Возвращение Короля

— Тем не менее я пойду этой дорогой, — сказал Арагорн. — Но говорю вам, Эомер, что мы еще встретимся с вами в битве, хотя бы все рати Мордора встали между нами.

— Поступайте как считаете нужным, Арагорн, — проговорил Теоден. — Должно быть, ваша судьба ходить диковинными дорогами, куда не смеют ступить другие. Расставание печалит меня и лишает сил, но горные тропы ждут, и я не могу дольше задерживаться. Прощайте!

— Доброго пути, повелитель! — пожелал Арагорн. — Скачите к великой славе! До свидания, Мерри! Я оставляю тебя в хороших руках, лучших, чем мы надеялись, когда шли по следам орков к Фангорну. Надеюсь, Гимли и Леголас опять пойдут со мной... но вас мы не забудем.

— До свидания! — выдохнул Мерри, не находя иных слов. Он чувствовал себя совсем крошечным, а непонятные речи нагнали на него тоску и печаль. Хоббиту как никогда не хватало неистребимой жизнерадостности Пиппина. Все были уже готовы, кони беспокойно переступали на месте. Мерри хотелось поскорее тронуться в путь и покончить с прощанием.

Теоден что-то сказал Эомеру, тот поднял руку, издал громкий клич, и по его слову всадники двинулись вперед. Они выехали из Пропасти Хельма, проехали по глубокой долине и, круто повернув на восток, вступили на дорогу, которая примерно на протяжении мили огибала подножия холмов, а затем, отклоняясь к югу, углублялась в холмы и исчезала из глаз. Арагорн выехал к Провалу и подождал, пока все люди короля не исчезнут в долине. Потом повернулся к Халбараду.

— С ними уехали трое, кого я люблю, и самого маленького – не меньше прочих, — сказал он. — Он не знает, какая участь ждет его впереди, но если бы и знал, поехал бы.

— Жители Шира – маленький, но чрезвычайно достойный народ, — отозвался Халбарад. — Они не ведают, сколько трудов вложено нами в защиту их границ, и все же я на них не в обиде.

— А теперь наши судьбы переплелись, — подхватил Арагорн. — И все же, увы! Здесь мы расстаемся. Что ж, пойду перекушу, а потом поспешим прочь и мы. Идемте, Леголас и Гимли! Поговорим за едой.

Вместе они вернулись в Город. Некоторое время Арагорн молча сидел в зале за столом, а остальные ждали, пока он заговорит. — Ну же, — сказал наконец Леголас. — Говорите и успокойтесь, прочь угрюмство! Что приключилось с тех пор, как мы серым утром вернулись в это мрачное место?

— Я выдержал сражение страшнее битвы за Хорнбург, — ответил Арагорн. — Я смотрел в Камень из Ортанка, друзья.

— Вы смотрели в этот проклятый колдовской камень? — со страхом и удивлением воскликнул Гимли. — И сказали что-нибудь... Ему? Даже Гэндальф опасался такой встречи.

— Вы забываете, с кем говорите, — строго сказал Арагорн, и глаза его блеснули. — Разве я не провозгласил открыто свой титул у дверей Эдораса? Чего вы боитесь? Нет, Гимли, — добавил он более мягко; суровое выражение исчезло с его лица, и Арагорн стал похож на человека, проведшего много ночей без сна, в мучительных и тяжких трудах. — Нет, друзья мои, я законный хозяин Камня и имею право и силу воспользоваться им. Во всяком случае, так мне кажется. Насчет права сомнений нет. А силы хватило... едва.

Он глубоко вздохнул. — То была жестокая борьба, и усталость, вызванная ею, проходит медленно. Я не сказал ему ни слова и в конце концов подчинил камень своей воле. Этого врагу не вынести. Вдобавок он видел меня. Да, мастер Гимли, он видел меня, но в ином облике, чем вы сейчас. Если это ему на руку, я совершил ошибку. Хотя я так не думаю. Мне кажется, для него было ударом узнать, что я жив и хожу по земле: до сих пор он этого не ведал. Взгляд Ортанка не может проникнуть под доспехи Теодена, но Саурон не забыл Исильдура и меч Элендиля. И вот в час, когда, казалось бы, его великие замыслы обретают плоть, является потомок Исильдура и воскрешенный Меч – я показал ему выкованный заново клинок. Враг покамест не так могуч, чтобы не ведать страха, нет – его вечно гложет сомнение.

