Постелилась я, и в печь – уголек… Накрошила огурцов и мясца, А он явился, ноги вынул, лег – У мадам у его – месяца.А он и рад тому, сучок, он и рад, Скушал водочки, и в сон наповал!.. А там – в России – где-то есть Ленинград, А в Ленинграде том – Обводной каналА там маменька жила с папенькой, Называли меня «лапонькой», Не считали меня лишнею, Да им дали обоим высшую!Ой, Караганда, ты, Караганда!Ты угольком даешь на-гора года!Дала двадцать лет, дала тридцать лет, А что с чужим живу, так своего-то нет!Кара-ган-да…А он, сучок, из гулевых шоферов, Он барыга, и калымщик, и жмот, Он на торговской дает, будь здоров, – Где за рупь, а где какую прижмет!Подвозил он меня раз в «Гастроном»,Даже слова не сказал, как полез, Я бы в крик, да на стекле ветровом Он картиночку приклеил, подлец!А на картиночке – площадь с садиком, А перед ней камень с «Медным Всадником», А тридцать лет назад я с мамой в том саду… Ой, не хочу про то, а то выть пойду!Ой Караганда, ты, Караганда!Ты мать и мачеха, для кого когда, А для меня была так завсегда нежна, Что я самой себе стала не нужна!Кара-ган-да!Он проснулся, закурил «Беломор», Взял пинжак, где у него кошелек, И прошлепал босиком в колидор, А вернулся и обратно залег.Он сопит, а я сижу у огня, Режу меленько на водку лучок, А ведь все-таки он жалеет меня, Все-таки ходит, все-таки дышит, сучок!А и спи, проспись ты, мое золотце, А слезы – что ж, от слез – хлеб не солится, А что мадам его крутит мордою, Так мне плевать на то, я не гордая…Ой, Караганда, ты Караганда!Если тут горда, так и на кой годна!Хлеб насущный наш, дай нам, Боже, днесь, А что в России есть, так то не хуже здесь!Кара-ган-да!Что-то сон нейдет, был, да вышел весь, А завтра делать дел – прорву адскую! Завтра с базы нам сельдь должны завезть, Говорили, что ленинградскую.Я себе возьму и кой-кому раздам, Надо ж к празднику подзаправиться! А пяток сельдей я пошлю мадам, Пусть покушает, позабавится!Пусть покушает она, дура жалкая, Пусть не думает она, что я жадная, Это, знать, с лучка глазам колется, Голова на низ что-то клонится…Ой Караганда, ты, Караганда!Ты угольком даешь на-гора года, А на картиночке – площадь с садиком, А перед ней камень…Ка-ра-ган-да!.. «ЭРИКА» БЕРЕТ ЧЕТЫРЕ КОПИИ
ЛЕТЯТ УТКИ
Посвящается Л. Пинскому
С севера, с острова Жестева Птицы летят, Шестеро, шестеро, шестеро Серых утят, Шестеро, шестеро к югу летят…Хватит хмуриться, хватит злобиться, Ворошить вороха былого, Но когда по ночам бессоница, Мне на память приходит снова –Мутный за тайгу Ползет закат, Строем на снегу Пятьсот зэка,Ветер мокрый хлестал мочалкою, То накатывал, то откатывал, И стоял вертухай с овчаркою И такую им речь откалывал:«Ворон растудыть, не выклюет Глаз, растудыть, ворону, Но ежели кто закосит, – То мордой в снег, И прошу, растудыть, запомнить, Что каждый шаг в сторону Будет, растудыть, рассматриваться Как, растудыть, побег!..»Вьюга полярная спятила – Бьет наугад!А пятеро, пятеро, пятеро Дальше летят.Пятеро, пятеро к югу летят…Ну, а может, и впрямь бессовестно Повторяться из слова в слово?!Но когда по ночам бессонница, Мне на память приходит снова –Не косят, не корчатся В снегах зэка, Разговор про творчество Идет в ЦК.Репортеры сверкали линзами, Кремом бритвенным пахла харя, Говорил вертухай прилизанный, Непохожий на вертухая:«Ворон, извиняюсь, не выклюет Глаз, извиняюсь, ворону, Но все ли сердцем усвоили Чему учит нас Имярек?!И прошу, извиняюсь, запомнить, Что каждый шаг в сторону Будет, извиняюсь, рассматриваться Как, извиняюсь, побег!»Грянул прицельно с надветренной В сердце заряд, А четверо, четверо, четверо Дальше летят!..И если долетит хоть один, значит, стоило, значит надо было лететь!..ГУСАРСКАЯ ПЕСНЯ
По рисунку Палешанина Кто-то выткал на ковре Александра ПолежаеваВ черной бурке на коне.Тезка мой и зависть тайная, Сердце горем горячи! Зависть тайная, «летальная» –Как сказали бы врачи.Славно, братцы, славно, братцы, славно братцы – егеря! Славно, братцы-егеря, рать любимая царя! Ах кивера да ментики, ах соколы-орлы, Кому вы в сердце метили, ле-пажевы стволы?Не мне ль вы в сердце метили, ле-пажевы стволы!А беда явилась за полночь, Но не пулею в висок, Просто в путь, в ночную заволочь,Важно тронулся возок.И не спеть, не выпить водочки, Не держать в руке бокал! Едут трое, сам в середочке,Два жандарма по бокам.Славно, братцы, славно, братцы, славно, братцы – егеря! Славно, братцы-егеря, рать любимая царя! Ах, кивера да ментики, пора бы выйти в знать, Но этой арифметики поэтам не узнать,Ни прошлым и не будущим поэтам не узнать.Где ж друзья твои, ровесники? Некому тебя спасать! Началось все дело с песенки.А потом – пошла писать!И по мукам, как по лезвию… Размышляй теперь о том, То ли броситься в поэзию,То ли сразу – в желтый дом…Славно, братцы, славно, братцы, славно, братцы-егеря! Славно, братцы-егеря, рать любимая царя! Ах, кивера да ментики, возвышенная речь! А все-таки наветики страшнее, чем картечьДоносы и наветики страшнее, чем картечь!По рисунку Палешанина Кто-то выткал на ковре Александра ПолежаеваВ черной бурке на коне.Но оставь, художник, вымысел, Нас в герои не крои, Нам не знамя жребий вывесил,Носовой платок в крови…Славно, братцы, славно, братцы, славно, братцы-егеря! Славно, братцы-егеря, рать любимая царя! Ах, кивера да ментики, нерукотворный стяг! И дело тут не в метрике, столетие – пустяк!Столетие, столетие, столетие – пустяк…ПАМЯТИ Б. Л. ПАСТЕРНАКА
»…правление Литературного Фонда СССР извещает о смерти писателя, члена Литфонда, Бориса Леонидовича Пастернака, последовавшей 30 мая сего года, на 71 году жизни, после тяжелой и продолжительной болезни, и выражает соболезнование семье покойного».
Единственное, появившееся в газетах, вернее, в одной – «Литературной газете», – сообщение о смерти Б. Л. Пастернака.Разобрали венки на веники, На полчасика погрустнели…Как гордимся мы, современники, Что он умер в своей постели!И терзали Шопена лабухи, И торжественно шло прощанье…Он не мылил петли в Елабуге.И с ума не сходил в Сучане!Даже киевские «письмэнники»На поминки его поспели!..Как гордимся мы, современники, Что он умер в своей постели!И не то, чтобы с чем-то за сорок, Ровно семьдесят – возраст смертный, И не просто какой-то пасынок, Член Литфонда – усопший сметный!Ах, осыпались лапы елочьи, Отзвенели его метели…До чего ж мы гордимся, сволочи, Что он умер в своей постели!«Мело, мело, по всей земле, во все пределы, Свеча горела на столе, свеча горела…»Нет, никая не свеча, Горела люстра! Очки на морде палача Сверкали шустро!А зал зевал, а зал скучал – Мели, Емеля! Ведь не в тюрьму, и не в Сучан, Не к «высшей мере»!И не к терновому венцу Колесованьем, А как поленом по лицу, Голосованьем!И кто-то, спьяну вопрошал: «За что? Кого там?» И кто-то жрал, и кто-то ржал Над анекдотом…Мы не забудем этот смех, И эту скуку! Мы поименно вспомним всех, Кто поднял руку!«Гул затих. Я вышел на подмостки.Прислонясь к дверному косяку…»Вот и смолкли клевета и споры, Словно взят у вечности отгул… А над гробом встали мародеры, И несут почетный…Ка-ра-ул!СНОВА АВГУСТ
Посвящается памяти А. А. Ахматовой.
«…а так как мне бумаги не хватило, я на твоем пишу черновике…»
Анна Ахматова «Поэма без героя»Анна Андреевна очень боялась и не любила месяц август и считала этот месяц для себя несчастливым, и имела к этому все основания, поскольку в августе был расстрелян Гумилев, на станции Бернгардтовка, в августе был арестован ее сын Лев, в августе вышло известное постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград» и т. д.
