Еще я чувствую, как мы с тобой бредем, Свои сердца в смятеньи упрекая, О, если б жизнь так пересечь вдвоем, Как солнца луч пронзает утро мая, По тропкам рассыпаясь янтарем! Но, кажется, опять я взялся петь, Что уж давно стихов моих предметом – Как пауки латают свою сеть И снова ждут заветных рифм поэты: Спешу писать, чтоб позабыть успеть. Но мысль моя вспорхнула, точно птица – И на цветок, откуда пыльцой Слетая в желтом облачке кружится И прорастает сорною травой Между камней заброшенной гробницы. В соцветьи апельсина пять жуков Как будто тянут мед из общей чаши – Слепые бражники! Вам отдаю пять строф, Пейте нектар во славу жизни вашей, За все цветы зыбящихся холмов! Передо мной шерстистый бок равнины Зеленой ощетинился травой, И колыбель миров, и их руины Беспечной ветер трогает рукой… Но что мне Рим после твоей кончины? Лишь здесь природа так щедра на негу – Глаз утомляет пестрый караван Весны и красок призрачного бега, Не написать ли – жизни океан, Стесненный небесами вместо брега? Что молвишь ты? Позволь, голубка милая Нам не стыдиться собственной души – Какого бога именем иль силою Заклясть мы можем чувство: «Не спеши!» – Не нас ли старость сторожит унылая? Я пожелал, чтоб ты была мне всем – Но разве нас возможно разделить? Твое, мое, свободу или плен Вмещает слово нежное «любить» Как вечность – перемену перемен. Я пожелал быть волею твоей, Глазами, каждым дюймом существа, В котором жизнь была бы мне милей, Чем мыслящая это голова, – Обручены мы до исхода дней. Ты видишь ли меня, мой друг с небес, С сверкающей надмирной высоты? Твоим ли голосом мне шепчет темный лес? И разве роза на камнях – не ты? Ах, боль спешит мечте наперерез! Помилуй бог! Как далека минута, Когда сей холм держал обоих нас! Все скрыла ночь, и нет тоске приюта – Куда мчит память душу в скорбный час? И рвет зачем любовь рассудка путы? Как поздно, друг, я затвердил урок, Что жизнь иль смерть в свой час нам преподали: Малы сердца и короток их срок – Но страсти нет конца, как нет конца печали – Мог пережить тебя, а разлюбить не мог! Перевод Алексей Иванов
Жизнь в любви
Зачем бежать? Ведь я – Влюблен! Покуда я есть я, а ты есть ты, Покуда мир вмещает нас обоих, Лечу, любя, за непреклонною тобою, Ловить я буду, ты – сжигать мосты. Боюсь, вся моя жизнь – одна ошибка. Как ни печально, это, кажется, судьба! Я сделал все – тщетна моя борьба, Как воплотить желанье в мире зыбком? Держись и стой, все жилы напрягая, Других утешь, сам упади, смеясь, Среди насмешек вновь на путь вступая – Вот мой удел, единственная с жизнью связь! Остановись, заметь от дальнего предела Меня внизу, в грязи и темноте. Не раньше старая надежда умереть успела, Чем новая спешит к той же черте. И я живу, Пусть – Отделен! Перевод Эдуард Юрьевич Ермаков
Любовь в жизни
I За шагом шаг – готов Я обыскать весь дом, Где с нею проживал. Не бойся, сердце, ведь тебе дано ее найти, Сейчас, ее саму! – не шелест на пути Портьер задетых, мимолетный аромат духов! …Карниз почистила – весь в блеске золотом, И трепетание пера в глуби зеркал. II Уходит день во тьму, Дверь, ход – успеха нет, Но я начну опять. Дом обошел большой, от центра до крыла, Все то ж! догнать себя опять мне не дала. Мне душно, я устал, бесплодный труд – к чему? Но знай! – так много тайн укажет тусклый свет, Альковов, и углов, мест дальних, где искать! Перевод Эдуард Юрьевич Ермаков
Моя звезда
Все, что я узнал О звезде одной – Сеет, как кристалл, Всюду свет живой: Алый мечет дрот, Синий – вслед за ним; Друг ко мне придет, Той звездой маним, Чтоб я к ней летел не один, а с ним! Скроет свой бутон, смолкнут звуки лир, Вам, друзья, дивиться Сатурну-кораблю. Пусть звезда друзей велика, как мир – Моя лишь мне открыта, и я ее люблю. Перевод Эдуард Юрьевич Ермаков
Любовник Порфирии