— И тем не менее он располагает огромными силами, — заметил Гимли, — и теперь ударит быстрее.

— Торопливый удар нередко не попадает в цель, — сказал Арагорн. — Нужно наступать на врага, довольно ждать его хода. Видите ли, друзья, подчинив себе Камень, я многое узнал. На Гондор с юга надвигается серьезная опасность, о которой никто не догадывается, она отвлечет большие силы от обороны Минас-Тирита. Если ее не отразить как можно быстрее, через десять дней город падет.

— Тогда он погиб, — сказал Гимли. — Ибо какую помощь мы можем послать туда, и как ей поспеть вовремя?

— Мне некого послать на помощь, — сказал Арагорн, — поэтому я пойду сам. Но лишь один путь через горы приведет меня на побережье прежде, чем все погибнет. Это Тропы Мертвых.

— Тропы Мертвых! — воскликнул Гимли. — Какое зловещее название. Я заметил, что роханцам оно не очень-то по душе. Может ли живой воспользоваться этой дорогой и не погибнуть? И даже если мы пройдем там, сможет ли горстка храбрецов противостоять ударам Мордора?

— Живые не ходили этой дорогой с самого появления рохирримов, — сказал Арагорн, — она для них закрыта. Но в трудный час потомок Исильдура может воспользоваться ею, если посмеет. Слушайте! Вот какие слова своего отца, мудрейшего из знатоков сказаний, передали мне сыновья Эльронда: Прошу Арагорна помнить слова пророка и Тропы Мертвых.

— Какие еще слова пророка? — спросил Леголас.

— Вот что сказал пророк Малбет в дни Арведуи, последнего форностского короля, — пояснил Арагорн.

Над миром лежит длинная Тень. Крылья Тьмы дотянулись до Запада. Башня дрожит: к могилам королей Приближается судьба. Мертвые проснулись, Ибо пришел час нарушенных клятв: У камня Эреха вновь будут они стоять И слушать звонкий рог в холмах. Чей это будет рог? Кто позовет их, Забытых людей, из серых сумерек? Потомок того, кому они давали клятву верности. С Севера придет он, необходимость приведет его: Он пройдет Тропами Смерти.

— Это, конечно же, темные тропы, — сказал Гимли, — но для меня не темнее этих строк.

— Если бы вы понимали их лучше, чем я, я упросил бы вас пойти со мной, — сказал Арагорн, — ибо теперь твердо намерен идти этой дорогой. Но я делаю это без радости, лишь по необходимости. А потому позволю вам сопровождать меня лишь по вашей доброй воле, ибо и там ждет нас ждут тяжкие труды и великий страх, а возможно, и нечто худшее.

— Я пойду с вами даже по Тропам Мертвых, куда бы они не вели, — ответил Гимли.

— Я тоже, — сказал Леголас, — я не боюсь мертвых.

— Надеюсь, забытые не забыли, как сражаться, — сказал Гимли. — Иначе не понимаю, почему мы должны дрожать перед ними.

— Это мы узнаем, если доберемся до Эреха, — сказал Арагорн. — Они нарушили клятву бороться с Сауроном и теперь, если хотят сдержать ее, должны вступить в бой. В Эрехе стоит Черный камень, который, как говорят, принес из Нуменора Исильдур. Камень установили на холме, и в дни основания Гондора Король Гор поклялся на нем в верности Исильдуру. Когда Саурон вернулся и вновь вошел в силу, Исильдур призвал горцев выполнить клятву, но они не пожелали: в Темные Годы они преклонились перед Сауроном.

Тогда Исильдур сказал их королю: «Ты будешь последним королем. И если запад окажется сильнее твоего Черного Хозяина, на тебя и твой народ падет мое проклятие: не знать отдыха, пока не будет выполнена ваша клятва. Ибо эта война будет длиться бессчетные годы, и однажды вас призовут вновь». И горцы бежали перед гневом Исильдура и не осмелились выступить на стороне Саурона; они притаились в укромных уголках гор, не сносились с другими людьми и медленно вымирали среди бесплодных холмов. Ужас перед Бессонными Мертвецами витает над Эрехским холмом и везде, где жили эти люди. Но я должен пройти этой дорогой, ибо никто из живых не поможет мне.