«Кресты» – ленинградская тюрьма.
Пряжка – район в Ленинграде.
В той злой тишине, в той неверной, В тени разведенных мостов, Ходила она по Шпалерной, Моталась она у «Крестов».Ей в тягость? Да нет, ей не в тягость – Привычно, как росчерк пера, Вот если бы только не август, Не чертова эта пора!Таким же неверно-нелепым[11] Был давний тот август, когда Над черным бернгардтовским небом Стрельнула, как птица, беда,И разве не в августе снова, В еще неотмеренный год, Осудят мычанием слово, Последнюю совесть – в расход!Но это потом, а покуда Которую ночь – над Невой, Уже не надеясь на чудо, А только бы знать, что живой!И в сумраки вписана четко, Как вписана в нашу судьбу, По-царски небрежная челка, Прилипшая к мокрому лбу.О, шелест финских сосен, Награда за труды, Но вновь приходит осень – Пора твоей беды!И август, и как будто Все то же, как тогда, И врет мордастый Будда, Что горе – не беда!Но вьется, вьется челка Колечками на лбу, Уходит в ночь девчонка Пытать свою судьбу.Следят, следят из окон За нею сотни глаз А ей плевать, что поздно, Что комендантский час.По улице бессветной,Под окрик патрулей, Идет она бессмертной Походкою своей.На праздник и на плаху Идет она, как ты!По Пряжке, через Прагу – Искать свои «Кресты»!И пусть судачат вздорные соседи, Пусть кто-то обругает не со зла, Она домой вернется на рассвете И никому ни слова – где была…Но с мокрых пальцев облизнет чернила, И скажет, примостившись в уголке:«Прости, но мне бумаги не хватило, Я на твоем пишу черновике…»КРЕСТЫ
(Более ранний вариант предыдущей песни)
Той лютой порой, что неверной В тени разведенных мостов Моталась она по Шпалерной, Ходила она у «Крестов»Ей в тягость… Да нет ей не в тягость!Привычно, как росчерк пера.Вот если бы только не август, Не чертова эта пора.Когда-то, когда-то, когда-то Такой же был август, когда Над черной водою Кронштадта Стрельнула, как птица, бедаИ разве не в августе снова В еще не отмеренный год Осудят мычанием слово И совесть отправят в расход.Но это потом, а покуда В которую ночь – над Невой, Уже не надеясь на чудо, А только бы знать, что живой!И в сумерки вписана четко Такая, как после, в строфу Седая девчоночья челка Прилипшая к мокрому лбуАй сени мои, сени, Кленовы ворота, На кой тебе спасенние – Ты та или не та.Без счета и без края Пойдут пылить года Такая – не такая, А прежняя беда.Коротенькая челка Колечками на лбу Ступай, гуляй девчонка, Пытай свою судьбуА ночь опять бессветна, Разведены мосты.Я знал, что ты бессмертна, Что и другая – ты…И все еще случится, И снова, как теперь Невзгода постучится В незапертую дверь.И будет ночь, и челка И ветер, и мосты, Ступай, гуляй, девчонка Ищи свои «Кресты».И не устав ни капельки как будто, Задумчива, тиха и весела Она придет, озябшая под утро И никому ни слова, где была.Но с мокрых пальцев облизнет чернила И скажет, притулившись в уголке:Прости, но мне бумаги не хватило, Я на твоем пишу черновике.НА СОПКАХ МАНЧЖУРИИ
Памяти М. М. Зощенко
В матершинном субботнем загуле шалманчика Обезьянка спала на плече у шарманщика, А когда просыпалась, глаза ее жуткие Выражали почти человечью отчаянность, А шарманка дудела про сопки манчжурские, И Тамарка-буфетчица очень печалилась…Спит Гаолян, Сопки покрыты мглой…Были и у Томки трали-вали, И не Томкой – Томочкою звали, Целовалась с миленьким в осоке, И не пивом пахло, а апрелем, Может быть, и впрямь на той высотке Сгинул он, порубан и пострелян…Вот из-за туч блеснула луна, Могилы хранят покой…А последний шарманщик – обломок империи, Все пылил перед Томкой павлиньими перьями, Он выламывал, шкура, замашки буржуйские – То, мол, теплое пиво, то мясо прохладное, А шарманка дудела про сопки манчжурские, И спала на плече обезьянка прокатная…Тихо вокруг, Ветер туман унес…И делясь тоской, как барышами, Подпевали шлюхи с алкашами, А шарманщик ел, зараза, хаши, Алкашам подмигивал прелестно – Дескать, деньги ваши – будут наши, Дескать, вам приятно – мне полезно!На сопках Манчжурии воины спят, И русских не слышно слез…А часов этак в десять, а может и ранее, Непонятный чудак появился в шалмане, Был похож он на вдруг постаревшего мальчика.За рассказ, напечатанный неким журнальчиком, Толстомордый подонок с глазами обманщика Объявил чудака всенародно – обманщиком…Пусть Гаолян Нам навевает сны…Сел чудак за стол и вжался в угол, И легонько пальцами постукал, И сказал, что отдохнет немного, Помолчав, добавил напряженно, – «Если есть „боржом“, то ради Бога, Дайте мне бутылочку «Боржома…»Спите герои русской земли, Отчизны родной сыны…Обезьянка проснулась, тихонько зацокала, Загляделась на гостя, присевшего около, А Тамарка-буфетчица – сука рублевая, Покачала смущенно прическою пегою, И сказала: «Пардон, но у нас не столовая, Только вы обождите, я за угол сбегаю…»Спит Гаолян, Сопки покрыты мглой…А чудак глядел на обезьянку, Пальцами выстукивал морзянку, Словно бы он звал ее на помощь, Удивляюсь своему бездомью, Словно бы он спрашивал – запомнишь? – И она кивала – да, запомню. –Вот из-за туч блеснула луна, Могилы хранят покой…Отодвинул шарманщик шарманку ботинкою, Прибежала Тамарка с боржомной бутылкою – И сама налила чудаку полстаканчика, (Не знавали в шалмане подобные почести), А Тамарка, в упор поглядев на шарманщика, Приказала: «играй, – человек в одиночестве».Тихо вокруг, Ветер туман унес…Замолчали шлюхи с алкашами, Только мухи с крыльями шуршали…Стало почему-то очень тихо, Наступила странная минута – Непонятное, чужое лихо – Стало общим лихом почему-то!На сопках Манчжурии воины спят, И русских не слышно слез…Не взрывалось молчанье ни матом, ни брехами, Обезьянка сипела спаленными бронхами, И шарманщик, забыв трепотню свою барскую, Сам назначил себе – мол, играй, да помалкивай, – И почти что неслышно сказав, – благодарствую, – Наклонился чудак над рукою Тамаркиной…Пусть Гаолян Нам навевает сны…И ушел чудак, не взявши сдачи, Всем в шалмане пожелал удачи…Вот какая странная эпоха – Не горим в огне – и тонем в луже!Обезьянке было очень плохо, Человеку было много хуже!Спите герои русской земли, Отчизны родной сыны…ЛЕГЕНДА О ТАБАКЕ
Посвящается памяти замечательного человека, Даниила Ивановича Ювачева, придумавшего себе странный псевдоним
– Даниил Хармс – писавшего прекрасные стихи и прозу, ходившего в автомобильной кепке и с неизменной трубкой в зубах, который действительно исчез, просто вышел на улицу и исчез. У него есть такая пророческая песенка:
«Из дома вышел человек С веревкой и мешком И в дальний путь, и в дальний путь, Отправился пешком.Он шел, и все глядел вперед, И все вперед глядел, Не спал, не пил, Не спал, не пил, Не спал, не пил, не ел, И вот однажды, поутру, Вошел он в темный лес, И с той поры, и с той поры, И с той поры исчез…»Лил жуткий дождь, Шел страшный снег, Вовсю дурил двадцатый век, Кричала кошка на трубе, И выли сто собак.И, встав с постели, человек Увидел кошку на трубе, Зевнул и сам сказал себе – Кончается табак!Табак кончается – беда, Пойду куплю табак, И вот…, но это ерунда, И было все не так.Из дома вышел человек С веревкой и мешком И в дальний путь, И в дальний путь Отправился пешком…И тут же, проглотив смешок, Он сам себя спросил – А для чего он взял мешок?Ответьте, Даниил!Вопрос резонный, нечем крыть, Летит к чертям строка, И надо, видно, докурить Остаток табака…Из дома вышел человек Та-а-та с посошком…И в дальний путь, И в дальний путь Отправился пешком.Он шел, и все глядел вперед, И все вперед глядел, Не спал, не пил, Не спал, не пил, Не спал, не пил, не ел…А может, снова все начать, И бросить этот вздор?!.Уже на ордере печать Оттиснул прокурор…Начнем вот эдак – пять зайчат Решили ехать в Тверь…А в дверь стучат, а в дверь стучат – Пока не в эту дверь.Пришли зайчата на вокзал, Прошли зайчата в зальце, И сам кассир, смеясь, сказал – Впервые вижу зайца!Но этот чертов человек С веревкой и мешком, Он и без спроса в дальний путь Отправился пешком, Он шел, и все глядел вперед, И все вперед глядел, Не спал, не пил, Не спал, не пил, Не спал, не пил, не ел…И вот однажды поутру, Вошел он в темный лес, И с той поры, и с той поры, И с той поры исчез.На воле – снег, на кухне – чад, Вся комната в дыму, А в дверь стучат, А в дверь стучат, На этот раз – к нему!О чем он думает теперь, Теперь, потом, всегда, Когда стучит ногою в дверь Чугунная беда?!И тут ломается строка, Строфа теряет стать, И нет ни капли табака, А там – уж не достать!И надо дописать стишок, Пока они стучат…И значит, все-таки – мешок, И побоку зайчат, (А в дверь стучат!) В двадцатый век!(Стучат!) Как в темный лес.Ушел однажды человек И навсегда исчез!..Но Парка нить его тайком По-прежнему прядет, А он ушел за табаком.Он вскорости придет.За ним бежали сто собак, И кот по крышам лез…Но только в городе табак В тот день как раз исчез.И он пошел в Петродворец, Потом пешком в Торжок…Он догадался, наконец, Зачем он взял мешок…Он шел сквозь свет И шел сквозь тьму, Он был в Сибири и в Крыму, А опер каждый день к нему Стучится, как дурак…И много, много лет подряд Соседи хором говорят – Он вышел пять минут назад, Пошел купить табак…ВОЗВРАЩЕНИЕ НА ИТАКУ
Памяти Осипа Эмильевича Мандельштама
…в квартире, где он жил, находились он, Надежда Яковлевна и Анна Андреевна Ахматова, которая приехала его навестить из Ленинграда. И вот они сидели все вместе, пока длился обыск, до утра, и пока шел этот обыск, за стеною, тоже до утра, у соседа их, Кирсанова, ничего не знавшего об обыске, запускали пластинки с модной в ту пору гавайской гитарой…
«И только и света, Что в звездной колючей неправде, А жизнь промелькнет Театрального капора пеной,И некому молвить Из табора улицы темной…»МандельштамВсю ночь за стеной ворковала гитара, Сосед-прощелыга крутил юбилей, А два понятых, словно два санитара, А два понятых, словно два санитара, Зевая, томились у черных дверей.И жирные пальцы, с неспешной заботой, Кромешной своей занимались работой, И две королевы глядели в молчаньи, Как пальцы копались в бумажном мочале, Как жирно листали за книжкою книжку, А сам-то король – все бочком, да вприпрыжку, Чтоб взглядом не выдать – не та ли страница, Чтоб рядом не видеть безглазые лица!А пальцы искали крамолу, крамолу…А там за стеной все гоняли «Рамону»:«Рамона, какой простор вокруг, взгляни, Рамона, и в целом мире мы одни».«…А жизнь промелькнет Театрального капора пеной…»И глядя, как пальцы шуруют в обивке, Вольно ж тебе было, он думал, вольно!Глотай своего якобинства опивки!Глотай своего якобинства опивки!Не уксус еще, но уже не вино!Щелкунчик-скворец, простофиля-Емеля, Зачем ты ввязался в чужое похмелье?!На что ты истратил свои золотые?!И скучно следили за ним понятые…А две королевы бездарно курили И тоже казнили себя и корили – За лень, за небрежный кивок на вокзале, За все, что ему второпях не сказали…А пальцы копались, и рвалась бумага…И пел за стеной тенорок-бедолага:«Рамона, моя любовь, мои мечты, Рамона, везде и всюду только ты…»«…И только и света, Что в звездной, колючей неправде…»По улице черной, за вороном черным, За этой каретой, где окна крестом, Я буду метаться в дозоре почетном, Я буду метаться в дозоре почетном, Пока, обессилев не рухну пластом!Но слово останется, слово осталось!Не к слову, а к сердцу приходит усталость, И хочешь, не хочешь – слезай с карусели, И хочешь, не хочешь – конец одиссеи!Но нас не помчат паруса на Итаку:В наш век на Итаку везут по этапу, Везут Одиссея в телячьем вагоне, Где только и счастья, что нету погони!Где, выпив «ханжи», на потеху вагону, Блатарь-одессит распевает «Рамону»:«Рамона, ты слышишь ветра нежный зов, Рамона, ведь это песнь любви без слов…»«…И некому, некому, Некому молвить Из табора улицы темной…»ЦЫГАНСКИЙ РОМАНС
Повстречала девчонка бога, Бог пил горькую в монопольке, Ну, и много ль от бога прока, В чертовне и чаду попойки? Ах, как пилось к полночи! Как в башке гудело, Как цыгане, сволочи,Пели «Конавэлла»!«Ай да Конавэлла, гран традела»,Ай да йорысака палалховела»!А девчонка сидела с богом, К богу фасом, а к прочим боком, Ей домой бы бежать к папане, А она чокается шампанью. Ай елки-мочалочки, Сладко вина пьются В серебряной чарочкеНа золотом блюдце!Кому чару пить?! Кому здраву быть?!Королевичу Александровичу!С самоваров к чертям полуда, Чад летал над столами сотью, А в четвертом часу под утро,Бог последнюю кинул сотню…Бога, пьяного в дугу, Все теперь цукали, И цыгане – ни гу-гу, Разбрелись цыгане, И друзья, допив до дна, – Скатертью дорога! Лишь девчонка та одна Не бросала бога. А девчонка эта с Охты, И глаза у ней цвета охры, Ждет маманя свою кровинку, А она с богом сидит в обнимку. И надменный половой Шваркал мокрой тряпкой, Бог с поникшей головой Горбил плечи зябко. И просил у цыган хоть слова, Хоть немножечко, хоть чуть слышно, А в ответ ему-жбан рассола: Понимай, мол, что время вышло! Вместо водочки – вода, Вместо пива – пена!… И девчоночка тогдаТоненька запела:«Ай да Конавелла, гран-традела,Ай да йорысака палалховела…»Ах, как пела девчонка богу! И про поле и про дорогу, И про сумерки и про зори, И про милых, ушедших в море, Ах, как пела девчонка богу! Ах, как пела девчонка Блоку! И не знала она, не знала,Что бессмертной в то утро стала.Этот тоненький голос в трактирном чадуБудет вечно звенеть в «Соловьином саду».САЛОННЫЙ РОМАНС
Памяти Александра Николаевича Вертинского
«…Мне снилось, что потом
В притонах Сан-Франциско,
Лиловый негр Вам подает пальто…»
И вновь эти вечные трое Играют в преступную страсть, И вновь эти греки из Трои Стремятся Елену украсть.А сердце сжимается больно, Виски малярийно мокры От этой игры треугольной, Безвыигрышной этой игры.Развей мою смуту жалейкой, Где скрыты лады под корой, И спой, как под старой шинелькой Лежал «сероглазый король»В беспамятстве дедовских кресел Глаза я закрою, и вот – Из рыжей Бразилии крейсер В кисейную гавань плывет.А гавань созвездия множит, А тучи – летучей грядой!Но век не вмешаться не может, А норов у века крутой!Он судьбы смешает, как фанты, Ему ералаш по душе, И вот он враля-лейтенанта Назначит морским атташе.На карте истории некто Возникнет подобный мазку, И правнук «лилового негра»За займом приедет в Москву.И все ему даст непременно Тот некто, который никто, И тихая «пани Ирена»Наденет на негра пальто.И так этот мир разутюжен, Что черта ли нам на рожон?!Нам «ужин прощальный» – не ужин, А сто пятьдесят под боржом.А трое? Ну, что же, что трое!Им равное право дано.А Троя? Разрушена Троя!И это известно давно.Все предано праху и тлену, Ни дат не осталось, ни вех.А нашу Елену – Елену Не греки украли, а век!ПЕСНЯ ПРО НЕСЧАСТЛИВЫХ ВОЛШЕБНИКОВ, ИЛИ ЭЙН, ЦВЕЙ, ДРЕЙ!
