Возвращение Короля

А сейчас я должен спуститься и встретить тех, кто придет. То, что я видел на поле, глубоко опечалило мое сердце, а ведь может прийти еще большая печаль. Идем со мной, Пиппин! А вы, Берегонд, вернитесь в цитадель и расскажите начальнику гвардии о том, что произошло. Я думаю, ему придется отстранить вас от службы, но передайте, что я советую отослать вас в Дома Исцеления охранять воеводу Фарамира, служить ему и быть рядом, когда он очнется – если очнется, – ибо вы спасли его от огня. Идите же! Я скоро вернусь.

С этими словами Гэндальф повернулся и вместе с Пиппином направился в нижний город. И пока они спешили вниз, ветер принес серый дождь, и все пожары погасли, и на их месте поднялись столбы дыма.

Глава VIII

Дома Исцеления

Глаза Мерри, когда он подходил к разрушенным Вратам Минас-Тирита, туманили слезы и усталость. Хоббит обращал мало внимания на разруху и трупы. Огонь, дым и зловоние наполняли воздух, ибо много машин вместе со множеством убитых было сожжено или сброшено в огненные ямы, и повсюду лежали тела огромных южных чудовищ, полусгоревших, или убитых камнями из катапульт, или сраженных впившейся в глаз стрелой доблестных лучников из Мортонда. Дождь прекратился, в небе заблестело солнце, но весь нижний город по-прежнему был окутан удушливым вонючим дымом.

Уже расчищали путь через обломки и иные следы битвы, и вот от Ворот принесли носилки. Эовин осторожно уложили на мягкие подушки, а тело короля накрыли драгоценным золотым покрывалом, и вокруг несли факелы, и ветер раздувал их пламя, бледное в солнечных лучах.

Так прибыли в столицу Гондора Теоден и Эовин, и все, кто видел их, обнажили и склонили головы. Процессия проследовала через пепел и копоть сожженного круга и двинулась вверх по каменным улицам. Мерри этот подъем показался вечным, бессмысленным путешествием в ненавистном, все длящемся и длящемся сне, движущимся к неизвестной развязке, которую невозможно удержать в памяти.

Мало-помалу факелы впереди замигали и погасли. Шагая во тьме хоббит, думал: «Этот туннель ведет к гробнице, там мы и останемся навсегда». Но внезапно в его грезы ворвался живой голос:

— О, Мерри! Благодарение небу, я нашел тебя!

Мерри поднял голову, и туман перед его глазами поредел. Пиппин! Они столкнулись на узкой пустой улочке нос к носу. Мерри протер глаза.

— Где король? — спросил он. — И Эовин? — Тут он пошатнулся, присел на чей-то порог и опять залился слезами.

— Их унесли наверх, в цитадель, — сказал Пиппин. — Ты, похоже, уснул на ходу и свернул не туда. Когда обнаружилось, что тебя с ними нет, Гэндальф послал меня на поиски. Бедный старина Мерри! Как я рад снова видеть тебя! Но ты совсем умаялся, так что не стану донимать тебя расспросами. Скажи только, ты не ранен?

— Нет, — ответил Мерри. — Вроде бы нет. Но с тех пор, как я заколол его, Пиппин, у меня отказала правая рука. А меч сгорел, как деревяшка.

Пиппин встревожился. — Пойдем-ка побыстрее, — сказал он. — Жаль, я не могу тебя отнести. Хватит тебе ходить на своих двоих. Тебя вообще нельзя было пускать своим ходом, но ты уж прости их. В Городе произошло столько ужасного, Мерри, что легко было просмотреть одного бедного хоббита, возвращающегося с битвы.

— Не всегда плохо, когда тебя не замечают, — сказал Мерри. — Вот совсем недавно меня не заметил... нет, нет, не могу говорить об этом. Помоги, Пиппин! У меня опять темнеет в глазах, а рука такая холодная...

— Обопрись на меня, Мерри, дружище! Идем! Потихоньку, шаг за шагом. Тут близко.

