Помоги проекту - поделись книгой:
Так они трепались подобным образом минут двадцать или сорок, часов ни у кого не было, а так не очень-то ощущаешь, сколько времени прошло. Роммеля не было.
— Может, не будет никого? — спросил Сова уже с тайной надеждой.
— Не-е. Они тут ходят, иначе Роммель бы сюда не притащил. Расслабься, Сова, время детское. Еще, небось, и девяти нет.
Сова вздохнул.
Хлюпнула грязь невдалеке.
— Идет кто-то, — вскинулся Сергей. — Тихо, блядь! К бою!
Квас старательно растер окурок по стене котельной и быстро затоптал его в грязь.
— Тихо, это не хачик!
— Хачик, блядь! Хачик! Он самый — я их жопой чую! Квас открыл рот, чтобы спошлить, но Сергей продолжил:
— А может, не хачик… Не видно ж ни хрена!
Безуспешно огибая лужи, к ним приближалась долговязая фигура. Сова намотал на руку цепь, которую он вытащил из кармана.
— Отбой, — шепнул Квас. — Это не черный. Ты, Серега, лучше молчи! Опять из-за тебя чуть не облажались.
— Наш. Пусть чешет дальше.
Они отступили за угол котельной. Долговязый прошел мимо них, так ничего и не учуяв.
Время потянулось дальше. Квас издевательским тоном сообщил Сове, что Серега несколько раз таким же возбужденным шепотом убеждал, что вот это хачик, что он их жопой чует, чтоб ему провалиться, если это не хачик, а после первой зуботычины оказывалось, что это совсем не хачик. Роммеля не было. Они стояли, подняв воротники курток, и впитывали в себя звуки затихающего на ночь города.
— Какой вечер говенный! Все тянется, тянется, блядь, только нервы себе треплешь! Хорошо, когда все сразу — сделал дело, гуляй смело. И ни о чем не думаешь.
— Интересно, что он сейчас делает, этот хач, которого мы сегодня сложим?
— Ну все, Квас в философию поперся!
— А помнишь, Серега, в прошлом году, на Соколе, там такое место есть, заебись. Стояли часа три, наверно. Ну нет никого, хоть ты тресни. Уже все, пошли, пивка взяли, отошли недалеко, стоим — треплемся. И тут — тыне! — баба с ниггером под ручку идут. А валить уже нельзя — то место они прошли, а где мы стоим, уже народ всякий шляется…
— А это нам Бог знак подавал — пришли валить, так валите, а трепаться дома нужно. А то нация изнемогает под гнетом ZOG,[10] а эти стоя-я-ят, ля-ля, тополя, охотничьи байки.
— А что, нельзя было просто в репу дать? — Сова заинтересованно вмешался в разговор старших.
— Уже у нас была такая ситуация — «просто в репу дать». Сам прикинь: он дал, а я чего, рыжий, что ли? Так что сначала каждому надо просто в репу дать, потом он согнулся, ну тут уж он сам напросился — каждому теперь надо его по корпусу охуячить, потом он упал, ну тут уж сам Бог велел ногой по разу пнуть. Ну вот, короче. А место было не то, народ стал вопить, кричать: «Да что же это тако-ое? Фашисты среди бела дня человека на-асмерть убивают! Мили-иция! Где милиция? Вот всегда, где надо, их днем с огне-ем не сыщешь!» Короче, чуть не вкапались тогда…
— Да-а, — протянул Сова. — Здо-орово!
Его воображение тут же нарисовало ему молодецкие налеты на общаги, звон выбитых стекол, вопли и рев пламени в оконных проемах, ночные погромы с нарисованными мелом крестами на нужных дверях и образами, выставленными в окна, разбросанные там и сям трупы на разгромленных и зачищенных рынках, вереницы столыпинских вагонов, вывозящих уцелевших непрошеных гостей на исторические родины. Нескончаемые колонны аккуратной молодежи с крепкими бритыми затылками в черной униформе с факелами в руках, под звуки до боли знакомого марша идущие на штурм интернациональной клоаки, именуемой Москвой. Мерно движется огненная река со всех сторон России, и сойдутся колонны в Москве, и тогда чьи-то откормленные на страданиях народа телеса нежно будет обволакивать очистительное алое пламя. Мерным шагом движутся колонны от рабочих окраин к центру, и перед их огненными мечами дрожит и рассеивается тьма, пронизанная запахом наркоты, блевотины и скотства. Жмутся по углам, испуганно замирают в утробах шикарно обставленных квартир те, у которых не чиста совесть. Лососина и икра застревают в глотках, захлебывается тупая галимая музыка, разом пустеют ночные клубы и рестораны, где только что с таким гвалтом спускались деньги, вымаранные в слезах, поте, крови народной.
