ЖУТКОЕ СТОЛЕТИЕ
Посвящается Е. С. Вентцель
В понедельник, дело было к вечеру, Голова болела, прямо адово, Заявляюсь я в гараж, к диспетчеру, Говорю, что мне уехать надобно.Говорю, давай путевку выпиши, Чтоб куда подале, да посеверней, Ты меня не нюхай, я не выпивши, Это я с тоски такой рассеянный.Я гулял на свадьбе в воскресение, Тыкал вилкой в винегрет, закусывал, Только я не пил за счастье Ксенино, И вообще не пил, а так… присутствовал.Я ни шкалика, и ни полшкалика, А сидел жевал горбушку черного, Все глядел на Ксенькина очкарика, Как он строил из себя ученого.А я, может, сам из семинарии, Может, шоферюга я по случаю, Вижу, даже гости закемарили, Даже Ксенька, вижу, туча тучею.Ну, а он поет, как хор у всенощной, Все про иксы, игреки да синусы, А костюмчик – и взглянуть-то не на что – Индпошив, фасончик – на-ка, выкуси!И живет-то он не в Дубне атомной, А в НИИ каком-то под Каширою, Врет, что он там шеф над автоматною Электронно-счетною машиною.Дескать, он прикажет ей, помножь-ка мне Двадцать пять на девять с одной сотою, И сидит потом, болтает ножками, Сам сачкует, а она работает.А она работает без ропота, Огоньки на пульте обтекаемом! Ну, а нам-то, нам-то среди роботов, Нам что делать людям неприкаянным?!В общем, слушал я как замороженный, А потом меня как чтой-то подняло, Встал, сказал – за счастье новорожденной! Может, кто не понял, – Ксенька поняла!И ушел я, не было двенадцати, Хлопнул дверью – празднуйте, соколики! И в какой-то, вроде бы, прострации Я дошел до станции Сокольники.В автомат пятак засунул молча я, Будто бы в копилку на часовенку, Ну, а он залязгал, сука волчая, И порвал штаны мне снизу доверху.Дальше я не помню, дальше – кончики! Плакал я и бил его ботинкою, Шухера свистели в колокольчики, Граждане смеялись над картинкою…Так, давай, папаша, будь союзником, До суда поезжу дни последние, Ах, обрыдла мне вся эта музыка, Это автоматное столетие!ФЕСТИВАЛЬ ПЕСНИ В СОПОТЕ В АВГУСТЕ 1969
Над черной пажитью разрухи, Над миром проклятым людьми, Поют девчонки о разлуке,Поют мальчишки о любви!Они глядят на нас с тревогой И не умеют скрыть испуг, Но наши страхи, наши богиДля них – пустой и жалкий звук.И наши прошлые святыни – Для них – пустые имена, И правда та, что посредине,И им и нам еще темна!И слышит Прага, слышит Сопот, Истошный шепот: «Тру-ля-ля!» Но пробивается сквозь шепотКирзовый топот патруля!Нас отпустили на поруки, На год, на час, на пять минут, Поют девчонки о разлуке,Мальчишки о любви поют!Они лады перебирают, Как будто лезут на рожон, Они слова перевирают,То в соль-мажор, то в ре-мажор.А я крестом раскинув руки, Как оступившийся минер – Все о беде и о разрухе,Все в ре-минор, да в ре-минор…ОТРЫВОК ИЗ РАДИО-ТЕЛЕВИЗИОННОГО РЕПОРТАЖА
О ФУТБОЛЬНОМ МАТЧЕ МЕЖДУ СБОРНЫМИ КОМАНДАМИ ВЕЛИКОБРИТАНИИ И СОВЕТСКОГО СОЮЗА
…Итак, судья Бидо, который, кстати, превосходно проводит сегодняшнюю встречу, просто превосходно, сделал внушение английскому игроку, – и матч продолжается. И снова, дорогие товарищи болельщики, дорогие наши телезрители, вы видите на ваших экранах, как вступают в единоборство центральный нападающий английской сборной, профессионал из клуба «Стар» Бобби Лейтон и наш замечательный мастер кожаного мяча, аспирант Московского педагогического института Владимир Лялин, Володя Лялин – капитан и любимец нашей сборной! В этом единоборстве (кстати, обратите внимание – интересный игровой момент), итак, в этом единоборстве соперники соревнуются не только в технике владения мячом, но в понимании, так сказать, самой природы игры, в умении предугадать и предупредить самые тончайшие стратегические и тактические замыслы соперника…
А он мне все по яйцам целится, Этот Бобби, сука рыжая, А он у них за то и ценится – Мистер-шмистер – ставка высшая!А я ему по русски, рыжему, – Как ни целься – выше, ниже ли, Ты ударишь – я, бля, выживу, Я ударю – ты, бля, выживи!Ты, бля, думаешь напал на дикаря, А я сделаю культурно, втихаря, Я, бля, врежу, как в парадном кирпичем – Этот, с дудкой, не заметит нипочем!В общем все – сказал по-тихому, Не ревел, Он ответил мне по-ихнему – «Вери вэл…»…Судья Бидо фиксирует положение вне игры – великолепно проводит матч этот арбитр из Франции, великолепно и по-настоящему спортивно, строго, по-настоящему арбитр международной квалификации. Итак: свободный удар от наших ворот, мяч рикошетом попадает снова к Бобби Лейтону, который в окружении остальных игроков по центру продвигается к нашей штрафной площадке. И снова перед ним вырастает Владимир Лялин. Володя! Володечка! Его не обманул финт англичанина – он преграждает ему дорогу к нашим воротам…
А ты стучи, бля, ты выгляни,Я припас гостинчик умнику, Финты-шминты с фигли-миглями – Это, рыжий, – все на публику!Не держи меня за мальчика, Мы еще поспорим в опыте, Что ж я, бля, не видел мячика? Буду бегать, где ни попадя?!Я стою, а он как раз наоборот, Он, бля, режет, вижу, угол у ворот, Натурально, я на помощь вратарю – Рыжий – с ног, а я с улыбкой говорю –Думал вдарить, бля, по-близкому, В дамки шел?!А он с земли мне по-английскому – «Данке шон!..»…Да, странно, странно, просто непонятное решение – судья Бидо почему-то принимает обыкновенный силовой прием за нарушение правил и назначает одиннадцатиметровый удар в наши ворота. Это неприятно, это неприятно, несправедливо и… а… вот здесь мне подсказывают – оказывается, этот судья Бидо просто прекрасно известен нашим журналистам, как один из самых продажных политиканов от спорта, который в годы оккупации Франции сотрудничал с гитлеровской разведкой. Ну, итак, мяч устанавливается на одиннадцатиметровой отметке… Кто же будет бить?.. А, ну конечно, все тот же самый Бобби Лейтон – он просто симулировал травму!.. Вот он разбегается… удар… Да, досадный и несправедливый гол, кстати, единственный гол за всю эту встречу, единственный гол за полминуты до окончания матча, единственный и несправедливый, несправедливый, досадный гол, забитый в наши ворота.
Да, игрушку мы просерили, Протютюкали, прозяпали, Хорошо б она на Севере, А ведь это ж, бля, на Западе,И пойдет теперь мурыжево – Федерация, хренация, Что ж ты, бля, ты не сделал рыжего – Где ж твоя квалификация?!Вас, засранцев, опекаешь и растишь, А вы, суки, нам мараете престиж! Ты ж советский, ты же чистый, как кристалл! Начал делать, так уж делай, чтоб не встал!Духу нашему спортивному Цвесть везде!Я отвечу по-партийному – Будет сде…!ГОРЕСТНАЯ ОДА СЧАСТЛИВОМУ ЧЕЛОВЕКУ
Посвящается Петру Григорьевичу Григоренко
Когда хлестали молнии в ковчег,Воскликнул Ной, предупреждая страхи:«Не бойтесь, я счастливый человек,Я человек, родившийся в рубахе!»Родившийся в рубахе человек!Мудрейшие, почтеннейшие лицаС тех самых пор, уже который век,Напрасно ищут этого счастливца.Который век все нет его и нет,Лишь горемыки прут без перебоя,И горячат умы, и застят свет,А Ной наврал, как видно, с перепоя!И стал он утешеньем для калек,И стал героем сказочных забавок, –Родившийся в рубашке человек,Мечта горластых повивальных бабок!А я гляжу в окно на грязный снег,На очередь к табачному киоску,И вижу, как счастливый человекСтоит и разминает папироску.Он брал Берлин! Он, правда, брал Берлин,И врал про это скучно и нелепо,И вышибал со злости клином клин,И шифер с базы угонял «налево».Вот он выходит в стужу из кино,И сам не зная про свою особость,Мальчонке покупает «эскимо»,И лезет в переполненный автобус.Он водку пил и пил одеколон,Он песни пел и женщин брал нахрапом!А сколько он повкалывал кайлом!А сколько он протопал по этапам!И сух был хлеб его, и прост ночлег!Но все народы перед ним – во прахе.Вот он стоит – счастливый человек,Родившийся в смирительной рубахе!ПЕСНЯ О ТБИЛИСИ
«На холмах Грузии лежит ночная мгла.»