Он встал. — Вперед! — вскричал он, выхватил меч и взмахнул им в сумеречном зале. — К Камню Эреха! Я иду к Тропам Мертвых. За мной, кто хочет!

Леголас и Гимли не ответили, но вслед за Арагорном поднялись и вышли из зала. На лужайке ждали молчаливые и неподвижные следопыты в капюшонах. Леголас и Гимли сели на лошадь. Арагорн вскочил на Рохирина. Тогда Халбарад поднес к губам большой рог, и его рев эхом раскатился по Пропасти Хельма. Всадники ринулись вперед и бурей пронеслись по долине Дипингкум, а те, что остались в Ущелье и Бурге, с удивлением смотрели им вслед.

И, покуда Теоден медленно пробирался по горным дорогам, Серый отряд промчался по равнинам и под вечер следующего дня прибыл в Эдорас. Здесь они сделали короткий привал, стремительно пересекли долину и к наступлению темноты были в Дунхарроу.

Благородная Эовин с радостью приветствовала их: она никогда не видела таких могучих людей, как дунаданы и прекрасные сыновья Эльронда, но чаще всего ее взгляд устремлялся к Арагорну. Когда сели ужинать, она услышала обо всем, что произошло с отъезда Теодена, ибо с тех пор ее ушей достигали лишь короткие поспешные вести. Когда же Эовин узнала о битве в Пропасти Хельма, о великой гибели врагов и атаке Теодена с его рыцарями, глаза ее засияли.

Но наконец она сказала: — Господа, вы устали, и вам следует отойти ко сну. Ваши постели удобны настолько, насколько позволила спешка. Однако завтра мы разместим вас лучше.

Но Арагорн ответил: — Нет, благородная госпожа, не беспокойтесь из-за нас! Если сегодня мы сможем здесь переночевать, а утром позавтракать, этого будет вполне достаточно. Ибо у меня чрезвычайно срочное дело, и на рассвете нам придется отправиться дальше.

Она улыбнулась. — Сударь, вы совершили добрый поступок, отклонившись от своего пути на много миль ради того, чтобы принести новости Эовин и поговорить с нею в ее изгнании.

— Поистине ни один человек не счел бы такую поездку напрасной, — сказал Арагорн. — И однако, благородная госпожа, я не приехал бы сюда, если бы моя дорога не пролегала через Дунхарроу.

И Эовин, словно бы недовольная его словами, отвечала: — Тогда вы ошиблись: ни одна дорога не ведет из Харроудейла на восток или на юг, и вам придется повернуть назад.

— О нет, благородная госпожа, — усмехнулся Арагорн. — Я не ошибся. Я бывал в этих землях до того, как вы появились на свет, чтобы их украсить. Одна дорога все же уходит из этой долины, по ней я и пойду. Завтра я двинусь по Тропам Мертвых.

Тогда Эовин с ужасом воззрилась на него, и лицо ее побледнело. Она долго молчала, молчали и все остальные. — Но, Арагорн, — вымолвила она наконец, — неужели ваше дело состоит в том, чтобы искать смерти? Ибо ничего иного вы не найдете на этой дороге. По ней не позволено ходить живым.

— На сей раз, возможно, мне позволят пройти, — возразил Арагорн, — во всяком случае, я рискну. Никакая иная дорога мне не подходит.

— Но это безумие! С вами славные и доблестные люди, они нужны на войне, а вы уведете их в тень. Прошу вас, останьтесь и поезжайте с моим братом. Тогда наши сердца возрадуются, а надежда окрепнет.

— Это не безумие, благородная госпожа, — отвечал он, — ведь я иду назначенной мне дорогой. А те, кто идет со мною, делают это по доброй воле: если сейчас они захотят остаться и ехать с рохирримами, они вольны это сделать. А я, буде нужда, и один пойду Тропами Мертвых.

Больше они ни о чем не говорили и ели в молчании, но взгляд Эовин не отрывался от Арагорна, и все видели, как она терзается. Наконец гости встали, поблагодарили хозяйку за заботу и отправились отдыхать.

Но когда Арагорн подошел к шатру, раскинутому для него, Леголаса и Гимли, и его товарищи вошли внутрь, Скитальца окликнула благородная Эовин. Он обернулся и увидел ее смутным призраком в ночи, ибо Эовин была в белых одеждах; но глаза ее горели огнем.

