Стихотворения

10

Лицо у флейтиста нахмурилось вмиг. "Без шуток! – он крикнул. – Я ждать не привык! Сегодня в Багдаде, к закату дня, Калифов повар угощает меня Похлебкой первейшей. У них на кухнях Извел я гнездо скорпионов крупных, От целого выводка их избавил. Ему никаких я условий не ставил, Но вам ни на грош я цены не убавил. И кто из терпенья меня выводит, Тот флейту мою не по вкусу находит!"

11

"Что? – бургомистр вскричал. – Не стерплю! Ниже повара ценят персону мою! Меня оскорбляют! И кто? Грубиян, С дудкой, наряженный в пестрый кафтан! Эй, малый! Ты угрожать мне посмел! Так дуй в свою флейту, покуда цел".

12

Снова на улицу вышел флейтист И к флейте губами приник, И запел полированный длинный тростник Трижды (так сладок был и чист Этот звук, что, казалось, впервые на свете Пленный воздух звучит в этот миг). И пошло шелестенье, словно где-то движенье, Звонких стаек вторженье, толкотня и волненье; Ножки стали топать, сандалии шлепать Маленькие ручки щелкать и хлопать, И как птицы на корм, подымая клекот, Из домов побежали дети. Все малыши, сыновья и дочки, Льняные кудри, румяные щечки, Зубки как жемчуг, быстрые глазочки, Вприпрыжку, вприскочку, звонкой гурьбой За музыкой дивной бежали толпой.

13

Бургомистр застыл, и совет заодно, Как будто они превратились в бревно; Ни шагу ступить, ни позвать не могли, А дети так весело мимо прошли, И видно было только вдали, Как резвая стая за флейтой бежит. И с пыткой в душе бургомистр глядит, И болью сжимается каждая грудь, Затем что флейтист направляет путь На улицу, где Везер в течении мощном Струится навстречу сынам их и дочкам. Однако флейтист взял на запад, к холмам; Крутая гора возвышается там, И дети, танцуя, бегут по пятам. Тут радость промчалась по всем сердцам: Ему не осилить вершины крутой, Там флейта прервет свой напев роковой, И наши детишки вернутся домой! Но вот он подножья горы достиг, И что же? Портал перед ним возник, И грот открылся, никому неведом, И флейтист вошел, и дети следом. А лишь только все очутились в норе, Внезапно закрылся проход в горе. Как! Все? Нет, не все. Один был хром, Плясать он не мог и в дороге отстал, И годы спустя, на упреки в том, Что грустен бывает, он так отвечал: "Мне скучно здесь, город опустошен. Товарищей игр навсегда я лишен, И того, что их радует в той стороне, Всего, что флейтист обещал и мне, – Затем что он вел нас в край такой, Сейчас же за городом, здесь, под рукой, Где воды играют, цветы цветут, Где вечно плоды на деревьях растут; Там все по-иному и лучше, чем тут. Воробьи там наших павлинов пестрей, Там собаки наших оленей быстрей. Колючего жала там нет у пчелы, Там лошади с крыльями, как орлы. И только что он уверил меня, Что там и нога исцелится моя, Как музыка стихла, сомкнулся простор, И я здесь, покинут, остался с тех пор, Желаньям моим наперекор. И снова хромаю, как прежде хромал, И больше о чудной стране не слыхал".

