Этот приступ неизбывного горя потряс и встревожил Крыса; некоторое время он не решался заговорить и только искоса поглядывал на друга. Затем он тихим, полным сочувствия голосом спросил:
— В чем дело, старина? Что могло случиться? Расскажите, и я, возможно, смогу помочь вам.
Кроту было трудно произнести хоть слово: грудь его вздымалась так часто, что слова застревали и погибали, раздавленные всхлипами.
— Я знаю; он жалок, и мал, и — убог, — выдавил Крот сквозь рыдания. — Не то, что… ваш уютный дом… или… великолепный особняк Жабба… или усадьба Барсука… господина Барсука… но это был мой домик… и он мне нравился… а я ушел и позабыл… а потом вдруг понюхал… тогда еще я позвал вас, но вы не слушали… а я все вспомнил… так захотел повидать его!.. Мой милый, милый домик!.. Но вы так и не обернулись… Я должен был уйти, хоть и чуял его все время… и думал, что у меня сердце разорвалось… Мы могли бы только разок взглянуть… и все… Всего разок, Крысси, — он был совсем рядом… рядышком… а вы не обернулись, Крысси, и не подошли ко мне… к нам! Мой маленький домик там был!
Воспоминания захлестнули Крота новой волной отчаяния, и рыдания опять одолели его, не давая сказать ни слова.
Крыс молча моргал ничего не видящими глазами и как заведенный похлопывал друга по плечу. Немного погодя он мрачно пробормотал:
— Теперь понятно… Свинья — вот кто я такой! Просто-напросто скотина — и все тут.
Он обождал, пока рыдания Крота поутихли, стали более ритмичными; обождал, пока всхлипы не сменились прерывистым сопением, после чего встал с пенька и ласково обратился к другу:
— Ну, а теперь, дружище, надо поторапливаться не на шутку! — сказал он и пошел обратно — туда, откуда они с таким трудом выбрались.
— Куда это вы — ик! — идете — ик! — Крысси? — окликнул Крот, тревожно протирая глаза.
— Мы идем к вам в гости, старина! — весело отозвался Крыс. — А потому подтянитесь. Поискать, я думаю, придется, так что без вашего носа не обойтись.
— Что вы, Крысси, вернитесь! Да остановитесь же вы! — выкрикивал Крот, семеня за Крысом. — Ничего не получится, поверьте: слишком поздно, слишком темно, слишком далеко идти, слишком скоро метель начнется. И я ведь… У меня и в мыслях не было вам рассказывать. Вы случайно все узнали — получилась ошибка, понимаете? А теперь о Реке подумайте, об ужине вашем.
— Пропади она пропадом, эта Река и ужин тоже, — с трогательной досадой отмахнулся Крыс. — Я намерен сейчас же найти это место. Даже если всю ночь искать придется. Это я вам говорю! Так что, выше нос, старина: он нам необходим! Возьмите меня под лапу, и мы мигом доберемся до цели.
Все еще сопя, разубеждая и слабо сопротивляясь, Крот волочился за настырным другом. Крыс же беззаботною беседой — не без анекдотов — пытался развлечь его, чтобы утомительный путь показался короче. Как только Крыс заподозрил, что они близко от места, он сказал:
— Так! Шутки в сторону. За дело; нюхайте, и повдумчивей!
Все так же под локоток они прошли еще немного в полном молчании, когда внезапно до Крыса дошло через лапу друга что-то вроде электрического разряда, от которого все тело Крота затрепетало. Крот высвободил лапу, отступил на шаг и вдумчиво принюхался.
Сигналы были!
Крот на мгновение замер; его задранный нос слегка подрагивал, зарываясь в воздух.
Короткая пробежка вперед!.. Не то… еще бросок!., снова не то! Еще попытка! — и наконец медленное, уверенное движение к цели.
Крыс, тоже взволнованный, поспешил за другом, едва не наступая ему на пятки, а Крот тем временем, задрав голову навстречу слабо мерцавшим звездам и копошась носом в воздухе, словно лунатик, пересек яму и уже продирался через живую изгородь.