— Арагорн, — сказала она, — зачем вы идете этой гибельной дорогой?

— Затем что должен, — ответил он. — Только так я надеюсь исполнить свое предназначение в войне с Сауроном. Не я выбираю опасные тропы, Эовин. Если бы я шел, куда хочу, я бы бродил сейчас далеко на севере, в прекрасной долине Ривенделла.

Некоторое время она молчала, как бы обдумывая его слова. Потом вдруг взяла его за руку. — Вы непреклонны и решительны, благородный господин, — молвила она. — Таких людей по праву находит слава. — Она помолчала. — Господин, — сказала она, — если вам непременно нужно идти, позвольте мне следовать за вами. Я устала скрываться в горах и хочу смотреть в лицо опасности и битве.

— Ваш долг – быть с вашим народом, — возразил Арагорн.

— Слишком часто я слышала о долге! — воскликнула Эовин. — Но разве я не из дома Эорла, разве не умею держать меч, разве я нянька? Я долго ждала и медлила. Разве я не могу теперь вести такую жизнь, какую мне угодно?

— Мало кто способен с честью пройти через это, — ответил он. — Что касается вас, благородная госпожа, разве вы не обещали править народом до возвращения повелителя? Если бы избрали не вас, а какого-нибудь военачальника, он не мог бы отказаться и уехать, устал он или нет.

— Меня будут выбирать вечно? — с горечью спросила девушка. — Всякий раз, как всадники будут отправляться в поход, я, пока они завоевывают славу, буду беречь их дома, чтобы, вернувшись, они нашли стол и кров?

— Скоро может наступить такое время, — сказал Арагорн, — когда никто не вернется. Тогда понадобится доблесть не ради славы, ибо некому будет помнить о подвигах, совершенных при последней обороне вашего крова. Но доблесть не уменьшится от того, что не будет прославлена.

И она ответила: — Все ваши слова означают одно: ты женщина, и твоя доля – сидеть дома. Но когда мужчины с честью падут в битве, тебе позволят сгореть вместе с ним, ибо мужчинам больше не понадобится кров. Но я из дома Эорла, и я не служанка. Я умею держаться в седле, я владею мечом и не боюсь ни боли, ни смерти.

— Чего же вы боитесь, благородная госпожа? — спросил Арагорн.

— Клетки! — отвечала Эовин. — Сидеть за ее прутьями, пока не привыкнешь и не состаришься, пока не исчезнут возможность и желание вершить великие дела.

— И все же вы советуете мне отказаться от избранной мною дороги, потому что она опасна?

— Так воин может советовать воину, — сказала Эовин. — Но я прошу вас не бежать от опасности, а ехать на битву, где меч добудет вам и славу, и победу. Я не хочу видеть, как бесполезно пропадает высокая доблесть.

— Не хочу и я, — согласился он. — Потому и советую вам остаться, благородная госпожа! Вам нечего делать на Юге.

— Как и тем другим, что пойдут с тобой... Они идут лишь потому, что не хотят расставаться с тобой, потому что... любят тебя. — Она повернулась и исчезла в ночи.

Когда начало светать, но солнце еще не поднималось из-за высоких хребтов на востоке, Арагорн был готов к отъезду. Все его товарищи уже сидели на конях, и Арагорн хотел вскочить в седло, когда проститься с ними пришла госпожа Эовин, одетая, как конник, и препоясанная мечом. В руках Эовин держала чашу. Она пригубила напиток и пожелала резвости их коням, а после передала чашу Арагорну, и тот отпил из нее и сказал: — Прощайте, благородная госпожа Рохана! Я пью за счастье вашего дома, за ваше счастье и счастье вашего народа. Передайте брату – за сумеречной чертой мы встретимся вновь.

Тут Гимли и Леголасу, стоявшим поблизости, послышалось, что Эовин всхлипнула. Но она сказала: — Так ты пойдешь, Арагорн?

— Да, — ответил он.

— И не позволишь мне поехать с твоим отрядом, как я просила?

— Нет, благородная госпожа. Я не могу сделать это без разрешения короля и вашего брата, а они не вернутся до завтрашнего дня. У меня же на счету каждый час, даже каждая минута. Прощайте!

Тогда Эовин пала на колени и взмолилась: — Прошу тебя!

