Возвращение Короля

Вскоре внутри стены возникла нешуточная опасность большого пожара, и все, кто был свободен, принялись тушить вспыхивавший повсеместно огонь. Тогда на Город обрушился град иных снарядов, не столь разрушительных, но куда более ужасных. Они осыпали все улицы и переулки за Воротами, маленькие круглые снаряды, которые не взрывались. Но когда горожане побежали посмотреть, что это такое, поднялся истошный крик и плач. Ибо враг забрасывал город головами павших в Осгилиате, Раммасе или на полях. Страшно было смотреть на них: одни были размозжены и изуродованы, другие грубо разрублены, но часто черты лица еще можно было разобрать и казалось, что эти люди умерли в мучениях. И на всех было выжжено мерзостное клеймо, Око-без-Вежд. Но хотя головы воинов были изуродованы и обесчещены, люди нередко узнавали лица знакомых, тех, кто недавно с оружием в руках горделиво ходил по улицам, обрабатывал поля или приезжал на праздники из зеленых долин в горах.

Напрасно горожане грозили кулаками безжалостным врагам, толпившимся перед воротами. Те не обращали внимания на проклятия да и не понимали языка Запада, а их хриплые крики напоминали вопли хищников или пожирателей падали. Но вскоре в Минас-Тирите мало осталось таких, кто мог бы бросить вызов полчищам Мордора. У Повелителя Тьмы нашлось и иное оружие, разящее быстрее голода – ужас и отчаяние.

Вновь появились назгулы, и, поскольку их мрачный господин приумножил и развернул свои силы, голоса этих вестников его злой воли напитала ужасающая злоба. Безостановочно кружили назгулы над городом, точно стервятники, ожидающие своей доли добычи – человечины. Они летали так высоко, что не зацепить ни стрелой, ни взглядом, и все же ни на миг не покидали Минас-Тирита, и воздух раздирали их мертвящие голоса. С каждым новым криком они становились все непереносимее, и наконец даже самые стойкие кидались на землю, когда невидимая угроза пролетала над ними, или замирали, выронив оружие из оцепеневших рук, а тем временем их разум затягивала чернота, и они уже не думали о войне – только об укрытии, о бегстве, о смерти.

На протяжении всего этого черного дня Фарамир лежал в постели в Белой башне, пылая в жару; кто-то сказал, что он умирает, и вскоре об этом заговорили все люди на стенах и улицах. А подле Фарамира сидел его отец и молчал, он смотрел на сына и ничуть не интересовался защитой города.

Никогда, даже в плену у урук-хай, Пиппин не переживал столь мрачных часов. Его обязанностью было ждать повелителя, и он, как будто бы позабытый, ждал у двери в неосвещенном покое и стараясь справиться с собственным страхом. Хоббит смотрел, и ему казалось, что Денетор стареет на глазах, точно его гордая воля надломилась, а суровое сердце разбито. Быть может, это сделали горе и раскаяние. Пиппин увидел слезы на этом когда-то не знавшем слез лице, и это было еще невыносимее, чем гнев.

— Не плачьте, повелитель! — запинаясь, вымолвил он. — Возможно, он еще поправится. Вы говорили с Гэндальфом?

— Мне не нужны колдуны-утешители! — ответил Денетор. — Глупая надежда развеялась. Враг нашел то, что искал, и теперь его могущество прибывает. Он читает самые наши мысли, и что бы мы ни делали, все обречено на провал.

Я послал сына навстречу опасности – без надобности, без благодарности и благословения, и вот он лежит, и в жилах его яд. Нет, нет, чем бы ни кончилась война, в ней пресечется и мой род, и даже дому Наместников придет конец. Подлая чернь будет править последними из потомков Королей, рыская в холмах, пока всех не переловит.

К дверям подходили люди и звали наместника. — Нет, я не выйду, — отвечал он. — Я должен оставаться возле сына. Может, он еще заговорит перед смертью. Этого недолго ждать. Слушайтесь, кого хотите, даже Серого Дурака, хоть его надежды и не оправдались. Я остаюсь здесь.

