Давно пора

Игорь Губерман

Давно пора

Давно пора, ебена мать, умом Россию понимать! Я государство вижу статуей: мужчина в бронзе, полный властности; под фиговым листочком спрятан огромный орган безопасности. Держа самих себя на мушке, в чем наша слава, честь и сила, Мы держим подлых у кормушки, А слабоумных у кормила. Не на годы, а на времена Оскудела моя сторона, Своих лучших сортов семена В мерзлоту раскидала страна. Когда эпоху бередит Покоя нудная грамматика, Земля немедленно родит Гибрид убийцы и фанатика. Боюсь, как дьявольской напасти, Освободительских забот; Когда рабы приходят к власти, Они куда страшней господ. Критерий качества державы Успехи сук и подлецов; Боюсь теперь не старцев ржавых, А белозубых молодцов. Век принес уроки всякие, Но одно – венец всему: Ярче света светят факелы, Уводящие во тьму. А может быть, извечный кнут, Повсюдный, тайный и площадный И породил российский бунт Бессмысленный и беспощадный? Как рыбы, мы глубоководны, Тьмы и давления диету Освоив так, что непригодны К свободе, воздуху и свету. Россия веками рыдает О детях любимых своих; Она самых лучших съедает и плачет печалясь о них. Не мудреной, не тайной наукой, Проще самой простой простоты Унижением, страхом и скукой Человека низводят в скоты. На наш барак пошли столбы Свободы, равенства и братства; Все, что сработали рабы, Всегда работает на рабство. Пригасла боль, что близких нет, Сменился облик жизни нашей, Но дух и нрав на много лет Пропахли камерной парашей. Не тиражируй, друг мой, слухов, Компрометирующих власть; Ведь у недремлющего уха Внизу не хер висит, а пасть. Открыв сомкнуты негой взоры, Россия вышла в неглиже Навстречу утренней Авроры, Готовой к выстрелу уже. День Конституции напомнил мне Усопшей бабушки портрет: Портрет висит в парадной комнате, А бабушки давно уж нет. Всю жизнь философ похотливо Стремился истине вдогон; Штаны марксизма снять не в силах, Чего хотел от бабы он? Однажды здесь восстал народ, И, став творцом своей судьбы, Извел под корень всех господ; Теперь вокруг одни рабы. Ошалев от передряг, Спотыкаясь, как калеки, Мы вернули бы варяг, Но они сбежали в греки. Мы варимся в странном компоте, Где лгут за глаза и в глаза, Где каждый в отдельности против, А вместе – решительно за. Когда страна одна семья, Все по любви живут и ладят; Скажи мне, кто твой друг, и я Скажу, за что тебя посадят. Россия пребудет во веки веков Под боем державных курантов Страной казнокрадов, святых, мудаков, Пропойц и блаженных талантов. Сегодня приторно и пресно В любом банановом раю, И лишь в России интересно, Поскольку бездны на краю. Всегда в особый список заносили Всех тех, кого сегодня я люблю, Кратчайший путь в историю России Проходит через пулю и петлю. Конечно, здесь темней и хуже, Но есть достоинство свое: Сквозь прутья клетки небо глубже, И мир прозрачней из нее. Смакуя азиатский наш кулич, Мы густо над европами хохочем: В России прогрессивней паралич, Светлей Варфоломеевские ночи. В двадцатом удивительном столетии, Польстившись на избранничества стимул, Россия показала всей планете, Что гений и злодейство совместимы. Смешно, когда толкует эрудит О тяге нашей к дружбе и доверию; Всегда в России кто-нибудь сидит: Одни за дух, другие за материю. Дыша неистовством и кровью, Абсурдом и разноязычием, Россия – трудный сон истории С его кошмаром и его величием. Кровав был век, Жесток и лжив. Лишен и разума и милости. И глупо факт, что лично жив, Считать остатком справедливости. Плодит начальников держава, Не оставляя лишних мест; Где раньше лошадь вольно ржала, Теперь начальник водку ест. Тоской тоскует наша улица Верха, низы, шуты, поэты; Тоска материализуется, И в этом ужас для планеты. Застлав и сузив горизонт, Живет легко, темно и глухо Страна сплошных запретных зон Для плоти, разума и духа. Нет, я гляжу без