Сразу за ней он без предупреждения нырнул в снег. Но Крыс, как всегда, был начеку: своим безошибочным чутьём он тут же отыскал друга в снегу и последовал за ним — в тоннель.
В тоннеле, узком и душном, сильно пахло землей, и по мнению Крыса, прошла целая вечность, прежде чем он смог распрямиться во весь рост и отряхнуть пыль с одежды. Крот чиркнул спичкой, и Крыс обнаружил, что стоит на открытой площадке, аккуратно подметенной и посыпанной песочком. Прямо перед ним над маленькой дверкой было написано готическим шрифтом: «Деревня Кроткое».
Крот снял с гвоздика лампу, зажег ее, и Крыс, оглядевшись основательней, смекнул, что в данном случае эта площадочка исполняет обязанности приусадебного парка. По одну сторону двери стояла садовая скамеечка, а рядом — каток (дело в том, что в своем доме Крот был очень опрятен и терпеть не мог, когда гости в его земле копали ходы, оставляя неряшливые кучки). На стенах парка в шахматном порядке чередовались завернутые в фольгу горшочки с папоротником и полочки, прогибавшиеся под тяжестью скульптурных изображений Гаррибальди, младенца Самуила, Королевы Виктории и прочих гипсовых героев современной Италии. В дальнем углу был устроен кегельбан со скамеечками по сторонам и деревянными столиками, на которых сохранились еще липкие круги от пивных кружек. В центре парка, обложенный диким камнем, красовался овальный пруд с золотою рыбкой и фонтаном. Из середины пруда воздымалось причудливое сооружение, облицованное, опять же, булыжником и увенчанное зеркальным шаром. Шар этот, отражая все в высшей степени нелепо, производил приятное впечатление.
Сияя, Крот переводил взгляд с предмета на предмет, потом задерживал его на Крысе и снова отводил в сторону: блуждать по лицам героев, по столикам, по кегельбану… Наконец, он торопливо втолкнул Крыса в дверь, зажег лампу в прихожей и жадно заглянул в гостиную.
Толстый слой пыли повсюду… Атмосфера уныния и заброшенности отвергнутого жилья… И весьма жалких размеров, к тому же… Засаленная убогая мебель… Крот рухнул в кресло и закрыл лицо лапками.
— Ах, Крысси, — простонал он, — что я наделал?! Ради чего я притащил вас в эту холодную конуру? Вы могли бы уже греться у вашего прекрасного камина, пошевеливая босыми лапами! А я? Что я наделал!
Пока Крот убивался, Крыс бегал туда-сюда, распахивал двери, исследовал комнаты и буфеты, зажигал лампы и расставлял свечи.
— Надо же! Какой домик-то превосходный! — бодро восклицал он. — Компактный такой! Планировка отменная. Все есть, и все на своем месте. Удивительный вечер получился! Первым делом огонь разведем — этим займусь я. Не растеряюсь, можете мне поверить! Так значит — это — гостиная? Блестяще! А эти лежанки в стенах — ваша идея? Замечательно! Давайте, я раздобуду дровишек, а вы, Крот, берите тряпку — она вон в том ящике стола — и постарайтесь малость освежить комнату. И пошевеливайтесь, старина!
Ободренный заразительной деловитостью гостя, Крот мыл, тер и драил ото всей души и что было сил, а Крыс, побегав взад-вперед с охапками хвороста, развел такой огонь, что в трубе выло. Он пригласил Крота погреться, но как раз в этот момент у бедняги приключился новый приступ: в безутешной печали он рухнул на диван и зарылся лицом в тряпку.
— Крыс, — мычал он сквозь нее, — ваш ужин, Крыс! Чем я накормлю вас — холодного, голодного, усталого?! Мне нечего предложить вам, не-че-го: в доме нет ни крошки хлеба.
