Трое за границей

Хозяин даже не обернулся. С первого раза он показался мне неприветливым человеком. Он проворчал что-то похожее на «Доброе утро!» (а может, и не похожее) и продолжил свое занятие.

Джордж сказал:

— Ваш магазин был порекомендован мне моим товарищем, господином N.

В ответ человек должен был заявить:

— Господин N. — человек, заслуживающий наибольшего уважения; оказать услугу какому-либо из его товарищей будет для меня величайшей честью.

Что он сказал:

— Не знаю. Никогда не слыхал.

Это сбило нас с толку. В книге давалось три или четыре метода приобретения туфель; Джордж осмотрительно выбрал тот, который фокусировался на «господине N.» (так как представлялся наиболее куртуазным; вы долго беседуете с хозяином об этом «господине N.» и затем, когда таким образом согласие и взаимопонимание установлены, вы, элегантно и непринужденно, касаетесь непосредственной цели визита, а именно: желания приобрести пару туфель, «недорогих и хороших»).

Этот вульгарный, невозвышенный человек не придавал, очевидно, никакой цены тонким достоинствам розницы. Бизнес с подобными экземплярами следовало вести грубо и прямолинейно. Джордж предал «господина N.» забвению и, перевернув страницу, выбрал предложение наугад.

Жребий не оказался счастливым. Применительно к хозяину обувной лавки подобное обращение могло показаться избыточным. В данных же обстоятельствах, когда туфли душили и давили со всех сторон, оно приобретало оттенок явного идиотизма. Оно гласило:

— Мне сказали, что вы держите на продажу туфли.

Здесь человек в первый раз отложил молоток и стамеску и удостоил нас взглядом. Он говорил не спеша, густым хриплым голосом. Он сказал:

— А зачем, по-вашему, я их держу? Нюхать?

Хозяин был из таких, кто начинает спокойно и распаляется постепенно; ярость растет у них как на дрожжах.

— Я что, по-вашему, — продолжил он, — их собираю? Зачем, по-вашему, у меня магазин? Для здоровья? Я что, по-вашему, так обожаю туфли, что заснуть без них не могу? Я что, по-вашему, развесил их тут вокруг для пользы зрения? Их что, и так не хватает? Куда, по-вашему, вы попали? На международную выставку туфель? Что, по-вашему, здесь все эти туфли? Музей обуви? Вы когда-нибудь слышали, чтобы человек держал обувную лавку, где не продается обувь? Я что, по-вашему, украшаю свой магазин ботинками, чтобы здесь было уютнее? Я что, по-вашему, полный кретин?

Я всегда считал, что настоящей пользы от подобных разговорников не бывает. Сейчас нам был просто необходим английский эквивалент известного немецкого выражения «Behalten Sie Ihr Haar auf*». Пролистав книгу до последней страницы, ничего подобного мы не нашли. Однако я отдам Джорджу должное: он выбрал наиболее подходящее предложение, какое в издании можно было найти, и применил его на практике:

— Я зайду в другой раз, когда ваш выбор станет богаче. До тех пор — прощайте!

На этом мы вернулись к нашему кэбу и укатили, бросив нашего человека в дверях, разукрашенных обувью. Его замечаний я не расслышал, но прохожие, как видно, обнаружили в них интерес.

Джордж был за то, чтобы остановиться у другой обувной лавки и повторить эксперимент сначала. Он сказал, что ему на самом деле нужна пара шлепанцев. Но мы убедили его отложить покупку до прибытия в какой-нибудь заморский город, где сословье торговцев, без сомнения, более приучено к беседам подобного рода (или просто по природе более дружелюбно). В отношении шляпы, однако, Джордж был тверд как металл. Он заверил, что без шляпы в дороге находиться не может, и, таким образом, мы остановились у магазинчика на Блэкфрейрз-роуд.