раздражения На гнусь и мерзость разложения, Поскольку в ядах разложения Живет зерно преображения. Мы крепко память занозили И дух истории-калеки, Евангелие от России Мир получил в двадцатом веке. Такой ни на какую не похожей Досталась нам великая страна, Что мы и прирастаем к ней не кожей, А всем, что искалечила она. Моей бы ангельской державушке Два чистых ангельских крыла; Но если был бы хуй у бабушки, Она бы дедушкой была. Россия непостижна для ума, Как логика бессмысленна для боли, В какой другой истории тюрьма Настолько пропитала климат воли? Как прежде, мы катим послушно Грузнеющий камень Сизифа, Но духу особенно душно В угаре высокого мифа. Российские штормы и штили, Ритмично и сами собой Меняясь по форме и в силе, Сменяют грабеж на разбой. За осенью – осень. Туман и тревога. Ветра над опавшими листьями. Вся русская жизнь – ожиданье от Бога Какой-то на ясной амнистии. В тюрьме я поневоле слушал радио И думал о загадочной России: Затоптана, изгажена, раскрадена, А песни – о душевности и силе. Везде покорно, пасмурно, уныло, Повсюду сытость, сон, самодовольство… Как мудро ты, Россия, истребила Свою активность, честь и беспокойство. Тот Иуда, удавившись на осине И рассеявшись во время и пространство, Тенью ходит в наше время по России, Проповедуя основы христианства. История любым полна коварством, Но так я и не понял, отчего Разбой, когда творится государством, Название меняется его. Людьми обнищав, мы сумели воочию Теперь убедиться на опыте длинном, Что срезанный слой плодоносящей почвы Нельзя заменить воспитанием глины. Россия два раза Европу спасла: Сначала татар тормозила, А после сама распахнулась для зла, Которое миру грозило. В империях всегда хватало страху, История в них кровью пишет главы, Но нет России равных по размаху Убийства своей гордости и славы. Любовь моя чиста, и неизменно Пристрастие, любовью одержимое; Будь проклято и будь благословенно Отечество мое непостижимое. Россия! Что за боль прощаться с ней! Кто едет за деньгами, кто за славой; Чем чище человек, тем он сильней Привязан сердцем к Родине кровавой. Нету правды и нет справедливости Там, где жалости нету и милости; Правит злоба и царит нищета, Если в царстве при царе нет шута. Полна неграмотных ученых и Добросовестных предателей Страна счастливых заключенных И удрученных надзирателей. Глухая русская тюрьма Несет повальный и незримый Некроз желаний и ума, Некроз души необратимый. Как мальчик, больной по природе, Пристрастно лелеем отцом, Как все, кто немного юродив, Россия любима Творцом. В России нынче пакостней всего Привычка от партера до галерки Снимать штаны задолго до того, Как жопа назначается для порки. Спасибо, Россия, что ты Привила мне свойство твое Готовность у крайней черты Спокойно шагнуть за нее. Приметы близости к расплате Просты: угрюмо сыт уют, Везде азартно жгут и тратят И скудно нищим подают. Как понимаем здесь друг друга мы, Не принимая Запад скучный! Дом разоренный и поруганный Душевней, чем благополучный. Порядка мы жаждем! Как формы для теста. И скоро мысной[FIXME] мускулистый мессия Для миссии этой заступит на место, И снова, как встарь, присмиреет Россия. Беспечны, безучастны, беспризорны Российские безмерные пространства, Бескрайно и безвыходно просторны, Безмолвны, безнадежны и бесстрастны. Российская лихая птица тройка Со всех концов земли сейчас видна, И кони бьют копытами так бойко, Что кажется, что движется она. Россия столько жизней искалечила Во имя всенародного единства, Что в мире, как никто, увековечила Державную манеру материнства. Сильна Россия чудесами И не устала их плести: Здесь выбирают овцы сами Себе волков себя пасти. А раньше больше было фальши, Но стала тоньше наша лира, И если так пойдет и дальше, Весь мир засрет голубка мира. Моя империя опаслива: При всей своей державной поступи Она привлечь