Помоги проекту - поделись книгой:
Для взрослых надо писать так же, как для детей, только еще хуже.
Для самых взрослых шрифт нужен такой же, как для детей, только еще крупнее.
Литературные течения и школы
Литературное течение составляют пять или шесть человек, которые живут в одном городе и сердечно ненавидят друг друга.
Так называемое течение существует, если: 1) все открывают одно и то же; 2) все считают себя преследуемым меньшинством, хотя они-то как раз и задают тон.
Я знаю, как весело бывает подобрать какую-либо кличку и носить, как розу в петлице. Именно так обретали названия все крупные школы в искусстве.
В литературе, как в диких лесах Северной Америки, сыновья убивают отцов, когда те становятся стары и слабы.
Наследование при смене литературных школ идет не от отца к сыну, а от дяди к племяннику.
В каждой поэтической школе есть, понятно, и завучи.
Против литературного течения лучше всего плыть классическим стилем.
Этот писатель создал собственную школу, в которой был худшим учеником.
Предтечи и эпигоны
Великий писатель создает своих предшественников. Он их создает и в какой-то мере оправдывает их существование. Чем был бы Марло без Шекспира?
Шекспир обязан своим предшественникам не в большей степени, чем Христос – колодцу, из которого была взята вода, превращенная им в вино.
Все, что следовало сделать в литературе по-шекспировски, в основном сделал уже Шекспир.
История литературы – это большой морг, где всякий отыскивает покойников, которых любит или с которыми состоит в родстве.
В литературе, как и в жизни, каждый сын имеет своего отца, которого он, однако, не всегда знает или от которого он даже хотел бы отречься.
Нет предшественника, где много предтеч.
Всего сильнее влияют не те, за кем идут, а те, против кого идут.
Великий гений образуется с помощью другого гения не столько ассимиляцией, сколько посредством трения.
Источник редко одобряет дорогу, которую избрала река.
Человек, к сожалению, часто оказывается во главе того, что оставил далеко за собой.
Чтобы стать эпигоном, мало отсутствия таланта, нужна еще незаурядная сила воли.
Есть эпигоны, которые выглядят жалко даже среди эпигонов, – это эпигоны Маяковского, Кафки, Пикассо, Матисса. Эпигоны великой школы реализма всегда будут сносны: они могут рассчитывать на интересность самого материала.
Все, что вы написали, пишете и еще только можете написать, уже давно написала Ольга Шапир, печатавшаяся в киевской синодальной типографии.
Романтики и реалисты
Настоящий романтик – прежде всего лицедей.
Жизнь движется быстрее Реализма, однако Романтизм всегда остается впереди Жизни.
Романтик пишет на полях классицизма.
Романтик, овладевший искусством, становится классиком.
В романтической школе я провел самые приятные годы своей юности, а под конец высек учителя.
Романтическое окружение – наихудшее окружение для романтического писателя. На Гауэр-стрит Стивенсон мог создать новых «Трех мушкетеров». А на Самоа он пишет письма в «Таймс» насчет немцев.
Откуда взялся натурализм? Ведь не из жизни же?!
Бальзак не больше реалист, чем был Гольбейн. Он созидал жизнь, а не воспроизводил ее.
Я реалист и не могу закрывать глаза на сюрреализм жизни.
Искренность в литературе
Вся скверная поэзия порождена искренним чувством. Быть естественным – значит быть очевидным, а быть очевидным – значит быть нехудожественным.
Истинный демократ пишет, как народ, – искренне, просто и скверно.
Когда критик говорит о книге, что она «искренняя», тут же понимаешь, что она: а) неискренняя и б) плохо написана.
Я не думаю, что поэзия выражает чувства. Она пробуждает чувства в читателе, а это совсем другое дело. Как кто-то сказал: «Хочешь выразить свои чувства – плачь».
Из хороших чувств рождается плохая литература.
Это слишком искренне, чтобы быть правдой.
Всякая исповедь стремится быть стройной и связной, и это ее портит. Человек сложнее, чем логика его мышления.
Есть лишь два способа сказать полную правду – анонимно или посмертно.
Литературная слава
Слава – солнце мертвых.
Слава – самое сильное возбуждающее средство.
Слава – это непрерывное усилие.
Слава – это маска, которая разъедает лицо.
Слава – дым, успех – случайность! Единственное, что надежно здесь, на земле, – безвестность.