14

О Гаммельн! Вот горе люду! Вот! Любая бюргерская башка Теперь понимает наверняка, Что райская дверь богачу узка, Как в ушко иголки верблюду вход! На север, на юг, на восток, на закат Повсюду гонцы за флейтистом спешат, Чтоб устами молвы, ценою любою, Умолить его золотом и серебром Возвратиться обратно тем же путем И детей привести за собою. Но напрасны и поиски, и уговоры, Навсегда исчезли флейтист и танцоры. И тогда сочинили закон, который Требует, чтобы упомянули В каждом документе адвокаты, Наряду с указанием обычной даты, И "столько-то лет минуло тогда-то, С двадцать шестого числа июля Тысяча триста семьдесят шестого года". А место, памятное для народа, Где дети нашли последнюю пристань, Назвали улицей Пестрого флейтиста. Ходить на нее не смел ни один, Носящий флейту или тамбурин. Ни трактира там не было, ни кабачка, Чтоб не оскорблять того места весельем, Лишь столб и памятная доска Поставлены против самого подземелья. А также на стенке в соборе местном Изобразили, чтоб стало известным, Как некогда похитили их детей; Картина цела и до наших дней. А я сообщу в добавленье к ней, Что есть в Трансильвании племя одно, От всех туземцев отлично оно – Обычай чуждый, иной наряд, – И соседи упорно про них говорят, Что отцы и матери их появились Из подземной тюрьмы, где годами томились И куда их ввергли и завели Мощные чары еще издали, Из города Гаммельна, Брауншвейгской земли; Но как и за что – объяснить не могли.

15

Поэтому, Вилли, играем чисто Со всеми, в особенности с флейтистом. И если флейта спасла нас от мышей или крыс, Исполним все то, в чем ей клялись.

Перевод Е. Полонской

Флейтист из Гаммельна

I

Гаммельн – в герцогстве Брауншвейг, С Ганновером славным в соседстве. С юга его омывает река Везер, полна, широка, глубока. Приятней нигде не найдешь уголка. Но многие слышали в детстве, Что пять веков тому назад Испытал этот город не бурю, не град, А худшее из бедствий.

II

Крысы Различных мастей, волосаты и лысы, Врывались в амбар, в кладовую, в чулан, Копченья, соленья съедали до крошки, Вскрывали бочонок и сыпались в чан, В живых ни одной не оставили кошки, У повара соус лакали из ложки, Кусали младенцев за ручки и ножки, Гнездились, презрев и сословье и сан, На донышках праздничных шляп горожан, Мешали болтать горожанам речистым И даже порой заглушали орган Неистовым писком, И визгом, И свистом.

III

И вот повалила толпа горожан К ратуше, угрожая. – Наш мэр, – говорили они, – болван, А советники – шалопаи! Вы только подумайте! Должен народ Напрасно нести непомерный расход, Безмозглых тупиц одевая В мантии из горностая! А ну, поломайте-ка голову, мэр, И, ежели вы не предложите мер, Как справиться с грызунами, Ответите вы перед нами! Обрюзгших и пухлых лентяев долой С насиженных мест мы погоним метлой! При этих словах задрожали Старшины, сидевшие в зале.

IV

Молчало собранье, как будто печать Навеки замкнула уста его. – Ах! – вымолвил мэр. – Как хочу я бежать, Продав этот мех горностаевый! Устал я свой бедный затылок скрести. Признаться, друзья, я не вижу пути От крыс и себя и сограждан спасти… Достать бы капкан, западню, крысоловку?… Но что это? Шарканье ног о циновку, Царапанье, шорох и легонький стук, Как будто бы в дверь постучали: тук-тук. – Эй, кто там? – встревоженный мэр прошептал, От страха бледнея, как холст. А ростом он был удивительно мал И столь же немыслимо толст. При этом не ярче блестел его взгляд, Чем устрица, вскрытая месяц назад. А впрочем, бывал этот взор оживленным В часы, когда мэр наслаждался зеленым Из черепахи варенным бульоном. Но звук, что на шорох крысиный похож, В любую минуту вгонял его в дрожь.