— Что вы за животное такое, честное слово! — с укором вздохнул Крыс. — На кухне ключ для открывания сардинок лежит, а ему хоть бы что! Я этот ключ своими глазами видел — как вас сейчас. А что такое ключ? Всякий знает, что если налицо ключ, то где-то по соседству есть и баночка сардин. Бросьте вы это! Возьмите себя в лапы и пойдемте поищем съестное.
Крот подчинился. В поисках снеди они облазили все буфеты, перевернули вверх дном все ящики. Результат был не так уж плачевен: баночка сардинок, упаковка галет (почти непочатая) и палка полукопченой колбасы, обернутая фольгой.
— Чем не банкет? — накрывая на стол, веселился Крыс. — Я знавал животных, которые отдали бы лапу на отсечение за одну возможность поужинать с нами.
— Ни рыбы, ни мяса, — тоскливо кивнул Крот.
— Ни паштета из гусиной печени, ни шампанского, — подхватил Крыс и вдруг распрямился. — Кстати… это напомнило мне… Послушайте, Крот, а что там за дверочка в конце коридора? Ваш погребок, не так ли? Ну и дом: все есть! Минуточку!
Он метнулся к погребу и мигом вернулся, несколько запыленный. В каждой лапе он держал по бутылке пива, а под мышками — еще по одной.
— Похоже, что вы, Крот, терпите лишения и страдаете просто из любви к искусству, — подытожил он. — Ни в чем себе не отказывайте: это уютнейшее местечко из всех, что я знаю! Кстати, где вы достали такие хорошие репродукции? От них так и веет уютом, честное слово. Немудрено, что вы так любите бывать здесь. Как вам только удалось все так складно устроить? Непостижимо! Поделились бы, старина.
И пока Крыс накрывал на стол и готовил горчицу в подставке для яйца, Крот, все еще поводивший боками от последнего потрясения, вспоминал, немного застенчиво поначалу, а затем все смелей и раскованней — как замышлялось это, как продумывалось то, как наконец, и вон до того лапы дошли, благо состоятельная бабушка преставилась, царство ей небесное; а вот эта вещь — находка, что и говорить! но с каким трудом! как долго пришлось торговаться! упаси бог!., а эта вещица? что вы думаете? — с хлеба на воду, полгода! Крот окончательно пришел в себя. Ему уже непременно потребовалось погладить и продемонстрировать любимые безделушки: он схватил лампу и начал так и этак освещать их, показывая гостю с самой выигрышной их стороны и пространно о них толкуя, — он совсем запамятовал об ужине, столь необходимом для них обоих. Крыс был близок к голодному обмороку, но искусно скрывал это неуместное обстоятельство: он одобрительно покачивал головой, красиво выгибал бровь, знакомясь с вещицей вплотную, и когда ему как знатоку порой предоставлялось слово, убедительно произносил: «Просто чудо!» или «Необыкновенно любопытная редакция!».
Незаметные попытки Крыса наконец увенчались успехом: ему удалось заманить хозяина за стол. Однако, как только он взялся открывать сардинки, в парке послышались странные звуки: будто чьи-то лапки шуршали песком, и кто-то шепотом попискивал. До друзей донеслись обрывки фраз:
— А теперь построились! Фонарь повыше, Томми… прокашляйтесь хорошенько — и чтоб никаких кашлей после счета «три»! А где малютка Билл?.. Ну, наконец-то! Давай скорей, мы только тебя и ждем!
— Это еще что такое? — поинтересовался Крыс, не без досады прервав свое занятие.
— Должно быть, мыши-полевки, — как можно более безразлично ответил Крот, но приосанился. — Под Рождество они ходят по домам и поют особые песни, — вроде колядок. Такой уж обычай в наших краях. Ну, и мой дом, естественно, не обходят: в Кротком их обычно поят горячими напитками, а то и ужином накормят. Если могут себе позволить. Да! Как хорошо бы снова пригласить их!