Владелец этого магазина оказался оживленным приветливым коротышкой, и не только нам не мешал, но наоборот помогал. Когда Джордж озвучил ему фразу из книги:

— Имеете ли вы в продаже какие-либо шляпы? — он не разозлился, он только замер и задумчиво почесал подбородок.

— Шляпы, — проговорил он. — Дайте подумать... Да, — здесь его приветливый лик озарился улыбкой открытого удовлетворения. — Да, да, да! Вроде бы есть — шляпы! Но скажите, скажите мне, почему вы спрашиваете об этом?

Джордж разъяснил, что ему необходимо дорожное кепи, причем не просто так — ему необходимо «хорошее кепи».

Лицо человека потухло.

— Ах! — воскликнул он. — Тогда, боюсь, вам не ко мне. Если бы вам было необходимо плохое кепи... Да еще за тройную цену... Которым только и можно что вытирать окна... Тогда я бы нашел как раз то, что нужно. Но хорошее кепи... Нет, таких мы не держим. Хотя минуточку, — продолжил он, заметив, как разочарование расползается по выразительному лицу Джорджа. — Не торопитесь. Есть у меня одно кепи, — он подошел к ящику и открыл его. — Это, конечно, не хорошее кепи... Но и не такая дрянь... Как весь остальной мой товар.

Он протянул на ладони кепку.

— Ну как?.. Сойдет?..

Джордж примерил ее перед зеркалом и, выбрав еще одну фразу, ответил:

— Это шляпа подходит мне достаточно хорошо. Однако скажите, считаете ли вы, что она мне к лицу?

Коротышка отступил и оглядел Джорджа орлиным оком.

— Откровенно, — сообщил он, — что это так, сказать не могу.

Он отвернулся от Джорджа и обратился к нам с Гаррисом.

— Красоту вашего друга, — сказал он, — я бы назвал ускользающей... Она присутствует, но как бы и незаметна. В этом кепи, мне представляется, она незаметна.

Здесь Джордж решил, что с коротышкой шутки пора заканчивать. Он заключил:

— Сойдет. Еще опоздаем на поезд. Сколько?

— Цена этого кепи, сударь... Хотя, по-моему, оно и половины того не стоит... Четыре шиллинга шесть пенсов. Прикажете завернуть в желтую бумагу, сударь? Или в белую?

Джордж сказал, что заберет товар в явном виде, заплатил четыре шиллинга шесть пенсов серебром и вышел. Мы вышли за ним.

На Фенчерч-стрит мы сторговались с нашим возничим на пяти шиллингах. Он отвесил нам еще один подобострастный поклон и попросил напомнить о себе австрийскому императору.

В поезде мы сопоставили свои наблюдения и согласились, что проиграли со счетом 1:2. Джордж, который был явно разочарован, выбросил книгу в окно.

Багаж с велосипедами благополучно был на борту, и ровно в полдень, с отливом, нас понесло по течению.

Глава V

Необходимое отступление, предваряемое историей с назиданием. — Привлекательный аспект этой книги. — Журнал, который не пользовался успехом. — Его хвастливый девиз: «Поучение с развлечением». — Вопрос: где обучение, где развлечение? — Популярная игра. — Экспертное заключение по английскому законодательству. — Еще один привлекательный аспект этой книги. — Избитый мотив. — И еще один привлекательный аспект этой книги. — В каком лесу жила дева. — Описание Шварцвальда.

Есть история про одного шотландца, который влюбился в девушку и захотел взять ее в жены. Как весь свой народ, он, однако, был осмотрителен. В своем кругу он отметил, что многие в целом обещающие союзы приводили к беспокойству и разочарованию целиком по причине ложной оценки женихом или невестой воображаемого совершенства партнера. Он вынес решение, что в его собственном случае никакого крушения идеалов не произойдет. Поэтому его предложение приобрело такой вид:

— Я гол как сокол, Дженни. У меня нет для тебя ни денег, ни земли.

— Ах, но ведь есть ты сам, Дэви!