V

– Ну что же, войдите! – промолвил он строго, Стараясь казаться повыше немного. Тут незнакомец в дверь вошел. Двухцветный был на нем камзол – Отчасти желтый, частью красный, Из ткани выцветшей атласной. Высоко голову он нес. Был светел цвет его волос, А щеки выдубил загар. Не молод, но еще не стар, Он был стройней рапиры гибкой. Играла на губах улыбка, А синих глаз лукавый взор Подчас, как бритва, был остер. Кто он такой, какого рода, Худой, безусый, безбородый, Никто вокруг сказать не мог. А он, перешагнув порог, Свободно шел, и люди в зале Друг другу на ухо шептали: – Какая странная особа! Как будто прадед наш из гроба Восстал для Страшного суда И тихо движется сюда – Высокий, тощий, темнолицый – Из разрисованной гробницы!

VI

И вот не спеша подошел он туда, Где мэр и старшины сидели, И с низким поклоном сказал: – Господа, Пришел толковать я о деле. Есть у меня особый дар: Волшебной силой тайных чар Вести повсюду за собою Живое существо любое, Что ходит, плавает, летает, В горах иль в море обитает. Но чаще всего за собой я веду Различную тварь, что несет нам беду. Гадюк, пауков вызываю я свистом, И люди зовут меня пестрым флейтистом. И тут только каждому стало заметно, Что шея у гостя обвита двухцветной Широкою лентой, а к ней-то Подвешена дудка иль флейта. И стало понятно собравшимся в зале, Зачем его пальцы все время блуждали, Как будто хотели пройтись поскорее По скважинам дудки, висевшей на шее. А гость продолжал: – Хоть я бедный дударь, Избавил я хана татарского встарь От злых комаров, опустившихся тучей. Недавно Низама я в Азии спас От страшной напасти – от мыши летучей. А если угодно, избавлю и вас – Из Гаммельна крыс уведу я добром За тысячу гульденов серебром. – Что тысяча! Мы вам дадим пятьдесят! – Прервал его мэр, нетерпеньем объят.

VII

Флейтист порог переступил, Чуть усмехнувшись – оттого, Что знал, как много тайных сил Дремало в дудочке его, Ее продул он и протер. И вдруг его зажегся взор Зелено-синими огнями, Как будто соль попала в пламя. Три раза в дудку он подул. Раздался свист, пронесся гул. И гул перешел в бормотанье и ропот. Почудился армий бесчисленных топот. А топот сменился раскатами грома. И тут, кувыркаясь, из каждого дома По лестницам вверх и по лестницам вниз – Из всех погребов, с чердаков на карниз Градом посыпались тысячи крыс. Толстые крысы, худые, поджарые, Серые, бурые, юные, старые, – Всякие крысы любого размера: Крупный вор и жулик мелкий, Молодые кавалеры – Хвост трубой, усы как стрелки, – Крысы-внуки, крысы-деды, Сыроеды, крупоеды, – Все неслись за голосистой Дудкой пестрого флейтиста. Прошел квартал он за кварталом. А крысы вслед валили валом, Одна другую обгоняя. И вдруг бесчисленная стая Танцующих, визжащих крыс Низверглась с набережной вниз В широкий, полноводный Везер… Одна лишь смелая, как Цезарь, Часа четыре напролет Плыла, разбрызгивая воду. И, переплыв, такой отчет Дала крысиному народу: – Едва лишь флейта зазвучала, Как нам почудилось, что сало Свиное свежее скребут И яблоки кладут под спуд. И плотный круг сдвигают с бочки, Где заготовлены грибочки, И нам отпирают таинственный склад, Где сыр и колбасы струят аромат, Вскрываются рыбок соленых коробки, И масла прованского чмокают пробки. На тех же бочонках, где масло коровье, Все обручи лопнули – ешь на здоровье! И голос, приятнее в тысячу раз Всех ангельских арф и лир, Зовет на великое празднество нас: "Радуйтесь, крысы! Готовится пир Всех ваших пирушек обильней. Отныне навеки становится мир Огромной коптильней-солильней. Всем, кто хочет, можно, дескать, Чавкать, хрупать, лопать, трескать, Наедаться чем попало До отказа, до отвала!" И только послышались эти слова, Как вдруг показалась громада – Прекрасная, гладкая голова Сверкающего рафинада. Как солнце, она засияла вблизи, И шепот раздался: "Приди и грызи!" Но поздно!… Уже надо мной Катилась волна за волною…

