Давно пора

За долгие столетия, что длится Кромешная резня в земном раю, Мы славно научились веселиться У рва на шевелящемся краю. Век за веком роскошными бреднями Обставляли погибель еврея; А века были так себе, средние, Дальше стало гораздо новее. При всей нехватке козырей В моем пред Господом ответе, Весом один: я был еврей В такое время на планете. По спирту родственность имея, Коньяк не красит вкус портвейну, Еврей-дурак не стал умнее От соплеменности Эйнштейну. Те овраги, траншеи и рвы, Где чужие лежат, не родня Вот единственно прочные швы, Что с еврейством связали меня. Сородич мой клопов собой кормил, И рвань перелицовывал, дрожа, И образ мироздания кроил, И хаживал на Бога без ножа. За все на евреев найдется судья. За живость. За ум. За сутулость. За то, что еврейка стреляла в вождя. За то, что она промахнулась. Зря ты, Циля, нос повесила: Если в Хайфу нет такси, Нам опять живется весело И вольготно на Руси. Поистине загадочна природа, Из тайны шиты все ее покровы; Откуда скорбь еврейского народа Во взгляде у соседкиной коровы? За года, что ничуть я не числю утратой, За кромешного рабства глухие года Сколько русской земли накопал я лопатой, Что частицу души в ней зарыл навсегда. Чтоб созрели дух и голова, Я бы принял в качестве закона: Каждому еврею – года два Глину помесить у фараона. Пусть время, как поезд с обрыва, Летит к неминуемым бедам, Но вечером счастлива Рива, Что Сема доволен обедом. В эпоху любых философий Солонка стоит на клеенке, И женится Лева на Софе, И Софа стирает пеленки. От жалоб, упреков и шума, От вечной слезливой обиды Нисколько не тянет Наума Уйти от хозяйственной Иды. Если надо – язык суахили, Сложный звуком и словом обильный, Чисто выучат внуки Рахили И фольклор сочинят суахильный. Знамения шлет нам Господь: Случайная вспышка из лазера Отрезала крайнюю плоть У дряхлого физика Лазаря. Дядя Лейб и тетя Лея Не читали Апулея: Сил и Лейба не жалея, Наслаждалась Лейбом Лея. Все предрассудки прочь отбросив, Но чтоб от Бога по секрету, Свинину ест мудрец Иосиф И громко хвалит рыбу эту. Влияли слова Моисея на всиречного[FIXME], Разумное с добрым и вечное сея, И в пользу разумного, доброго, вечного Не верила только жена Моисея. Влюбилась Сарра в комиссара, Схлестнулись гены в чреве сонном, Трех сыновей родила Сарра, Все – продавцы в комиссионном. Такой уже ты дряхлый и больной, Трясешься, как разбитая телега На что ты копишь деньги, старый Ной? На глупости. На доски для ковчега. Тревожна, мнительна, уныла, Господь ее благослови, Ревекка любит Самуила, Она зануда от любви. Томит Моисея работа, Домой Моисею охота, Где ходит обширная Хая, Роскошно себя колыхая. Не тоскуй, старушка Песя, От капризов непогоды, Лучше лейся, словно песня, Сквозь оставшиеся годы. Не лейте на творог сметану, Оставьте заботы о мясе, И рыбу не жарьте Натану, Который тоскует о Хасе. Век за веком: на небе – луна, У подростка томленье свободы, У России тяжелые годы, У еврея – болеет жена. Когда черпается счастье полной миской, Когда каждый жизнерадостен и весел, Тетя Песя остается пессимисткой, Потому что есть ума у тети Песи. Носятся слухи в житейском эфире, Будто еще до пожара за час Каждый еврей говорит своей Фире: Фира, а где там страховка у нас? Пока мыслителей тревожит, Меня волнует и смешит, Что без России жить не может На белом свете русский жид. Письма грустные приходят От уехавших мошенников: У евреев на свободе Мерзнут шеи без ошейников. Снова жаждали забвенья Все, кому любви отраву Подносил бездельник Беня, Кличку Поц нося по праву. Торжественных не надо церемоний Для проводов работника провизии; На пенсию давно хотелось Моне Уйти до появления ревизии. Свежестью весны