— Сам-то, Дженни, сам, да вот сам — нищий бестолковый чурбан.

— Нет, нет, а сколько других еще хуже тебя, Дэви!

— Не знаю, милая, не знаю... И знать не хочу.

— Пусть муж не красавец, Дэви, зато не будет болтаться по девкам, и дома все будет спокойно.

— Даже не думай, Дженни, даже не думай. Не всё же одним индюкам пестрым кур топтать! Я с детства за каждой юбкой таскаюсь. Ты от меня натерпишься, так и знай.

— Но у тебя доброе сердце, Дэви! И ты ведь меня любишь, я знаю!

— Люблю-то, Дженни, люблю, да вот не знаю, сколько еще пролюблю. Да и сердце-то у меня доброе только когда все по-моему и никто меня не выводит. А так я просто как черт — спроси вон у матушки у моей, это у меня в отца, видать, бедного. И чем дальше, тем хуже.

— Ну, это ты слишком так про себя, Дэви. Ты парень честный. Я тебя лучше тебя самого знаю, ты и хозяин хороший.

— Может быть, Дженни, может быть, да вот водится за мной кое-что... Несладко жене придется, когда муж только и смотрит в бутылку. Чуть виски запахнет — у меня глотка как у лосося. Лезет, лезет, и все мне мало.

— Но ты ведь такой милый трезвый-то, Дэви!

— Милый-то, Дженни, милый — если не лезет никто.

— Но ты ведь не бросишь меня, Дэви? Будешь работать?

— Бросить-то вроде не брошу, только насчет работы даже не заикайся — я про работу даже думать не могу.

— Но ты ведь постараешься, Дэви?.. Священник вон говорит, выше себя не прыгнешь...

— Постараться-то постараюсь, да вот толку что, Дженни? Даже если и постараюсь, много не выйдет, не думай. Мы все слабые грешные твари, Дженни, а что до меня — таких поискать еще.

— Ну ладно, ладно, зато на язык ты не врун, Дэви! Вон сколько парней, наврут девчонке бедной с три короба, а потом слезы! Ты со мной, Дэви, честный, я, наверно, пойду за тебя... А там будет видно.

О том, что там оказалось видно, история умолчала, но понятно: пенять на товар женщина не имела права ни при каких обстоятельствах. Пыталась она или нет — женщины не всегда распоряжаются языком в соответствии с логикой (да и мужчины, коли на то пошло), — сам Дэви должен был быть спокоен, сознавая, что ни один упрек им не заслужен.

Я хочу быть столь же искренним с читателем этой книги.

Я хочу добросовестно выложить все ее недостатки. Я не хочу, чтобы кто-нибудь пребывал в заблуждении насчет этой книги.

Никакой полезной информации в этой книге не будет.

Всякий, кто подумает, что с помощью этой книги сможет совершить турне по Германии и по Шварцвальду, скорее всего, потеряется еще не добравшись до Нора. И это не самое страшное, что с ним может случиться. Чем дальше от дома он окажется, тем только в большие неприятности попадет.

Быть источником полезной информации — не мой конек. Это убеждение досталось мне не от природы, оно явилось ко мне с опытом.

На заре своей карьеры журналиста я работал в одной газете, предтече многих очень популярных современных изданий. Мы гордились тем, что совмещали поучение с развлечением. Что надо было считать поучением, а что развлечением — читатель определял сам.

Мы давали советы людям, собирающимся жениться, — серьезные, обстоятельные советы, которые, если бы им кто-то следовал, превратили бы наших читателей в предмет зависти всего женатого мира.