VIII

Экая радость у граждан была! Так они били в колокола, Что расшатали свои колокольни. Не было города в мире довольней. Мэр приказал: – До ночной темноты Все вы должны приготовить шесты. Норы прочистить, где крысы кишели. Плотники! Плотно заделайте щели, Чтобы не мог и крысенок пролезть, Духу чтоб не было мерзостной твари! Вдруг появился флейтист на базаре. – Тысячу гульденов, ваша честь!

IX

– Тысячу гульденов? – Мэр городской Ошеломлен был цифрой такой. Было известно ему, что казна В городе Гаммельне разорена. Столько рейнвейна и вин заграничных На торжествах и обедах публичных Выпили дружно мэр и старшины… Тысяча гульденов? Нет, половины Хватит на то, чтоб наполнить вином Бочку, огромную с высохшим дном! Можно ли тысячу гульденов даром Бросить бродяге с цыганским загаром, Дать проходимцу, который притом В город явился, одетый шутом?… Мэр подмигнул музыканту: – Мы сами Видели нынче своими глазами – Крысы погибли в реке, как одна, И не вернутся, конечно, со дна. Впрочем, мой друг, городская казна Что-то за труд заплатить вам должна, Скажем – на добрую пинту вина. Это совсем неплохая цена За то, что минутку Дули вы в дудку. А тысячу мы посулили вам в шутку. И все же, хоть после бесчисленных трат Бедный наш город стал скуповат, – Гульденов мы вам дадим пятьдесят!

X

Весь потемнел владелец дудки. – В своем ли, сударь, вы рассудке? К чему вся эта болтовня! Довольно дела у меня. К обеду я спешу отсюда В Багдад, где лакомое блюдо Готовит мне дворцовый повар. С ним у меня такой был сговор, Когда я вывел из притонов Под кухней стаю скорпионов. Я с ним не спорил о цене. Но вы свой долг отдайте мне! А если со мною сыграли вы шутку, Звучать по-иному заставлю я дудку!…

XI

– Да как ты смеешь, – крикнул мэр; – Мне ставить повара в пример! Как смеешь, клоун балаганный, Грозить нам дудкой деревянной. Что ж, дуй в нее, покуда сам Не разорвешься пополам!

XII

Снова на улицу вышел флейтист, К флейте устами приник, И только издал его гладкий тростник Тройной переливчатый, ласковый свист, Каких не бывало на свете, – Послышалось шумное шарканье, шорох Чьих-то шагов, очень легких и скорых. Ладошки захлопали, ножки затопали, Звонких сандалий подошвы зашлепали, И, словно цыплята бегут за крупой, Спеша и толкаясь, веселой толпой На улицу хлынули дети. Старшие, младшие, Девочки, мальчики Под флейту плясали, вставая на пальчики. В пляске Качались кудрей их колечки, Глазки От счастья светились, как свечки. С криком и смехом, Звонким и чистым, Мчались ребята За пестрым флейтистом…