Лучшая слава – писательская. Ее достаточно, чтобы получить столик в хорошем ресторане, но недостаточно, чтобы у тебя просили автографы во время еды.
Самые прочные монументы, несомненно, те, что сооружены из бумаги.
«Бессмертие – не ваш удел». – «Зайдите через тысячу лет, там поговорим!»
Ни один писатель никогда не сознается себе в том, что чем громче становится его слава, тем шире круг почитателей его таланта, неспособных оценить его.
Слава нередко делает автора тщеславным, но редко делает его гордым.
По-настоящему знаменит тот писатель, которого знают и никогда не читали.
Если ты напишешь книгу лучше, чем твой сосед, или прочтешь лучшую проповедь, или сделаешь лучшую мышеловку, мир проложит тропинку к твоему дому, даже если ты поселишься в глухом лесу.
Да, я знаю. Всех великих людей сначала не признавали; но я не великий человек, и я предпочел бы, чтобы меня признали сразу.
Не следует знакомиться со своими друзьями раньше, чем к ним придет слава.
Едва ли не самое большое преимущество славы заключается в том, что можно безнаказанно говорить величайшие глупости.
Слава – товар невыгодный. Стоит дорого, сохраняется плохо.
Моя слава росла с каждой моей неудачей.
Он давно уже считался известным писателем, но никто об этом не знал.
Сперва мечтают о славе, потом всего лишь надеются на успех и в конце концов удовлетворяются похвалами своей родни.
Массовая известность его произведений проявляется в том, что масса людей их терпеть не может.
Очень известный в прошлом году писатель.
Популярные писатели обычно непопулярны среди писателей.
Когда народ уже не хочет читать своих поэтов, он воздает им почести.
Люди привыкли почитать черепа, а не головы.
Посмертная слава достается живым.
Литературный успех
В литературном мире прощают любой успех, кроме денежного.
В Америке по-настоящему уважают лишь тех писателей, которые добились успеха, во Франции – любого писателя, в Англии – ни одного, а в Австралии приходится объяснять, что такое писатель.
Тот, кто не презирает успеха, не достоин его.
Художник, который добился успеха, уже не молится своей Музе, а начинает заигрывать с ней.
Автор, на счету которого два-три скромных успеха и множество крупных провалов, ценится выше, чем тот, на счету которого одни только скромные успехи.
Успех, вместо того чтобы давать свободу выбора, становится образом жизни.
Мне всегда были подозрительны художники, достигшие успеха прежде, чем они умерли.
Премии и награды
Немецкая нация раздает свои лавры, как Офелия – цветы.
Я дошла до того, что, получив счет из прачечной, начинала прикидывать, стоит ли выдвигать его на Букера.
Премия как геморрой – рано или поздно каждая задница его получит.
К чему мне все эти награды, титулы, похвалы! Теперь, когда я уже их заслужил!
Пьесы, награждаемые премиями, пишутся исключительно для критиков.
По случаю литературной премии поэт N. устроил пиршество. Однако никаких напитков не подал. Предполагалось, что гости будут пьяны в стельку его успехом.
Их премия, кому хотят, тому дают.
Писатель, получивший литературную премию, обесчещен.
Меня наградили орденом Почетного легиона. Впрочем, этого отличия мало кому удалось избежать.
Лавровый венок иногда прорастает в череп.
Нобелевка
Нобелевская премия – это спасательный круг, который бросают пловцу, когда тот уже благополучно достиг берега.
Нобелевская премия – это свидетельство о смерти. Никто не совершил ничего после ее получения.
Я готов простить Альфреду Нобелю изобретение динамита, но только дьявол в людском обличье мог выдумать Нобелевскую премию.
Нет такого идиотского предложения, под которым не удалось бы собрать дюжину подписей нобелевских лауреатов.
На Нобелевскую премию можно купить столько динамита!..
Цензура
Цензура – младшая из двух гадких сестер, а старшую зовут Инквизиция.
Всякие правила насчет того, что следует и чего не следует читать, просто нелепы. Современная культура более чем наполовину зиждется на том, чего не следует читать.
Я только не имею права касаться в моих статьях власти, религии, политики, нравственности, должностных лиц, благонадежных корпораций, Оперного театра, равно как и других театров, а также всех лиц, имеющих к чему-либо отношение, – обо всем же остальном я могу писать совершенно свободно под надзором двух-трех цензоров.
Если у нас была бы свобода книгопечатания, то я с женой и детьми уехал бы в Константинополь.
Поделиться книгой: