показывают в американских фильмах, где полицейские на дежурстве закатывают в салонах своих служебных автомобилей целые пиры с кофе и пончиками. Мешало рулевое колесо, термос и чашку некуда было поставить, и Марина не столько пила, сколько следила за собой, чтобы не облиться. Поэтому, допив наконец до дна, она испытала огромное облегчение и поспешила завинтить термос и убрать его от греха подальше на место, в карман на спинке соседнего сиденья. После этого она закурила и, неумело пряча красный огонек сигареты в ладони, стала наблюдать за новенькими дубовыми воротами в кирпичном заборе на противоположной стороне улицы.

Тревожные мысли продолжали одолевать ее с прежней силой, но она гнала их прочь: все равно, сколько ни думай, ничего умного не придумаешь, пока не увидишь все своими глазами. Смотреть и слушать Марина Медведева умела; она полагала, что, когда придет время, сумеет также и действовать. Правда, настоящая, непридуманная жизнь, бурлившая за стенами ее городской квартиры и вот этого загородного особняка, за которым она сейчас наблюдала, то и дело ставила ее в тупик, оказываясь на поверку совсем не такой, какой Марина привыкла ее считать. Восемь лет, проведенные в клетке, не проходят даром, даже если клетка сделана из чистого золота и выстлана банкнотами стодолларового достоинства. Да и раньше, до замужества, разве знала она, что это такое – настоящая жизнь?

«Вот только этого не надо, – морщась не то от собственных мыслей, не то от разъедавшего глаза сигаретного дыма, с досадой подумала Марина. – Настоящая жизнь, ненастоящая жизнь... Кто, скажите на милость, провел черту, кто сказал: вот эта жизнь настоящая, а вот эта – так, понарошку? Кто он, этот умник, присвоивший себе право судить, что правильно, а что нет? Конечно, с точки зрения моего драгоценного супруга и его приятелей, человек, безропотно идущий в тюрьму один, когда мог бы отправиться туда в теплой компании, живет понятиями ненастоящей, выдуманной, вычитанной из глупых книжек жизни. И тот, кто, вернувшись из тюрьмы, не стал мерить свою обиду на деньги, пытаясь выторговать побольше за погубленную жизнь, по их понятиям, человек не от мира сего. И кто возьмется судить, на чьей стороне правда? Говорят, жизнь рассудит... Так ведь и это вранье, потому что конец у всех одинаков...»

Она на ощупь нашла в сумочке бумажник, не глядя, открыла его и посмотрела на засунутую в прозрачный целлулоидный кармашек фотографию. Света от горевших во дворе резиденции Медведевых фонарей хватало только на то, чтобы разглядеть смутные темные очертания человеческой фигуры. Снимок был чересчур узкий и длинный – не снимок, собственно, а половина снимка, отрезанная от групповой фотографии по настоянию ревнивого Медведева. На второй половине снимка, которая валялась где-то дома, в одном из старых альбомов с фотографиями, была изображена сама Марина – такая, какой она была десять лет назад. Половинку фотографии, которая хранилась у нее в бумажнике, Марина Медведева помнила до мельчайших подробностей. На ней был Андрей Тучков – молодой, смеющийся, влюбленный и беззаботный. Интересно, каким он стал, теперь? Конечно, прошлого не вернешь, но все-таки, все-таки...

Она раздавила окурок в пепельнице, подумала, не выкурить ли еще одну сигарету, но решила воздержаться. За последние сутки она выпила столько кофе и выкурила столько сигарет, что кофеин и табак утратили стимулирующий эффект и не вызывали уже ничего, кроме тошноты и тупой головной боли. Марина с удовольствием выпила бы сейчас коньяку, а еще лучше – ледяной водки, но момент для этого был самый неподходящий, и она решила, что потерпит. Она терпела долгих восемь лет, так неужели у нее не хватит характера продержаться несколько часов?

Марина покосилась на вмонтированные в приборную панель часы. Часы показывали восемнадцать ноль-три, и это было странно. Сначала она даже не поняла, в чем дело, а потом сообразила: машина была прокатная, и там, в родном гараже, кто-то, по всей видимости, снимал с нее аккумулятор, а потом не потрудился установить на часах точное время. Разобравшись, что к чему, Марина поднесла поближе к свету запястье с изящными золотыми часиками. Было начало двенадцатого. Вернув в сумочку бумажник, Марина нерешительно взялась за лежавший там же прибор, напоминавший портативную рацию. В общем-то, все, что имело хоть какое-то значение, она уже услышала, и слушать сальные шутки охранников мужа у нее не было ни малейшего желания. Но почему в таком случае они медлят, чего дожидаются?