XIII

Мэр и советники замерли, словно Их превратили в стоячие бревна. Ни крикнуть они, ни шагнуть не могли, Будто внезапно к земле приросли. И только следили за тем, как ребята С пляской и смехом уходят куда-то Вслед за волшебником с дудкой в руке. Вот уже с улицы Главной к реке Манит ребят говорливая дудка. Мэр и старшины лишились рассудка. Вот уже Везера волны шумят, Пересекая дорогу ребят… Руки тряслись у старшин от испуга, Свет в их глазах на мгновенье померк… Вдруг повернула процессия с юга К западу – к склонам горы Коппельберг. От радости ожили мэр и старшины: Могут ли дети дойти до вершины! Их остановит крутая гора, И по домам побежит детвора. Но что это? В склоне открылись ворота – Своды глубокого, темного грота. И вслед за флейтистом в открывшийся вход С пляской ушел шаловливый народ. Только последние скрылись в пещере, Плотно сомкнулись гранитные двери. Нет, впрочем, один из мальчишек не мог Угнаться за всеми – он был хромоног. И позже, когда у него замечали Близкие люди улыбку печали, Он отвечал, что с той самой поры, Как затворились ворота горы И чудная дудка звучать перестала, Скучно в родном его городе стало… Он говорил: – Не увидать Мне никогда страны счастливой, Куда от нас рукой подать, Но где земля и камни живы, Где круглый год цветут цветы Необычайной красоты. Где воробьи простые краше, Чем яркие павлины наши, Где жала нет у мирных пчел, Где конь летает, как орел, Где все вокруг не так, как дома, А ново, странно, незнакомо… И только показалось мне, Что в этой сказочной стране Я вылечу больную ногу, Скала закрыла мне дорогу, И я, по-прежнему хромой, Один, в слезах, побрел домой…

XIV

О горе Гаммельну! Богатый Там начал думать над цитатой, Что, как верблюду нелегко Пролезть в игольное ушко, Так и богатым в рай небесный Не проползти тропинкой тесной… Напрасно мэр гонцов и слуг Послал на сотни верст вокруг С такою трудною задачей: Где б ни был этот шут бродячий, Найти его и обещать Вознаграждение любое, Коль в город он придет опять И приведет детей с собою… Когда же мэр в конце концов Узнал от слуг и от гонцов, Что и флейтист исчез без вести, И детвора с флейтистом вместе, Созвал он в ратуше совет И предложил издать декрет: "Пусть ведают стряпчие и адвокаты: Там, где в бумагах проставлены даты, Должно добавить такие слова: "Столько-то времени от рождества И столько-то времени с двадцать второго Июля – то есть со дня рокового, Когда отцвела, не успевши расцвесть, Надежда народа всего городского – В году от рождества Христова Тысяча триста семьдесят шесть". А путь последний детворы – От набережной до горы – Старшины города и мэр Потомкам будущим в пример Иль в память совести нечистой Назвали Улицей Флейтиста. Ни двор заезжий, ни трактир Здесь нарушать не смеют мир. Когда ж случится забрести На эту улицу флейтистам И огласить окрестность свистом, – Дай бог им ноги унести! А на колонне против скал, Где некогда исчезли дети, Их повесть город начертал Резцом для будущих столетий. И живописец в меру сил Уход детей изобразил Подробно на стекле узорном Под самым куполом соборным. Еще сказать я должен вам: Слыхал я, будто в наше время Живет в одной долине племя, Чужое местным племенам По речи, платью и обрядам, Хоть проживает с ними рядом. И это племя в Трансильвании От всех отлично оттого, Что предки дальние его, Как нам поведало предание, Когда-то вышли на простор Из подземелья в сердце гор, Куда неведомая сила Их в раннем детстве заманила.

XV

Тебе ж, мой мальчик, на прощанье Один совет приберегу: Давая, помни обещанье И никогда не будь в долгу У тех людей, что дуют в дудку И крыс уводят за собой, – Чтоб ни один из них с тобой Не мог сыграть плохую шутку!

Перевод С. Маршак

Prospice [27]

Страх смерти? – горло душит горький дым, Лицо обмерзло вмиг, Так снегом извещен и ветром ледяным, Что места я достиг. Здесь ночь сильна, и верховодит шторм, И, сей страны жилец, Стал Древний Враг[28] в чреде ужасных форм, Но устоит храбрец: Вершина здесь, и путь отсюда – вниз, Барьер последний пал, Но вечной быть борьбе за высший приз, Ее растет накал. Я был бойцом, и – мне ли отступать, Сведем последний счет! Не смерти наложить отступника печать, И я иду вперед. Вкус боя я ценю; то – прадедов черта, Героев древних дней. Удар держать, в срок оплатить счета Страданий и смертей! Для храброго стать может зло добром, Минуте тьмы – конец, Враг замолчит, и бури стихнет гром; Глупец, подлец и лжец Изменятся, жизнь возлюбив в тиши, Зажжется свет, чтоб смог Тебя обнять я вновь, душа моей души! – И сохрани всех Бог!