Так Гэндальф принял на себя командование последней обороной столицы Гондора. Где бы он ни появлялся, люди веселели и Крылатые Тени уходили из их памяти. Без устали сновал он от цитадели к Воротам, с севера на юг вдоль стен. Его сопровождал князь Дол-Амротский в сверкающей кольчуге. Ибо он и его рыцари по-прежнему вели себя как властелины, в чьих жилах текла подлинная нуменорская кровь. Люди, видевшие их, шептались: «Похоже, старые предания не обманывают: в жилах этого народа течет кровь эльфов, ибо когда-то давно в этой земле жило племя Нимроделя». Тогда среди общего уныния кто-нибудь затягивал нараспев строки из «Сказания о Нимроделе» или иную древнюю песню Андуинских долин.

И все же, когда эти смельчаки уходили, сумрак вновь смыкался над людьми, сердца их остывали и слава Гондора обращалась в пепел. Так тусклый день страха медленно сменился тьмой ночи отчаяния. Теперь в первом круге города уже не тушили пожары, и гарнизону на внешней стене во многих местах были отрезаны пути к отступлению. И мало было тех верных, кто оставался на посту: большинство бежало за вторые ворота.

А вдали от поля битвы враги быстро перекинули через Реку мосты, и весь день по ним проходили войска и перевозили оружие. Наконец в середине ночи враг пошел на приступ. Авангард нападающих пересек огненные рвы по множеству оставленных между ними окольных тропинок. Враги двигались вперед плотными рядами, а попадая в пределы досягаемости лучников, не обращали внимания на потери. Впрочем, мало оставалось таких, кто мог бы нанести им большой урон, хотя отблеск огня превращал нападающих в отличную цель для лучников, чьим искусством некогда гордился Гондор. Тогда, почувствовав, что сопротивление Города подавлено, невидимый Предводитель пустил в ход новую силу. Вперед во мраке медленно покатились большие осадные башни, сделанные в Осгилиате.

В покои Белой башни вновь явились вестники, и Пиппин пропустил их, поскольку они пришли со срочным донесением. Денетор медленно отвел взгляд от лица Фарамира и молча взглянул на вошедших.

— Первый круг Города в огне, повелитель! — сказали ему. — Каков будет ваш приказ? Ведь вы по-прежнему наместник и повелитель. Не все идут за Митрандиром. Люди бегут со стен, оставляя их без защиты.

— Почему? Почему эти глупцы бегут? — спросил Денетор. — Лучше сгореть раньше, чем позже, ведь сгореть все равно придется. Возвращайтесь к своим кострам! А я? Я отправлюсь на свой погребальный костер. На погребальный костер! У Денетора и Фарамира не будет гробницы. Не будет! Не будет долгого медленного сна набальзамированной смерти. Мы сгорим, как сгорали языческие короли еще прежде, чем сюда с запада приплыли корабли. Запад обречен. Ступайте, сгорите!

Вестники молча, не поклонившись, убежали.

Тогда Денетор встал и выпустил горячую руку Фарамира. — Он горит, уже горит, — печально молвил наместник. — Обитель его духа рушится. — И, подойдя к Пиппину, Денетор сверху вниз взглянул на него.

— Прощайте! — сказал он. — Прощайте, Перегрин, сын Паладина! Ваша недолгая служба подходит к концу. Я освобождаю вас от тех немногих обязанностей, что еще остались. Ступайте и умрите так, как вам больше по нраву. И с кем хотите, даже с тем вашим другом, чья глупость привела вас к смерти. Пошлите за моими слугами и идите! Прощайте!