была бы счастлива К доносной службе наши простыни. Рисунком для России непременным, Орнаментом узором и канвой, Изменчивым мотивом неизменным По кружеву судьбы идет конвой. Не в силах внешние умы Вообразить живьем Ту смесь курорта и тюрьмы В которой мы живем. Растет лосось в саду на грядке; Потек вином заглохший пруд; В российский жизни все в порядке; Два педераста дочку ждут. Благословен печальный труд Российской мысли, что хлопочет, Чтоб оживить цветущий труп, Который этого не хочет. Чему бы вокруг ни случиться, Тепло победит или лед, Странной этой странной страницы Мы влипли в ее переплет. Здесь грянет светопреставление В раскатах грома и огня, И жаль, что это представление Уже наступит без меня. Российская природа не уныла, Но смутною тоской озарена, И где не окажись моя могила, Пусть веет этим чувством и она. Под грудой книг и словарей, Грызя премудрости гранит, Вдруг забываешь, что еврей; Но в дверь действительность звонит. Никто, на зависть прочим нациям, Берущим силой и железом, Не склонен к тонким операциям Как тот, кто тщательно обрезан. Люблю листки календарей, Где знаменитых жизней даты: То здесь, то там живал еврей, Случайно выживший когда-то. В природе русской флер печали Висит меж кущами ветвей; О ней не раз еще ночами Вздохнет уехавший еврей. Отца родного не жалея, Когда дошло до словопрения, В любом вопросе два еврея Имеют три несхожих мнения. Я сын того таинственного племени, Не знавшего к себе любовь и жалость, Которое горело в каждом пламени И сызнова из пепла возрождалось. Мы всюду на чужбине, и всегда Какая ни случится непогода, Удвоена еврейская беда Бедою приютившего народа. Еще земля в глухом морозе, А у весны уже крестины, И шелушится на березе Живая ветка Палестины. Живым дыханьем фразу грей, А не гони в тираж халтуру: Сегодня только тот еврей, Кто теплит русскую культуру. Везде одинаков Господень посев, И врут нам о разности наций; Все люди – евреи, и просто не все Нашли пока смелость признаться. Без выкрутасов и затей, Но доводя до класса экстра, Мы тихо делали детей, Готовых сразу же на экспорт. У времени густой вокзальный запах, А в будущем объявятся следы; История, таясь на мягких лапах, Народ мой уводила от беды. Кто умер, кто замкнулся, кто уехал; Брожу один по лесу без деревьев, И мне не отвечает даже эхо Наверно, тоже было из евреев. В домах родильных выползают Все одинаково на свет, Но те, кого не обрезают, Поступят в университет. Сегодняшний день лишь со временем Откроет свой смысл и цену; Москва истекает евреями Через отверстую Вену. Стало скучно в нашем крае, Не с кем лясы поточить, Все уехали в Израиль Ностальгией сплин лечить. Мне климат привычен советский, К тому же – большая семья, Не нужен мне берег суэцкий В неволе размножился я. В котлах любого созидания Снискав себе не честь, но место, Евреи, дрожжи мироздания, Уместны только в массе теста. Из двух несхожих половин Мой дух слагается двояко: В одной – лукавствует раввин, В другой витийствует гуляка. В эпоху, когда ценность информации Окрасила эпоху, как чернила, Повысились и акции той нации, Которая всегда ее ценила. Летит еврей, несясь над бездной, От жизни трудной к жизни тяжкой, И личный занавес железный Везет под импортной рубашкой. Над нами смерть витает, полыхая Разливом крови, льющейся вослед, Но слабнет, утолясь; и тетя Хая Опять готовит рыбу на обед. Фортуна с евреем крута, Поскольку в еврея вместилась И русской души широта, И задницы русской терпимость. Растит и мудрецов и палачей, Не менее различен, чем разбросан, Народ ростовщиков и скрипачей, Закуренная Богом папироса. Сомненья мне душу изранили И печень до почек проели; Как славно жилось бы в Израиле, Когда б не жара и евреи. Не думай, что деля свое вино, И рознь мы выдумываем, словно дым; Евреям слишком многое дано, Чтоб спрашивалось равно остальным.