А. ПушкинЯ не сумел понять Тебя в тот раз, Когда в туманы зимние оправлен, Ты убегал от посторонних глаз, Но все же был прекрасен без прикрас, И это я был злобою отравлен.И ты меня провел, на том пиру, Где до рассвета продолжалось бденье, А захмелел – и головой в Куру, И где уж тут заметить поутру В глазах хозяйки скучное презренье!Вокруг меня сомкнулся, как кольцо, Твой вечный шум в отливах и прибоях.Потягивая кислое винцо, Я узнавал усатое лицо В любом пятне на выцветших обоях.И вновь зурна вступала в разговор, И вновь с бокалом истово и пылко Болтает вздор подонок и позер…А мне почти был сладок твой позор, Твоя невиноватая ухмылка.И в самолете, по пути домой, Я наблюдал злорадно, как грузины, В Москву, еще объятую зимой, Везут мешки с оранжевой хурмой, И с первою мимозою корзины.И я не понял, я понять не мог, Какую ты торжествовал победу, Какой ты дал мне гордости урок, Когда кружил меня, сбивая с ног, По ложному придуманному следу!И это все – и Сталин, и хурма, И дым застолья, и рассветный кочет, – Все для того, чтоб не сойти с ума, А суть Твоя является сама, Но лишь, когда сама того захочет!Тогда тускнеют лживые следы, И начинают раны врачеваться, И озаряет склоны Мтацминды Надменный голос счастья и беды, Нетленный голос Нины Чавчавадзе!Прекрасная и гордая страна!Ты отвечаешь шуткой на злословье.Но криком вдруг срывается зурна, И в каждой капле кислого вина Есть неизменно сладкий привкус крови!Когда дымки плывут из-за реки, И день дурной синоптики пророчат, Я вижу, как горят черновики!Я слышу, как гудят черновики И сапоги охранников грохочут –И топчут каблуками тишину, И женщины не спят, и плачут дети, Грохочут сапоги на всю страну!А Ты приемлешь горе, как вину, Как будто только Ты за все в ответе!Не остывает в кулаке зола, Все в мерзлый камень памятью одето, Все, как удар ножом из-за угла…«На холмах Грузии лежит ночная мгла…»И как еще далеко до рассвета!ПЕСНЯ ПРО СЧАСТЬЕ
Ты можешь найти на улице копейку И купить коробок спичек, Ты можешь найти две копейки И позвонить кому-нибудь из автомата, Ну, а если звонить тебе некому, Так зачем тебе две копейки? Не покупать же на две копейкиДва коробка спичек!А можно вообще обойтись без спичек, А просто прикурить у прохожего, И заговорить с этим прохожим, И познакомиться с этим прохожим И он даст тебе номер своего телефона, Чтоб ты позвонил ему из автомата… Ну как же ты сможешь позвонить ему из автоматаЕсли у тебя нет двух копеек?!Так что лучше уж не прикуривать у прохожего, Лучше просто купить коробок спичек, Впрочем, и для этого сначала нужноНайти на улице одну копейку…ВЕК НЫНЕШНИЙ И ВЕК МИНУВШИЙ
Понимая, что нет в оправданиях смысла, Что бесчестье кромешно и выхода нет, Наши предки писали предсмертные письма, А потом, помолившись: – Во веки и присно… –Запирались на ключ и к виску пистолет.А нам и честь, и чох, и черт – Неведомые области! А нам признанье и почет За верность общей подлости! И мы баюкаем внучат Мы ходим на собрания, И голоса у нас звучатВсе чище и сопраннее!..ЗАПОЙ ПОД НОВЫЙ ГОД
Человек идет пьяненький.
Странная ночь, все развезло.
Он вспоминает стихи и вслух как бы отвечает на них.
По-осеннему деревья налегке, Керосиновые пятна на реке, Фиолетовые пятна на воде, Ты сказала мне тихонько: «Быть беде».Я позабыл твое лицо, Я пьян был к полдню, Я подарил твое кольцо, – Кому, не помню…Я подымал тебя на смех, И врал про что-то, И сам смеялся больше всех, И пил без счета.Из шутовства и хвастовства В то балаганье, Я предал все твои слова На поруганье,Качалась пьяная матня Вокруг прибойно, И ты спросила у меня: «Тебе не больно?»Не поймешь – не то январь, не то апрель, Не поймешь – не то метель, не то капель, На реке не ледостав, не ледоход, Старый год, а ты сказала – Новый ГодИх век выносит на-гора, И – марш по свету, Одно отличье – номера, Другого – нету!О, этот старый частокол – Двадцатый опус, Где каждый день, как протокол, А ночь, как обыск.Где все зазря и все не то, И все непрочно, Который час, и то никто Не знает точно.Лишь неизменен календарь В приметах века – Ночная улица. Фонарь. Канал. Аптека…В этот вечер, не сумевший стать зимой, Мы дороги не нашли к себе домой, Я спросил тебя: «А может, все не зря?»Ты ответила – старинным быть нельзя.НОВОГОДНЯЯ ФАНТАСМАГОРИЯ
В новогодний бедлам, как в обрыв на крутом вираже, Все еще только входят, а свечи погасли уже, И лежит в сельдерее, убитый злодейским ножом,Поросенок с бумажною розой, покойник-пижон.А полковник-пижон, что того поросенка принес, Открывает «боржом» и целует хозяйку взасос, Он совсем разнуздался, подлец, он отбился от рук,И следят за полковником три кандидата наук.А хозяйка мила, а хозяйка чертовски мила, И уже за столом, как положено, куча-мала – Кто-то ест, кто-то пьет, кто-то ждет, что ему подмигнут,И полковник нажрался, как маршал, за десять минут.Над его головой произносят заздравную речь И суют мне гитару, чтоб общество песней развлечь… Ну помилуйте братцы: какие тут песни, покаНе допили еще, не доели цыплят табака.Вот полковник желает исполнить романс «Журавли», Но его кандидаты куда-то поспать увели,И опять кто-то ест, кто-то пьет, кто-то плачет навзрыд,Что за праздник без песни, – мне мрачный сосед говорит, – Я хотел бы, товарищ, от имени всех попросить,Не могли б вы, товарищ, нам что-нибудь изобразить. –И тогда я улягусь на стол, на торжественный тот, И бумажную розу засуну в оскаленный рот, И под чей-то напутственный возглас, в дыму и в жаре,Поплыву, потеку, потону в поросячьем желе…Это будет смешно, это вызовет хохот до слез, И хозяйка лизнет меня в лоб, как признательный пес, А полковник, проспавшись, возьмется опять за свое,И отрезав мне ногу, протянет хозяйке ее……А за окнами снег, а за окнами белый мороз, Там бредет чья-то белая тень мимо белых берез, Мимо белых берез, и по белой дороге, и прочь –Прямо в белую ночь, в петроградскую Белую Ночь…В ночь, когда по скрипучему снегу, в трескучий мороз, Не пришел, а ушел, мы потом это поняли, Белый Христос, И поземка, следы заметая, мела, и мела…А хозяйка мила, а хозяйка чертовски мила,Зазвонил телефон, и хозяйка махнула рукой, – Подождите, не ешьте, оставьте кусочек, другой, – И уже в телефон, отгоняя ладошкою дым, – Приезжайте скорей, а не то мы его доедим! –И опять все смеются, смеются, смеются до слез…… А за спинами снег, а за окнами белый мороз,Там бредет моя белая тень мимо белых берез…ПОСЛЕ ВЕЧЕРИНКИ
Под утро, когда устанут Влюбленность, и грусть, и зависть, И гости опохмелятся И выпьют воды со льдом, Скажет хозяйка – хотите Послушать старую запись? – И мой глуховатый голосВойдет в незнакомый дом.И кубики льда в стакане Звякнут легко и ломко, И странный узор на скатерти Начнет рисовать рука, И будет бренчать гитара, И будет крутиться пленка, И в дальний путь к АбакануОтправятся облакаИ гость какой-нибудь скажет:– От шуточек этих зябко, И автор напрасно думает, Что сам ему черт не брат!– Ну, что вы, Иван Петрович, – Ответит гостю хозяйка, – Бояться автору нечего, Он умер лет сто назад…СЧАСТЬЕ БЫЛО ТАК ВОЗМОЖНО
Когда собьет меня машина, Сержант напишет протокол, И представительный мужчинаТот протокол положит в стол.Другой мужчина – ниже чином, Взяв у начальства протокол, Прочтет его в молчаньи чинном… Прочтет его в молчаньи чинномИ пододвинет дырокол!И продырявив лист по краю, Он скажет: «счастья в мире нет – Покойник пел, а я играю… Покойник пел, а я играю, –Могли б составить с ним дуэт!»СМЕРТЬ ИВАНА ИЛЬИЧА
Врач сказал: «Будь здоров! Паралич!»Помирает Иван Ильич…Ходят дети с внуками на цыпочках, И хотя разлука не приспела, Но уже месткомовские скрипочкиПринялись разучивать Шопена.Врач сказал: «Может, день, может, два,Он и счас уже дышит едва».Пахнет в доме горькими лекарствами, Подгоревшим давешним обедом, Пахнет в доме скорыми мытарствамиПо различным загсам и собесам.Врач сказал: «Ай-ай-ай, вот-те раз!А больной-то, братцы, помер у нас».Был он председателем правления, Но такая вещь житье-бытье, Не напишешь просьбу о продлении,Некому рассматривать ее.Врач сказал: «Извиняюсь привет!»Ждал врача подгоревший обед.СЛАВА ГЕРОЯМ
(анти-песня)
(совместно с Шпаликовым)
У лошади была грудная жаба, Но лошадь, как известно, не овца! И лошадь на парады выезжала, И маршалу про жабу ни словца.А маршал, бедный: мучился от рака, Но тоже на парады выезжал, Он мучился от рака, но, однако, Он лошади об этом не сказал,Нам этот факт Великая Эпоха Воспеть велела в песнях и в стихах, Хоть лошадь та давным-давно издохла, А маршала сгноили в Соловках.БОЛЬНИЧНАЯ ЦЫГАНОЧКА