— Я не стану прощаться, повелитель, — сказал Пиппин, опускаясь на одно колено. И вдруг вновь по-хоббичьи вскочил и посмотрел в глаза старику. — Я воспользуюсь вашим разрешением, сударь, — сказал он, — потому что очень хочу повидать Гэндальфа. Но он вовсе не глуп, и я не стану думать о смерти, покуда он не отчаялся жить. Однако я не хочу брать назад свое слово и освобождаться от службы, пока вы живы. И если враг все-таки придет в цитадель, я надеюсь быть здесь, с вами рядом, и, может быть, доказать, что вы недаром дали мне оружие.

— Поступайте, как вам угодно, мастер коротыш, — сказал Денетор, — но моя жизнь разбита. Пошлите за моими слугами! — И он вернулся к Фарамиру.

Пиппин вышел и позвал слуг, и те явились, шесть человек, сильных и красивых, но, узнав, что их зовет наместник, они затрепетали. Однако Денетор спокойным голосом приказал им потеплее укрыть Фарамира и вынести его постель. И сделали так, подняли кровать и вынесли ее из кабинета. Шли медленно, стараясь как можно меньше беспокоить раненого, а Денетор, опираясь на посох, брел следом. Шествие замыкал Пиппин.

Словно похоронная процессия, вышли они из Белой башни во тьму, где низко нависшие тучи озаряли тусклые красные вспышки, осторожно пересекли большой двор и по приказу Денетора задержались подле увядшего дерева.

Было тихо, лишь снизу, из города, долетал гул войны, и все услышали, как печально капает с мертвых ветвей вода в темный бассейн. Затем процессия прошла в ворота цитадели, где на нее с удивлением и отчаянием воззрился часовой. Повернув на запад, они подошли наконец к двери в тыльной стене шестого круга. Фен-Холлен звалась эта дверь, ибо отворялась лишь в дни похорон и лишь правителю города дозволялось ходить этим путем да еще тем, кто был отмечен особым знаком и ухаживал за пристанищем мертвых. За дверью извилистая дорога множеством петель спускалась к узкой площадке под сенью Миндоллуинской пропасти, к мавзолеям усопших королей и их наместников.

В маленьком домишке у дороги сидел привратник. Он вышел вперед, держа в руке лампу, и в глазах его светился страх. По приказу повелителя привратник отпер дверь, та бесшумно распахнулась, и, взяв у него лампу, они вошли. Внутри между древними стенами и многочисленными колоннами, которые вырывал из тьмы качающийся луч лампы, тянулся темный спуск. Эхо подхватывало звук медленных шагов процессии, спускавшейся вниз, вниз к Рат-Динен – Улице Безмолвия меж блеклых куполов, пустых залов и изображений давно умерших людей. Процессия вошла в Дом наместников. Ношу опустили.

Беспокойно озираясь, Пиппин увидел просторное сводчатое помещение, задрапированное огромными тенями, отброшенными маленькой лампой на тонущие во тьме стены. Смутно виднелись ряды высеченных из мрамора столов, и на каждом столе, головой на каменной подушке, лежало тело с аккуратно сложенными руками. Один из столов, самый ближний, широкий, пустовал. На него по знаку Денетора возложили Фарамира, а рядом с ним самого наместника. Укрыв отца и сына одним покровом, слуги стали понурив головы, точно скорбящие у смертного одра. Тогда Денетор тихим голосом заговорил:

— Мы подождем здесь. Но не присылайте бальзамировщиков. Принесите сухих дров, и уложите вокруг нас и под нами, и полейте маслом. И когда я прикажу, бросьте факел. Ни слова больше! Делайте как я велю. Прощайте!

— С вашего разрешения, повелитель! — едва вымолвил Пиппин и в ужасе бежал из этой обители смерти. «Бедный Фарамир! Я должен найти Гэндальфа, — думал он. — Бедный Фарамир! Он нуждается в лекарствах, а не в слезах. О, где же мне найти Гэндальфа? Должно быть, в самой гуще событий, так что у него может не оказаться времени для умирающего или безумца».