Мы сообщали подписчикам, как нажить состояние разводя кроликов, давали факты и цифры. (Подписчиков, должно быть, несколько удивлял тот факт, что сами мы не бросили журналистику и не ударились в кролиководство.) Я неоднократно, привлекая строго авторитетные источники, информировал наших читателей, что человек, начиная с двенадцати кроликов селекционных пород, к концу третьего сезона будет должен, без особых затей, обладать доходом в две тысячи фунтов годовых, и этот доход будет быстро расти. Человеку от этого дохода просто некуда будет деться. Таких денег ему, может быть, вообще не захочется; он, может быть, вообще не сообразит, что ему делать с этим доходом, когда тот на него свалится. Но вот он, доход, только бери. Сам я никогда не встречал кроликовода с доходом в две тысячи годовых (хотя знал, как многие начинали с этих двенадцати требуемых кроликов селекционных пород). Что-то в чем-то всегда было не так. (Возможно, неизбывная атмосфера крольчатника истощала здравомыслие и рассудительность.)

Мы информировали наших читателей о количестве лысых мужчин в Исландии (кто его знает, может быть, их действительно было столько); как много копченых сельдей нужно будет уложить от Лондона до Рима, если их укладывать в линию, голова к хвосту (эта информация оказалась бы незаменимой для всякого, кто захотел бы выложить линию копченых сельдей от Лондона до Рима, так как он смог бы заказать необходимое количество в самом начале); сколько лексем произносит в течение светового дня среднестатистическая женщина — в общем, много подобного материала, рассчитанного на то, чтобы просветить наших читателей и возвеличить их над читателями прочих журналов.

Мы сообщали читателям, как лечить кошек от эпилепсии. Лично я не считаю (и тогда не считал), что кошек можно вылечить от эпилепсии. Если бы у меня была кошка, склонная к эпилепсии, я бы дал объявление о ее продаже (а то и вообще подарил). Но нашим долгом было предоставлять информацию по первому требованию. Какой-то дурак написал, требуя данных, и я потратил лучшие утренние часы в поисках сведений по указанному предмету. В конце концов я нашел что хотел — в конце старой поваренной книги.

(Что это средство там делало, я не мог понять никогда. К профилю сборника оно не имело никакого отношения вообще; в книге не упоминалось, что кошки обладают приятным вкусом, даже если их вылечить от эпилепсии. Автор поистине вставила этот параграф из чистого великодушия. Могу только сказать, лучше бы она его не трогала: из-за него нам пришлось вступить в тяжелую гневную переписку и потерять четырех подписчиков, если не больше. Один читатель сообщил, что наш совет обошелся ему в два фунта — такова была сумма ущерба, нанесенного кухонной посуде, не говоря о разбитом окне и возможном заражении крови у него самого, вдобавок к тому, что эпилепсия у его кошки приобрела еще более тяжелую форму. Хотя рецепт был достаточно прост. Вы берете кошку и зажимаете ее между ног — осторожно, чтобы ей не было больно, — и ножницами делаете быстрый точный надрез на хвосте. Отрезать от хвоста кусок не следует; нужно проявить аккуратность и сделать только надрез. Как мы объяснили читателю, операцию следовало проводить в саду или в угольном подвале; оперировать кошку на кухне, да еще без помощи ассистентов, стал бы только идиот.)

Мы давали подсказки по этикету. Мы сообщали читателям, как обращаться к пэрам и архиепископам; как надо есть суп. Мы наставляли застенчивых юношей, как добиваться непринужденного стиля в салонах. Мы учили танцам кавалеров и дам с помощью чертежей. Мы разрешили все духовные метания наших подписчиков и снабдили их кодексом такой морали, какой позавидует любой церковный витраж.

В финансовом отношении газета не удавалась; она опередила свое время, и, как следствие, штат был сокращен. Моя вотчина, помню, включала «Советы матерям» (в каких мне помогала моя хозяйка, которая, будучи однажды разведена и похоронив четырех детей, была, я полагал, испытанным авторитетом во всех домашних вопросах), «Мебель и интерьер — советы и чертежи», колонку «Советы начинающим литераторам» (искренне надеюсь, что мое руководство принесло начинающим литераторам пользы больше, чем мне самому) и еженедельную рубрику «С молодым откровенно», подписанную «дядюшка Генри».