благоуханна, Нежностью цветущая, как сад, Чудной красотой сияла Ханна Двадцать килограмм тому назад. Жажды власти нет в Ароне, Дух Арона так притушен, Что на царском даже троне Был бы Двойре он послушен. Весенний воробей В любви апофеозе Поет среди ветвей, Как Соломон о Розе. От жизненных страшных коллизий, Кошмаром потрясших эпоху, Была только польза для Изи, Умевшего слушаться Броху. Как любовь изменчива, однако! В нас она качается, как маятник. Та же Песя травит Исаака, Та же Песя ставит ему памятник. Гвоздика, ландыш и жасмин, Левкой, сирень и анемоны Всем этим пах Вениамин, Который пил одеколоны. Не спится горячей Нехаме; Под матери храп непробудный Нехама мечтает о Хайме, Который нахальный, но чудный. Всюду было сумрачно и смутно; Чувством безопасности влеком, Фима себя чувствовал уютно Только у жены под каблуком. В кругу семейства своего Жила прекрасно с мужем Дина, Тая от всех, кроме него, Что вышла замуж за кретина. Стала мрачной дочка Фира, Ей печаль туманит очи, Фира хочет не кефира, Фира Фиму очень хочет. Известно всем, что бедный Фима Умом не блещет. Но и тот Умнее бедного Рувима, Который полный идиот. Нервы если в ком напряжены, Сердцу не поможет и броня; Хайма изводили три жены, Хайм о каждой плакал, хороня. Неслышно жил. Неслышно умер. Одет молчащей глиной скучной; И во вселенском хамском шуме Растаял нотою беззвучной. Слава Богу – ни в чем не калека, Слава богу – и всласть мне и впрок Чуть прихваченный холодом века Мой земной незадачливый срок. Лишь хочу, чтоб на грани разлуки, Когда сердце уже отжило, Были краткими смертные муки, Чтоб родным не пришлось тяжело. Семья от бога нам дана, Замена счастию она. Женщиной славно от века Все, чем прекрасна семья; Женщина – друг человека Даже когда он свинья. Тюремщик дельный и толковый, Жизнь запирает нас надолго, Смыкая мягкие оковы Любви, привычности и долга. Мужчина – хам, зануда, деспот, Мучитель, скряга и тупица; Чтоб это стало нам известно, Нам просто следует жениться. Творец дал женскому лицу Способность перевоплотиться: Сперва мы вводим в дом овцу, А после терпим от волчицы. Съев пуды совместной каши И года отдав борьбе, Всем хорошим в бабах наших Мы обязаны себе. Не судьбы грядущей тучи, Не трясина будней низких, Нас всего сильнее мучит Недалекость самых близких. В небесах заключается брак, А потом выявляет разлука, Что мужик – скандалист и дурак, А жена – истеричка и сука. Я долго жил, как холостяк И быт мой был изрядно пуст, Хотя имел один пустяк: Свободы запах, цвет и вкус. Семья – надежнейшее благо, Ладья в житейское ненастье, И с ней сравнима только влага, С которой легче это счастье. Не брани меня, подруга, Отвлекись от суеты, Все и так едят друг друга, А меня еще и ты. Чтобы не дать угаснуть роду, Нам Богом послана жена, А в баб чужих по ложке меду Вливает хитрый сатана. Детьми к семье пригвождены, Мы бережем покой супруги; Ничто не стоит слез жены, Кроме объятия подруги. Мое счастливое лицо Не разболтает ничего; На пальце я ношу кольцо, А шеей чувствую его. Тому, что в семействе трещина, Часто одна причина: В жене пробудилась женщина, В муже заснул мужчина. Завел семью. Родились дети, Скитаюсь в поисках монет. Без женщин жить нельзя на свете, А с ними – вовсе жизни нет. Если день осенний и ветреный Муж уходит, шаркая бодро, Треугольник зовут равнобедренным, Невзирая на разные бедра. Я забыл подружек стаю Бросил спорт и онанизм, Я теперь в семью врастаю, Как кулак в социализм. Был холост – снились одалиски, Вакханки, шлюхи, гейши, киски; Теперь со мной живет жена, А ночью снится тишина. Цепям семьи во искупление Бог даровал совокупление; А холостые, скинув блузки, Имеют льготу без нагрузки. Я по любви попал впросак, Надев