У дверей Пиппин повернулся к одному из слуг, оставшемуся на страже: — Ваш хозяин не в себе. Не спешите! Не приносите сюда огня, пока Фарамир жив! Ничего не делайте до прихода Гэндальфа!

— Кто хозяин Минас-Тирита? — ответил тот хоббиту. — Повелитель Денетор или Серый Путник?

— Если не Серый Путник, то, кажется, вообще никто! — И Пиппин со всех ног бросился бежать по извилистой дороге мимо изумленного привратника, за дверь и дальше. Наконец он примчался к воротам цитадели. Часовой окликнул его, и Пиппин узнал голос Берегонда.

— Куда вы бежите, мастер Перегрин? — крикнул Берегонд.

— Искать Митрандира! — ответил Пиппин.

— Приказы повелителя – дело срочное, и я не могу вас задерживать, — сказал Берегонд, — но ответьте мне коротко: куда отправился мой повелитель? Я только что заступил на дежурство, но слышал, будто он прошел в Закрытую Дверь, а перед ним несли Фарамира.

— Да, — сказал Пиппин. — На Улицу Безмолвия.

Берегонд наклонил голову, чтобы скрыть слезы. — Болтали, будто Фарамир при смерти, — вздохнул он, — и вот он умер...

— Нет! — возразил Пиппин. — Еще нет. Я думаю, даже сейчас его смерть можно предотвратить. Но наместник Города сдался раньше, чем сам его город, Берегонд. Он безумен и опасен. — И Пиппин быстро рассказал о странных словах и поступках Денетора. — Я должен немедленно найти Гэндальфа!

— Тогда вам нужно спуститься туда, где идет бой.

— Знаю. Повелитель отпустил меня. Но, Берегонд, если сможете, сделайте что-нибудь, чтобы предотвратить самое страшное.

— Тем, кто одет в черное и серебряное, ни в каком случае не дозволено оставлять посты без особого приказа повелителя.

— Что ж, вам придется выбирать между приказом и жизнью Фарамира, — сказал Пиппин. — Что же касается приказов вообще, то теперь, похоже, их отдает сумасшедший, а не правитель. Я должен бежать. Вернусь, если смогу.

И хоббит помчался вниз, к внешнему кругу. Мимо пробегали люди, спасавшиеся от пожаров. Некоторые при виде его мундира оборачивались и что-то кричали, но Пиппин не слушал. Наконец он проскочил во вторые ворота. Там между стенами бушевали большие пожары. И все же было до странности тихо – ни криков, ни звона оружия. Потом раздался ужасающий вопль и глухой гулкий удар. Преодолевая приступ ужаса, от которого едва не подломились колени, Пиппин завернул за угол и увидел площадь перед городскими Воротами. И застыл. Он нашел Гэндальфа, но отшатнулся, прячась в тени.

С середины ночи продолжалось решающее наступление. Гремели барабаны. С севера и юга отряд за отрядом враги устремлялись к стенам. Появились огромные, ростом с дом, мумакиль – животные из Харада, тащившие через линии огня большие башни и машины. Но вражеского предводителя не слишком заботило то, что делают наступающие и сколько их убито: основная цель заключалась в том, чтобы испытать оборону на прочность и обеспечить гондорцам хлопоты на самых разных участках. Главный удар должен был обрушиться на Ворота. Они, хоть и очень прочные, из стали и железа, защищенные башнями и укреплениями из неприступного камня, были ключевой позицией, самым слабым местом во всей высокой несокрушимой стене.

Барабаны загремели громче прежнего. Вспыхнул огонь. По полю ползли огромные машины, и в середине – гигантский, величиной с целое дерево таран в сотню футов длиной, подвешенный на могучих цепях. Давным-давно выковали его в мрачных кузницах Мордора, придав отвратительному носку из черной стали сходство с оскаленной волчьей мордой. Этот таран назывался Гронд в память о молоте подземного мира древности. Огромные животные, окруженные орками, тащили его, а сзади шли горные тролли, чтобы управлять его работой.