— Дайте-ка я на них взгляну! — подскочил Крыс и бросился к двери.
Какое прекрасное зрелище — и как раз по сезону — открылось в парке! В тусклом свете слюдяного фонаря стояло с десяток полевых мышей, построенных полумесяцем. От холода они кутались в линялые кашне, подпрыгивали, прятали передние лапки в карманах. Своими яркими бисерными глазками они смущенно переглядывались, похихикивали от неловкости и шмыгали носами, используя рукава несколько чаще, чем принято. Когда дверь распахнулась, мыш постарше, тот самый, что держал слюдяной фонарь, распорядился: «Внимание! Раз, два, три!» — и в тот же миг воздух зазвенел от их тоненьких голосков.
То была рождественская песня — одна из тех, что сложили их предки где-нибудь на седой от инея пашне или у очага в лютую непогоду, чтобы она, эта песня, из поколения в поколение согревала души под Рождество:
Голоса смолкли. В наступившей тишине певцы стояли с застенчиво опущенными головами, исподлобья поглядывая по сторонам и конфузливо улыбаясь. Откуда-то сверху донесся приглушенный, удивительно мелодичный звук: это где-то далеко-далеко весело трезвонили и гудели рождественские колокола…
— Отлично спелись, ребятки, — сердечно похвалил Крыс хористов. — А теперь прошу всех в дом: обогреетесь, чего-нибудь горяченького пропустите!
— Да, да, проходите, мыши! — Крот нетерпеливо сучил лапками. — Совсем как в былые времена! Закрывайте дверь за собой… вот, молодцы. Тащите эту лавку к огню, погрейтесь, а мы для вас… Крысси! — вскричал он, как всегда в таких случаях, плюхнувшись в кресло и пытаясь проглотить ком в горле. — Что мы делаем? Нам нечем угостить их!
— Предоставьте мне решать, чего вам не хватает! — поморщился Крыс. — Эй, вы, с фонарем! Подите сюда, я буду говорить с вами.
Хормейстер послушно подошел.
— Скажите-ка мне, до которого часа тут лавки работают?
— Отчего же-с? Конечно, сэр, — почтительно откликнулся мыш. — На Рождество все лавки работают круглосуточно.
— Тогда слушайте: вы сейчас же отправляетесь в лавку и приносите мне…
Далее последовало неразборчивое шушуканье, и до ушей Крота доносились лишь обрывки указаний Крыса, вроде следующих:
— И зарубите себе на носу: све-жу-ю!.. нет, достанет, пожалуй, и фунта, но только от Баггинса, другой не приносите… нет-нет, подчеркиваю: самое лучшее, а если там нет, — что ж, батюшка, потрудитесь поискать в других лавках… да-да, разуме ется, домашнюю: никаких консервов! Ну, в добрый путь? Фонарь не забудьте.
Звякнули монеты, переходя из лапы в лапу, и хормейстер, снабженный вместительной корзиной и фонарем поспешил прочь.
Остальные мыши, рядком усевшись на лавке у огня, болтали задними лапками и сладко жмурились от покалывания под коготками.
После нескольких неудачных попыток стало ясно, что в светскую беседу ни о чем их не втянуть, и Крот обратился к истории их семей, заставив каждого перечислить наизусть имена всех братьев и сестер, которые, как оказалось, были еще зелены для колядок, но в скором времени — на будущий год, вероятно, — могли бы рассчитывать на родительское благословение.
Крыс между тем пытливо рассматривал этикетку на одной из бутылок.
— Э-э, да это, я чувствую, Старый Бертон, — одобрительно отметил он. — Ай да Крот: порадовал. То, что надо! Из такого пива кое-что получится! Достаньте пряности, хозяин, а я займусь пробками.
Крыс поколдовал над смесью, попробовал её, закатив глаза и почмокав, после чего сунул кастрюлю в угли. Вскоре мыши сербали, обжигая губы, давясь и кашляя — горячий эль это вам не что-нибудь! — и, утирая рукавами глаза, от души смеялись невесть над чем. Ночь, мороз, снег — о них и думать забыли.