(Этот «дядюшка Генри» был добродушным общительным стариком с обширным и разнообразным жизненным опытом, исполненный к подрастающему поколению благожелательности и сострадания. Когда-то давно, в ранней молодости, с откровенным у него были проблемы, и в этом он разбирался. Я до сих пор перечитываю кое-что из советов «дядюшки Генри», и, хотя самому так говорить не пристало, мне по-прежнему кажется, что советы эти хорошие, просто отличные советы. И часто думаю: если бы я следовал им более тщательно, то был бы сейчас мудрее, совершил бы меньше ошибок и вообще был больше доволен собой — не то что сейчас.)

Тихая изнуренная женщина, снимавшая комнатенку за Тоттенхэм-Корт-роуд (и муж у которой был в сумасшедшем доме), вела у нас «Кулинарные рецепты», «Советы по воспитанию» (советы из нас просто лезли) и полторы полосы «Светских сплетен». Писала она развязным интимным стилем, который, как вижу, даже сегодня не покидает современную прессу полностью: «Должна рассказать вам о просто божественном платье, которое я надевала на Глориос-Гудвуд на прошлой неделе*. Князь С... Ах, уместно ли мне повторять все подряд за глупцами? Но он чересчур безрассуден... А наша дорогая графиня, я представляю, ревнует просто ужас как...» — и так далее.

Бедняжка! Вижу ее как тогда, в поношенном шерстяном балахоне в чернильных пятнах. Возможно, день на Глориос-Гудвуд или где-нибудь на свежем воздухе навел бы какой-то румянец на ее щеки.

Наш хозяин (один из наиболее бессовестно невежественных людей, вообще мне известных; помню, он со всей серьезностью информировал какого-то адресата, что Бен Джонсон написал «Рабле» чтобы оплатить похороны своей матушки*; когда его заблуждения изобличались, он только добродушно смеялся) вел раздел «Общие сведения», и вел его, в целом, с помощью дешевой энциклопедии, замечательно хорошо. А наш курьер, имея в ассистентах пару превосходных ножниц, нес ответственность за материал для «Сатиры и юмора».

Работа была тяжелая, платили мало; поддерживало нас понимание того факта, что мы наставляли и совершенствовали своего ближнего. Одна из самых повсеместно и неизменно популярных игр, которые существуют в мире, — игра в школу. Вы собираете шестерых ребят, сажаете их на пороге, сами прохаживаетесь взад-вперед с книгой и розгами. Мы играем так в детстве, играем в отрочестве, играем в зрелом возрасте, играем, когда, сгорбившись и шаркая тапочками, ковыляем к могиле. Игра эта не приедается, игра эта никогда не утомляет нас. Ее портит только одно: эти шестеро все как один стремятся занять ваше место с книгой и розгами. Я уверен, журналистика оттого такой популярный род занятий, несмотря на все свои недостатки, что всякому журналисту кажется, будто он — тот самый мальчишка, который ходит туда-сюда с розгами. А Правительство, Классы, Массы, Общество, Искусство и Литература — дети, которые сидят на ступеньках. Он наставляет их и совершенствует.

Но я отвлекся. Я вспомнил все эти факты чтобы объяснить, почему теперь так постоянно нерасположен быть средством распространения полезных сведений. Теперь снова к делу.

Какой-то читатель, подписавшийся «Аэронавтом», написал с вопросом: как добывается водород? Водород добывался очень легко (во всяком случае, я сделал такой вывод, изучив этот предмет в Британском музее*), но я все-таки предупредил «Аэронавта», кто бы он ни был: пусть предпримет все необходимые меры предосторожности. Что мне оставалось делать? Спустя десять дней в редакции появилась краснолицая дама; она тащила за руку существо, которое, как она объяснила, являлось ее сыном возраста двенадцати лет. Лицо мальчика было просто поразительно невыразительно. Матушка толкнула его вперед, сдернула шапку, и тогда я понял, почему. Бровей у него не было вообще, а от волос остался жалкий прах, сообщивший голове вид крутого яйца, очищенного от скорлупы и посыпанного черным перцем.