Но у Ворот сопротивление оставалось упорным и сильным, здесь стояли рыцари Дол-Амрота и храбрейшие из гарнизона. Стрелы и дротики сыпались дождем, осадные башни рушились или внезапно вспыхивали, как факелы. Землю под стенами по обе стороны от Ворот усеивали обломки и тела убитых. Но, словно движимые безумием, подступали все новые и новые враги.

Гронд полз вперед. Его не мог затронуть огонь. И хоть порой огромные звери, тащившие его, взбесившись, принимались топтать орков, давя их без счета, тела попросту отбрасывали с дороги и на место мертвых вставали другие.

Гронд полз вперед. Отчаянно гремели барабаны. Над горами трупов появилась страшная фигура – высокий Всадник в капюшоне и черном плаще. Медленно ехал он вперед, топча павших, не замечая стрел. Остановившись, он выхватил длинный светлый меч. И тогда всех – и защитников, и осаждавших – объял великий страх. Руки у людей опустились, ни одна стрела не сорвалась с тетивы. На мгновение все затихло.

Барабаны гремели. Огромные руки что было силы раскачали Гронд и пустили вперед. Таран достиг Ворот. Ударил. Гул раскатился по городу, как гром среди туч. Но железные створки и стальные столбы выстояли.

Тогда Черный Воевода поднялся в стременах и страшным голосом закричал на неведомом забытом языке слова, злобные и властные, потрясшие и сердца, и камень.

Трижды он крикнул. Трижды ударил тяжелый таран. И с последним ударом Врата Гондора разлетелись. Словно их разнесло взрывающее заклинание: блеснула ослепительная молния, и на землю посыпался дождь обломков.

Повелитель назгулов въехал в Город. Большая черная фигура, очерченная на фоне огня, вселяла ужас и отчаяние. Под арку, куда никогда не ступал враг, въехал Повелитель Назгулов, и все бежали перед ним.

Все, кроме одного. На площади за воротами, замерев в молчании, ждал Гэндальф на Обгоняющем Тень, и тот, единственный из вольных скакунов, выдерживал этот ужас, недвижный, неколебимый, будто гравюра из Рат-Динена.

— Здесь ты не пройдешь, — крикнул Гэндальф, и огромная тень остановилась. — Возвращайся в бездну, тебе уготованную! Сгинь! Провались в ничто, удел твой и твоего Хозяина! Прочь!

Черный Всадник откинул капюшон, и смотрите-ка! Блеснул царский венец – на невидимой голове. Между короной и широкими плечами под черным плащом просвечивали рдеющие огни. Из невидимого рта донесся мертвящий хохот.

— Старый дурак! — промолвил Черный Всадник. — Старый дурак! Пришел мой час. Разве ты не узнаешь Смерть? Умри и будь проклят! — С этими словами он высоко поднял меч, и пламя пробежало по лезвию.

Гэндальф не шелохнулся. И в этот миг где-то на городском дворе прокричал петух. Резко и чисто прозвучал его голос. Ничего не зная ни о колдовстве, ни о войне, он приветствовал утро, которое с зарей пришло в небо, в далекую высь над тенями смерти.

И словно в ответ, издалека донеслись иные звуки. Рога, рога, рога... Темные склоны Миндоллуина отразили их неясным эхом. Яростно трубили большие рога с Севера. Наконец пришел Рохан.

Глава V

Прибытие рохирримов

Было темно, и Мерри, который лежал на земле, завернувшись в одеяло, ничего не мог разглядеть, однако, хотя ночь была душной и безветренной, он слышал, как вокруг тихонько шумят невидимые деревья. Мерри поднял голову. И снова услышал слабый звук – как будто где-то далеко в лесистых холмах и на горных склонах били барабаны. Звук умолкал и возобновлялся в другом месте, то приближаясь, то отдаляясь. Мерри стало интересно, слышат ли его часовые.

Он не видел, но знал, что вокруг повсюду разместились отряды рохирримов. Он чувствовал во тьме запах коней, слышал их фырканье и негромкий стук копыт, переступавших по устланной хвоей земле. Войско остановилось на ночлег в сосновом лесу, раскинувшемся вокруг Эйленахского маяка – высокого холма, выступающего из длинной полосы Друаданского леса близ большой дороги в восточной части Анориена.

Хотя Мерри очень устал, сон к нему не шел. Они ехали уже четыре дня, и неуклонно сгущающаяся тьма мало-помалу привела хоббита в уныние. Он начал задумываться о том, зачем так стремился поехать, имея все причины и даже прямое приказание господина остаться. Ему также хотелось знать, разгневается ли старый король, узнав о его непослушании. Может быть, и нет. Казалось, между Дернхельмом и Эльфхельмом, воеводой, командовавшим эоредом, с которым они ехали, существует некое понимание. Ни воевода, ни его люди не обращали на Мерри никакого внимания и делали вид, что не слышат, когда он подавал голос. Хоббит был попросту чем-то вроде вьюка, который вез Дернхельм. Дернхельм не был хорошим попутчиком: он ни с кем не вступал в разговор. Мерри чувствовал себя маленьким, нежеланным и одиноким. Времени уже почти не осталось, и войску грозила опасность. От внешней стены Минас-Тирита, окружавшей пригородные поля, их отделяло меньше дневного перехода. Вперед выслали разведчиков. Одни не вернулись. Другие вернулись в спешке и сообщили, что дорога впереди охраняется. Вражеское войско стоит на ней лагерем в трех милях к западу от Амон-Дина, и часть отрядов движется по дороге от силы в трех лигах от рохирримов. Холмы и леса вдоль дороги кишат орками. Ночью король с Эомером созвали совет.

Мерри очень хотелось перемолвиться с кем-нибудь словечком, и ему вспомнился Пиппин. Но это лишь усугубило его тревогу. Бедный Пиппин, одинокий и испуганный, заперт в огромном каменном городе. И Мерри пожалел, что он не высокий всадник вроде Эомера, чтобы протрубить в рог и помчаться на выручку. Он сел, прислушиваясь к барабанам, которые вновь загудели, теперь гораздо ближе. Вскоре он расслышал приглушенные голоса и увидел, как за деревьями пронесли тусклые затененные фонари.

Высокий человек, споткнувшись в темноте о хоббита, выругал древесные корни. Мерри узнал голос воеводы Эльфхельма.

— Я не древесный корень, сударь, — заметил он, — и не мешок, а хоббит, у которого все отбито. Самое малое, что вы можете сделать, дабы искупить свою вину, – это рассказать, что происходит.

— Чего только не происходит в этой дьявольской тьме! — ответил Эльфхельм. — Но господин прислал сказать, что нужно приготовиться: в любую минуту может прийти приказ о выступлении.

— Значит, враг приближается? — тревожно спросил Мерри. — Так это их барабаны? Я думал, мне это только кажется, поскольку никто не обращает на них внимания.

— О нет, нет, — сказал Эльфхельм, — враг на дороге, не в холмах. Вы слышите восов, лесных дикарей. Говорят, они все еще живут в Друаданском лесу. Последние потомки древних племен, они скрываются, их мало, они дики и осторожны, как звери. Они не воюют ни с Гондором, ни с Маркой, но темнота и приход орков их растревожили: они боятся возвращения Темных Лет, которое кажется теперь вполне вероятным. И надо радоваться, что они не охотятся на нас – говорят, у них отравленные стрелы, а в знании леса никто не может с ними сравниться. Они предложили свои услуги Теодену. Как раз сейчас одного из их вождей ведут к королю. Вон там, где фонари. Так я слышал, но больше ничего не знаю. А теперь я должен заняться приказом господина. Пакуйтесь, мастер мешок! — И воевода исчез во тьме.