А начальник все, спьяну, про Сталина, Все хватает баранку рукой, А потом нас, конечно, доставили Санитары в приемный покой. Сняли брюки с меня и кожаночку, Все мое покидали в мешок, И прислали Марусю-хожалочку,Чтоб дала мне живой порошок.А я твердил, что я здоров, А если ж, печки-лавочки, То в этом лучшем из миров Мне все давно до лампочки, Мне все равно, мне все давноДо лампочки!Вот лежу я на койке, как чайничек, Злая смерть надо мною кружит, А начальничек мой, а начальничек, Он в отдельной палате лежит. Ему нянечка шторку подвесила, Создают персональный уют, Водят к гаду еврея-профессора,Передачи из дома дают!А там икра, а там вино, И сыр, и печки-лавочки! А мне – больничное говно, Хоть это и до лампочки, Хоть все равно, мне все давноДо лампочки!Я с обеда для сестрина мальчика Граммов сто отолью киселю, У меня ж ни кола, ни калачика, Я с начальством харчи не делю! Я возил его, падлу, на «чаечке», И к Маргошке возил, и в Фили, Ой, вы добрые люди, начальнички!Соль и гордость родимой земли!Не то он зав, не то он зам, Не то он печки-лавочки, А что мне зам! Я сам с усам, И мне чины до лампочки, Мне все чины до ветчиныДо лампочки!Надеваю я утром пижамочку, Выхожу покурить в туалет, И встречаю Марусю-хожалочку, – Сколько зим, говорю, сколько лет! Доложи, говорю, обстановочку, А она отвечает не в такт – Твой начальничек дал упаковочку –У него получился инфаркт! –На всех больничных корпусах И шум, и печки-лавочки, А я стою – темно в глазах, И как-то все до лампочки,И как-то вдруг мне все вокругДо лампочки…Да, конечно, гражданка гражданочкой, Но когда воевали, братва, Мы ж с ним вместе под этой кожаночкой Ночевали не раз и не два, И тянули спиртягу из чайника, Под обстрел загорали в пути… Нет, ребята, такого начальникаМне, наверно, уже не найти!Не слезы это, а капель, И все, и печки-лавочки, И мне теперь, мне все теперь Фактически до лампочки, Мне все теперь, мне все теперьДо лампочки!ПРАВО НА ОТДЫХ
Первача я взял ноль-восемь, взял халвы, Пару «рижского» и керченскую сельдь, И отправился я в Белые СтолбыНа братана да на психов поглядеть.Ах, у психов жизнь, так бы жил любой: Хочешь – спать ложись, а хочешь – песни пой! Предоставлено им вроде литера,Кому от Сталина, кому от Гитлера!А братан уже встречает в проходной, Он меня за опоздание корит, Говорит – давай скорей по одной,Тихий час сейчас у психов, – говорит.Шизофреники – вяжут веники, А параноики – рисуют нолики, А которые просто нервные,Те спокойным сном спят, наверное.А как приняли по первой первача, Тут братана прямо бросило в тоску, Говорит, что он зарежет главврача,Что он, сука, не пустил его в Москву!А ему ж в Москву не за песнями, Ему выправить надо пенсию, У него в Москве есть законная,И еще одна есть – знакомая.Мы пивком переложили, съели сельдь, Закусили это дело косхалвой, Тут братан и говорит мне: «Сень, а Сень,Ты побудь тут за меня денек-другой!И по выходке, и по роже мы Завсегда с тобой были схожими, Тебе ж нет в Москве вздоха-продыха,Поживи здесь, как в доме отдыха».Тут братан снимает тапки и халат, Он мне волосы легонько ворошит, А халат на мне – ну, прямо в аккурат,Прямо, вроде на меня халат пошит!А братан – в пиджак, да и к поезду, А я булавочкой – деньги к поясу, И иду себе на виду у всех,А и вправду мне – отдохнуть не грех!Тишина на белом свете, тишина, Я иду и размышляю, не спеша, – То ли стать мне президентом США,То ли взять да окончить ВПШ!… [20]Ах, у психов жизнь, так бы жил любой:Хочешь – спать ложись, а хочешь – песни пой!Предоставлено нам вроде литера, Кому от Сталина, кому от Гитлера!..РАССКАЗ, КОТОРЫЙ Я УСЛЫШАЛ В ПРИВОКЗАЛЬНОМ ШАЛМАНЕ
Нам сосиски и горчицу – Остальное при себе, В жизни может все случиться Может «А», а может «Б».Можно жизнь прожить в покое, Можно быть всегда в пути… Но такое, но такое! – Это ж Господи, прости!Дядя Леша, бог рыбачий, Выпей, скушай бутерброд, Помяни мои удачи В тот апрель о прошлый год,В том апреле, как в купели, Голубели невода, А потом – отголубели, Задубели в холода!Но когда из той купели Мы тянули невода, Так в апреле преуспели, Как, порою, за года!Что нам Репина палитра, Что нам Пушкина стихи: Мы на брата – по два литра, По три порции ухи!И айда за той, фартовой, Закусивши удила, За той самой, за которой Три деревни, два села!Что ни вечер – «Кукарача»! Что ни утро, то аврал! Но случилась незадача – Я документ потерял!И пошел я к Львовой Клавке:– Будем, Клавка, выручать, Оформляй мне, Клавка, справки, Шлепай круглую печать!Значит, имя, год рожденья, Званье, член КПСС. Ну, а дальше – наважденье, Вроде вдруг попутал бес.В состоянии помятом Говорю для шутки ей, –– Ты, давай, мол, в пункте пятом Напиши, что я еврей!Посмеялись и забыли, Крутим дальше колесо, Нам все это, вроде пыли, Но совсем не вроде пыли Дело это для ОСО!Вот прошел законный отпуск, Начинается мотня. Первым делом, сразу «допуск» Отбирают у меня,И зовет меня Особый, Начинает разговор, –– Значит, вот какой особой, Прямо скажем, хитрожопой! Оказался ты, Егор!Значит все, мы кровь на рыле, Топай к светлому концу! Ты же будешь в Израиле Жрать, подлец, свою мацу!Мы стоим за дело мира, Мы готовимся к войне! Ты же хочешь, как Шапиро, Прохлаждаться в стороне!Вот зачем ты, вроде вора, Что желает – вон из пут, Званье русского майора Променял на «пятый пункт».Я ему, с тоской в желудке, Отвечаю, еле жив, –– Это ж я за ради шутки, На хрена мне Тель-Авив!Как он гаркнет: – Я не лапоть! Поищи-ка дурачков! Ты же явно хочешь драпать! Это ж видно без очков!Если ж кто того не видит, Растолкуем в час-другой, Нет, любезный, так не выйдет, Так не будет, дорогой!Мы тебя – не то что взгреем, Мы тебя сотрем в утиль! Нет, не зря ты стал евреем! А затем ты стал евреем, Чтобы смыться в Израиль!И пошло тут, братцы-други, Хоть ложись и в голос вой!.. Я теперь живу в Калуге, Беспартийный, рядовой!Мне теперь одна дорога, Мне другого нет пути:– Где тут, братцы, синагога?! Подскажите, как пройти!РЕКВИЕМ ПО НЕУБИТЫМ
Когда началась «шестидневная война», я жил за городом, у меня испортился транзистор, поэтому я двое суток пользовался только сообщениями радиоточки. Из этих сообщений я создал себе, естественно, совершенно превратное представление о том, что происходит, и на второй вечер написал стихи, которые совершенно не соответствуют действительности…
Шесть миллионов убитых, Шесть миллионов убитых, Шесть миллионов убитых!А надо бы ровно десять!Любителей круглого счета Должна порадовать весть, Что жалкий этот остаток Сжечь, расстрелять, повесить Вовсе не так уж трудно, И опыт, к тому же есть!Такая над миром темень, Такая над миром темень, Такая над миром темень!Глаз ненароком выколешь!Каждый случайный выстрел Несметной грозит бедой, Так что же тебе неймется, Красавчик, фашистский выкормыш, Увенчанный нашим орденом И Золотой Звездой?!Должно быть, тобой заслужено, Должно быть, тобой заслужено, Должно быть, тобой заслужено, По совести и по чести!На праведную награду К чему набрасывать тень?!Должно быть, с Павликом Коганом Бежал ты в атаку вместе, И рядом с тобой под Выборгом Убит был Арон Копштейн!Тоненькой струйкой дыма, Тоненькой струйкой дыма, Тоненькой струйкой дыма В небо уходит Ева, Падает на Аппельплатце, Забитый насмерть Адам!И ты по ночам, должно быть, Кричишь от тоски и гнева, Носи же свою награду За всех, что остались там!Голос добра и чести, Голос добра и чести, Голос добра и чести В разумный наш век бесплоден!Но мы вознесем молитву До самых седьмых небес!Валяйте – детей и женщин!Не трогайте гроб Господень!Кровь не дороже нефти, А нефть нужна позарез!Во имя Отца и Сына…Во имя Отца и Сына…Во имя Отца и Сына!..Мы к ночи помянем черта, Идут по Синаю танки, И в черной крови пески!Три с половиной миллиона Осталось до ровного счета!Это не так уж много – Сущие пустяки!ЗА СЕМЬЮ ЗАБОРАМИ
Мы поехали за город, А за городом дожди, А за городом заборы,За заборами – вожди,Там трава несмятая, Дышится легко, Там конфеты мятные«Птичье молоко».За семью заборами, За семью запорами, Там конфеты мятные«Птичье молоко»!Там и фауна, и флора, Там и галки, и грачи, Там глядят из-за забораНа прохожих стукачи,Ходят вдоль да около, Кверху воротник… А сталинские соколыКушают шашлык!За семью заборами, За семью запорами, Сталинские соколыКушают шашлык!А ночами, а ночами Для ответственных людей, Для высокого начальстваКрутят фильмы про блядей!И сопя уставится, На экран мурло… Очень ему нравитсяМерилин Монро!За семью заборами, За семью запорами, Очень ему нравитсяМерилин Монро!Мы устали с непривычки, Мы сказали: – Боже мой! Добрели до электричкиИ поехали домой.А в пути по радио Целый час подряд, Нам про демократиюДелали доклад.А за семью заборами, За семью запорами,Там доклад не слушают –Там шашлык едят!БАЛЛАДЫ
БАЛЛАДА О ЧИСТЫХ РУКАХ
Развеем по ветру подмоченный порох, И мы привыкаем, как деды, точь в точь, Гонять вечера в незатейливых спорах, Побасенки слушать и воду толочь. Когда-то шумели, теперь поутихли, Под старость любезней – покой и почет, А то, что опять Ярославна в Путивле Горюет и плачет, так это не в счет. Уж мы то рукав не омочим в Каяле, Не сунем в ладонь арестантскую хлеб, Безгрешный холуй, запасайся камнями, Разучивай загодя, праведный гнев! Недаром из школьной науки Всего нам милей слова – Я умываю руки, ты умываешь руки, он умывает руки – И хоть не расти трава! Не высшая математика,А просто, как дважды два!Так здравствуй же вечно, премудрость холопья, Премудрость мычать, и жевать и внимать, И помнить о том, что народные копья Народ никому не позволит ломать. Над кругом гончарным поют о тачанке Усердное время, бессмертный гончар. А танки идут по Вацлавской брусчатке И наш бронепоезд стоит у Градчан! А песня крепчает – «взвивайтесь кострами»! И пепел с золою, куда ни ступи. Взвиваются ночи кострами в Остраве,В мордовских лесах и в казахской степи.На севере и на юге – Над ржавой землею дым, А я умываю руки! А ты умываешь руки! А он умывает руки, Спасая свой жалкий Рим!И нечего притворяться – мы ведаем, что творим!БАЛЛАДА О ВЕЧНОМ ОГНЕ
Посвящается Льву Копелеву
…Мне рассказывали, что любимой мелодией лагерного начальства в Освенциме, мелодией, под которую отправляли на смерть очередную партию заключенных, была песенка «Тум-балалайка», которую обычно исполнял оркестр заключенных.
…«Неизвестный», увенчанный славою бренной! Удалец-молодец или горе-провидец?! И склоняют колени под гром барабанный Перед этой загадкою Главы Правительства! Над немыми могилами – воплем! – надгробья… Но порою надгробья – не суть, а подобья, Но порой вы не боль, а тщеславье храните – Золоченые буквы на черном граните!..Все ли про то спето? Все ли навек – с болью? Слышишь, труба в гетто Мертвых зовет к бою! Пой же, труба, пой же, Пой о моей Польше, Пой о моей маме – Там, в выгребной яме!..Тум-бала, тум-бала, тум-балалайка, Тум-бала, тум-бала, тум-балалайка, Тум-балалайка, шпил балалайка, Рвется и плачет сердце мое!А купцы приезжают в Познань, Покупают меха и мыло… Подождите, пока не поздно, Не забудьте, как это было! Как нас черным огнем косило В той последней слепой атаке… «Маки, маки на Монте-Коссино», [21]Как мы падали в эти маки, А на ярмарке – все красиво, И шуршат то рубли, то марки… «Маки, маки на Монте-Коссино», Ах, как вы почернели, маки!Но зовет труба в рукопашный, И приказывает – воюйте! Пой же, пой нам о самой страшной, Самой твердой в мире валюте!..Тум-бала, тум-бала, тум-балалайка, Тум-бала, тум-бала, тум-балалайка, Тум-балалайка, шпил балалайка, Рвется и плачет сердце мое! Помнишь, как шел ошалелый паяц Перед шеренгой на Аппельплац, Тум-балалайка, шпил балалайка, В газовой камере – мертвые в пляс…А вот еще: В мазурочке То шагом, то ползком, Отправились два «урочка»! В поход за «языком»! В мазурочке, в мазурочке Нафабрены усы, Затикали в подсумочке Трофейные часы! Мы пьем, гуляем в Познани Три ночи и три дня… Ушел он неопознанный, Засек патруль меня! Ой, зори бирюзовые, Закаты – анилин! Пошли мои кирзовые На город на Берлин! Грома гремят басовые На линии огня, Идут мои кирзовые, Да только без меня!.. Там у речной излучины Зеленая кровать, Где спит солдат обученный, Обстрелянный, обученный Стрелять и убивать! Среди пути прохожего – Последний мой постой, Лишь нету, как положено, Дощечки со звездой.Ты не печалься, мама родная, Ты спи спокойно, почивай, Прости-прощай разведка ротная, Товарищ Сталин, прощавай! Ты не кручинься, мама родная, Как говорят, судьба слепа, И может статься, что народная Не зарастет ко мне тропа…А еще: Где бродили по зоне КаЭРы[22], Где под снегом искали гнилые коренья, Перед этой землей – никакие Премьеры, Подтянувши штаны, не преклонят колени! Над сибирской Окою, над Камой, над Обью, Ни венков, ни знамен не положат к надгробью! Лишь, как вечный огонь, как нетленная слава – Штабеля! Штабеля! Штабеля лесосплава!Позже, друзья, позже, Кончим навек с болью, Пой же, труба, пой же! Пой, и зови к бою! Медною всей плотью Пой про мою Потьму! Пой о моем брате – Там в Ледяной Пади!..Ах, как зовет эта горькая медь Встать, чтобы драться, встать, чтобы сметь!Тум – балалайка, шпил балалайка, Песня, с которой шли мы на смерть!Тум-бала, тум-бала, тум-балалайка, Тум-бала, тум-бала, тум-балалайка, Тум-балалайка, шпил балалайка, Рвется и плачет сердце мое!31 декабря 1968, г. Дубна
БАЛЛАДА О ПРИБАВОЧНОЙ СТОИМОСТИ
«…Призрак ходит по Европе, призрак коммунизма…»
Я научность марксистскую пестовал, Даже точками в строчке не брезговал. Запятым по пятам, а не дуриком, Изучал «Капитал» с «Анти-Дюрингом». Не стесняясь мужским своим признаком, Наряжался на праздники призраком, И повсюду, где устно, где письменно, Утверждал я, что все это истинно.От сих до сих, от сих до сих, от сих до сих, И пусть я псих, а кто не псих? А вы не псих?Но недавно случилась история – Я купил радиолу «Эстония», И в свободный часок на полчасика Я прилег позабавиться классикой. Ну, гремела та самая опера, Где Кармен свово бросила опера, А когда откричал Эскамилио, Вдруг свое я услышал фамилие.Ну, черт-те что, ну, черт-те что, ну, черт-те что!Кому смешно, мне не смешно. А вам смешно?Гражданин, мол, такой-то и далее – Померла у вас тетка в Фингалии, И по делу той тети Калерии Ожидают вас в Инюрколлегии. Ох и вскинулся я прямо на дыбы, Ох, не надо бы вслух, ох, не надо бы! Больно тема какая-то склизкая, Не марксистская, ох, не марксистская!Ну, прямо, срам, ну, прямо, срам, ну, стыд и срам!А я-то сам почти что зам! А вы не зам?Ну, промаялся ночь, как в холере, я, Подвела меня, падла, Калерия! Ну, жена тоже плачет, печалится – Культ – не культ, а чего не случается?! Ну, бельишко в портфель, щетку, мыльницу, Если сразу возьмут, чтоб не мыкаться, Ну, являюсь, дрожу аж по потрохи, А они меня чуть что не под руки.И смех и шум, и смех и шум, и смех и шум!А я стою – и ни бум-бум. А вы – бум-бум?Первым делом у нас – совещание, Зачитали мне вслух завещание – Мол, такая-то, имя и отчество, В трезвой памяти, все честью по чести, Завещаю, мол, землю и фабрику Не супругу, засранцу и бабнику, А родной мой племянник Володечка Пусть владеет всем тем на здоровьечко!Вот это да, вот это да, вот это да!Выходит так, что мне туда! А вам куда?Ну, являюсь на службу я в пятницу, Посылаю начальство я в задницу, Мол, привет, по добру, по спокойненьку, Ваши сто – мне, как насморк – покойнику! Пью субботу я, пью воскресение, Чуть посплю – и опять в окосение. Пью за родину, и за не родину, И за вечную память за тетину,Ну, пью и пью, а после счет, а после счет, А мне б не счет, а мне б еще?! И вам еще.В общем, я за усопшую тетеньку Пропил с книжки последнюю сотенку А как встал, так друзья мои, бражники, Прямо все, как один, за бумажники:– Дорогой ты наш, бархатный, саржевый, Ты не брезговай, Вова, одалживай! Мол, сочтемся когда-нибудь дружбою, Мол, пришлешь нам, что будет ненужное, –Ну, если так, то гран-мерси, то гран-мерси, А я за это вам – джерси. И вам – джерси.Наодалживал, в общем, до тыщи я,Я ж отдам, слава Богу, не нищий я, А уж с тыщи-то рад расстараться я – И пошла ходуном ресторация…. С контрабаса на галстук – басовую! Не «столичную» пьем, а «особую». И какие-то две с перманентиком Все назвать норовят меня Эдиком.Гуляем день, гуляем, ночь, и снова ночь, А я не прочь, и вы не прочь, и все не прочь.С воскресенья и до воскресения Шло у нас вот такое веселие, А очухался чуть к понедельнику, Сел глядеть передачу по телику. Сообщает мне дикторша новости Про успехи в космической области,А потом: Передаем сообщения из-за границы. Революция в Фингалии! Первый декрет народной власти о национализации земель, фабрик, заводов и всех прочих промышленных предприятий. Народы Советского Союза приветствуют и поздравляют братский народ Фингалии со славной победой!Я гляжу на экран, как на рвотное, То есть, как это так, все народное?! Это ж наше, кричу, с тетей Калею, Я ж за этим собрался в Фингалию! Негодяи, кричу, лаботрясы вы! Это все, я кричу, штучки марксовы! Ох, нет на свете печальнее повести, Чем об этой прибавочной стоимости!А я ж ее – от сих до сих, от сих до сих!И вот теперь я полный псих! А кто не псих?!БАЛЛАДА О ТОМ, КАК ЕДВА НЕ СОШЕЛ С УМА ДИРЕКТОР АНТИКВАРНОГО МАГАЗИНА #22 КОПЫЛОВ Н.А.
(рассказанная им самим доктору Беленькому Я. И.)
…Допекла меня все же Тонечка, Гарнитур купил ей ореховый! Я ж не брал сперва – ни вот столечка! А уж как начал, так поехало! Как пошла молоть прорва адова – Где по сотенке, где по камушку, Намолола мне дачку в Кратове, Намолола мне «Волгу»-матушку! Деньги-денежки, деньки-катыши, Вы и слуги нам, и начальники… А у нас товар деликатнейший – Не стандарт какой – чашки-чайники!Чашки-чайники, фрукты-овощи! Там кто хошь возьмет, хоть беспомощный! Хоть беспомощный!А у нас товар – на любителя, Павлы разные, да Людовики, А любителю – чем побитее, Самый смак ему, что не новенький! И ни-ни, чтоб по недомыслию Спутать Францию или Швецию… А недавно к нам на комиссию Принесло одну старушенцию. И в руках у ней не хрусталина, Не фарфоровые бомбончики, А пластиночки с речью Сталина, Ровно десять штук – и все в альбомчике.А я стреляный, а я с опытом! А я враз понял – пропал пропадом! Пропал пропадом!Тем речам цена – ровно тридцать «ре»! (И принес же черт сучку-пташечку!) Ну, какой мне смысл на такой муре Наблюдать посля небо в шашечку!? Вот и вникните в данный факт, друзья, (На добре ж сижу, не на ветоши!) Мне и взять нельзя и не взять нельзя – То ли гений он, а то ли нет еще?! Тут и в прессе есть расхождения, И, вообще, идут толки разные… Вот и вникните в положение Исключительно безобразное!Они спорят там, они ссорятся! Ну, а я решай, а мне – бессонница! Мне бессонница!Я матком в душе, а сам с улыбочкой, Выбираю слова приличные, За альбомчик, мол, вам – спасибочко! Мол, беру его – за наличные! И даю я ей свои кровные, Продавцы вокруг удивляются. Они, может быть, деньги скромные, Но ведь тоже зря не валяются! И верчусь весь день, как на вертеле, Ой, туманится небо светлое, И хоть верьте мне, хоть не верьте мне, А началось тут несусветное! –А я стреляный! А я с опытом! А я враз понял – пропал пропадом! Пропал пропадом!Или бабку ту сам засек народ, Или стукнулась со знакомыми, – Но с утра ко мне в три хвоста черед – Все с пластинками, все с альбомами! И растет, растет гора целая, И наличность моя в угасании! Указание б чье-то ценное! Так ведь нет его, указания! В пух и прах пошла дачка в Кратове! «Волга»-матушка – мое детище! И гвоздит мне мозг многократное – То ли гений он, а то ли нет еще?!«Я маленькая девочка – танцую и пою, Я Сталина не видела, но я его люблю!»А я стреляный, а я с опытом! А я враз понял – пропал пропадом! Пропал пропадом!…но доктор Беленький Я.И. не признал Копылова Н.А. душевнобольным и не дал ему направления в психиатрическую клинику…
КОРОЛЕВА МАТЕРИКА
(Лагерная баллада, написанная в бреду)
Когда затихает к утру пурга, И тайга сопит, как сурок, И еще до подъема часа полтора, А это немалый срок. И спят зэка, как в последний раз – Натянул бушлат – и пока, И вохровцы спят, как в последний раз – Научились спать у зэка. И начальнички спят, брови спят, И лысины, и усы, И спят сапоги, и собаки спят, Уткнувши лапы в носы. И тачки спят, и лопаты спят, И сосны пятятся в тень, И еще не пора, не пора, не пора Начинать им доблестный день. И один лишь «попка» на вышке торчит, Но ему не до спящих масс, Он занят любовью – по младости лет Свистит и дрочит на Марс. И вот в этот-то час, как глухая дрожь, Проплывает во мгле тоска, И тогда просыпается Белая Вошь, Повелительница зэка, А мы ее звали все – Королева Материка! Откуда всевластье ее взялось, Пойди, расспроси иных, Но пришла она первой в эти края, И последней оставит их… Когда сложат из тачек и нар костер, И волчий забыв раздор, Станут рядом вохровцы и зэка, И написают в тот костер. Сперва за себя, а потом за тех, Кто пьет теперь Божий морс, Кого шлепнули влет, кто ушел под лед, Кто в дохлую землю вмерз, Кого Колыма от аза до аза Вгоняла в горячий пот. О, как они ссали б, закрыв глаза, Как горлица воду пьет! А потом пропоет неслышно труба, И расступится рвань и голь, И Ее Величество Белая Вошь Подойдет и войдет в огонь, И взметнутся в небо тысячи искр, Но не просто, не как-нибудь – Навсегда крестом над Млечным Путем Протянется Вшивый Путь!Говорят, что когда-то, в тридцать седьмом, В том самом лихом году, Когда покойников в штабеля Укладывали на льду, Когда покрякивала тайга От доблестного труда, В тот год к Королеве пришла любовь, Однажды и навсегда. Он сам напросился служить в конвой, Он сам пожелал в Дальлаг, И ему с Королевой крутить любовь, Ну, просто нельзя никак,Он в нагрудном мешочке носил чеснок, И деньги, и партбилет, А она – Королева, а ей плевать – Хочет он, или нет! И когда его ночью столкнули в клеть, Зачлись подлецу дела, Она до утра на рыжем снегу Слезы над ним лила, А утром пришли, чтоб его зарыть, Смотрят, а тела нет, И куда он исчез – не узнал никто, И это – Ее секрет! А еще, говорят, что какой-то хмырь, Начальничек из Москвы, Решил объявить Королеве войну, Пошел, так сказать, «на вы». Он гонял на прожарку и в зоне и за, Он вопил и орал: «Даешь!» А был бы начальничек чуть поумней, Он пошел бы с ней на дележ, – Чтобы пайку им пополам рубить, И в трубу пополам трубить, Но начальник умным не может быть, Потому что – не может быть. Он надменно верил, что он не он, А еще миллион и он, И каждое слово его – миллион, И каждый шаг миллион. Но когда ты один, и ночь за окном От черной пурги хмельна, Тогда ты один, и тогда беги! Ибо дело твое – хана! Тогда тебя не спасет миллион, Не отобьет конвой! И всю ночь, говорят над зоною плыл Тоскливый и страшный вой… Его нашли в одном сапоге, От страха – рот до ушей, И на вздувшейся шее тугой петлей Удавка из белых вшей… И никто с тех пор не вопит «Даешь!» И смеется исподтишка Ее Величество Белая Вошь, Повелительница зэка. Вот тогда-то Ее и прозвали все – Королева Материка.Когда-нибудь все, кто придет назад, И кто не придет назад, Мы в честь Ее устроим парад, И это будет парад! По всей Вселенной (валяй, круши!) Свой доблестный славя труд, Ее Величества Белой Вши Подданные пройдут, Ее Величества Белой Вши Данники всех времен. А это сумеет любой дурак – По заду втянуть ремнем, А это сумеет любой дурак – Палить в безоружных всласть! Но мы-то знаем, какая власть Была и взаправду власть! И пускай нам другие дают срока, Ты нам вечный покой даешь, Ты, Повелительница зэка, Ваше Величество Белая Вошь! Наше Величество Белая Вошь! Королева Материка!БАЛЛАДА О СОЗНАТЕЛЬНОСТИ
Посвящается памяти Даниила Хармса