Весь день, всю ночь дождя напев, И ветра краткий кончен сон, На вязы он обрушил гнев, На озере – вод бурных звон, Таюсь, и в сердце страха стон. Порфирия скользнула в дом, И холод, буря прочь ушли; Присела перед очагом, И заблестел огонь в пыли, Перчатки, все в следах земли, Снимает, мокрый плащ – долой, Ослабив шляпы ремешок, Дает кудрям упасть рекой. Ко мне присела в уголок, Зовет. Ответить я не смог. Тогда мою ладонь ведет Открыв плечо, к груди своей, И кудри русые вразлет Спадают по плечам вольней; К себе прижав сильней, сильней Меня, бормочет, сколь любим, Трепещет. Жаль, свободу дать Не хочешь ты страстям слепым, Гордыни узел развязать И навсегда моею стать. Но нас ведет порою страсть; Не может праздник превозмочь Желаний в ней; найти, припасть Хотела и спешила прочь, Себе на горе, в дождь и в ночь! Конечно, счастлив я и горд: Порфирия покорна мне Как никогда. Остался тверд – Окрепла воля в тишине; Лишь сердце пляшет, все в огне! В тот день была она моей, Прекрасна и чиста. С трудом Приняв решенье, я кудрей Поток единым свил жгутом, Вкруг горла обернул узлом И удавил. Не больно, нет Ей было – так я ощутил. Как бы пчелу поймавший цвет, Бутон, я веки ей раскрыл: Все тот же взор, и тот же пыл! Затем волос ослабил прядь На шее; все тепла щека, Которую стал целовать, И голова её легка, И ей сейчас моя рука Опорой; не постылый груз! Как розы, все цветут уста. Ты рада? Вечен наш союз, Нет горя, зла – лишь красота, Любовника сбылась мечта, И мы с Порфирией вдвоем. Ты не узнаешь: темный вал Желаний в сердце спал моем… Так вместе встретили рассвет. Бог промолчал, и кары нет! Перевод Эдуард Юрьевич Ермаков
Возлюбленный Порфирии
Дождь на закате начал лить, И ветер воющий взыграл, Он пруд старался разозлить И вязы долу преклонял, И я, в отчаяньи, внимал. Как вдруг Порфирия порог Переступила тихо мой. Став на колени, огонек Зажгла в печи моей пустой И вызвала тепло и свой Плащ мокрый поспешила снять, Шарф, шляпу сбросила она, И влажных кос упала прядь, И, рядом сев со мной, меня Она окликнула, но я Молчал. Тогда она, обвив Свой нежный стан моей рукой, Плечо открыла и, склонив Меня на грудь к себе щекой, Все скрыла желтою косой, И мне шептала, что меня Так любит. Но любви своей Не вырвет, слабая, она Из суеты мирских цепей, Чтоб безраздельно стать моей. Но пир веселый удержать Ее не смог, – так дорог тот, Чья бледность скорбная – печать Любви напрасной к ней, и вот В дождь, в вихрь ко мне она идет. Забилось сердце у меня: Так наконец-то я узнал, Что любит пламенно она. Но сердца стук я удержал И сам с собою рассуждал: Сейчас моя она, моя, Прекрасна в чистоте своей, И что мне делать – понял я, – Из желтых жгут скрутил кудрей, Обвил вкруг шеи трижды ей, И задушил. Я убежден, Что ей не больно было, нет. И нежно, как пчела бутон, Я веки ей раскрыл. В ответ Глаз синих засмеялся свет. Ослабил косу я слегка, – Под поцелуем вновь зажглась Румянцем нежная щека. Я посадил ее. Склонясь Ко мне на грудь на этот раз, Головка нежная легла, Навек счастливая своей Мечты свершением. Ушла Она от суетных цепей, И я, любовь ее, при ней. Любовь Порфирии. Мечты Твои вот так исполнил рок. И мы сидели, я и ты, Всю ночь не двигаясь, и Бог Ни слова нам сказать не мог. Перевод В.Давиденковой
Пестрый Дудочник из Гамельна[26]