— Вы меня похороните? — вдруг спросил Мерри.

— Еще чего! — ответил Пиппин, стараясь, чтобы его голос звучал весело, хотя сердце хоббита разрывалось от страха и жалости. — Нет, мы идем в Дома Исцеления.

Друзья свернули с узкой улочки между высокими домами и внешней стеной четвертого круга и вновь вышли на главную улицу, поднимавшуюся к цитадели. Шаг за шагом брели они, пока Мерри не зашатался и не забормотал, как в бреду.

«Я его не доведу, — подумал Пиппин. — Неужели никто мне не поможет? Я не могу оставить его здесь». — Но, к удивлению Пиппина, именно в этот миг его бегом нагнал какой-то мальчик, и когда они поравнялись, Пиппин узнал Бергиля, сына Берегонда.

— Привет, Бергиль! — окликнул он. — Куда ты? Рад снова видеть тебя – живым.

— Я у целителей на посылках, — ответил Бергиль. — Не могу задерживаться.

— И не нужно! — заметил Пиппин. — Но скажи им, что у меня тут больной хоббит – между прочим, периан, – вернувшийся из боя. Не думаю, что он сможет сам дойти к ним. Если Митрандир там, его обрадует это известие.

Бергиль убежал.

«Лучше подожду здесь,» — подумал Пиппин, бережно опустил Мерри на мостовую в островок солнечного света и сел рядом, положив голову Мерри себе на колени. Он осторожно ощупал друга и взял его руки в свои. Правая рука Мерри была холодна, как лед.

Вскоре за ними явился сам Гэндальф. Он склонился к Мерри и пощупал ему лоб, потом осторожно поднял хоббита. — Его следовало бы с почестями внести в Город, — сказал чародей. — Он оправдал мое доверие, ибо если бы Эльронд не послушался меня и вы с Мерри не выступили бы с нами, нынешний день оказался бы куда более горестным. — Он вздохнул. — Вот и еще один недужный на моем попечении, и все это время ни одна сторона не может одолеть другую.

И вот Фарамира, Эовин и Мериадока наконец уложили на постели в Домах Исцеления и окружили прекрасным уходом и заботой. Хотя многие из древних знаний к этой поре позабылись, в Гондоре сохранилось искусство излечивать раны и все хвори, каким были подвержены смертные к востоку от Моря. Не умели лечить лишь старость. Ибо от нее не нашлось снадобья, и нить жизни гондорцев ныне укоротилась и была лишь чуть длиннее нитей жизни прочих людей, и мало стало таких, кто доживал до ста лет, сохранив бодрость, за исключением семей с чистой кровью. Однако в последние годы гондорские искусство и ученость стали в тупик, ибо многих умучивал неисцелимый недуг, прозванный Черной Тенью, ибо его распространяли назгулы. Пораженные этой болезнью медленно впадали в глубокий сон, а затем в оцепенение, холодели и умирали. И лекари решили, что и коротыш и госпожа из Рохана тяжело занемогли упомянутым недугом. Но все же к исходу утра больные принялись изредка бормотать в забытье какие-то слова, и лекари внимательно слушали, возможно, надеясь узнать нечто такое, что могло бы помочь постичь их страдания. Но раненые вскоре вновь соскальзывали во тьму, и по мере того, как солнце склонялось к западу, на лица их наползала серая тень. Фарамир же горел в лихорадке, которую ничем не могли унять.

Гэндальф озабоченно переходил от одного больного к другому, и ему передавали все, что услышали сиделки. Так тянулся день, а великая битва за стенами города продолжалась, то возрождая, то хороня надежду, и все новые странные известия приходили к Гэндальфу. А чародей по-прежнему ждал, и наблюдал за больными, и ничего не предпринимал. Наконец красный закат залил все небо, и свет из окон упал на серые лица больных. И в этом зареве стоявшим рядом почудилось, будто щеки их слабо порозовели, словно к ним вернулось здоровье, но то был лишь обман зрения.

Тогда старуха по имени Иорет, самая старшая из женщин, прислуживающих в Домах Исцеления, заплакала, глядя в прекрасное лицо Фарамира, ибо все любили его, и сказала: «Увы, если ему суждено умереть! Ах, кабы здесь, как встарь, были гондорские короли! Ибо в старину говорилось: руки короля – руки целителя. Так всегда можно узнать законного правителя».

И Гэндальф, стоявший рядом, проговорил: — Пусть люди надолго запомнят твои слова, Иорет! Ибо в них наша надежда. Быть может, в Гондор и впрямь вернулся король – или вы не слыхали странных новостей, достигших Города?

— Я была слишком занята здесь, чтобы слушать вопли да крики, — поджала губы Иорет. — На одно я надеюсь: что эти дьяволы-убийцы не ворвутся в наш Дом и не потревожат больных.

Тогда Гэндальф торопливо вышел. Небесный пожар уже догорал, холмы померкли, и серый, как пепел, на поля наползал вечер.

На закате Арагорн, Эомер и Имрахиль со своими воеводами и рыцарями подошли к Городу, и, когда очутились перед Воротами, Арагорн сказал:

— Смотрите – солнце садится в большом огне! Это знамение гибели и падения многих, знак перемены в течении бытия. Однако Городом и королевством долгие годы управляли наместники, и боюсь, что если я войду незваным и непрошеным, вспыхнут сомнения и раздоры, чего нельзя допустить, пока не окончена война. Я не войду и не стану ни о чем объявлять, покуда не прояснится, за кем победа: за нами или за Мордором. Я раскину в поле свои шатры и там буду ждать приглашения от повелителя Города.

Но Эомер сказал: — Вы уже подняли знамя королей и показали знаки дома Элендиля. И вы потерпите, чтобы в них усомнились?

— Нет, — отвечал Арагорн, — но я считаю, что время еще не пришло, и не хочу бороться ни с кем, кроме нашего Врага и его слуг.

И князь Имрахиль сказал: — Если родичу повелителя Денетора будет позволено советовать, ваши слова, властитель, дышат мудростью. Правитель горд, решителен и упрям, но он стар. К тому же после смерти сына он странно переменился. Я не позволил бы вам ждать у дверей, будто вы проситель.

— Не проситель, — сказал Арагорн, — а, скажем, глава скитальцев, не привыкших к городам и к каменным домам. — И он приказал свернуть свое знамя и, сняв Звезду Северного Королевства, отдал ее на сохранение сыновьям Эльронда.

Тогда владетельный князь Имрахиль и Эомер Роханский оставили Арагорна, прошли через Город с его суматохой, и поднялись в цитадель, и пришли в зал Башни, разыскивая наместника. Но кресло его пустовало, а перед помостом на пышном ложе возлежал Теоден, король Марки. Подле него горело двенадцать факелов и стояло двенадцать часовых – рыцарей из Гондора и Рохана. И полог у ложа был зеленый и белый, а сам король был по грудь укрыт драгоценной золотой парчой, поверх которой лежал его обнаженный меч, а в ногах – щит. Свет факелов мерцал в его белоснежных волосах, как солнце в брызгах фонтана, но лицо было прекрасным и юным, вот только на нем лежала печать не свойственного юности покоя. Казалось, король спит.

Князья молча постояли подле короля, и Имрахиль прошептал: — Где наместник? И где Митрандир?

И один из стражей ответил: «Наместник Гондора в Домах Исцеления».

Но Эомер сказал: — Где благородная Эовин, моя сестра? Ведь она достойна самой высокой чести лежать рядом с королем. Куда ее положили?

На что Имрахиль возразил: — Но благородная Эовин была жива, когда ее несли сюда. Разве вы не знаете?

Тогда нежданная надежда, а с ней страх и тревога столь внезапно вспыхнули в сердце Эомера, что он больше ничего не сказал, но повернулся и быстро вышел из зала, и князь последовал за ним. И когда они вышли, уже опустился вечер и в небе зажглось множество звезд. И подошел Гэндальф и с ним некто, закутанный в серое, и у дверей Домов Исцеления они встретились. И князья поздоровались с Гэндальфом и обратились к нему: «Мы ищем наместника. Люди говорят, что он здесь, в Доме. Неужто с ним приключилось несчастье? И где благородная Эовин?»

И Гэндальф ответил: — Она лежит там, и она не мертва, но близка к смерти. Властительный же Фарамир, как вы, наверное, слышали, ранен злой стрелой, и он теперь новый наместник, ибо Денетор ушел и дом его обратился в пепел. — И рассказ чародея наполнил их горечью и удивлением.

Тогда Имрахиль сказал: — Итак, победа лишена радости, и что за горькое совпадение – и Гондор и Рохан в один день лишились своих повелителей. Эомер правит рохирримами. А кто будет пока править Городом? Не послать ли за Арагорном?

И закутанный в плащ человек сказал: «Он пришел». И выступил на свет, и все увидели, что это Арагорн, одетый поверх кольчуги в серый плащ из Лориена и не имеющий на себе никаких отличительных знаков, кроме зеленого камня Галадриели. — Я пришел, ибо Гэндальф просил меня об этом, — сказал он. — Но пока я всего лишь предводитель арнорских дунаданов. Владетельный князь Дол-Амрота будет править городом, пока не придет в себя Фарамир. И мой вам совет: пусть во все последующие дни и во всех делах, связанных с Врагом, всеми нами правит Гэндальф.

И все согласились с ним.

Тогда Гэндальф сказал: — Не будем стоять у дверей: время дорого. Войдем! Ибо лишь в приходе Арагорна кроется последняя надежда для тех, кто лежит в Домах Исцеления. Так сказала Иорет, мудрая женщина из Гондора: «Руки короля – руки целителя, и так узнается истинный властелин».

Арагорн вошел первым, и остальные последовали за ним. У входа стояли два стражника в мундирах цитадели: одни высокий, а другой ростом едва ли с мальчика. Завидев Арагорна, он громко вскрикнул от удивления и радости.

— Странник! Вот здорово! А знаете, я догадывался, что это вы плывете на черных кораблях. Но все кричали «пираты» и не слушали меня. Как вам это удалось?

Арагорн рассмеялся и взял хоббита за руку. — Поистине приятная встреча! Но сейчас еще не время для дорожных историй.

Имрахиль же удивленно обратился к Эомеру: — Разве так мы говорим со своими королями? Но, может быть, он взойдет на царство под иным именем!

И Арагорн, услышав это, обернулся и ответил: — Истинно так, ибо на высоком наречии древности я Элессар, Эльфийский Камень, и Энвиньятар, Обновитель. — И он приподнял с груди возлежавший там зеленый самоцвет. — Но если будет основан мой дом, имя ему будет Странник. На высоком древнем наречии это будет звучать не столь прозаично – Тельконтар. Так будут зваться и все мои потомки.

И они вошли в Дома, и, пока шли к комнатам, где лежали больные, Гэндальф рассказывал о деяниях Эовин и Мериадока. — Ибо я долго стоял над ними, — сказал он, — и они много говорили в бреду, прежде чем впасть в гибельную тьму. К тому же мне многое дано видеть.

Арагорн подошел сперва к Фарамиру, потом к благородной Эовин и наконец к Мерри. Всмотревшись в лица больных и увидев, как им плохо, он вздохнул: — Здесь мне придется применить всю мою силу и все искусство. Жаль, что здесь нет Эльронда: он старейший и самый могущественный из нас.

А Эомер, видя, что Арагорн опечален и устал, предложил: — Быть может, вы вначале отдохнете и подкрепитесь?

Но Арагорн отказался: — Нет, ибо для этих троих, и особенно для Фарамира, дорога каждая минута. Нужно спешить.

Потом он подозвал Иорет и спросил: — Есть ли в этом Доме запас лечебных трав?

— Да, сударь, — ответила та, — но, думаю, их не хватит на всех тех, кому они будут нужны. Не знаю, где найти еще трав, ибо в эти страшные дни все идет не в лад, все сожжено и дороги закрыты. Уже много дней никто не приезжал из Лоссарнаха на рынок с травами! Но мы наилучшим образом используем то, что есть, ибо вы, ваша милость, наверняка знаете, что делать.

— Посмотрим, — ответил Арагорн. — У нас нет и еще одного: времени на разговоры. Есть ли у вас ателяс?

— Не знаю, сударь, — сказала Иорет, — во всяком случае не под таким названием... пойду спрошу травника: он знает все старые названия.

— Его называют также королевским листом, — сказал Арагорн, — и, может быть, под этим названием он знаком вам, ибо в последнее время так его называют крестьяне.

— Ах, это! — протянула Иорет. — Ну, кабы ваша милость так сразу и сказали, я бы сразу ответила. Нет, могу поручиться, здесь этой травы нет. И я никогда не слыхала, чтобы она обладала какими-нибудь особыми достоинствами. Да что там, когда эта трава попадалась нам в лесу, я часто говорила сестрам: «королевский лист», — говорила я, — вот уж чудное название. Интересно, почему ее так называют? Будь я королем, в моем саду росли бы травы покрасивей. Однако когда ее разотрешь, она приятно пахнет, верно? Приятно? Нет, не то. Пожалуй, правильнее сказать – бодряще.

— Поистине бодряще, — сказал Арагорн. — А теперь, моя милая, если повелитель Фарамир вам дорог, пусть резвость из вашего язычка перейдет в ноги: бегите и принесите мне «королевский лист», если в Городе найдется хотя бы листок.

— А если нет, — сказал Гэндальф, — я поскачу с Иорет в Лоссарнах, и она отведет меня в лес, но только не к ее сестрам! А Обгоняющий Тень покажет ей, что значит резвость.

Когда Иорет ушла, Арагорн попросил других женщин согреть воду. Потом он взял руку Фарамира в свою, а другую положил больному на лоб. Лоб был весь покрыт испариной, но Фарамир не шевелился и, казалось, не дышал.

— Он почти угас, — сказал Арагорн, поворачиваясь к Гэндальфу. — Но не от раны. Смотрите: она исцелилась. Если бы его сразила стрела назгула, как вы думали, он бы умер той же ночью. На мой взгляд, он ранен стрелой южанина. Кто ее выдернул? Сохранилась ли она?

— Я вынул стрелу и остановил кровотечение, — сказал Имрахиль. — Но стрелу я не сохранил: у нас было много дел. Насколько я помню, она была точно такой, какие используют южане. И все же мне казалось, что она прилетела сверху, из Тени: иначе откуда эта болезнь, этот жар? Ведь рана сама по себе не глубока и не смертельна. Как вы это объясните?

— Усталость, горе из-за отца, рана, а сверх всего Черное Дыхание, — сказал Арагорн. — Он человек стойкий, ведь Тень накрыла его еще прежде, чем он уехал биться у внешних стен. Должно быть, тьма медленно завладевала им даже тогда, когда он дрался, обороняя свои позиции. Ах, если бы я оказался здесь раньше!

Тут вошел травник.

— Ваша милость справлялись о растении, которое в просторечии именуется королевским листом, а по-благородному ателясом, — заговорил он. — Для тех же, кто сведущ в валинореанском языке...

— Я сведущ, — перебил Арагорн, — и мне безразлично, как вы его назовете – асеей аранионом или ателясом.

— Прошу прощения, ваша милость. Я вижу, вы не только полководец, но и настоящий ученый. Но увы, сударь, мы не держим королевского листа в Домах Исцеления, где лечат лишь тяжкие раны и недуги. Ибо целебные свойства оной травы нам неведомы. Ею можно воспользоваться лишь как благовонием или желая прогнать легкую усталость. Впрочем, вы, может быть, принимаете во внимание диковинные старинные строки, что женщины вроде нашей доброй Иорет и ее подруг повторяют, не понимая его значения:

Если мор нападет, Если смерть придет, Если тьма накроет нас – пособи, ателяс! Из рук короля Возьми силу исцелять, Жизнь вдохни, Здравие верни![2]

— Но, боюсь, это лишь вирши, перевранные памятью старух. Предоставляю вам судить о смысле сей загадки, если сумеете. Но старики до сих пор пользуют настойкой этой травы головную боль.

— Тогда, во имя короля, ступайте и отыщите этих стариков, не столь ученых, однако мудрейших, коль они держат в доме эту траву! — воскликнул Гэндальф.

И вот Арагорн склонился к Фарамиру и положил ладонь ему на лоб. И те, кто видел это, поняли: завязалась великая борьба. Ибо лицо Арагорна посерело от усталости. Время от времени он окликал Фарамира, но с каждым разом все тише и слабее, будто и сам удалялся от них и блуждал где-то далеко в темной долине, призывая того, кто потерян.

Наконец прибежал Бергиль и принес в тряпице шесть листиков. — Вот «королевский лист», господин, но, боюсь, не свежий. Его сорвали не меньше двух недель назад. Надеюсь, он сгодится, господин? — И, взглянув на Фарамира, мальчик разрыдался.

Но Арагорн улыбнулся. — Сгодится, — сказал он. — Худшее позади. Успокойся! — И, положив на ладонь два листка, подул на них, а потом размял, и странная живительная свежесть заполнила комнату, точно сам воздух ожил и зазвенел в ушах, искрясь радостью. Затем Арагорн бросил листья в принесенную чашу с дымящейся водой, и у всех тотчас посветлело на сердце, ибо донесшееся до них благоухание напомнило о росистом утре и не омраченном тенью солнце в неведомых землях, чей мимолетный отблеск – весна-красна. И Арагорн, освеженный, расправил плечи, и в глазах его заиграла улыбка. Он поднес чашу к затуманенному сном лицу Фарамира.

— Ох ты! Глазам не верю! — шепнула Иорет своей соседке. — Травка-то лучше, чем я думала. Она напомнила мне о розах, что цвели в Имлот-Мелуи, когда я была еще девчонкой, —лучшего и желать нельзя!

Неожиданно Фарамир зашевелился, открыл глаза и взглянул на склоненного к нему Арагорна. В глазах молодого человека загорелся свет разума и любви, и он негромко молвил: «Повелитель, вы звали меня. Я пришел. Что прикажет король?»

— Не удаляться более в Тень и проснуться, — ответил Арагорн. — Вы устали. Немного отдохните, поешьте и подготовьтесь к моему возвращению.

— Хорошо, повелитель, — сказал Фарамир. — Кто же будет лежать без дела, когда король вернулся!

— Тогда расстанемся на время, — сказал Арагорн. — Я должен идти к другим нуждающимся во мне. — И он вместе с Гэндальфом и Имрахилем вышел из комнаты. Но Берегонд и его сын остались, не в силах сдержать радости.

Шедший за Гэндальфом Пиппин, затворяя дверь, услышал восклицание Иорет:

— Король! Вы слышали? Что я говорила? «Руки короля – руки целителя», вот что я сказала!

И вскоре из Дома по всему городу распространилась весть, что вернулся король и что после войны он принес исцеление.

Но, придя к Эовин, Арагорн сказал: — Вот где самая тяжелая рана, вот куда пришелся самый страшный удар. Сломанная рука получила должное лечение и в свое время срастется, если у Эовин будут силы для жизни. У нее покалечена левая рука, та, что держит щит, но главная опасность идет от руки, державшей меч. Она кажется неживой, хоть и не сломана.