Егор Петрович Мальцев Хворает, и всерьез: Уходит жизнь из пальцев, Уходит из желез,Из прочих членов тоже Уходит жизнь его, И вскорости, похоже, Не будет ничего.Когда нагрянет свора Савеловских родных, То что же от Егора Останется для них?Останется пальтишко, Подушка, чтобы спать, И книжка, и сберкнижка На девять двадцать пять.И таз, и две кастрюли, И рваный подписной, Просроченный в июле Единый проездной.И все. И нет Егора! Был человек, и нет! И мы об этом скоро Узнаем из газет.Пьют газировку дети И пончики едят, Ему ж при диабете – Все это чистый яд!Вот спит Егор в постели, Почти что невесом, И дышит еле-еле, И смотрит дивный сон –В большом красивом зале, Резону вопреки, Лежит Егор, а сзади Знамена и венки,И алым светом залит Большой его портрет, Но сам Егор не знает, Живой он или нет.Он смаргивает мошек, Как смаргивал живой, Но он вращать не может При этом головой.И дух по залу спертый, Как в общей душевой, И он скорее мертвый, Чем все-таки живой.Но хором над Егором – Краснознаменный хор, Краснознаменным хором Поет – вставай Егор!Вставай, Егор Петрович, Во всю свою длину, Давай Егор Петрович, Не подводи страну!Центральная газета Оповестила свет, Что больше диабета В стране советской нет!Пойми, что с этим, кореш, Нельзя озорничать, Пойми, что ты позоришь Родимую печать.Давай, вставай, Петрович, Во всю свою длину. Давай, вставай, Петрович, Не подводи страну.И сел товарищ Мальцев, Услышав эту речь, И жизнь его из пальцев Не стала больше течь.Егор трусы стирает, Он койку застелил, И тает, тает, тает В крови холестерин…По площади по Трубной Идет он, милый друг, И все ему доступно, Что видит он вокруг!Доступно кушать сласти И газировку пить, Лишь при советской власти Такое может быть!БАЛЛАДА О СТАРИКАХ И СТАРУХАХ
с которыми я вместе жил и лечился в санатории областного совета профсоюзов в 110 км. от Москвы
Все завидовали мне: «Эко денег!» Был загадкой я для старцев и стариц, Говорили про меня: «Академик!» Говорили: «Генерал-иностранец!»О, бессониц и снотворных отрава! Может статься, это вы виноваты, Что привиделась мне вздорная слава В полумраке санаторной палаты?А недуг со мной хитрил поминутно: То терзал, то отпускал на поруки. И все было мне так странно и трудно, А труднее всего – были звуки.Доминошники стучали в запале, Привалившись к покарябанной пальме, Старцы в чесанках с галошами спали Прямо в холле, как в общественной спальне.Я неслышно проходил: «Англичанин!» Я козла не забивал: «Академик!» И звонки мои в Москву обличали: «Эко денег у него, эко денег!»И казалось мне, что вздор этот вечен, Неподвижен, словно солнце в зените… И когда я говорил: «Добрый вечер!», Отвечали старики: «Извините».И кивали, как глухие глухому, Улыбались не губами, а краем: «Мы, мол, вовсе не хотим по-плохому, Но как надо, извините, не знаем…»Я твердил им в их мохнатые уши, В перекурах за сортирною дверью: «Я такой же, как и вы, только хуже!» И поддакивали старцы, не веря.И в кино я не ходил: «Ясно немец!» И на танцах не бывал: «Академик!» И в палатке я купил чай и перец: «Эко денег у него, эко денег!»Ну, и ладно, и не надо о славе… Смерть подарит нам бубенчики славы! А живем мы в этом мире послами Не имеющей названья державы…БАЛЛАДА О ТОМ, КАК ОДНА ПРИНЦЕССА РАЗ В ДВА МЕСЯЦА ПРИХОДИЛА УЖИНАТЬ В РЕСТОРАН «ДИНАМО»
«… И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна…»
А. БлокКивал с эстрады ей трубач, Сипел трубой, как в насморке, Он и прозвал ее, трепач, Принцессой с Нижней Масловки, Он подтянул, трепач, штаны, И выдал румбу с перчиком, А ей, принцессе, хоть бы хны, Едва качнула плечиком – Мол, только пальцем поманю, Слетятся сотни соколов, И села, и прочла меню, И выбрала бефстроганов.И все бухие пролетарии, Все тунеядцы и жулье, Как на комету в планетарии, Глядели, суки, на нее…Бабье вокруг, издавши стон, Пошло махать платочками, Она ж, как леди Гамильтон, Пила ситро глоточками. Бабье вокруг, – сплошной собес! – Воздев, как пики, вилочки, Рубают водку под супец, Шампанское под килечки. И, сталь коронок заголя, Расправой бредят скорою, Ах, эту дочку короля Шарахнуть бы «Авророю»!И все бухие пролетарии, Смирив идейные сердца, Готовы к праведной баталии И к штурму Зимнего дворца!Душнеет в зале, как в метро, От пергидрольных локонов, Принцесса выпила ситро И съела свой бефстроганов. И вновь таращится бабье На стать ее картинную, На узком пальце у нее Кольцо за два с полтиною. А время подлое течет, И зал пройдя, как пасеку, «Шестерка» ей приносит счет, И все, и крышка празднику!А между тем, пила и кушала, Вложив всю душу в сей процесс, Благополучнейшая шушара, Не признающая принцесс.…Держись, держись, держись, держись, Крепись и чисти перышки, Такая жизнь – плохая жизнь – У современной Золушки! Не ждет на улице ее С каретой фея крестная… Жует бабье, сопит бабье, Придумывает грозное! А ей – не царство на веку – Посулы да побасенки, А там – вались по холодку! «Принцесса» с Нижней Масловки!И вот она идет меж столиков В своем костюмчике джерси, Ах, ей далеко до Сокольников, Ах, ей не хватит на такси!ПОЭМЫ
ПОЭМА О СТАЛИНЕ
«Впереди Исус Христос»
Глава 1: РОЖДЕСТВО
Все шло по плану, но немножко наспех. Спускался вечер, спал младенец в яслях, Статисты робко заняли места, И Матерь Божья наблюдала немо, Как в каменное небо Вифлеема Всходила Благовещенья звезда. Но тут в вертеп ворвались два подпаска И крикнули, что вышла неувязка, Что праздник отменяется, увы, Что римляне не понимают шуток. И загремели на пятнадцать сутокПоддавшие не вовремя волхвы.Стало тихо, тихо, тихо, В крике замерли уста, Зашипела, как шутиха, И погасла та звезда. Стало зябко, зябко, зябко, И в предчувствии конца Закудахтала козявка, Волк заблеял, как овца. Все завыли, захрипели, Но не внемля той возне Спал младенец в колыбелиИ причмокивал во сне.Уже светало, розовело небо, Но тут раздались гулко у вертепа Намеренно тяжелые шаги, И матерь Божья замерла в тревоге, Когда открылась дверь и на пороге Кавказские явились сапоги. И разом потерявшие значенье Столетья, лихолетья и мгновенья Сомкнулись в безначальное кольцо, А он вошел и поклонился еле, И обратил неспешно к колыбелиЗабрызганное оспою лицо.«Значит, вот он – этот самый Жалкий пасынок земной, Что и кровью, и осанной Потягается со мной… Неужели, неужели Столько лет и столько дней Ты, сопящий в колыбели, Будешь мукою моей?! И меня с тобою, пешка, Время бросит на весы?» И недобрая усмешкаЧуть приподняла усы.А три волхва томились в карантине. Их в карантине быстро укротили, Лупили и под вздох и по челу, И римский опер, жаждая награды, Им говорил: «Сперва колитесь, гады! А после разберемся – что к чему». И понимая, чем грозит опала, Пошли волхвы молоть, что ни попало, Припоминали даты, имена, И полетели головы. И это Была вполне весомая примета,Что новые настали времена. Глава 2: КЛЯТВА ВОЖДЯ
Потные, мордастые евреи, Шайка проходимцев и ворья, Всякие Иоанны и Матфеи, Наплетут с три короба вранья, Сколько их присыплют раны солью, Лишь бы им взобраться на Синай. Ладно, ладно, я не прекословлю, – Ты был первый, Ты и начинай, Встань – и в путь по городам и весям, Чудеса и мудрости твори. Отчего ж Ты, Господи, невесел? Где они, соратники Твои? Бражничали, ели, гостевали, А пришла беда – и след простыл, Нет, не зря Ты ночью в Гефсимани Струсил и пощады запросил. Где Твоих приспешников орава В смертный Твой, в последний час земной? И смеется над тобой Варрава – Он бы посмеялся надомной! Был Ты просто-напросто предтечей, Не творцом, а жертвою стихий, Ты не Божий сын, а человечий, Если смог воскликнуть: «Не убий!» Душ ловец, Ты вышел на рассвете С бедной сетью из расхожих слов, На исходе двух тысячелетий Покажи, Богат ли Твой улов?Слаб душою и умом не шибок, Верил Ты и Богу и царю, Я не повторю Твоих ошибок, Ни одной из них не повторю! В мире не найдется святотатца, Чтобы поднял наменя копье, Если ж я умру, – что может статься, – Вечным будет царствие мое!» Глава 3: ПОДМОСКОВНАЯ НОЧЬ