Жили-были несчастливые волшебники, И учеными считались и спесивыми, Только самые волшебные учебники Не могли их научить, как быть счастливыми, И какой бы не пошли они дорогою,Все кончалось то бедою, то морокою!Но когда маэстро Скрипочкин – Ламца-дрица, об-ца-ца! И давал маэстро Лампочкин Синий свет из-за кулис, Выходили на просцениум Два усатых молодца, И восторженная публика Им кричала – браво, бис! – В никуда взлетали голуби, Превращались карты в кубики, Гасли свечи стеариновые – Зажигались фонари! Эйн, цвей, дрей! И отрезанные головы У желающих из публики, Улыбалясь и подмигивая, Говорили – раз, два. три! Что в дословном переводе означает –Эйн, цвей, дрей!Ну, а после, утомленные до сизости, Не в наклеенных усах и не в парадности, Шли в кафе они куда-нибудь поблизости, Чтоб на время позабыть про неприятности, И заказывали ужин два волшебника –Два стакана молока и два лапшевника.А маэстро Балалаечкин – Ламцадрица, об-ца-ца! И певица Доремикина Что-то пела про луну, И сидели очень грустные Два усталых мудреца, И тихонечко, задумчиво, Говорили – ну и ну! А вокруг шумели парочки, Пили водку и шампанское, Пил маэстро Балалаечкин Третью стопку на пари – Эйн, цвей, дрей! И швырял ударник палочки, А волшебники с опаскою, Наблюдая это зрелище, Говорили – раз, два, три! Что, как вам уже известно, означает:Эйн, цвей, дрей!Так и шли они по миру безучастному, То проезжею дорогой, то обочиной… Только тут меня позвали к Семичастному, И осталась эта песня неоконченной. Объяснили мне, как дважды два в учебнике,Что волшебники – счастливые волшебники!И не зря играет музыка – Ламца-дрица, об-ца-ца! И не зря чины и звания, Вроде ставки на кону, И не надо бы, не надо бы, Ради красного словца Сочинять, что не положеноИ не нужно никому!Я хотел бы стать волшебником, Чтоб ко мне слетались голуби, Чтоб от слов моих, таинственных, Зажигались фонари! – Эйн, цвей, дрей! Но, как пес, гремя ошейником, Я иду повесив голову, Не туда, куда мне хочется, А туда, где: – Ать-два-три! Что ни капли не похоже На волшебное:– Эйн, цвей, дрей!СЪЕЗДУ ИСТОРИКОВ
[12]
Полцарства в крови, и в развалинах век,[13] И сказано было недаром: «Как ныне сбирается вещий Олег Отмстить неразумным хазарам…»И эти, звенящие медью, слова,Мы все повторяли не раз, и не два,Но как-то с трибуны большой человек Воскликнул с волненьем и жаром: «Однажды задумал предатель-Олег Отмстить нашим братьям-хазарам…»Уходят слова, и приходят слова, За правдою правда вступает в права.Так помните ж, люди, и знайте вовек, И к черту дурацкая смута:[14] «Каким-то хазарам, какой-то Олег, За что-то отмстил, почему-то!»И это преданье седой старины – Пример для историков нашей страны!Сменяются правды, как в оттепель снег И скажем, чтоб кончилась смута: «Каким-то хазарам, какой-то Олег, За что-то отмстил почему-то»И этот марксистский подход к старине Давно применяется в нашей стране. Он нашей стране пригодился вполне И вашей стране пригодится вполне, Поскольку вы сами в таком же…. лагере! Он вам пригодится вполне!ТАК ЖИЛИ ПОЭТЫ
[15]
У одного поэта есть такие строчки:В воде проживают рыбы, На солнце бывают пятна…Поэты дружить могли бы, Но мнительны невероятно.В майский вечер, пронзительно дымный, Всех побегов герой, всех погонь,Как он мчал, бесноватый и дивный, С золотыми копытами конь.И металась могучая грива, На ветру языками огня, И звенела цыганская гривна, Заплетенная в гриву коня.Воплощенье веселого гнева, Не крещеный позорным кнутом, Как он мчал – все налево, налево… И скрывался из виду потом…Он, бывало, нам снился ночами, Как живой – от копыт до седла, Впрочем, все это было вначале, А начало прекрасно всегда.Но приходит с годами прозренье, И томит наши души оно, Словно горькое, трезвое зелье Подливают в хмельное вино.Постарели мы и полысели, И погашен волшебный огонь. Лишь кружит на своей карусели Сам себе опостылевший конь!Ни печали не зная, ни гнева, По – собачьи виляя хвостом, Он кружит все налево, налево, И направо, направо потом.И унылый сморчок – бедолага, Медяками в кармане звеня, Карусельщик – майор из ГУЛАГа Знай, гоняет по кругу коня!В круглый мир, намалеванный кругло, Круглый вход охраняет конвой… И топочет дурацкая кукла, И кружит деревянная кукла, Притворяясь живой.ВАЛЬС-БАЛЛАДА ПРО ТЕЩУ ИЗ ИВАНОВА
Ох, ему и всыпали по первое, По дерьму: спеленутого, волоком! Праведные суки, брызжа пеною,Обзывали жуликом и Поллаком!Раздавались выкрики и выпады, Ставились искусно многоточия, А в конце, как водится, оргвыводы –Мастерская, договор и прочее…Он припер вещички в гололедицу (Все в один упрятал узел драненький) И свалил их в угол, как поленницу –И холсты и краски и подрамники…Томка вмиг слетала за «кубанскою», То да се, яичко, два творожничка… Он грамм сто принял, заел колбаскою,И сказал, что полежит немножечко.Выгреб тайно из пальтишка рваного Нембутал, прикопленный заранее… А на кухне теща из Иванова,Ксенья Павловна, вела дознание.За окошком ветер мял акацию, Билось чье-то сизое исподнее…– А за что ж его? – Да за абстракцию. – Это ж надо! А трезвону подняли!Он откуда родом? – Он из Рыбинска. – Что рисует? – Все натуру разную.– Сам еврей? – А что? – Сиди не рыпайся! Вон у Ритки без ноги, да с язвою…Курит много? – В день полпачки «Севера».– Риткин, дьявол, курит вроде некрута, А у них еще по лавкам семеро… Хорошо живете? – Лучше некуда!..– Риткин, что ни вечер, то с приятелем, Заимела, дура, в доме ворога… Значит, окаянный твой с понятием: В день полпачки «Севера» – недорого.Пить-то пьет? –– Как все, по воскресениям!– Риткин пьет, вся рожа окарябана!…Помолчали, хрустнуло печение, И, вздохнув, сказала теща Ксения, –– Ладно уж, прокормим окаянного…ПЕСНЯ ПРО ВЕЛОСИПЕД
Ах, как мне хотелось, мальчонке, Проехать на велосипеде, Не детском, не трехколесном, –Взрослом велосипеде!И мчаться навстречу соснам – Туда, где сосны и ели, – И чтоб из окна глядели, Завидуя мне, соседи – Смотрите, смотрите, смотрите, Смотрите, мальчишка едетНа взрослом велосипеде!..…Ехал мальчишка по улице На взрослом велосипеде.– Наркомовский Петька, умница, – Шептались вокруг соседи.Я крикнул – дай прокатиться! – А он ничего не ответил, Он ехал медленно, медленно, А я бы летел, как ветер, А я бы звоночком цокал, А я бы крутил педали, Промчался бы мимо окон – И только б меня видали!..… Теперь у меня в передней Пылится велосипед. Пылится уже, наверно, С добрый десяток лет. Но только того мальчишки Больше на свете нет, А взрослому, мне не нужен Взрослый велосипед!Ох, как мне хочется, взрослому, Потрогать пальцами книжку, И прочесть на обложке фамилию, Не чью-нибудь, а мою!..Нельзя воскресить мальчишку, Считайте – погиб в бою… Но если нельзя – мальчишку, И в прошлое ни на шаг, То книжку-то можно?! Книжку! Ее – почему никак?!Величественный, как росчерк, Он книжки держал под мышкой.– Привет тебе, друг-доносчик, Привет тебе, с новой книжкой!Партийная Илиада! Подарочный холуяж! Не надо мне так, не надо – Пусть тысяча – весь тираж!Дорого с суперобложкой? К черту суперобложку! Но нету суперобложки, И переплета нет,…Немножко пройдет, немножко, Каких-нибудь тридцать лет, И вот она, эта книжка, Не в будущем, в этом веке! Снимает ее мальчишка С полки в библиотеке! А вы говорили – бредни! А вот через тридцать лет… Пылится в моей передней Взрослый велосипед.ЮЗ
По стеклу машины перед глазами шофера Бегают дворники направо-налево,Направо-налево, направо-налево…Не летят к нам птицы с теплого юга, Улетают птицы на теплый юг, Почему-то надо бояться юза, А никто не знает, что такое юз,Ах, никто не знает, что, такое юз!Телефон молчит мой, а это скверно. Я-то понимаю, что дело в том, Ты сейчас под зонтом ходишь, наверно, А под зонтиком трудно ходить вдвоем.Ах, под зонтиком трудно ходить вдвоем!И под медленным дождиком мокнет муза, И у дождика странный, соленый вкус, Может, муза тоже боится юза?! И не знает тоже, что значит юз?!Ах, не знает муза, что значит юз!По стеклу машины перед глазами шофера Бегают дворники направо-налево,Направо-налево, направо-налево…«ОТ БЕДЫ МОЕЙ ПУСТЯКОВОЙ…»
Моей матери
От беды моей пустяковой (Хоть не прошен и не в чести), Мальчик с дудочкой тростниковой, Постарайся меня спасти!Сатанея от мелких каверз, Пересудов и глупых ссор, О тебе я не помнил, каюсь, И не звал тебя до сих пор.И, как все горожане, грешен, Не искал я твой детский след, Не умел замечать скворешен И не помнил, как пахнет снег.…Свет ложился на подоконник, Затевал на полу возню, Он – охальник и беззаконник – Забирался под простыню,Разливался, пропахший светом, Голос дудочки в тишине… Только я позабыл об этом Навсегда, как казалось мне.В жизни глупой и бестолковой, Постоянно сбиваясь с ног, Пенье дудочки тростниковой Я сквозь шум различить не смог.Но однажды, в дубовой ложе, Я, поставленный на правеж, Вдруг увидел такие рожи – Пострашней карнавальных рож!Не медведи, не львы, не лисы, Не кикимора и сова, –Были лица – почти как лица, И почти как слова – слова.Все обличье чиновной драни Новомодного образца Изрыгало потоки брани Без начала и без концаЗа квадратным столом, по кругу, В ореоле моей вины, Все твердили они друг другу, Что друг другу они верны!И тогда, как свеча в потемки, Вдруг из давних приплыл годов Звук пленительный и негромкий Тростниковых твоих ладов.И застыли кривые рожи, Разевая немые рты, Словно пугала из рогожи, Петухи у слепой черты.И отвесив, я думал, – дерзкий, А на деле смешной поклон, Я под наигрыш этот детский Улыбнулся и вышел вон.В жизни прежней и в жизни новой Навсегда, до конца пути, Мальчик с дудочкой тростниковой, Постарайся меня спасти!«КОШАЧЬИМИ ЛАПАМИ ВЕРБЫ…»
Кошачьими лапами вербы Украшен фанерный лоток, Шампанского марки «ихъ шбэрбе»Еще остается глоток.А я и пригубить не смею Смертельное это вино, Подобно лукавому змею,Меня искушает оно!«Подумаешь, пахнет весною, И вербой торгуют в раздрыг, Во первых строках – привозноюИ дело не в том, во вторых.Ни в медленном тлении весен, Ни в тихом бряцаньи строки, Ни в медленном таяньи веселНад желтой купелью реки –Ни лада, ни смысла, ни склада, Как в громе, гремящем в дали, А только и есть, что оградаДа мерзлые комья земли.А только и есть, что ограда Да склепа сырое жилье… Ты смертен, и это наградаТебе – за бессмертье Твое…»ПРОЩАНИЕ С ГИТАРОЙ
(Подражание Аполлону Григорьеву)
«…Чибиряк, чибиряк, чибиряшечка,
Ах, как скучно мне с тобой, моя душечка»
Осенняя простудная, Печальная пора, Гитара семиструнная, Ни пуха, ни пера! Ты с виду – тонкорунная, На слух – ворожея, Подруга семиструнная, Прелестница моя! Ах, как ты пела смолоду, Вся музыка и стать, Что трудно было голову С тобой не потерять!Чибиряк, чибиряк, чибиряшечка, Ах, как плыла голова, моя душечка!Когда ж ты стала каяться В преклонные лета, И стать не та, красавица, И музыка не та! Все в говорок про странствия, Про ночи у костра, Была б, мол, только санкция, Романтики сестра. Романтика, романтика Небесных колеров! Нехитрая грамматика Небитых школяров.Чибиряк, чибиряк, чибиряшечка, Ах, как скушно мне с тобой, моя душечка!И вот, как дождь по луночке, Который год подряд, Все на одной на струночке, А шесть других молчат. И лишь за тем без просыпа Разыгрываешь страсть, Что, может, та, курносая, «Послушает и даст»… Так и живешь, бездумная, В приятности примет, Гитара однострунная – Полезный инструмент!Чибиряк, чибиряк, чибиряшечка, Ах, не совестно ль тебе, моя душечка!Плевать, что стала курвою, Что стать под стать блядям, Зато номенклатурная, Зато нужна людям! А что души касается, Про то забыть пора. Ну что ж, прощай красавица! Ни пуха, ни пера!Чибиряк, чибиряк, чибиряшечка, Что ж, ни пуха, ни пера, моя душечка!ЧЕРНОВИК ЭПИТАФИИ
Худо было мне, люди, худо… Но едва лишь начну про это, Люди спрашивают – откуда,Где подслушано, кем напето?Дуралеи спешат смеяться, Чистоплюи воротят морду… Как легко мне было сломаться,И сорваться, и спиться к черту!Не моя это, вроде, боль, Так чего ж я кидаюсь в бой? А вела меня в бой судьба,Как солдата ведет труба!Сколько раз на меня стучали, И дивились, что я на воле, Ну, а если б я гнил в Сучане,Вам бы легче дышалось, что ли?И яснее б вам, что ли, было, Где – по совести, а где – кроме? И зачем я, как сторож в било,Сам в себя колочусь до крови?!И какая, к чертям судьба? И какая, к чертям, труба? Мне б частушкой по струнам, в лет,Да гитара, как видно, врет!А хотелось-то мне в дорогу, Налегке при попутном ветре, Я бы пил молоко, ей-Богу,Я б в лесу ночевал, поверьте!И шагал бы как вольный цыган, Никого бы нигде не трогал, Я б во Пскове по-птичьи цыкал,И округло на Волге окал,И частушкой по струнам в лет, Да гитара, как видно, врет, Лишь мучительна и странна,Все одна дребезжит струна!Понимаю, что просьба тщетна, Поминают – поименитей! Ну, не тризною, так хоть чем-то,Хоть всухую, да помяните!Хоть за то, что я верил в чудо, И за песни, что пел без склада, А про то, что мне было худо,Никогда вспоминать не надо!И мучительна и странна,Все одна дребезжит струна,И приладиться к ней, ничьей, Пусть побробует, кто ловчей!А я не мог!РАЗГОВОР С МУЗОЙ
Наплевать, если сгину в какой-то Инте, Все равно мне бессмертные счастьем потрафили На такой широте и такой долготе, Что ее не найти ни в какой географии…В этом доме у маяка!..В этом доме не стучат ставни, Не таращатся в углах вещи, Там не бредят о пустой славе, Там все истинно, и все вечно!В этом доме у маяка!..Если имя мое в разговоре пустом Будут втаптывать в грязь с безразличным усердием, Возвратись в этот дом, возвратись в этот дом, Где тебя и меня наградили бессмертием…В этом доме у маяка!..В этом доме не бренчать моде, В этом доме не греметь джазам, Но приходит в этот дом море, Не волной, а все, как есть, разом!В этом доме у маяка…Если время запиской тебе скажет о том, Что, мол, знаете, друг-то ваш был, мол, и «вышедши»! Возвратись в этот дом, возвратись в этот дом. Я там жду тебя, слышишь?! Я жду тебя, слышишь ты?!В этом доме у маяка!В этом доме все часы полдни, И дурные не черны вести, Где б мы ни были с тобой, помни!В этом доме мы всегда вместе!В этом доме у маякаЕсли с радостью тихой партком и местком Сообщат, наконец, о моем погребении, Возвратись в этот дом, возвратись в этот дом! Где спасенье мое и мое воскресение!В этом доме у маяка, В этом доме все часы – полдни, И дурные не черны вести, Где б мы ни были с тобой, помни!В этом доме мы всегда вместе!В этом доме у маяка!..ПЕСНЯ
Телефон, нишкни, замолкни! Говорить – охоты нет. Мы готовимся к зимовке, Нам прожить на той зимовкеПредстоит немало лет.Может, десять, может, девять. Кто подскажет наперед?! Что-то, вроде, надо делать, А вот то и надо делать,Что готовиться в поход.Будем в списке ставить птички, Проверять по многу раз; Не забыть бы соль и спички, Не забыть бы соль и спички,Взять бы сахар про запас.Мы и карту нарисуем! Скоро в путь! Ничего, перезимуем. Как-нибудь перезимуемКак-нибудь.Погромыхивает еле Отгулявшая гроза… Мы заткнем в палатке щели, Чтобы люди в эти щелиНе таращили глаза.Никакого нету толка Разбираться – чья вина?! На зимовке очень долго, На зимовке страшно долгоДлятся ночь и тишина.Мы потуже стянем пояс – Порастай беда быльем! Наша льдина не на полюс, Мы подальше, чем на полюс, –В одиночество плывем!Мы плывем и в ус не дуем, В путь так в путь! Ничего, перезимуем. Как-нибудь! ПерезимуемКак-нибудь!Годы, месяцы, недели Держим путь на свой причал, Но, признаться, в самом деле Я добравшихся до целиПочему-то не встречал.Зажелтит заката охра, Небо в саже и в золе Сквозь зашторенные окна… Строго смотрят окна в окна,Все зимовки на земле.И не надо переклички, Понимаем все и так… Будем в списке ставить птички… Не забыть бы соль и спички,Сахар мыло и табак.Мы, ей-Богу, не горюем. Время – в путь. Ничего, перезимуем. Как-нибудь перезимуем,Как-нибудь.МЫ НЕ ХУЖЕ ГОРАЦИЯ