Она уже готова была включить подслушивающее устройство, когда новехонькие створки ворот дрогнули и начали открываться. Между ними появилась темная щель, которая быстро росла. Потом там, за воротами, приглушенно заворчал мощный двигатель, блеснули ярким неоном фары, и на дорогу, лаково блестя, солидно и неспешно выкатился «шестисотый» Косолапого. Тонированные стекла мешали заглянуть в салон, но Марина и без того отлично знала, кто сидит внутри.

Она потянулась к ключу зажигания, но не стала заводить двигатель. Тяжелый черный «Мерседес», без видимых усилий набрав с места приличную скорость, быстро скрылся в отдалении. На повороте в последний раз сверкнули его рубиновые тормозные огни, и на улице снова стало тихо и пусто. Однако ворота в кирпичном заборе не закрывались; со своего места Марина хорошо видела охранника Виталия, который, стоя у ворот и держась одной рукой за створку, что-то говорил в глубину двора. В свободной руке у него дымилась зажженная сигарета, которой он лениво жестикулировал. Вид у него был, как у человека, который расслабляется, точно зная, что хозяев нет дома и что о его разгильдяйском поведении, выразившемся в курении на рабочем месте, они, хозяева, никогда не узнают.

Марина невесело усмехнулась: мелочи, мелочи... Вся жизнь складывается из мелочей, и только они, отмеренные в строгой пропорции, способны придать создаваемой тобой картине полное правдоподобие. Но если нарушить пропорцию, если чуточку переборщить, увлекшись нанесением мелких штрихов, опытный глаз обязательно заметит подделку, и вся твоя кропотливая работа разом пойдет насмарку...

Она улыбнулась еще раз, мрачно и многообещающе, когда из ворот, негромко клокоча движком, выкатилась немолодая светло-серая «Волга». Ее стекла тоже были тонированными, темная пленка на них местами отстала от стекла, вздувшись пузырями, из-за чего стекла казались рябыми, нечистыми, как будто машина долго стояла под деревом, на котором гнездятся грачи. Подождав, пока закроются ворота, Марина запустила двигатель прокатного «гольфа», тронула машину с места и поехала вперед, стараясь не выпускать из вида габаритные огни светло-серой «Волги». Она была уверена, что этой ночью наступит развязка.

* * *

Черный «Мерседес» выбрался на трассу, которая вела в Шереметьево, и сразу набрал скорость. В бледных лучах фар, фосфоресцируя, неслись навстречу похожие на следы трассирующих пуль линии разметки; покрытые светоотражающей краской дорожные знаки ярко сияли в ночи; слева, на зеленой разделительной полосе, мелькали километровые столбы; справа, сливаясь в бесконечную полосатую ленту, рябили столбики ограждения. В салоне тепло и неярко рдели огни приборной панели, индикатор дальнего света фар горел в полумраке пронзительно-синим пятном – водитель гнал машину, даже не думая переключать фары на ближний свет, когда навстречу попадались другие автомобили. Он не снизил скорость, даже когда впереди, на площадке для отдыха, показался хищно припавший к асфальту, вытянутый, как акула, милицейский «Форд», казавшийся при таком освещении черно-белым. Гаишник, выглядевший неуклюже и мешковато из-за напяленного поверх униформы бронежилета, топтался рядом, держа правую руку на казеннике висевшего под мышкой автомата. На запястье у него болталась полосатая дубинка, в опущенной левой руке мент держал радар. Он вскинул руку, будто участвовал в дуэли на пистолетах, и слепое бельмо радара нацелилось на «Мерседес». Полосатый жезл повелительно поднялся, преграждая дорогу; «мерин» притормозил, включил указатель правого поворота и с громким шорохом запылил по гравию обочины, едва не задев зеркалом отскочившего в сторону инспектора.

– Осторожнее, баран, – сказал водителю сидевший рядом охранник. – Ты этого мусора чуть не переехал!

– А я виноват, что какая-то сволочь мне на капот прицел установила? – цитируя старый анекдот, ответил водитель и полез в карман пиджака за документами.