— Это что! — песня, я имею в виду. Они и пьесы изображают, эти ребятки! — Крот размяк и шептал на всю гостиную. — Сами сочинят, а потом изображают. И еще как получается — ого-го! В прошлом году такую показали — вообще! Одного полевого мыша взяли в плен берберские пираты и приковали к веслу на своей галере. Ну, там, слово за слово… Он и убежал. Возвращается домой: о, ужас! — его возлюбленная ушла в монастырь, представляете? Эй, малый! Ты в этой пьесе играл, — встань, изобрази!
Окликнутый мыш встал с лавки, застенчиво гоготнул, постоял, елозя глазками туда-сюда, шумно сглотнул, но так ничего и не произнес. Его ободряли товарищи. Крот увещевал и поощрял его, а Крыс пошел дальше и, взяв за плечи, сильно тряхнул его — все впустую: ничто не могло вывести актера из зажима. Были испробованы все рекомендации Королевского общества спасения на водах (Раздел «Особо тяжкие случаи»), когда вдруг, к счастью для артиста, звякнула щеколда, дверь отворилась, и на пороге появился хормейстер с фонарем и тяжелой корзиной.
Как только на стол вывалили целую груду совершенно конкретных предметов, которые можно было пощупать, понюхать и т. п., беседа о театре захлебнулась. Гора была атакована под командованием Крыса: все что-то нарезали, вскрывали, намазывали, и через несколько минут противник был рассеян по всему столу. Со счастливым недоверием и как бы с высоты птичьего полета, обозревал Крот преображенное свое жилище: недавно голый как степь стол, уставленный теперь лакомствами, сосредоточенные, милые, жующие лица гостей и, наконец, самого себя. Сидя во главе стола, он то и дело отвлекался от трапезы и рассуждал о неисповедимости путей Судьбы, о том, как славно возвратиться в столь родной, пустой и холодный дом. Беседа оживилась, полевые мыши делились самыми-самыми свежими слухами и отвечали, как могли более исчерпывающе, на сотни вопросов почтенного хозяина. Крыс говорил мало, следя за тем, чтобы гости ни в чем не испытывали недостатка или стеснения, а Крот ни о чем не беспокоился и не нервничал.
Наевшись, мыши разом встали из-за стола и, наперебой осыпая гостеприимного хозяина выражениями самой теплой признательности и праздничными пожеланиями, набили карманы гостинцами для братцев и сестер. Когда дверь за мышами закрылась, и позвякивание фонаря хормейстера стихло, друзья подкинули дровишек в огонь и, взбодрив по кружечке пунша на посошок, пересели поближе к очагу обсудить события дня. Вскоре Крыс, от всего сердца зевнув, объявил:
— Я готов, старина. Сонный? — не то слово! Нет слова, которое бы… — он опять зевнул. — Это ваше место? Очень хорошо, значит, я расположусь напротив. Потрясающий домик! До всего лапой подать.
Он забрался на свою лежанку, старательно укутался в одеяла и тут же провалился в сон, словно злак под серпом селянина.
Изнуренный, Крот был тоже непрочь безотлагательно отойти ко сну, и скоро с наслаждением приник щекой к подушке. Но прежде чем закрыть глаза, он позволил им еще немного поблуждать по комнате, залитой мягким светом огня, что играл и переливался на любимых вещицах, давным-давно ставших частью его самого, но без его ведома: до этой минуты Крот не осознавал, как много они значат для него. Крот пребывал как раз в том поучительном состоянии духа, к которому весь вечер подталкивал его мудрый Крысси. Крот видел, как незатейлив и прост — даже тесен! — был его дом, но уже знал, что вовсе не в этом дело, главное — он был у него, этот дом, и всегда был готов укрыть, обогреть, утешить. Крот не собирался расставаться с просторами новой жизни, показывать спину небу, солнцу и прочим наземным радостям — нет! Он не хотел всю жизнь просидеть взаперти: зов солнца оказался слишком силен, и Крот понимал, что вырос за время разлуки, что домик жмет ему, что ему, Кроту, необходимо теперь более широкое поле деятельности. И все же… Как отрадно знать, что можно всегда вернуться сюда, что есть такое место на Земле, где все принадлежит только ему! Где он может рассчитывать на взаимность и теплоту, что бы там не случилось.