Вы такие нестерпимо ражие, И такие, в сущности, примерные, Все томят вас бури вернисажные,Все шатают паводки премьерные.Ходите, тишайшие, в неистовых, Феями цензурными заняньканы! Ну, а если – не премьер, ни выставок,Десять метров комната в Останкино!Где улыбкой стражники – наставники Не сияют благостно и святочно, Но стоит картина на подрамнике, Вот и все! А этого достаточно! Там стоит картина на подрамнике –Этого достаточно!Осудив и совесть и бесстрашие, (Вроде не заложишь и не купишь их), Ах, как вы присутствуете, ражие,По карманам рассовавши кукиши!Что ж, зовите небылицы былями, Окликайте стражников по имени! Бродят между ражими ДобрынямиТунеядцы Несторы и Пимены.Их имен с эстрад не рассиропили, В супер их не тискают облаточный, «Эрика» берет четыре копии, Вот и все! А этого достаточно! Пусть пока всего четыре копии –Этого достаточно!Время сеет ветры, мечет молнии, Создает советы и комиссии, Что ни день – фанфарное безмолвиеСлавит многодумное безмыслие.Бродит Кривда с полосы на полосу, Делится с соседской Кривдой опытом, Но гремит напетое вполголоса,Но гудит прочитанное шепотом.Ни партера нет, ни лож, ни яруса, Клака не безумствует припадочно, Есть магнитофон системы «Яуза», Вот и все!А этого достаточно!Есть, стоит картина на подрамнике! Есть, отстукано четыре копии! Есть магнитофон системы «Яуза»!И этого достаточно!«Прилетает по ночам ворон»
Прилетает по ночам ворон, Он бессоницы моей кормчий, Если даже я ору ором,Не становится мой ор громче.Он едва на пять шагов слышен, Но и это, говорят, слишком. Но и это, словно дар свыше, –Быть на целых пять шагов слышным!ЖУТКОЕ СТОЛЕТИЕ
КРАСНЫЙ ТРЕУГОЛЬНИК
Ой, ну что ж тут говорить, что ж тут спрашивать, Вот стою я перед вами, словно голенький, Да я с племянницей гулял с тетипашиной,[16]И в «Пекин» ее водил, и в Сокольники.Поясок ей покупал поролоновый,[17] И в палату с ней ходил Грановитую, А жена моя, товарищ Парамонова,В это время находилась за границею.А вернулась, ей привет – анонимочка, На фотоснимочке стою – я и Ниночка.[18] Просыпаюсь утром – нет моей кисочки,Ни вещичек ее нет, ни записочки,Нет как нет,Ну: прямо, нет как нет!Я к ней, в ВЦСПС, в ноги падаю, Говорю, что все во мне переломано, Не серчай, что я гулял с этой падлою,Ты прости меня, товарищ Парамонова!А она как закричит, вся стала черная – Я на слезы на твои – ноль внимания, Ты мне лазаря не пой, я ученая,Ты людям все расскажи на собрании!И кричит она, дрожит, голос слабенький, А холуи уж тут как тут, каплют капельки, И Тамарка Шестопал, и Ванька Дерганов,И еще тот референт, что из «органов».Тут как тут,Ну, прямо, тут как тут!В общем, ладно, прихожу на собрание, А дело было, как сейчас помню, первого. Я, конечно, бюллетень взял заранееИ бумажку из диспансера нервного.А Парамонова сидит, вся в новом шарфике, А как увидела меня, вся стала красная, У них первый был вопрос – свободу Африке! –А потом уж про меня – в части «разное».Ну как про Гану – все в буфет за сардельками, Я и сам бы взял кило, да плохо с деньгами. А как вызвали меня, я свял от робости,А из зала мне кричат – давай подробности! –Все, как есть,Ну, прямо, все, как есть!Ой, ну что ж тут говорить, что ж тут спрашивать, Вот стою я перед вами, словно голенький, Да, я с племянницей гулял, с тетипашиной,И в «Пекин» ее водил и в Сокольники,И в моральном, говорю, моем облике Есть растленное влияние Запада, Но живем ведь, говорю, не на облаке,Это ж только, говорю, соль без запаха!И на жалость я их брал, и испытывал, И бумажку, что от психа, вычитывал, [19]Ну, поздравили меня с воскресением,Залепили строгача с занесением!Ой, ой, ой,Ну, прямо, ой, ой, ой…Взял я тут цветов букет покрасивее, Стал к подъезду номер семь, для начальников, А Парамонова: как вышла, вся стала синяя,Села в «Волгу» без меня, и отчалила!И тогда прямым путем в раздевалку я, И тете Паше говорю, мол, буду вечером, А она мне говорит – с аморалкоюНам, товарищ дорогой, делать нечего.И племянница ее, Нина Саввовна, Она думает как раз то же самое, Она всю свою морковь нынче продала,И домой, по месту жительства, отбыла.Вот те на,Ну, прямо, вот те на!Я иду тогда в райком, шлю записочку, Мол, прошу принять, по личному делу я, А у Грошевой как раз моя кисочка,Как увидела меня, вся стала белая!И сидим мы у стола с нею рядышком, И с улыбкой говорит товарищ Грошева – Схлопотал он строгача, ну и ладушки,Помиритесь вы теперь, по-хорошему.И пошли мы с ней вдвоем, как по облаку, И пришли мы с ней в «Пекин» рука об руку, Она выпила «дюрсо», а я «перцовую»За советскую семью образцовую!Вот и все!
ВЕСЕЛЫЙ РАЗГОВОР
А ей мама, ну, во всем потакала, Красной Шапочкой звала, пташкой вольной, Ей какава по утрам два стакана,А сама чайку попьет – и довольна.А как маму схоронили в июле, В доме денег – ни гроша, ни бумаги, Но нашлись на свете добрые люди:Обучили на кассиршу в продмаге.И сидит она в этой кассе,Как на месте публичной казни,А касса щелкает, касса щелкает, Скушал Шапочку Серый Волк! И трясет она черной челкою,А касса: щелк, щелк, щелк,Ах, веселый разговор!Начал Званцев ей, завмаг, делать пассы: «Интересно бы узнать, что за птица?» А она ему в ответ из-за кассы, – Дожидаюсь, мол, прекрасного принца.Всех отшила, одного не отшила, Называла его милым Алешей, Был он техником по счетным машинам,Хоть и лысый, и еврей, но хороший,А тут как раз война, а он в запасе,Прокричала ночь и снова к кассе.А касса щелкает, касса щелкает, А под Щелковым – в щепки полк! И трясет она пегой челкою,А касса: щелк, щелк, щелк,Ах, веселый разговор…Как случилось – ей вчера ж было двадцать, А уж доченьке девятый годочек, И опять к ней подъезжать начал Званцев, А она про то и слушать не хочет.Ну, и стукнул он, со зла, не иначе, Сам не рад, да не пойдешь на попятный, Обнаружили ее в недостаче,Привлекли ее по сто тридцать пятой.На этап пошла по указу, А там амнистия, и снова в кассу. А касса щелкает, касса щелкает, Засекается ваш крючок! И трясет она рыжей челкою,А касса: щелк, щелк, щелк,Ах, веселый разговор!Уж любила она дочку, растила, Оглянуться не успела – той двадцать! Ой, зачем она в продмаг зачастила, Ой, зачем ей улыбается Званцев?!А как свадебку сыграли в июле, Было шумно на Песчанной, на нашей, Говорят в парадных добрые люди,Что зовет ее, мол, Званцев «мамашей».И сидит она в своей кассе,А у ней внучок – в первом классе.А касса щелкает, касса щелкает,Не копеечкам – жизни счет!И трясет она белой челкою, А касса: щелк, щелк, щелк,Ах, веселый разговор…ГОРОДСКОЙ РОМАНС
Она вещи собрала, сказала тоненько: «А что ты Тоньку полюбил, так Бог с ней, с Тонькою! Тебя ж не Тонька завлекла губами мокрыми, А что у папы у ее топтун под окнами, А что у папы у ее дача в Павшине, А что у папы холуи с секретаршами, А что у папы у ее пайки цековские, И по праздникам кино с Целиковскою! А что Тонька-то твоя сильно страшная – Ты не слушай меня, я вчерашняя! И с доскою будешь спать со стиральною За машину за его персональную…Вот чего ты захотел, и знаешь сам, Знаешь сам, да стесняешься, Про любовь твердишь, про доверие, Про высокие, про материи… А в глазах-то у тебя дача в Павшине, Холуи да топтуны с секретаршами, И как вы смотрите кино всей семейкою, И как счастье на губах – карамелькою…»Я живу теперь в дому – чаша полная, Даже брюки у меня – и те на молнии, А вина у нас в дому – как из кладезя, А сортир у нас в дому – восемь на десять… А папаша приезжает сам к полуночи, Топтуны да холуи все тут по струночке! Я папаше подношу двести граммчиков, Сообщаю анекдот про абрамчиков!А как спать ложусь в кровать с дурой-Тонькою, Вспоминаю той, другой, голос тоненький, Уж, характер у нее – прямо бешеный, Я звоню ей, а она трубку вешает… Отвези ж ты меня, шеф, в Останкино, В Останкино, где «Титан» кино, Там работает она билетершею, На дверях стоит вся замерзшая, Вся замерзшая, вся продрогшая, Но любовь свою превозмогшая, Вся иззябшая, вся простывшая, Но не предавшая и не простившая!ЛЕНОЧКА