Мерри не понравился разговор о дикарях и отравленных стрелах, но на хоббита и без того давило бремя великого страха. Ожидание становилось невыносимым. Отчаянно хотелось знать, что происходит. Мерри встал и устало поплелся следом за последним светильником, который еще не успел исчезнуть среди деревьев.

Вскоре Мерри очутился на поляне, где под большим деревом поставили маленький шатер для короля. Большой, закрытый сверху фонарь, свисая с ветки, отбрасывал на землю бледный круг света. Тут были Теоден и Эомер, а перед ними на земле сидел странный коренастый человек, угловатый, точно старый камень. На шишковатом подбородке торчала, как сухой мох, редкая борода. У человека были короткие ноги и толстые короткие руки, а одеждой ему служила лишь юбка из травы. Мерри показалось, что он его уже где-то видел, и вдруг он встрепенулся, припомнив пукелей из Дунхарроу. Одно из этих древних изваяний ожило – перед хоббитом сидел, быть может, прямой потомок тех давно исчезнувших людей, что служили моделями забытому скульптору.

Мерри подобрался поближе. Поначалу царила тишина, но затем дикарь заговорил, по-видимому, отвечая на какой-то вопрос. Голос у него оказался низким и гортанным, но, к удивлению Мерри, дикарь говорил на общем языке, хотя и запинаясь и порой употребляя незнакомые слова.

— Нет, Отец Всех Лошадников, — сказал он, — мы не сражаемся. Только охотимся. Мы убиваем горгунов в лесах, ненавидим орков. Вы тоже ненавидите горгунов. Мы поможем вам, как сумеем. У Диких чуткие уши и острые глаза. Они знают все дороги. Дикие жили здесь до каменных домов, до того, как по воде пришли рослые.

— Но нам нужна помощь в бою, — сказал Эомер. — Как вы и ваш народ станете помогать нам?

— Мы будем приносить новости, — ответил дикарь. — Мы смотрим с холмов. Взбираемся на большие горы и оттуда смотрим вниз. Каменный Город закрыт. Вокруг горит огонь, теперь он горит и внутри. Вы хотите идти туда? Тогда поторопитесь. Но горгуны и люди издалека, — он махнул короткой корявой рукой на восток, — засели на конной дороге. Очень много, больше, чем Лошадников.

— Откуда вы знаете? — спросил Эомер.

Плоское лицо и темные глаза старика ничего не выразили, но голос потускнел от неудовольствия. — Дикие дики и свободны, но они не дети, — ответил он. — Я великий вождь Ган-Бури-Ган. Я многое считаю – звезды на небе, листья на деревьях, людей в темноте. У вас десять и еще пять раз по двадцать раз двадцать воинов. А у них больше. Большая битва, а кто выиграет? И еще много их ходит вокруг стен Каменного города.

— Увы! Он более чем близок к истине, — сказал Теоден. — А наши разведчики сообщили, что видели траншеи и завалы поперек дороги. Мы не сможем смять их неожиданным ударом.

— И все же нужно торопиться, — сказал Эомер. — Мундбург в огне!

— Пусть Ган-Бури-Ган доскажет! — перебил дикарь. — Он знает не одну дорогу. Он поведет вас по дороге, где нету ям, где не ходят горгуны, только Дикие и звери. Много дорог проложили, когда племя Каменных Домов было сильнее. Они кроили холмы, как охотник кроит мясо зверя. Дикие думают, что они ели камни. Они ездили через Друадан в Риммон на больших телегах. Больше не ездят. Дорога забыта, но не Дикими. Через холмы и за холмами пролегает она, заросшая травой и деревьями, проходит за Риммоном, спускается к Дину и снова возвращается к дороге Лошадников. Дикие покажут вам эту дорогу. Тогда вы убьете горгунов и своим блестящим железом прогоните злую тьму, и Дикие опять смогут спокойно спать в диких лесах.