VI. М-Р ЖАББ
Это было ясным утром в начале лета, когда река уже возвратилась в свои берега, а горячее солнце, будто за веревочки, вытягивало из-под земли все зеленое и пушистое, и колючее. Крот и Водяной Крыс с рассвета готовились к открытию навигации: красили, смолили, драили, чинили весла, смазывали уключины, разыскивали запропастившийся куда-то багор — словом, к завтраку они потрудились на славу и ели не менее энергично, когда вдруг их дружелюбные препирательства о планах на день грубо оборвал тяжелый стук в дверь.
— Вот же!., чуть было не чертыхнулся Крыс, от неожиданности запачкав бороду яичным желтком. — Даже мимо рта пронес, простите. И будьте любезны, Крот, — вы ведь уже поели? — посмотрите, кто там пришел.
Крот вышел в прихожую, а через мгновение Крыс услышал сдавленный крик и бросился было на помощь, но тут двери гостиной распахнулись, и Крот значительно, даже несколько надменно объявил:
— Г-н Барсук!..
И крик, и дальнейшее поведение Крота легко объяснялись: официальный визит г-на Барсука к ним или к кому бы то ни было — событие воистину из ряда вон выходящее! Обычно, если он необходим, его приходится отлавливать рано поутру или поздно вечером, когда он неслышно скользит вдоль живых изгородей, — там вы его, может быть, и поймаете, хотя и вряд ли; а не поймаете — придется вам выслеживать его дом в самой чащобе Леса Дремучего, что само по себе предприятие серьезное и рискованное.
Барсук со свойственной ему солидностью прошествовал в гостиную и стоял, глядя на животных более чем строго. Крыс уронил ложечку на скатерть и сидел с открытым ртом.
— Час пробил! — прогудел Барсук.
— Какой час? — Крыс взглянул на каминные часы и беспокойно заерзал.
— Вам бы следовало спросить: чей час, — гудел Барсук. — Час Жабба пробил, говорю я. Я обещал прижать его к когтю, как только окончится зима. Сегодня я займусь этим.
— Ах, да! Час Жабба, конечно же, — заметно оживился Крыс. — Ура! Теперь я вспомнил: «Мы сделаем из него разумного Жабба!».
— Из достоверных источников, — продолжал Барсук, степенно садясь в кресло, — мне стало известно, что сегодня утром в Жаббз-Холл пригонят новый, исключительно мощный автомобиль. По договору с фирмой Жабб может отказаться от него, если он ему не понравится. Но без нашего вмешательства этого не произойдет. В данный момент Жабб, я полагаю, уже облачается в столь дорогие ему зловонные доспехи, превращающие сравнительно миловидного Жабба в объект, от одного вида которого порядочные животные корчатся в судорогах. Надо действовать — пока не поздно. Вы оба сейчас же последуете за мной в Жаббз-Холл и спасательные работы будут приведены в исполнение!
— Вы правы! — вскочил Крыс. — Мы спасем несчастное животное! Мы обратим его на путь истины! Он станет праведнее, чем за все прожитые годы вместе взятые!
Они тут же пошли осуществлять акт милосердия; Барсук предводил воинство. (Животные, когда идут группой, выстраиваются целесообразно и разумно — в колонну, — и не рассыпаются кое-как по всей ширине дороги, совершенно бесполезные друг другу и беспомощные в случае опасности или иной неприятности.)