Апрельской ночью Леночка Стояла на посту. Красоточка-шатеночка Стояла на посту. Прекрасная и гордая, Заметна за версту, У выезда из городаСтояла на посту.Судьба милиционерская – Ругайся цельный день, Хоть скромная, хоть дерзкая – Ругайся цельный день, Гулять бы ей с подругами И нюхать бы сирень! А надо с шоферюгамиРугаться целый день.Итак, стояла Леночка, Милиции сержант, Останкинская девочка, Милиции сержант. Иной снимает пеночки, Любому свой талант, А Леночка, а Леночка –Милиции сержант.Как вдруг она заметила – Огни летят, огни, К Москве из Шереметьева Огни летят, огни. Ревут сирены зычные, Прохожий – ни-ни-ни! На Лену заграничныеОгни летят, огни!Дает отмашку Леночка, А ручка не дрожит, Чуть-чуть дрожит коленочка, А ручка не дрожит. Машины, чай, не в шашечку, Колеса – вжик да вжик! Дает она отмашечку,А ручка не дрожит.Как вдруг машина главная Свой замедляет ход, Хоть и была исправная, Но замедляет ход. Вокруг охрана стеночкой Из КГБ, но вот Машина рядом с ЛеночкойСвой замедляет ход.А в той машине писанный Красавец-эфиоп, Глядит на Лену пристально Красавец-эфиоп. И встав с подушки кремовой, Не промахнуться чтоб, Бросает хризантему ейКрасавец эфиоп!А утром мчится нарочныйЦК КПССВ мотоциклетке марочнойЦК КПСС.Он машет Лене шляпою, Спешит наперерез – Пожалте, Л. Потапова,В ЦК КПСС!А там на Старой площади, Тот самый эфиоп, Он принимает почести, Тот самый эфиоп, Он чинно благодарствует И трет ладонью лоб, Поскольку званья царскогоТот самый эфиоп!Уж свита водки выпила, А он глядит на дверь, Сидит с моделью вымпела И все глядит на дверь. Все потчуют союзника, А он сопит, как зверь, Но тут раздалась музыкаИ отворилась дверь:Вся в тюле и в панбархате В зал Леночка вошла, Все прямо так и ахнули, Когда она вошла. А сам красавец царственный, Ахмет Али-Паша Воскликнул: – Вот так здравствуйте! –Когда она вошла.И вскоре нашу Леночку Узнал весь белый свет, Останкинскую девочку Узнал весь белый свет – Когда, покончив с папою, Стал шахом принц Ахмет, Шахиню Л. ПотаповуУзнал весь белый свет!КОМАНДИРОВОЧНАЯ ПАСТОРАЛЬ
То ли шлюха ты, то ли странница, Вроде хочется, только колется, Что-то сбудется, что-то станется, Чем душа твоя успокоится? А то и станется, что подкинется, Будут волосы все распатланы, Общежитие да гостиница – Вот дворцы, твои, клеопатровы, Сядь, не бойся, выпьем водочки, Чай, живая, не покойница! Коньячок? Четыре звездочки?Коньячок – он тоже колется…Гитарист пошел тренди-брендями, Саксофон хрипит, как удавленный, Все, что думалось, стало бреднями, Обманул «Христос» новоявленный! Спой, гитара, нам про страдания, Про глаза нам спой, и про пальцы, Будто есть страна Пасторалия, Будто мы с тобой пасторальцы. Под столом нарежем сальца, И плевать на всех на тутошних, Балычок? Прости, кусается…Никаких не хватает суточных.Расскажи ж ты мне, белка белая, Чем ты, глупая озабочена, Что ты делала, где ты бегала? Отчего в глазах червоточина? Туфли лодочкой на полу-то чьи? Чья на креслице юбка черная? Наш роман с тобой до полуночи, Курва – здешняя коридорная! Влипнешь в данной ситуации, И пыли потом, как конница, Мне – к семи, тебе – к двенадцати,Очень рад был познакомиться!До свиданья, до свиданья, Будьте счастливы и так далее, А хотелось нам, чтоб страдания, А хотелось, чтоб Пасторалия! Но, видно, здоровы мы усталые, От анкет у нас в кляксах пальцы! Мы живем в стране Постоялии –Называемся – постояльцы…Из к/ф «Бегущая по волнам»
Все наладится, образуется, Так, что незачем зря тревожиться. Все, безумные образумятся, Все итоги, непременно подытожатся. Были гром и град, были бедствия – Будут тишь да гладь, благоденствие,Ах, благоденствие!Все наладится, образуется, Виноватые станут судьями Что забудется, то забудетсяСказки, сказками, будни – буднямиВсе наладится, образуется, Никаких тревог не останется И покуда не наказуетсяБезнаказанно мирно будем старитьсяВот он скачет, витязь удалой, С чудищем стоглавым силой меряясь. И плевать ему на ту, что эту перевязьШтопала заботливой иглой.Мы не пели славы палачам, Удержались, выдержали, выжили Но тихонько, чтобы мы не слышалиЖены наши плачут по ночам…АБСОЛЮТНО ЕРУНДОВАЯ ПЕСНЯ
(анти – песня)
Собаки бывают дуры, И кошки бывают дуры. Но это не отражаетсяНа стройности их фигуры.Не в глупости и не в дикости – Все дело в статях и прикусе. Кто стройные – те достойные,А прочие – на-ка, выкуси!И важничая, как в опере, Шагают суки и кобели, Позвякивают медальками,Которыми их сподобили.Шагают с осанкой гордою, К любому случаю годною, Посматривают презрительноНа тех, кто не вышел мордою.Рожденным медаленосителями Не быть никогда просителями, Самой судьбой им назначеноВ собачьем сидеть президиумеСобаки бывают дуры, И кошки бывают дуры. И им по этой причинеНельзя без номенклатуры.КАНАРЕЙКА
Кто разводит безгласных рыбок, Кто, забавник, свистит в свирельку, А я поеду на птичий рынокИ куплю себе канарейку.Все полста отвалю, не гривну, Привезу ее, суку, на дом, Обучу канарейку Гимну,Благо, слов никаких не надо.Соловей, соловей, пташечка,Канареечка жалобно поет…Канареечка, канарейка, Птица малая, вроде мухи. А кому судьба – карамелька,А кому она – одни муки.Не в Сарапуле и не в Жиздре, Жил в Москве я – в столице мира. А что видел я в этой жизни,Окромя веревки, да мыла?Соловей, соловей, пташечка,Канареечка жалобно поет…Но сносил я полсотни тапок, Был загубленным, был спасенным. А мне, глупому, лучше б в табор, –Лошадей воровать по селам.Прохиндей, шарлатан, провидец, Я б в веселый час под забором Я б на головы всех правительствПоложил бы свой хуй с прибором.Соловей, соловей, пташечка,Канареечка жалобно поет…О ПОЛЬЗЕ УДАРЕНИЙ
Ударение, ударение, Будь для слова, как удобрение. Будь рудою из слова добытой,Чтоб свобода не стала Свободой.БЛЮЗ ДЛЯ МИСС ДЖЕЙН
Голос, голос. Ну что за пленительный голос. Он как будто расшатывал обручи глобуса И летел звездопадом над линией фронта.Мисс Фонда?Там, в Сайоне прицельным огнем протараненном, Где всевластна пальба и напрасна мольба, В эту ночь вы, должно быть, сидите над раненымИ стираете кровь с опаленного лба, да?А загнанных лошадей пристреливают, А загнанных лошадей пристреливают, В сторонке там за деревьями, где кровью земля просолена, А загнанных лошадей пристреливают, А загнанных лошадей пристреливают, Хотя бы просто из жалости.А жалеть-то еще позволено?Вас, как прежде, восторженно хвалят газетчики: То статья, то цветное московское фото. Как прекрасны глаза ваши, губы и плечики,Мисс Фонда!И досужая публика жадно и тупенько Будет в снимках выискивать тайное, личное А с носилок девчоночья падает туфелька.Ничего что одна – ведь другая-то лишняя.А загнанных лошадей пристреливают, А загнанных лошадей пристреливают, В сторонке там за деревьями, где кровью земля просолена, А загнанных лошадей пристреливают, А загнанных лошадей пристреливают, Хотя бы просто из жалости.А жалеть-то еще позволено?Дальнобойные бахают слитно и сытно, Топят лодки на помощь спешащего флота. Неужели же вам хоть немножко не стыдно,Мисс Фонда?Нынче, вроде, не в моде алмазы и золото, В магазине любом выбирайте свободно. Нынче носят бежу из серпа и из молота.Хоть не очень красиво, но дьявольски модно.А загнанных лошадей пристреливают, А загнанных лошадей пристреливают, В сторонке там за деревьями, где кровью земля просолена, А загнанных лошадей пристреливают, А загнанных лошадей пристреливают, Хотя бы просто из жалости.А жалеть-то еще позволено?Что ж, не будем корить вероломную моду. Лишь одно постараемся помнить всегда: Красный цвет означает не только свободу,Красный цвет иногда еще – краска стыда! Да, да!КОМПОЗИЦИЯ #27, ИЛИ ТРОЛЛЕЙБУСНАЯ АБСТРАКЦИЯ