Эомер и Теоден переговорили на своем языке. Наконец Теоден повернулся к дикарю. — Мы принимаем ваше предложение, — сказал он. — Что с того, что мы оставляем позади вражье войско? Если каменный город падет, для нас не будет возврата. Но если он будет спасен, тогда возврата не будет для войска орков. Если вы сдержите слово, Ган-Бури-Ган, мы щедро вознаградим вас, и вы навсегда завоюете дружбу Марки.

— Мертвецы не друзья живым и не приносят им дары, — ответил дикарь, — но если вы переживете тьму, предоставьте Диким свободно жить в лесах и больше не охотьтесь на них, точно на диких зверей. Ган-Бури-Ган не заманит вас в западню. Он сам пойдет с Отцом Всех Лошадников, и если он заведет вас в беду, вы убьете его.

— Да будет так! — провозгласил Теоден.

— Сколько времени потребуется, чтобы пройти мимо врагов и вернуться на дорогу? — спросил Эомер. — Если вы поведете нас, нам придется идти пешком, вдобавок я не сомневаюсь, что дорога узкая.

— Ноги быстро носят диких, — сказал Ган. — В долине Каменных телег, вон там, дорога шириной в четыре лошади, — он махнул рукой на юг, — но узкая в начале и в конце. Дикие могут от восхода солнца до полудня пройти отсюда до Дина.

— Тогда кладем около семи часов для передовых отрядов, — сказал Эомер. — А всего следует положить часов десять. Нас могут задержать непредвиденные обстоятельства, а поскольку все наше войско вытянется вереницей, то, когда мы выйдем из холмов, пройдет немало времени, прежде чем оно вновь построится. Который час?

— Кто знает? — сказал Теоден. — Теперь все ночь.

— Все темно, но не все ночь, — возразил Ган. — Когда восходит солнце, мы чуем его, даже если оно прячется. Оно уже поднялось над восточными горами. В небесных полях начинается день.

— Тогда нужно выступить как можно быстрее, — сказал Эомер. — Но и тогда нечего надеяться прийти на помощь Гондору еще сегодня.

Мерри не стал дожидаться, что еще будет сказано, и незаметно ускользнул, чтобы подготовиться к началу марша. Предстоял последний переход перед битвой. Хоббиту не верилось, чтобы в ней уцелели многие. Но он подумал о Пиппине и горящем Минас-Тирите и решительно отогнал страх.

Все в тот день шло хорошо, и они не слышали и не видели врагов, которые бы ждали их в засаде. Дикие выставили заслон из опытных охотников, так что ни один орк или иной шпион не узнал о перемещениях в холмах. По мере того, как они продвигались к осажденному городу – длинными вереницами, словно темные тени людей и коней, – свет все больше тускнел. Каждый отряд вел дикарь-лесовик, старый Ган шел рядом с королем. Начало перехода затянулось: всадникам, которые вели коней под уздцы, потребовалось немало времени, чтобы найти в густых зарослях за лагерем проход и спуститься в незаметную чужому глазу Долину каменных телег. Лишь ближе к вечеру передовые отряды вышли к широкой полосе серых зарослей, тянувшейся с восточной стороны Амон-Дина и скрывавшей большую брешь в цепи холмов, убегавших на восток и на запад, от Нардола к Дину. В эту брешь к главному пути из Минас-Тирита в Анориен когда-то давно спускалась проезжая дорога, ныне забытая. Уже много поколений на ней росли деревья, и она исчезла, погребенная под листвой бесчисленных лет. Но эти заросли давали всадникам последнюю надежду укрыться перед тем, как открыто вступить в бой, поскольку за ними лежали дорога и прибрежные равнины, в то время как на востоке и на юге поднимались голые скалистые склоны – там холмы теснились гуртом и бастион за бастионом поднимались к громаде Миндоллуина.

Передовой отряд остановился, а тем временем остальные, вереницей выходя из узкого ущелья Долины каменных телег, рассредоточились под серыми деревьями, чтобы устроить бивак. Король созвал воевод на совещание. Эомер разослал разведчиков следить за дорогой, но старый Ган покачал головой.