(детская сказка)I Есть в Брауншвейге славный град Ганновер; и, как младший брат Встал Гамельн рядом. Везер, быстрая река, Пред ним крутые моет берега. Клянусь, там жизнь всегда приятна и легка! Но сотню лет тому назад, Когда мой начинается рассказ, Там было не до шуток и проказ – Страдали все – и стар и млад. II Скопленье крыс! Всех съели кошек, лишь собаки сбереглись; Детей кусали серые в постельках, Там злыдень выпил молоко, тут сыр изгрыз Иль суп лакает в кухне из тарелки. Селедку утащили, нам оставив слизь, Где в шляпах гнезда, где разбит сервиз, И даже дамам досаждать взялись – Те соберутся поболтать, А крысы ну-ка стрекотать – Несутся визги вверх и вниз! III Собрались толпы горожан И Городской заполнили Совет: Наш Мэр – кричат они – болван, А Магистрат? Дурнее дурней нет! Дари им горностай и исполняй приказы, А сами не хотят или не могут разом Решить все дело и избавить от заразы! Ну, господа! Мышленья свет Зажгите и придумайте ответ, Или пойдете грузчикам вослед! Дрожат Совета члены; Мэр Как крыса, стал от страха сер. IV Уж час молчат, не подымая глаз, Но Мэр молчание прервал: – За милю бы отсюда быть сейчас! Я б мантию за грош отдал! Легко сказать: зажги свой ум – Уж голова болит от дум, А только скрежет в ней и шум! Заклятый круг, и круг, и круг! Но лишь сказал – раздался вдруг Чей-то негромкий в двери стук. – Кто там еще? Помилуй Бог! Мэр подскочил, насколько смог (Он толст, как праздничный пирог) – Там по ковру стук чьих – то ног? Едва помстится серый мне зверек, Как сердце сразу скачет – прыг да скок! V Войдите, – крикнул Мэр, скрывая злость; И в двери входит очень странный гость: Плащ длинный от главы до пят Из алых, желтых состоял заплат; Высок он, тощ его живот, Глаза горят – ну словно кот, Сам темен, будто дикий мед, Светловолос и безбород, Ухмылкою кривится рот – Не угадать никак ни чин, ни род! Никак все надивиться не могли, Откуда гостя ветры принесли, Сказал один: – Ну будто прадед из земли, Услышав трубы Страшного Суда, Сквозь склеп свой расписной пришел сюда! VI Сказал он громко, не таясь: – Почтенные, способен я Изгнать, посредством тайных чар, Любую тварь, что на земле живет, Крадется, плавает, летает и ползет, И разом ваш окончится кошмар. Люблю направить ремесло На гадов, всем несущих зло: Будь жаба это, моль, змея иль крот; Я Пестрый Дудочник – так всяк меня зовет. Намотан был – тут все заметили – на шею Шарф длинный: красно – желтые цвета, Такие же, что и в одежде всей, А на конце подвешена дуда. По ней он пальцами перебирал, Как будто мысленно играл; Казалось, что служил шарф скрепой Одежде старомодной и нелепой. – Хоть беден я – недавно сам Меня Тартарский Чингиз-Хам Отряды комаров призвал изгнать, И с помощью моей царь Азии Низам Мышей-вампиров злых сумел унять. Тех грызунов, что держат вас в плену, Немедля истреблю я рать, Коль тыщу гульденов отсыплете одну. – Одну? Хоть пятьдесят! – Так, не страшась затрат, Кричат согласно Мэр и Магистрат. VII На улицу пошел дударь С улыбкою широкой – Он знает силу мрачных чар, Что в дудке спят глубоко. Легко, как музыкантов царь, Чтоб дунуть, губы он свернул, И синью взгляд его сверкнул, Как соли кто в огонь метнул. Едва три такта прозвучало – Все слышат, будто войско заворчало. Ворчанье переходит в ропот, А ропот – в страшный, громкий топот, И чьих-то ног ужасный грохот. И крыс из всех домов идут полки – Там крысы, крысы, крысы – и малы и велики – Кто в рыжей шерсти, в сером кто наряде, И юркие юнцы, и старики, толсты, Отцы и сыновья, племянники и дяди, Идут гуртами, длинные таща хвосты; Сестра и брат, мужья и жены Бегут за дударем, заворожёны. Идет вниз Дудочник, и дудка плачет, А крысы всей толпой проворно скачут. Так шли, пока всех быстрый Везер Не проглотил – один лишь убежал – Крысеныш, толстый, будто Юлий Цезарь; На берег выбрался, в уме готовя весть, (Ведь книги он жевать предпочитал) Которую в Крысляндию решил донесть, Так рассказав: – Едва дуда запела, Вдруг вижу холодец, от жира белый, Еще – как яблок урожай, отменно спелых, В давильню, чтобы делать сидр, бросают смело; Как будто где – то маринад сварили, Или с вареньем банок гору вскрыли, Иль из бутылок с маслом вытащили пробки, Иль вкусный кекс достали из коробки. Как будто слышу сладкий глас (Милей, чем звуки лиры и псалмов Запел): – О крысы, здесь для вас В коптильне целый мир готов! Вам можно – даже нужно – двинуть дружно, Чтоб завтрак обрести, обед и ужин! Как будто с печки отскочила крышка, И светится внутри огромнейшая пышка, В вершке лежит, меня маня, И слышу, шепчет: – Съешь меня!