Посвящается И. Грековой
– Он не то чтобы достиг, – он подлез…– А он ей в ЦУМе – пылесос и палас…– А она ему: «Подлец ты, подлец!..»– И как раз у них годичный баланс…А на дворе – то дождь, то снег.То дождь, то снег – то плач, то смех.И чей забой – того казна…А кто – в запой, а кто – в «козла».«Пользуйтесь услугами Аэрофлота, Экономьте время», и тра-ля-ля!– В общежитии замок на двери…– В нос шибает то пивком, то потком…– Отвори, – она кричит, – отвори!…– Тут его и цап-царап на партком!…А на дворе – то дождь, то снег.Сперва – чуть-чуть, а там – и сверх, Кому – во Львов, кому – в Казань, А кто – в любовь, а кто – в «козла»!«Покупайте к завтраку рыбные палочки, Вкусно и питательно», и тра-ля-ля!– Говорят, уже не первый сигнал…– А он им в чай и подмешал нембутал…– А им к празднику давали сига…– По-советски, а не как-нибудь там!..А на дворе – то дождь, то снег.И тот же смех, один на всех.И, словно бой, гремит гроза.А кто – в любовь, а кто – в «козла».«Граждане, подписку на газеты и журналы Оформляйте вовремя», и тра-ля-ля!– В общем вышло у него так на так…– А она опять: «Подлец ты, подлец!..»– Подождите, не бросайте пятак!..– Ну, поставили на вид и конец!..А на дворе – то дождь, то снег, Все тот же смех и тот же снег…И не беда, что тот же смех, А вот беда – все тот же век!«Предъявляйте пропуск в развернутом виде При входе и выходе», и тра-ля-ля!ИСТОРИЯ ОДНОЙ ЛЮБВИ,
ИЛИ КАК ЭТО ВСЕ БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ
(рассказ закройщика)
Ну, была она жуткою шельмою, Одевалась в джерси и в мохер, И звалась эта девочка Шейлою, На гнилой иностранный манер.Отличалась упрямством отчаянным – Что захочем, мол, то и возьмем… Ее маму за связь с англичанином Залопатили в сорок восьмом.Было все – и приютская коечка, Фотоснимочки в профиль и в фас, А по ней и не скажешь нисколечко, Прямо дамочка – маде ин франс!Не стирала по знакомым пеленки, А служила в ателье на приемке, Оформляла исключительно шибко, И очки еще носила для шика,И оправа на них роговая, Словом, дамочка вполне роковая, Роковая, говорю, роковая, Роковая, прямо, как таковая!Только сердце ей, вроде как, заперли, На признанья смеялась – вранье! Два закройщика с брючником запили Исключительно через нее!Не смеяться бы, надо молиться ей, Жизнь ее и прижала за то, Вот однажды сержант из милиции Сдал в пошив ей букле на пальто.И она, хоть прикинулась чинною, Но бросала украдкою взгляд, Был и впрямь он заметным мужчиною – Рост четвертый, размер пятьдесят.И начались тут у них трали-валм, Совершенно, то есть стыд потеряли, Позабыли, что для нашей эпохи, Не годятся эти «ахи» и «охи».Он трезвонит ей, от дел отвлекает, Сообщите, мол, как жизнь протекает… Протекает, говорит, протекает… Мы-то знаем – на чего намекает!Вот однажды сержант из милиции У «Динамо» стоял на посту, Натурально, при всей амуниции, Со свистком мелодичным во рту.Вот он видит – идет его Шейлочка И, заметьте, идет не одна! Он встряхнул головой хорошенечко – Видит – это и вправду она.И тогда, как алкаш на посудинку, Невзирая на свист и гудки, Он бросается к Шейлину спутнику И хватает его за грудки!Ой, сержант, вы пальцем в небо попали! То ж не хахаль был, а Шейлин папаня! Он приехал повидаться с дочуркой И не ждал такой проделки нечуткой!Он приехал из родимого Глазго, А ему суют по рылу, как назло, Прямо назло, говорю, прямо назло, Прямо ихней пропаганде, как масло!Ну, начались тут трения с Лондоном, Взяли наших посольских в клещи! Раз, мол, вы оскорбляете лорда нам, Мы вам тоже написаем в щи!А как приняли лорды решение Выслать этих, и третьих и др… – Наш сержант получил повышение, Как борец за прогресс и за мир!И никто и не вспомнил о Шейлочке, Только брючник надрался – балда! Ну, а Шейлочку в «раковой шеечке» Увезли неизвестно куда!Приходили два хмыря из Минздрава – Чуть не сутки проторчали у зава. Он нам после доложил на летучке, Что у ней, мол, со здоровием лучше.Это ж с психа, говорит, ваша дружба Не встречала в ней ответа, как нужно! Так, как нужно, говорит, так, как нужно.. Ох, до чего ж все, братцы, тошно и скушно!ПРО МАЛЯРОВ, ИСТОПНИКА И ТЕОРИЮ ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ
Чувствуем с напарником – ну и ну, Ноги прямо ватные, все в дыму, Чувствуем – нуждаемся в отдыхе,Чтой-то нехорошее в воздухе.Взяли «жигулевского» и «дубняка» Третьим пригласили истопника, Приняли, добавили еще раза,Тут нам истопник и открыл глаза –Про ужасную историю Про Москву и про Париж, Как наши физики проспорилиИхним физикам пари.Все теперь на шарике вкривь и вкось, Шиворот-навыворот, набекрень, И что мы с вами думаем день – ночь,А что мы с вами думаем ночь – день.И рубают финики лопари, А в Сахаре снегу – невпроворот, Это гады-физики на париРаскрутили шарик наоборот.И там где полюс был, там тропики, А где Нью-Йорк – Нахичевань, А что мы люди, а не бобики,Им на это наплевать!Рассказал нам все это истопник, Вижу, мой напарник, ну, прямо сник, – Раз такое дело – гори огнем!Больше мы малярничать не пойдем! –Взяли в поликлинике бюллетень, Нам башку работою не морочь! И что ж тут за работа, если ночью день,А потом обратно не день, а ночь!И при всей квалификации Тут возможен перекос, Это ж все-таки радиация,А не просто купорос!Пятую неделю я не сплю с женой, Пятую неделю я хожу больной, Тоже и напарник мой плачется,Дескать, он отравленный начисто.И лечусь «столичною» лично я, Чтобы мне с ума не стронуться, Истопник сказал – «столичная» –Очень хороша от стронция.И то я верю, то не верится, Что минует та беда… А шарик вертится и вертится,И все время не туда!Я ПРИНИМАЮ УЧАСТИЕ В НАУЧНОМ СПОРЕ
…между доктором филологических наук, проф. Б.А. Бяликом и действительным членом Академии наук СССР С.Л. Соболевым по вопросу о том, может ли машина мыслить.
Я не чикался на курсах не зубрил сопромат, Я вполне в научном мире личность лишняя.Но вот чего я усек: Газированной водой торговал автомат, За копейку – без сиропа, за три с вишнею.И с такой торговал вольностью, Что за час его весь выпили, Стаканы наливал полностью, А людям никакой прибыли, А людям никакой выгоды, Ни на зуб с дуплом компенсации, Стали люди искать выхода Из безвыходной ситуации.Сели думать тут ребятки, кто в беде виноват, Где в конструкции ошибка, в чем неправильность, Разобрали тут ребята весь как есть автомат, Разобрали, устранили в нем неправедность.А теперь крути, а то выпорем, Станешь, дура, тогда умною, Приспособим тебя к выборам, Будешь в елках стоять урною. Ты кончай, автомат, школьничать, Ты кончай, автомат, умничать! Мы отучим тебя вольничать, Мы научим тебя жульничать.Он повкалывал недельку – с ним обратно беда – Весь затрясся он, как заяц под стужею, Не поймешь, чего он каплет – не сироп, не вода, Может, краска, может, смазка, может, хуже.И стоит, на всех шавкой злобится, То он плачет, то матюкается. Это люди – те приспособятся, А машина – та засекается! Так и стал автомат шизиком, Всех пугает своим видиком, Ничего не понять физикам, Не понять ничего лирикам.Так давайте ж друг у друга не воруйте идей, Не валите друг на друга свои горести, И вот чего я вам скажу: Может станут автоматы не глупее людей, Только очень это будет не вскорости!