семейные подтяжки, Но вжился в тягу, как рысак, Всю жизнь бегущий из упряжки. Удачливый и смелый нарушитель Законности, традиций, тишины, Судьбы своей решительный вершитель, Мучительно боюсь я слез жены. Бьет полночь. Мы давно уже вдвоем. Спит женщина, луною освещаясь. Спит женщина. В ней семя спит моё, Уже, быть может, в сына превращаясь. Еще в нас многое звериным Осталось в каждом, но великая Жестокость именно к любимым Лишь человека данность дикая. Господь жесток. Зеленых неучей, Нас обращает в желтых он, А стайку нежных тонких девочек В толпу сварливых, грузных жен. Я волоку телегу с бытом Без напряженья и нытья, Воспринимая быт омытым Глубинным светом бытия. Когда в семейных шумных сварах Жена бывает неправа, Об этом позже в мемуарах Скорбит прозревшая вдова. Жена довольно многое должна Уметь, ничуть не меньше понимая; Прекрасна молчаливая жена, Хоть, кажется, прекраснее немая. Суров к подругам возраста мороз, Выстуживают нежность ветры дней; Слетают лепестки с поблекших роз И сделались шипы на них видней. Если б не был Создатель наш связан Милосердием, словно веревкой, Вечный Жид мог быть жутко наказан Сочетанием с Вечной Жидовкой. Разве слышит ухо, видит глаз Этих переломов след и хруст? Любящие нас ломают нас Круче и умелей, чем Прокруст Жалко бабу, когда счастье губя, Добиваясь верховодства оплошно, Подминает мужика под себя, И становится ей скучно и тошно Когда взахлеб, всерьез, не в шутку Гремят семейные баталии, То грустно думать, что рассудку Тайком диктуют гениталии Хвалите, бабы мужиков; Мужик за похвалу Достанет месяц с облаков И пыль сметет в углу. Где стройность наших женщин? Годы тают, И стать у них совсем уже не та; Зато при каждом шаге исполняют Они роскошный танец живота. Семья – театр, где неслучайно У всех народов и времен Вход облегченный чрезвычайно, А выход сильно затруднен. Закосневшие в семейственной привычке, Мы хотя воспламеняемся пока, Но уже похожи пылкостью на спички, Что горят лишь от чужого коробка. Бойся друга, а не врага Не враги нам ставят рога. Наших женщин зря пугает слух Про мужских измен неотвратимость, Очень отвращает наш от шлюх С ними говорить необходимость. Амур хулиганит с мишенью Мужских неразумных сердец, И стерва, зануда и шельма Всех раньше идут под венец. Сегодня для счастливого супружества У женщины должно быть много мужества. А Байрон прав, заметив хмуро, Что мир обязан, как подарку, Тому, что некогда Лаура Не вышла замуж за Петрарку. В идиллии всех любящих семей Где клен не наглядится на рябину, Жена из женской слабости своей Увесистую делает дубину. Для домашнего климата ровного много значит уместное слово, И от шепота ночью любовного Улучшается нрав домового. Век за веком слепые промашки Совершает мужчина, не думая, Что внутри обаятельной пташки Может жить крокодильша угрюмая. Разбуженный светом, ожившим в окне, Я вновь натянул одеяло; Я прерванный сон об измене жене Хотел досмотреть до финала. Семью трясет озноб скандальный, Летят потоки слов случайных, И ясно слышен звон кандальный Колец обоих обручальных. Любым – державным и келейным Тиранством чужд мой организм, Хотя весьма в быту семейном Полезным вижу деспотизм. Вполне владеть своей женой И управлять своим семейством Куда труднее, чем страной, Хотя и мельче по злодействам. Пора! Теперь меня благослови В путь осени, дождей и листопада, От пламени цветенья и любви До пепла увяданья и распада. Цветы. Негромкий гул людей. Пусть ложь, что вечно с нами. Тупой отзвон слепых гвоздей. И тишина. И тьма. И пламя. Увы, но улучшить бюджет Нельзя, не запачкав манжет К бумаге страстью занедужив, Писатель был мужик ледащий; Стонала тема: глубже, глубже; А он был в силах только чаще.