Он нажал кнопку стеклоподъемника, и окно слева от него открылось с негромким жужжанием. Водитель сплюнул в него, наблюдая в зеркало за тем, как освещенный тревожным красным сиянием тормозных огней гаишник неторопливо идет к машине, помахивая своей полосатой светящейся дубиной. Идти ему пришлось далековато: тормозной путь летевшего на огромной скорости «Мерседеса» получился изрядным.

Сидевший рядом с водителем охранник длинно, тоскливо зевнул, вынул из кармана сигареты и покосился на заднее сиденье. Возражений оттуда не последовало, он закурил, опустил стекло со своей стороны и тоже звучно, с чувством сплюнул в темноту.

Гаишник, хрустя гравием, приблизился к машине, наклонился и, неохотно козырнув, пробормотал что-то неразборчивое – представился, значит.

– Извини, командир, нарушили маленько, – дружелюбно улыбаясь, сказал водитель.

– Двести двадцать километров в час – это не «маленько», – заявил гаишник и протянул руку ладонью вверх. – Документы предъявите.

Некоторое время водитель смотрел на эту ладонь с таким видом, словно собирался в нее плюнуть, а потом все-таки передумал и отдал документы.

– Выйдите, пожалуйста, из машины, – буркнул мент, невнимательно разглядывая права и техпаспорт.

– А может, не надо, командир? Разойдемся как-нибудь по-человечески, а? Штраф, что ли, возьми или как там у вас это называется... Я ж не спорю, что нарушил! Понимаешь, в аэропорт опаздываем!

– Нужно было выехать заранее, – сказал мент, похлопывая себя по ладони правами. – Нынче все опаздывают, а в правилах, между прочим, ясно указано, что скорость на автомагистралях для легковых автомобилей не должна превышать сто десять километров в час. А вы ее на сто десять превысили... Я жду! Выходите из машины!

Он снова положил ладонь на казенник автомата, и водитель, недовольно ворча, полез из машины.

– Ну, вышел, – сказал он, – ну и что?

– Сделайте выдох в мою сторону, – потребовал мент.

– Чего? Я, по-твоему, пьяный, что ли? Ну, на!

Водитель громко выдохнул воздух прямо в лицо гаишнику. Тот повел носом, с сомнением покрутил головой и сказал:

– Пройдемте.

– Куда?

– В нашу машину. Протокол составим, а заодно и пробу на алкоголь возьмем. Сдается мне, что вы все-таки выпили. Пройдемте.

– Да опаздываем же! Самолет ведь не станет ждать, пока я в твою трубочку дуть буду!

– Сами виноваты. Самолет самолетом, а правила нарушать никому не позволено. Улетите следующим...

– Да не я! Хозяин мой улетает! Он же меня уволит к чертовой матери, если опоздаем!

– Конечно, уволит, – не скрывая злорадства, сказал гаишник. – Я бы на его месте вас точно уволил. С вами ездить опасно. Сначала время тянете, а потом летите, не разбирая дороги...

– Кто? Кто время тянет – я, что ли?

– Ну, не я же. Я вам говорю – пройдемте, а вы здесь устроили профсоюзное собрание…

Водитель бессильно покосился на машину, взглядом прося поддержки, но его коллега безучастно курил, пуская дым в окно, – препирательства с ментами не входили в круг его должностных обязанностей. Между тем гаишник уже не спеша шагал к своей машине, держа в руках права и техпаспорт. Деваться было некуда; в последний раз оглянувшись на сияющий включенными габаритными огнями «Мерседес», водитель сунул руки в карманы и торопливо засеменил следом.

Поравнявшись со своим «Фордом», мент отдал напарнику радар и втиснулся за руль, предложив водителю присесть рядом. С выводящей из душевного равновесия медлительностью он вынул из зажима на приборной панели сколотую пачку квитанций, пристроил ее поверх рулевой колонки, достал ручку, потом передумал, полез в бардачок, извлек оттуда черную пластмассовую коробочку, открыл и вынул запаянную стеклянную ампулу, до половины наполненную желтоватым порошком. Водитель с тупой покорностью следил за тем, как он надламывает ампулу, и на разные лады повторял про себя, как он ненавидит ментов. То, что имеющую место неприятную ситуацию он с начала и до конца организовал сам, дела не меняло: ментов он все равно ненавидел.

– Подуйте сюда, – предложил мент, протягивая ему стеклянную трубочку с болтающейся на конце резинкой.