… Вдруг Везера вода вокруг меня! VIII Вам слышать бы, как Гамельна народ Звонит в колокола – тут камень в пляс пойдет! Мэр осмелел: – Теперь свернем мы горы! Срывайте гнезда, забивайте норы! Скорее призовите мастеров, Починим все, чтоб не было во граде Следа от крыс! Тут в шутовском наряде Подходит Дудочник, толкуя о награде: – Мой гульденов мешок уже готов? IX Как! Тыщу! Мэр уже не рад, Вздыхает грустно Магистрат. Они на радостях устроили банкет, Весь истребили Мозель и Кларет; Из этой суммы хватит половины, Чтоб бочками наполнить погреб винный. Отдать все побродяжке странной расы, Что нацепил плащ желто-красный! Мэр говорит, мигнув разок: – Конечно, видеть каждый мог, Как крыс на берег твой манок Призвал и к гибели увлек; И раз ты выполнил зарок, На – выпей тут на посошок, И вот две жареные утки, Чтоб пусто не было в желудке, А гульдены – то были шутки. Срок экономить нам настал; Не тыщу – хватит и полста! X Ста в гневе Дудочник кричать: – Без шуток! Я не стану ждать! Я обещал уж быть на ужин В Багдате – там я больше нужен; Деликатесами меня накормит повар пухлый За то, что не оставлю на Калифа кухне В живых ни одного из скорпионов. Там не нарушат обещаний и законов! У вас, обманщики, просил не миллионов! Для жадных, что меня вогнали в гнев, Найдется в дудочке иной напев! XI Как, – Мэр воскликнул, хмуря брови, – Теперь я повару стал ровней? Порочит праздный сквернослов – Такому бы гонять ослов! Ты угрожаешь, клоун, нам? Дуди, пока не лопнешь сам! XII Опять ступил на мостовую Дударь, дуду прижав к губам (Как инструмент изящен, прям!) И трижды дунул (музыку такую На воздух бросит только лучший музыкант, Немалый свой использовав талант). И слышно лепетанье, будто ликованье, Огромных толп скаканье, кувырканье, Как будто маленькие ножки одели новые сапожки, Бегут малышки по дорожке и напевают понемножку, Иль будто стадо индюков расклевывает крошки; Бегут мальчишки, девочки – на кудрях бант, На щечках розы, локоны льняные, Как жемчуг – зубы, глазки голубые, Все детки Гамельна, любимые, родные – Скача и прыгая, в веселии великом За музыкой бегут, всех оглушая криком. XIII Мэр онемел, совет же в изумленье Стоял, как будто обращен в поленья; Махнуть и крикнуть им невмочь Детишкам, что уходят прочь; Дрожат и видят – сын и дочь В толпе бегут за дударя спиной. Страдает Мэр, от страха сам не свой, Хватается за сердце Магистрат дурной, Смотря, как Дудочник дорожкою прямой Туда, где Везер бьет волной своей, Вел беззащитных маленьких детей. Но тут он повернул направо Всех к Коппельберг-горе направив (А дети всей спешат оравой С веселым смехом, песней бравой). Им до вершины не дойти! Но нет, он стал на полпути И дудку книзу опустил. И тут внезапно – верь не верь – Открылась средь утесов дверь, Как будто был там грот, для нас неведом; Идет дударь туда, а дети следом. Едва последний забежал, Как дверь похоронил обвал. Сказал я – все? О нет, соврал немножко: Один был хром и не успел вбежать; С тех пор был грустен мальчик – хромоножка И, если спросят, так мог рассказать: – Мне скучно в городе, когда друзья ушли! Оставшись на поверхности земли, Единственный навеки я лишен Тех радостей, что открывал нам он. Сказал – идем мы в ту страну – Она от нас на пядь одну Отделена – где воды льются и кусты Рождают неземной красы цветы, И вещи там чудны и непросты; Павлина там прекрасней воробей, Собаки лани мягче и добрей, Без жала там медовая пчела, У лошадей – орлиные крыла… И вот, поверил я когда, Что исцелится хромота – Тут дудочка окончила играть И у горы остался я стоять, И стал тогда рыдать и умолять – Напрасно! Все хрома моя нога, И та страна отсюда далека! XIV