Он один, а ему неможется, И уходит окно во мглу, Он считает шаги, и множится Счет шагов от угла к углу. От угла до угла потерянно Он шагает, как заводной, Сто постелей ему постелено, Не уснуть ему ни в одной. По паркетному полу голому – Шаг и отдых, и снова шаг, Ломит голову, ломит голову, И противно гудит в ушах, Будто кто-то струну басовую Тронул пальцем и канул прочь, Что же делать ему в бессонную,В одинокую эту ночь?Вином упиться? Позвать врача? Но врач – убийца, вино – моча… Вокруг потемки, спят давно Друзья – подонки, друзья – говно На целом свете лишь сон и смех,А он в ответе один за всех!И, как будто стирая оспины, Вытирает он пот со лба, Почему, почему, о Господи, Так жестока к нему судьба? То предательством, то потерею Оглушают всю жизнь его. «Что стоишь ты там, за портьерою? Ты не бойся меня, Серго! Эту комнату неказистую Пусть твое озарит лицо, Ты напой мне, Серго, грузинскую, Ту, любимую мной, кацо, Ту, что деды певали исстари, Отправляясь в последний путь, Спой, Серго, и забудь о выстреле, Хоть на десять минут забудь! Но полно, полно, молчи, не пой! Ты предал подло – и пес с тобой! И пес со всеми – повзводно в тлен! И все их семьи до ста колен!» Повсюду злоба, везде враги,Ледком озноба – шаги, шаги…Над столицами поседевшими Ночь и темень, хоть глаз коли, Президенты спят с президентшами, Спят министры и короли. Мир, во славу гремевший маршами, Спит в снегу с головы до пят, Спят министры его и маршалы… Он не знал, что они не спят, Что притихшие, сводки утренней В страхе ждут и с надеждой ждут, А ему все хуже, все муторней, Сапоги почему-то жмут… Не приказанный, не положенный За окном колокольный звон. И, упав на колени: «Боже мой!» –Произносит бессвязно он, –Молю, Всевышний, Тебя, Творца, На помощь вышли скорей гонца! О, дай мне, дай же – не кровь, вино… Забыл, как дальше… Но все равно, Не ставь отточий, Конца пути, Прости мне, Отче,Спаси… прости…» Глава 4: НОЧНОЙ РАЗГОВОР В ВАГОНЕ-РЕСТОРАНЕ
Вечер, поезд, огоньки, Дальняя дорога… Дай-ка, братец, мне трески И водочки немного.Бассан-бассан-бассана, Бассаната-бассаната…Что с вином, что без вина –Мне на сердце косовато.Я седой не по годам, И с ногою высохшей, Ты слыхал про Магадан?!Не слыхал?! Так выслушай,А случилось дело так: Как-то ночью странною Заявился к нам в барак «Кум» со всей охраною,Я подумал, что конец, Распрощался матерно… Малосольный огурец Кум жевал внимательно. Скажет слово и поест, Морда вся в апатии, «Был, – сказал он, – главный съезд Славной нашей партии.Про Китай и про Лаос Говорились прения, Но особо встал вопрос Про Отца и Гения».Кум докушал огурец И закончил с мукою: «Оказался наш Отец Не отцом, а сукою…»Полный, братцы, ататуй! Панихида с танцами! И приказано статуй За ночь снять на станции.…Ты представь – метет метель, Темень, стужа адская, А на нем одна шинель Грубая, солдатская, И стоит он напролом, И летит, как конница, Я сапог его кайлом, А сапог не колется,Помню, глуп я был и мал, Слышал от родителя, Как родитель мой ломал Храм Христа Спасителя.Бассан-бассан-бассана, Черт гуляет с опером, Храм – и мне бы ни – хрена, Опиум, как опиум, А это ж Гений всех времен, Лучший друг навеки!Все стоим ревмя ревем, И вохровцы, и зэки,Я кайлом по сапогу Бью, как неприкаянный, И внезапно сквозь пургу Слышу голос каменный: «Был я вождь вам и отец, Сколько мук намелено! Что ж ты делаешь, подлец?! Брось кайло немедленно!» Но тут шарахнули запал, Применили санкции, – Я упал, и Он упал, Завалил полстанции…Ну, скостили нам срока, Приписали в органы, Я живой еще пока, Но, как видишь дерганный…Бассан-бассан-бассана, Бассаната-бассаната!Лезут в поезд из окна Бесенята, бесенята…Отвяжитесь, мертвяки!К черту, ради Бога…Вечер, поезд, огоньки, Дальняя дорога… Глава 5: ГЛАВА, НАПИСАННАЯ В СИЛЬНОМ ПОДПИТИИ И ЯВЛЯЮЩАЯСЯ АВТОРСКИМ ОТСТУПЛЕНИЕМ
То-то радости пустомелям, Темноты своей не стыжусь, Не могу я быть Птоломеем, Даже в Энгельсы не гожусь. Но от вечного бегства в мыле, Неустройством земным томим, Вижу – что-то неладно в мире, Хорошо бы заняться им, Только век меня держит цепко, С ходу гасит любой порыв, И от горестей нет рецепта, Все, что были, – сданы в архив. И все-таки я, рискуя прослыть Шутом, дураком, паяцем, И ночью и днем твержу об одном: Не надо, люди бояться! Не бойтесь тюрьмы, не бойтесь сумы, Не бойтесь мора и глада, А бойтесь единственно только того, Кто скажет: «Я знаю, как надо!» Кто скажет: «Идите, люди, за мной,Я вас научу, как надо!»И рассыпавшись мелким бесом, И поклявшись вам всем в любви, Он пройдет по земле железом И затопит ее в крови. И наврет он такие враки, И такой наплетет рассказ, Что не раз тот рассказ в баракеВы помянете в горький час.Слезы крови не солонее, Даровой товар, даровой! Прет история – СаломеяС Иоанновой головой.Земля – зола и вода – смола, И некуда, вроде, податься, Неисповедимы дороги зла, Но не надо, люди, бояться! Не бойтесь золы, не бойтесь хулы, Не бойтесь пекла и ада, А бойтесь единственно только того, Кто скажет: «Я знаю, как надо!» Кто скажет: «Тому, кто пойдет за мной,Рай на земле – награда».Потолкавшись в отделе винном, Подойду к друзьям-алкашам, При участии половинном Побеседуем по душам, Алкаши наблюдают строго, Чтоб ни капли не пролилось. «Не встречали – смеются – Бога?» «Ей же Богу, не привелось». Пусть пивнуха не лучший случай Толковать о добре и зле, Но видали мы этот «лучший»В белых тапочках, на столе.Кому «сучок», а кому коньячок, К начальству – на кой паяться?! А я все твержу им, ну, как дурачок: Да не надо, братцы, бояться! И это бред, что проезда нет, И нельзя входить без доклада, А бояться-то надо только того, Кто скажет: Я знаю, как надо!» Гоните его! Не верьте ему!Он врет! Он незнает – как надо! Глава 6: АВЕ МАРИЯ
Дело явно липовое – все, как на ладони, Но пятую неделю долбят допрос, Следователь хмурик с утра на валидоле, Как пророк, подследственный бородой оброс…А Мадонна шла по Иудее В платьице застиранном до сини, Шла Она с котомкой за плечами, С каждым шагом делаясь красивей, С каждым вздохом делаясь печальней, Шла, платок на голову набросив – Всех земных страданий средоточье, И уныло брел за Ней Иосиф, Убежавший славы Божий отчим… Аве Мария…Упекли пророка в республику Коми, А он и перекинься башкою в лебеду, А следователь-хмурик получил в месткоме Льготную путевку на месяц в Тиберду…А Мадонна шла по Иудее, Оскользаясь на размокшей глине, Обдирая платье о терновник, Шла она и думала о Сыне, И о смертных горестях сыновних. Ах, как ныли ноги у Мадонны, Как хотелось всхлипнуть по-ребячьи, А вослед Ей ражие долдоны Отпускали шутки жеребячьи… Аве Мария…Грянули впоследствии всякие хренации, Следователь-хмурик на пенсии в Москве, А справочку с печатью о реабилитации Выслали в Калинин пророковой вдове…А Мадонна шла по Иудее! И все легче, тоньше, все худее С каждым шагом становилось тело… А вокруг шумела Иудея И о мертвых помнить не хотела, Но ложились тени на суглинок, И таились тени в каждой пяди, Тени всех бутырок и треблинок, Всех измен, предательств и распятий…Аве Мария!..КАДИШ
Кадиш – это еврейская поминальная молитва: которую произносит сын в память о покойном отце.
Эта поэма посвящена памяти великого польского писателя, врача и педагога Якова Гольдшмидта (Януша Корчака), погибшего вместе со своими воспитанниками из школы-интерната «Дом сирот» в Варшаве в лагере уничтожения Треблинка.