Перевод Эдуард Юрьевич Ермаков

Стихотворение на смерть жены поэта, Элизабет Баррет-Браунинг (1861 г)

Prospice

Ужасы смерти? – Дым в моем горле, Мгла, что скрывает мой лик, Ветра со снегом порывы укажут – Я своей цели достиг. Ночь так темна, непогода сильна И стан врага на пути. Там, где он встал, Арка Страха видна, Но сильный должен идти: Чтоб закончить поход и подняться наверх, Все препятствия смяв пред собой, И пускай за все это наградой ему станет славный решающий бой. Я всегда был бойцом, что же битвой одной станет больше за долгий мой путь. Смерть прикажет смириться, завяжет глаза и заставит о прошлом вздохнуть. Нет! Дай мне жар этой битвы вкусить, Словно Герой древних дней, Сдержав удар, я плачу по счетам жизни суровой моей! Пред смельчаком даже зло в один миг в пыль будет обращено, Пусть воют демоны, буря шумит, – Он не свернет все равно! Вдруг – боль прошла, а потом яркий свет и еле слышный твой вздох. Милая, я обнимаю тебя. Мы вместе опять – видит Бог!

Перевод Аркадий Сергеев

Протий[29]

Здесь много бюстов – на десятки счет, Полувождей и четверть-императоров черед: Венки лавровые и плеши посреди, Кольчуги с узколобою Горгоной на груди. Вот детский лик средь них, потешно – одинок, В ребенка волосах фиалковый венок, Как будто тяжесть лавров он снести не мог. Читаем: "Протия правленье увенчало Империи хранимой славное начало. Рожден в Византия порфировых дворцах, Могучий, гордый, правил в пеленах; Малейший вздох его груди звучал подобно грому В пространствах сумрачных Империи огромной; Едва разнесся слух, что он пропал – Провинции накрыл восстаний вал; Но был он вынесен победно на балкон, Чтоб видела страна, покой был возвращен. Цвет гвардии пред ним навытяжку стоял: Кому махнет рукой – тот будет генерал. Он рос и хорошел день ото дня, Сложеньем, ростом, свежестью пленял, И греческие скульпторы, взирая на него, В восторге обрели лет древних мастерство; И мудрецы уже трудились, собирая Все виды знания, в том пухлый оформляя; Художники сошлись держать совет большой – Как выразить одним мазком, одной чертой Искусство все: пусть, как цветущий сад, Он будет щедрым в выдаче наград: Нам кажется, любой, кто б ни взошел на трон, Красой, и мудростью, и силой наделен; Мир в буквы имени его влюблен, целует след". Стой! Пропустил страницу? Но отличий нет, Лишь имя новое. Хронист ведет рассказ, Как в тот же год, в такой-то день и час, Ян Паннонийский, широко известный Ублюдок кузнеца, тот, что рукой железной Империю от жребия на время смог спасти – О власти возмечтав, корону сжал в персти И шесть лет проносил. (Им были сметены С нас диких гуннов руки); но потом сыны В вино ему подлили что-то – о, набита колея, Вновь смена власти. Но постой! "Пусть не уверен я, Но (вставил комментатор), ничего не скрыв, Все слухи приведу: остался Протий жив, Ян отпустил его. И северной страной, При варварском дворе привечен он; слугой, Затем учителем детей он был, а возмужав, Командовал псарями; несомненно, прав Я, полагая, что трактат "О гончих псах" Им сочинен. Пусть текст исчез в веках, Но в каталогах значится. Потомок древней расы Во Фракии (то слух) монахом в черной рясе Почил. Ну, говоря иначе, старости достиг.