На парадной аллее Жаббз-Холла, как и предвещал Барсук, их ослепил блеском новехонький автомобиль огромных размеров. Ярко-красный — любимый цвет Жабба — он стоял у парадного крыльца. Животные приближались к особняку, когда двери широко распахнулись, и мистер Жабб, прогромыхивая крагами, шлемом, защитными очками и во всех отношениях чрезмерным плащом, вразвалочку сбежал с лестницы, на ходу надевая кирзовые рукавицы.
— Привет! Рад вас видеть, друзья! — вскричал он. — Вы как раз вовремя: сейчас я вас с ветерком… Сейчас с вас… я к вас…
Жабб запнулся и закончил приветствие растерянным кваканием, так строги и непреклонны были взгляды животных, проникавшие, казалось, даже сквозь прорезиненный плащ.
Барсук взошел по лестнице к парадным дверям.
— Введите, — приказал он, ни на кого не глядя.
Негодующий Жабб, как раненый птеродактиль, засверкал очками, затопотал, загромыхал складками плаща, — но все впустую: нисколько не устрашенные, миссионеры схватили язычника и потащили по лестнице спасать от заблуждений.
Когда двери за группой захвата захлопнулись, Барсук, не тронувшись с места, повернул голову к шоферу фирмы и веско сказал:
— Боюсь, вы сегодня не понадобитесь. Мистер Жабб передумал. Автомобиль ему ни к чему. Прошу понять: это окончательное решение мистера Жабба. Езжайте. Промедление смерти подобно.
Барсук протиснулся в двери и запер их.
— Вот так! — сказал он Жаббу, когда все четверо собрались в холле. — Прежде всего, прошу снять всю эту чешую.
— Не намерен! — решительным фальцетом заявил Жабб. — Что означает это чудовищное ущемление прав животного? Требую безотлагательных объяснений!
— Снять, — коротко приказал Барсук.
Жабб лягался и изрыгал проклятия; чтобы приступить к выполнению приказа, пришлось повалить его на пол. Крыс сел на гонщика верхом, а Крот одну за другой снял, отстегнул, стащил все детали гоночного костюма. Похоже было, что вся мощь Жабба заключалась в роскошном доспехе и когда его разоблачили, исчез и Пожиратель Пространств, Гроза селянина, разложившись на гору хлама и самого заурядного зеленого Жабба. Экс-пожиратель сник и обмяк. Делая вид, что ему очень смешно, он глуповато хихикал и заискивающе смотрел в лица миссионеров, поняв, вероятно, смысл происходящего.
— Вы прекрасно знали, что рано или поздно этим кончится, — пояснил Барсук. — Вы пренебрегали нашими предостережениями, вы продолжали транжирить деньги, оставленные вашим отцом — животным достойным — решительно достойным. И моим другом, кстати. Далее. Вы бросаете тень на всех животных нашего уезда трениями с полицией, своим предосудительным лихачеством, своими авариями. Права, о которых вы изволили упомянуть, — вещь хорошая, но мы, животные, никогда не позволяем своим друзьям сходить с ума далее определенных границ; вы эти границы преступили. С другой стороны, вы паренек неплохой, и я не хочу быть с вами жестоким. Я сделаю еще одну устную попытку вернуть вам рассудок. Вы пойдете со мной в курительную и услышите там кое-что о вашем поведении; посмотрим, таким ли Жаббом вы вернетесь оттуда, каким войдете сейчас.
Он твердо взял Жабба за лапу, вывел в курительную комнату и плотно прикрыл дверь.
— Бесполезно, — скривился Крыс. — Словом его не спасти. У него тоже язык без костей. Говорильня получается.
Они расположились в мягких креслах XVIII в. и терпеливо ждали. Через закрытые двери, вздымаясь и опадая в волнах красноречия голос Барсука казался далеким гулом прибоя. Вскоре проповедь начали заглушать протяжные всхлипывания, исходившие, очевидно, из груди Жабба — существа мягкосердечного и весьма чувствительного, легко принимавшего любую точку зрения, правда, на время.