Эх, Гамельн, не качай башкой! Кому на память не взбредет, Что в Царство Божие ведет Для богачей столь узенький проход – Верблюду легче влезть в игольное ушко! Шлет Мэр на север, юг, на запад и восток, Где б Дудочник нашелся, слов пролить поток, Просить прощенья и давать залог любой, Дать злата обещая, сколько сам возьмет, Лишь обещал бы, что простит обсчет И приведет детей домой. Искали долго; силы больше нет, А Дудочника не найти и след. Тогда вменил законникам Совет Все документы датою двойной При составлении отныне заверять И, сколько дней минуло, вычислять "После того, что Дудочник свершил В июня день двадцать второй, В тринадцать сотен семьдесят шестом году". И, чтобы не забыть беду, Дорогу ту, что их детей лишила, Отныне Пестродудочной именовать решили; Но вздумай там сыграть на дудке пришлый кто-то – Вовек ему не отыскать работы. Не смеют ни кабак и ни таверна Весельем чинность той дороги нарушать; Поставили колонну у засыпанной каверны, На ней всю повесть можно прочитать; Витраж сменили, что в Большом Соборе, Чтоб и картина выражала горе, Напоминая об ужаснейшей из краж; И посейчас еще целы колонна и витраж. Еще сказать забыл рассказчик ваш: Что в Трансильвании горах встречали племя, Хранящее привычек странных бремя, Не местные манеры и наряд; Туземцы же о них всем говорят: – Явились предки их из горной тьмы, Подземной, тайной, зачарованной тюрьмы, Где протомились много злых годин; Туда увел всех странный господин Из города прозваньем Гамелин… Но как, когда – не помнит ни один. XV Ну, Вилли, мы с тобой не будем шутки Шутить над встречными – особенно кто с дудкой; Неважно крыс они, мышей для нас изгнали – Мы выполняем то, что обещали. Перевод Эдуард Юрьевич Ермаков
Пестрый флейтист из Гаммельна
1 Есть в Брауншвейге город Гаммельн, С Ганновером по соседству; Там Везер, славная река, На юге течет, глубока, широка, – Красивей не сыщешь уголка, Но – бедствие из бедствий – Крысы капали на город, как раз Когда начинается мой рассказ. Где взять от гада средство? 2 Гад! Собаки и кошки его не страшат! Он в люльках младенцев кусает, То в чан заберется, где сыр варят, То суп из-под рук слакает, То бочку проест, где соленья хранят; Он в шляпы мужские плодит крысят, Беседы женщин наперехват Глушит своим писком, Вознею и визгом С бемолем и диезом на разный лад. 3 Жители ратушу обступили, В полном составе толпятся; "Бургомистр, – кричат они, – простофиля! И позор для всей корпорации, Что за наши денежки в горностай облеклись Дураки, которые еще не нашлись, Как избавить нас всех от мышей и крыс! Вы стареете! Вас в ширину разнесло! В горностаевых мантиях вам тепло! Эй, господа, шевелите мозгами, Дайте средство скорее, мы не справимся сами! А не то – полетите кверху ногами!" А в ответ бургомистр и советники тоже Задрожали от страха мелкой дрожью! 4 Ровно час молчали они, заседая. Наконец бургомистр сделал усилье: "Я за гульден бы отдал свои горностаи! Я хотел бы отсюда быть за милю! Шевелите мозгами – легкий совет! У меня голова болит в ответ; Я скребу ее все, а толку нет! Капкан, капкан, капкан бы теперь!" Сказал он – и что же случилось? Поверь, Вдруг кто-то легонько стукнул в дверь. "Господи, кто там!" – бургомистр вскричал. (Когда он в ратуше заседал, – Этот на диво жирный толстяк, – Глаза его раскрывались только, Как в створке устрицы малая щелка, А брюхо уж с полдня в чувствах мятежных От филе черепашьих, скользких и нежных.) "Меня беспокоит малейший пустяк: Послышится, крыса скребет о косяк, – И сердце колотится этак и так!" 5 "Войдите!" – он вскрикнул, глаза расщуря, И странная в комнату входит фигура. Узкого платья одна сторона Желтого цвета, другая – красна. Сам тощий и длинный, словно юла, Глаз голубой сверлит, как игла, Волос легкий и светлый, хоть кожа смугла, Ни клочка бороды, щека гола, На губы улыбка то шла, то не шла, И вдруг исчезла, как не была! И все в изумленьи глядят и глядят На тощего гостя, на странный наряд, И кто-то воскликнул: "Побьюсь об заклад, То прапрадед мой глас трубный услышал И сам из гробницы раскрашенной вышел". 