— Нет, благородная госпожа. — И Арагорн поднял ее с колен. Коснувшись губами руки Эовин, он вскочил в седло и поехал, не оглядываясь. И лишь те, кто хорошо знал его и ехал рядом, видели, какую боль он испытывает.

Эовин же стояла неподвижно, точно каменное изваяние, уронив вдоль тела руки, сжатые в кулаки, и провожала всадников взглядом, пока те не скрылись в тени Двиморберга, Горы Призраков, где находятся Ворота Мертвых. Когда отряд исчез из вида, Эовин повернулась и, спотыкаясь, точно слепая, пошла к себе. Но никто из ее людей не видел этого расставания – они были напуганы и прятались, пока чужеземцы не ушли.

И некоторые говорили: «Это эльфийские духи. Пусть уходят в темноту, где им самое место, и никогда не возвращаются. Время и без того злое».

Когда они выехали, солнце еще не выбралось из-за черных хребтов Горы Призраков впереди и свет был серым. Ужас охватил друзей, когда они проехали между рядами древних камней и оказались вблизи Димхолта. Здесь, под сенью черных деревьев, долго терпеть которую было не по силам даже Леголасу, нашлось ровное место – лощина, уходившая внутрь горы. Справа от дороги стоял одинокий могучий камень, подобный персту судьбы.

— Кровь стынет в жилах, — сообщил Гимли. Однако остальные молчали, и звуки голоса гнома поглотил толстый слой пихтовых игл, ковром лежавший под ногами. Лошади не хотели идти мимо грозного камня, пока всадники не спешились и не повели их в поводу. Так они приблизились к концу лощины. Там вздымалась отвесная каменная стена, а в ней, как зев ночи, зияла темная дверь. Над ней на широкой арке были вырезаны неясные знаки и фигуры, и от них серым туманом наплывал страх.

Отряд остановился, и не было сердца, что не дрогнуло бы, разве только сердце эльфа Леголаса, который не боялся человечьих призраков.

— Это дверь к злу, — сказал Халбарад, — за ней моя смерть. И все же я осмелюсь пройти в нее, но вот ни одна из лошадей не посмеет.

— Однако мы должны войти в нее, а значит, должны и кони, — сказал Арагорн. — Ибо если мы пройдем эту тьму, за нею прострется много лиг, а каждый потерянный нами час приближает торжество Саурона. Следуйте за мной!

И Арагорн пошел вперед, и сила его воли в тот час была такова, что все дунаданы со своими лошадьми последовали за ним. И истинно, приязнь приведенных Скитальцами коней к всадникам оказалась столь велика, что они готовы были преодолеть даже ужас перед Дверью, коль скоро в сердцах их хозяев, что шли рядом, поселилась решимость. Но Арод, роханский конь, отказывался идти, он стоял весь в поту и дрожал от страха, так что жалко было смотреть. Тогда Леголас положил руку ему на глаза и что-то негромко запел, и наконец Арод позволил повести себя, и эльф прошел в дверь. Снаружи остался только гном Гимли.

Колени его тряслись, и он был зол на себя. — Неслыханно! — проворчал он. — Эльф спускается под землю, а гному не хватает духу! — С этими словами Гимли ринулся вперед. Но за порогом ноги его словно налились свинцом, и Гимли, сына Глойна, не раз бесстрашно спускавшегося в глубочайшие недра земли, тотчас поразила слепота.

Арагорн привез из Дунхарроу факелы и теперь шел впереди, высоко неся один из них. Эльладан с другим факелом замыкал шествие, а Гимли, спотыкаясь, старался его догнать. Он ничего не видел, кроме тусклого пламени факелов, но когда отряд останавливался, вокруг раздавался гул голосов и шепот на языке, какого Гимли никогда не слыхал.

Никто не нападал на отряд, не мешал ему пройти, и однако страх гнома разрастался, главным образом потому, что теперь он понял – повернуть назад невозможно: все пути заполонили сонмы невидимых духов, следовавших за ними.

Так прошло неведомо сколько времени, а потом Гимли увидел то, о чем впоследствии вспоминал с неизменным омерзением. Дорога, насколько он мог судить, была широкой, но отряд неожиданно оказался на обширном пустом пространстве. Стены куда-то пропали. Гимли обуял такой ужас, что он еле передвигал ноги. Слева во мгле что-то сверкнуло. Арагорн остановился и пошел взглянуть, что это.