Как я устал повторять бесконечно все то же и то же, Падать и вновь на своя возвращаться круги. Я не умею молиться, прости меня, Господи Боже, Я не умею молиться, прости меня и помоги…А по вечерам все так же, как ни в чем не бывало, играет музыка:Сэн-Луи блюз – ты во мне как боль, как ожог, Сэн-Луи блюз – захлебывается рожок! А вы сидите и слушаете, И с меня не сводите глаз, Вы платите, деньги и слушаете, И с меня не сводите глаз, Вы жрете, пьете и слушаете, И с меня не сводите глаз, И поет мой рожок про дерево, На котором я вздерну вас!Да-с, да-с…«Я никому не желаю зла, не умею, просто не знаю, как это делается».
Януш Корчак. Дневник
Уходят из Варшавы поезда, И все пустее гетто, все темней, Глядит в окно чердачная звезда, Гудят всю ночь, прощаясь, поезда И я прощаюсь с памятью своей…Цыган был вор, цыган был врун, Но тем милей вдвойне, Он трогал семь певучих струн И улыбался мне, И говорил: «Учи сынок, Учи цыганский счет – Семь дней недели создал Бог, Семь струн гитары – черт, И он ведется неспроста Тот хитрый счет, пойми Ведь даже радуга, и та, Из тех же из семи Цветов…»Осенней медью город опален, А я – хранитель всех его чудес, Я неразменным одарен рублем, Мне ровно дважды семь, и я влюблен Во всех дурнушек и во всех принцесс!Осени меня своим крылом, Город детства с тайнами неназванными, Счастлив я, что и в беде и в праздновании Был слугой твоим и королем. Я старался сделать все, что мог, Не просил судьбу ни разу: высвободи! И скажу на самой смертной исповеди, Если есть на свете детский Бог: Все я, Боже, получил сполна, Где, в которой расписаться ведомости? Об одном прошу, спаси от ненависти, Мне не причитается она.И вот я врач, и вот военный год, Мне семью пять, а веку семью два, В обозе госпитальном кровь и пот, И кто-то, помню, бредит и поет Печальные и странные слова: «Гори, гори, моя звезда, Звезда любви, звезда приветная, Ты у меня одна заветная, Другой не будет…»Ах, какая в тот день приключилась беда, По дороге затопленной, по лесу, Чтоб проститься со мною, с чужим, навсегда, Ты прошла пограничную полосу. И могли ль мы понять в том году роковом, Что беда эта станет пощадою, Полинявшее знамя пустым рукавом Над платформой качалось дощатою.Наступила внезапно чужая зима, И чужая, и все-таки близкая, Шла французская фильма в дрянном «синема» Барахло торговали австрийское, Понукали извозчики дохлых коняг, И в кафе, заколоченном наглухо, Мы с тобою сидели и пили коньяк, И жевали засохшее яблоко. И в молчаньи мы знали про нашу беду, И надеждой не тешились гиблою, И в молчаньи мы пили за эту звезду, Что печально горит над могилою: «Умру ли я, ты над могилою Гори, сияй, моя звезда…»Уходят из Варшавы поезда, И скоро наш черед, как ни крути, Ну, что ж, гори, гори, моя звезда, Моя шестиконечная звезда, Гори на рукаве и на груди!Окликнет эхо давним прозвищем, И ляжет снег покровом пряничным, Когда я снова стану маленьким, А мир опять большим и праздничным, Когда я снова стану облаком, Когда я снова стану зябликом, Когда я снова стану маленьким, И снег опять запахнет яблоком, Меня снесут с крылечка, сонного, И я проснусь от скрипа санного, Когда я снова стану маленьким, И мир чудес открою заново. …Звезда в окне и на груди звезда, И не поймешь, которая ясней, А я устал, и, верно, неспроста Гудят всю ночь, прощаясь, поезда, И я прощаюсь с памятью моей…А еще жила в «Доме сирот» девочка Натя. После тяжелой болезни она не могла ходить, но зато хорошо рисовала и сочиняла песенки – вот одна из них.
ПЕСЕНКА ДЕВОЧКИ НАТИ ПРО КОРАБЛИКЯ кораблик клеила Из цветной бумаги, Из коры и клевера, С клевером на флаге. Он зеленый, розовый, Он в смолистых каплях, Клеверный, березовый, Славный мой кораблик, славный мой кораблик. А когда забулькают ручейки весенние, Дальнею дорогою, синевой морской, Поплывет кораблик мой к острову Спасения, Где ни войн, ни выстрелов, – солнце и покой.Я кораблик ладила, Пела, словно зяблик, Зря я время тратила Сгинул мой кораблик. Не в грозовом отблеске, В буре, урагане – Попросту при обыске Смяли сапогами… Смяли сапогами… Но когда забулькают ручейки весенние, В облаках приветственно протрубит журавлик, К солнечному берегу, к острову СпасенияЧей-то обязательно доплывет кораблик!Когда-нибудь, когда вы будете вспоминать имена героев, не забудьте, пожалуйста, я очень прошу вас, не забудьте Петра Залевского, бывшего гренадера, инвалида войны, служившего сторожем у нас в «Доме сирот» и убитого польскими полицаями во дворе осенью 1942 года.
Он убирал наш бедный двор, Когда они пришли, И странен был их разговор, Как на краю земли, Как разговор у той черты, Где только «нет» и «да» – Они ему сказали: «Ты, А ну, иди сюда!» Они спросили: «Ты поляк?» И он сказал: «Поляк». Они спросили: «Как же так?» И он сказал: «Вот так». «Но ты ж, культяпый, хочешь жить, Зачем же, черт возьми, Ты в гетто нянчишься, как жид, С жидовскими детьми?! К чему – сказали – трам-там-там, К чему такая спесь?! Пойми – сказали – Польша там!» А он ответил: «Здесь!И здесь она и там она, Она везде одна – Моя несчастная страна». Прекрасная страна». И вновь спросили: «Ты поляк?» И он сказал: «Поляк». «Ну, что ж, – сказали. – Значит так?» И он ответил: «Так». «Ну, что ж, – сказали. – Кончен бал!» Скомандовали: «Пли!» И прежде, чем он сам упал, Упали костыли, И прежде, чем пришли покой, И сон, и тишина. Он помахать успел рукой Глядевшим из окна. …О дай мне Бог конец такой, Всю боль испив до дна, В свой смертный миг махнуть рукой Глядящим из окна!А потом наступил такой день, когда «Дому сирот», детям и воспитателям приказано было явиться с вещами на Умшлягплац (так называлась при немцах площадь у Гданьского вокзала).
Эшелон уходит ровно в полночь, Паровоз-балбес пыхтит – Шалом! – Вдоль перрона строем стала сволочь, Сволочь провожает эшелон Эшелон уходит ровно в полночь, Эшелон уходит прямо в рай, Как мечтает поскорее сволочь Донести, что Польша «юдэнфрай». «Юдэнфрай» Варшава, Познань, Краков, Весь протекторат из края в край В черной чертовне паучьих знаков, Ныне и вовеки – «юдэнфрай»! А на Умшлягплаце у вокзала Гетто ждет устало – чей черед, И гремит последняя осанна Лаем полицая – «Дом сирот»! Шевелит губами переводчик, Глотка пересохла, грудь в тисках, Но уже поднялся старый Корчак С девочкою Натей на руках. Знаменосец, козырек заломом, Чубчик вьется, словно завитой, И горит на знамени зеленом Клевер, клевер, клевер золотой.Два горниста поднимают трубы, Знаменосец, выпрямил древко козырек с заломом, Детские обветренные губы Запевают гордо и легко: Наш славный поход начинается просто, От Старого Мяста до Гданьского моста, И дальше, и с песней, построясь по росту, К варшавским предместьям, по Гданьскому мосту! По Гданьскому мосту!По улицам Гданьска, по улицам Гданьска Шагают девчонки, Марыся и Баська, А маленький Боля, а рыженький Боля Застыл, потрясенный, у края прибоя, у края прибоя…» Пахнет морем, теплым и соленым, Вечным морем и людской тщетой, И горит на знамени зеленом Клевер, клевер, клевер золотой!Мы проходим по трое, рядами, Сквозь кордон эсэсовских ворон… Дальше начинается преданье, Дальше мы выходим на перрон. И бежит за мною переводчик, Робко прикасается к плечу, – «Вам разрешено остаться, Корчак», – Если верить сказке, я молчу, К поезду, к чугунному парому, Я веду детей, как на урок, Надо вдоль вагонов по перрону, Вдоль, а мы шагаем поперек.Рваными ботинками бряцая, Мы идем не вдоль, а поперек, И берут, смешавшись полицаи Кожаной рукой под козырек. И стихает плач в аду вагонном, И над всей прощальной маятой – Пламенем на знамени зеленом Клевер, клевер, клевер золотой. Может, в жизни было по другому, Только эта сказка вам не врет, К своему последнему вагону, К своему чистилищу-вагону, К пахнущему хлоркою вагону С песнею подходит «Дом сирот»:«По улицам Лодзи, по улицам Лодзи, Шагают ужасно почтенные гости, Шагают мальчишки, шагают девчонки, И дуют в дуделки, и крутят трещотки… И крутят трещотки!Ведут нас дороги, и шляхи, и тракты, В снега Закопане, где синие Татры, На белой вершине – зеленое знамя, И вся наша медная Польша под нами, Вся Польша…»И тут кто-то, не выдержав, дал сигнал к отправлению – и эшелон Варшава-Треблинка задолго до назначенного часа, случай совершенно невероятный, тронулся в путь…