6 И он подошел к столу заседанья. "Знаю, – молвил, – секрет чарованья: Любое на свете существо В небе, на суше и под водой Могу волшебством увлечь за собой, И вам никогда не вернуть его. Тем и полезен я для людей, Что изгоняю кротов и змей, Ящериц, жаб и прочих нечистых. Люди зовут меня Пестрым флейтистом". Красный с желтым, весь полосат, Шарф увидали тогда на нем. Раскрашен был шарф, как весь наряд, И флейта висела на шарфе том. А пальцы всегда оставались в движенье, Как будто снедало его нетерпенье Сыграть на флейте, висевшей свободно Поверх одежды его старомодной. "Я бедный флейтист, – он молвил, – но все ж Татарского хана и его вельмож Я спас этим летом от комаров, И мною избавлен индусский вождь От стаи вампиров, сосавших кровь. Избавлю я ваши мозги от смятенья, А город от крыс спасти готов За тысячу гульденов вознагражденья". "Как, тысячу? Мало! Сто тысяч на месте!" – Вскричал бургомистр и советники вместе. 7 На улице флейтист стоит, Чуть усмехается сперва, Он знает – мирная флейта таит Много дивного волшебства. С мастером музыки схож на вид, Губами он флейты берет наконечник; Зеленые искры взор его мечет, Будто солью посыпали пламя свечек. Флейта трижды пронзительно заиграла, И в ответ словно армия забормотала. Бормотанья расширились, разрослися, И на улицу с топотом вышли крысы: Бурый род, черный род, жирный род, тощий род, Крупный род, мелкий род, серый род, смуглый род, Папы и мамы, деды и внучки, Древние сидни, молодые пострелы, Вожаки-хвостоносцы, усы-колючки, Семьи по десятку, по дюжине целой, Братья и сестры, жены, мужья Шли за флейтистом, забывая себя. С улицы флейтист идет на другую, И крысы следуют за ним, танцуя; Так он привел их на реку Везер, Туда они бросились, там и остались, Спаслась лишь одна, словно Юлий Цезарь, Отважно переплыла теченье, Затем чтобы (прозе и она предавалась) В Крысландии описать свои впечатленья. Вот они: "Со звуками флейты я стал ощущать, Будто где-то пошли требуху вычищать, Будто яблоки спелые кладут выжимать И давильной доски скрипит рукоять; Будто крышки на банке с копченьем нет, Будто с разной едой распахнули буфет, Будто с ворванью кто-то флягу открыл, Кто-то с масляной бочки обруч сбил; И я услышал чудесный глас, Больше, чем в арфе, в нем было услады. "Возрадуйтесь, крысы! – он звал. – Сейчас Весь мир превратится в бакалейные склады. Так чавкайте, ешьте, зубами хрустите, Обеды и ужины, завтраки жрите", И сахарную глыбу, вообразите, Сияющую, как солнце в зените, Увидел я вдруг впереди себя, И она мне сказала: "Бери меня", И средь Везера вдруг очутился я!" 8 Представь себе только, как Гаммельн рад! Все колокольни от звона трещат. "Взять, – закричал бургомистр, – багры! Гнезда разбить до последней норы; Плотников вы на совет призовите, Чтоб не осталось у нас и следа Крыс!" Но на Главную площадь тогда Вышел флейтист и сказал: "Господа, Тысячу гульденов сперва уплатите". 9 "Тысячу гульденов!" – бургомистр вспотел, И весь городской совет обомлел. Казну порастряс не один банкет, Где пили бургундское, мозель, кларет; Упомянутой суммы половина Принесла бы в подвалы рейнские вина. Бродяге в желтом и красном платье Платить эти деньги? С какой же стати! "Хотя, – бургомистр прищурил глаз, – Предмет нашей сделки ушел от нас: Все видели, он утонул сейчас, – И вряд ли воскреснет, кто умер раз, – Однако своих обязательств держась, Выпивки мы не лишаем вас, И денег дадим вам, не в укор, А про тысячу гульденов разговор, – Вы поняли сами, – просто вздор! Мы должны экономить! Убытки несчетны! Тысяча гульденов? Возьмите полсотни".