— Неделю назад это был милый мальчик с кудрявыми волосами, — заметила дама. (Судя по тону, это было только начало.)

— И что с ним случилось? — поинтересовался наш шеф.

— А вот что, — резко ответила дама. Она вытащила из муфты экземпляр нашего прошлого выпуска, где моя статья о водороде была обведена карандашом, и швырнула ему под нос. Шеф взял журнал и прочитал статью до конца.

— Это и есть «Аэронавт»? — спросил шеф.

— Это и есть «Аэронавт», — не стала запираться мамаша. — Бедное, доверчивое дитя! А теперь посмотрите на него!

— Может, еще отрастет? — предположил шеф.

— Может, отрастет, — фыркнула дама, продолжая вскипать, — а может, и нет! И мне хотелось бы знать, что вы собираетесь для ребенка сделать.

Шеф предложил помыть ему голову. Сначала мне показалось, что она на него кинется, но она сдержалась и ограничилась репликой. Как оказалось, она подразумевала не мытье головы, а материальную компенсацию. Попутно она поделилась своими наблюдениями в отношении направления журнала в целом, его практической ценности, претензий на протекцию в обществе, эрудиции и образованности его сотрудников.

— Вообще-то не понимаю, в чем здесь наша вина, — возразил шеф (он был человек мягкий). — Он просил информации — он ее получил.

— Только давайте без шуточек, — ответила дама. (Шутить, я уверен, шеф не собирался; легкомыслие не входило в число его недостатков.) — А то получите чего не просили! — воскликнула вдруг женщина так, что мы, как трусливые зайцы, отскочили и спрятались каждый за свое кресло. — В два счета! Я вам еще устрою, устрою на вашу голову!

Как я понял, она имела в виду произошедшее с головой мальчишки. К этому она присовокупила наблюдения насчет внешности самого шефа (которые были определенно бестактны). В общем, неприятная была это женщина.

Лично я полагаю, что исполни она свою угрозу, ее дело было бы проиграно за отсутствием прецедента. Но шеф был человеком, который сталкивался с законом, и придерживался принципа — закона всегда сторониться. Я слышал от него такое:

— Если меня кто-нибудь остановит на улице и потребует отдать часы, я откажусь. Если он станет угрожать силой, я, хотя драться не умею, буду защищаться как могу. Ну а если он заявит на них права по суду, я вытащу их из кармана и отдам. И еще буду считать, что отделался дешево.

Вопрос с краснолицей мамашей он уладил посредством пятифунтовой купюры (месячный доход нашей газеты), и мамаша ушла, забрав своего испорченного отпрыска. Затем шеф доброжелательно обратился ко мне. Он сказал:

— Не думайте, я нисколько не обвиняю вас. Это не ваша вина, это — судьба. Занимайтесь моралью и критикой — это ваш бесспорный конек. Но больше не трогайте «Полезных сведений». Как я сказал, это не ваша вина. Сведения ваши вполне корректны, против тут ничего не скажешь... Просто с этим вам не везет.

Я жалею, что не всегда следовал его совету — я бы избавил себя и многих вокруг от многих проблем. Не знаю как, но оно так. Если я кому-нибудь посоветую, как лучше добраться из Лондона в Рим, человек потеряет багаж в Швейцарии или едва не погибнет в кораблекрушении сразу за Дувром. Если я помогаю ему выбрать фотографический аппарат, в Германии его арестуют по подозрению в шпионаже.

Как-то раз мне стоило большого труда объяснить одному человеку, как ему жениться на сестре покойной жены, проживающей в Стокгольме. Я узнал, когда из Гулля отходит пароход и в каких отелях лучше всего остановиться. Сведения, которыми я его снабдил, с начала до конца были безукоризненны. Все прошло без сучка и задоринки, но он со мной больше не разговаривает.