— Неужели он совсем не боится? — пробормотал гном. — В любой другой пещере Гимли, сын Глойна, первым побежал бы на блеск золота. Но не здесь! Пусть себе лежит!

Тем не менее он подошел поближе и увидел, что Арагорн опустился на колени, а Эльладан держит оба факела высоко над головой. Перед Арагорном лежал скелет могучего человека. Когда-то он был одет в кольчугу, и его доспех лежал здесь же, неповрежденный: воздух в пещере был чрезвычайно сух, а кольчуга вызолочена. Пояс воина из чистого золота украшал яхонт, богато отделан золотом был и шлем, прикрывавший голый череп, обращенный лицом в пол. Воин, увидели они, упал ничком у дальней стены пещеры перед крепко закрытой каменной дверью: костлявые пальцы скелета еще цеплялись за щели. Рядом лежал зазубренный и сломанный меч, словно воин в отчаянии рубил им камень.

Арагорн не притронулся к мертвецу, но, молча осмотрев, поднялся и вздохнул. — Никогда не попадут сюда цветы симбельминё, — пробормотал он. — Девять и еще семь могил успели порасти зеленой травой, а он все эти долгие годы лежал у двери, которую не мог открыть! Куда она ведет? И зачем он пришел сюда? Никто этого не узнает.

Но это не мое дело! — воскликнул он, оборачиваясь и обращаясь к шепчущей тьме. — Храните свои тайны проклятых годов! Мы просим об одном: не задерживайте нас. Пропустите нас и тогда приходите. Я призываю вас к камню Эреха!

Ответа не было, только наступила полная тишина, еще более ужасная, чем шепот. Потом налетел порыв холодного воздуха, факелы замигали и погасли, и их не смогли зажечь вновь. То, что последовало за этим, Гимли запомнил плохо. Все шли вперед, а он тащился сзади, преследуемый растущим ужасом, который, казалось, грозил вот-вот захлестнуть его. До гнома доносился шорох, напоминающий топот множества призрачных ног. Гимли все чаще спотыкался, и вот наконец пополз по земле, как зверь, и понял, что больше не выдержит. Либо он отыщет путь к спасению, и все это кончится, либо охваченный безумием побежит назад, навстречу гибели.

Вдруг Гимли услышал журчание воды, и этот звук показался ему резким и чистым, словно кто-то бросал камешки в сонный омут тьмы. Тьма редела, и вот отряд прошел через другие ворота, широкие, с высокой аркой. Рядом бежал ручей. Перед воинами круто уходила вниз дорога между отвесными утесами, чьи острые края уходили в вышину, к небу. Так глубоко и узко было это ущелье, что небосклон казался темным и на нем сверкали маленькие звезды. Но, как узнал потом Гимли, до захода солнца оставалось целых два часа, и когда они выступили из Дунхарроу, день еще не завершился, хотя с точки зрения гнома это могли быть и сумерки иного дня, в совсем ином году или мире.

Всадники снова сели в седла, и Гимли вернулся к Леголасу. Ехали цепочкой. Наступил вечер, сгустился синий сумрак, а страх продолжал преследовать их. Леголас обернулся, чтобы что-то сказать Гимли, и гном увидел в глазах эльфа яркий блеск. За ними ехал Эльладан, последний в цепочке, но не последний среди тех, кто спускался сейчас по горной дороге.

— Мертвые идут за нами! — сказал Леголас. — Я вижу силуэты людей и лошадей, бледные знамена, похожие на клочья тумана, и копья, как ветви кустов в зимнюю туманную ночь. Мертвые идут за нами!

— Да, за нами едут Мертвецы. Их призвали, — произнес Эльладан.

Внезапно, как из трещины в стене, отряд вышел из ущелья: перед всадниками лежала высокогорная равнина. Бежавший рядом с ними ручей каскадами низвергался туда, холодно шумя.

— В какой части Средиземья мы очутились? — спросил Гимли, и Эльладан ответил: — Мы спустились к истокам Мортонда, длинной холодной реки, что впадает в море, омывающее стены Дол-Амрота. А потому вам незачем спрашивать, откуда у этой долины ее имя. Это Блэкрут, «Черный Корень».

Долина Мортонда на юге глубоко вдавалась в горы. Ее крутые склоны поросли травой, но в этот час все было серым, потому что солнце зашло, и далеко внизу, в домах людей мигали огоньки. Долина была плодородна и густо населена.