Но там, на рабочих окраинах, на полумертвых заводах, в издыхающих русских деревнях, всюду на огромных просторах оплеванной, замордованной, раздерганной на клочки страны, вздрагивают и с надеждой приподнимают головы, до того бессильно уроненные на сцепленные руки, заслышав мерный топот тысяч и тысяч кованых сапог. Тих и далек еще марш, далеко колышется колеблющееся зарево факелов. Но вот мерный шаг ближе и ближе. Не остановить. Это уже не остановить никому. Стройные ряды маршируют мимо окон домов. На потолках с подтеками играют всполохи факелов. Покачиваясь, чадя сизоватыми выхлопами, колоннами движутся облепленные гомонящими солдатами танки и БТРы, и на алых и черных стягах над ними полощется на ветру вечный солнечный символ. Во все закутки врываются отзвуки марша (Сова слышал стихи от одного парня, который читал их в какой-то газете):
И родители с удивлением смотрят, как сыновья и дочери достают припрятанные узелки с униформой и стремятся туда, в чеканный строй марширующих колонн. И ночь разорвана
Сову вырвал из мечты свистящий шепот Роммеля, вынырнувшего из темноты. Квас и Сергей стояли плечом к плечу и почти сливались с бурой стеной котельной.
— Ну, Сова, кто ищет, тот всегда найдет. Сейчас, появится! Короче, налетаешь первым. Дальше увидишь, что будет, главное, не тормози. Страшно?
— Немного.
— Ладно. Помни, что сказал Фюрер, что главный жид, которого надо убить, это жид, который сидит в нас самих. Это жиды по имени Неуверенность, Слабость, Трусость, Слюнявая жалость. Ну ладно, давай.
Они растворились в темноте. Сова остался один. Вдруг он подумал, что все свалили и что он сейчас один-одинешенек. Может, в этом и заключался индивидуальный зачет? Посмотреть, побоится ли он напасть на хача, если он один? Глаза скоро освоились в темноте, и он с облегчением убедился, что все здесь. Вон Роммель, напрягся и готов к бою, а чуть дальше все так же касающиеся друг друга плечами Квас с Серегой. Сова чуть отступил. Гортанный возглас заставил его вздрогнуть. Хачик поскользнулся в каше из снега и грязи и выругался. И был он — совсем уже близко.
«Ну, ну давай, сука!»- судорожно подумал Сова. Руки начали предательски вздрагивать. Хачик подошел к Сове почти вплотную, оставив за спиной готовую к прыжку троицу. Сова на ватных ногах ступил вперед. Вздрагивающий огонек сигареты осветил какое-то дьявольски неправильное лицо с уныло висячим носом. Тут Сова очень хорошо понял, что имел в виду Сергей, когда говорил, что кидаться, когда человек из плоти и крови стоит перед тобой. Сова вдруг решил, что рука у него не поднимется. Он дико ненавидел хачей, но слушать охотничьи байки и «работать в куче» одно, а вот теперь напротив стоит человек, живой и теплый, и настороженно смотрит на Сову.
Сова обругал себя всеми словами, которые пришли на ум.
— Чэво надо? — гортанно спросил хач. В голосе не было и тени страха. Была только легкая наглость, как при разговоре с низшим существом.
Сова сглотнул и брякнул первое, что пришло на ум:
— Ты чо?
— Ничэво. Чэво надо?
Сове почудилось, что он слышит, как за спиной хача плюется Роммель, с той стороны, где стояли Квас с Серегой, будто телепатически пальнули ему в мозги: «Время, идиот! Время!» Хач сделал шаг вперед и пихнул Сову в грудь. Сова наотмашь ударил вперед кулаком с намотанной цепью. Хач вскрикнул. Резкая боль пронзила кулак Совы. Он бросился на хача, они сцепились. Секунды, за которые Сову обдало запахом туалетной воды и мятной жвачки изо рта, ему показались вечностью. Враг сжал его резко, и Сова вскрикнул: все-таки он был пацан, а хач был жилистым и здоровым молодым мужиком. Вдруг хач как-то вздрогнул и вытянулся как струна. Сова успел наладить коленом куда-то в пах, но тут его оторвали от противника со словами «Все, свободен!». Это с тыла вступил Роммель с отверткой, и тут же дуплетом на врага обрушились Серега и Квас. Удары посыпались, как горох. Хач, одной рукой прикрыв лицо, а другой зажав бок, согнулся и начал голосить. Роммель два или три раза погрузил ему в спину отвертку, чпокала каждый раз протыкаемая дубленка. Сергей насаживал коленом по голове, после каждого удара пытаясь свалить хача на землю за шиворот. Хач дергался из стороны в сторону, но не падал.
— Да вались, ты, гнида, скорее!
— 0-о-о-ой!!! Убыва-ают!
— Заткнись, заткнись, сука!
— Нэ нада-а-а!
Сбоку подскочил Квас. С подскоком вмазал пыром гриндера под колено, и тут хачик обрушился на землю, намертво вцепившись в Кваса. Квас взбесился — одно колено с сочным чавканьем погрузилось в грязь.
— Отцепись, мразь! А, сука! — Квас врезал ему кулаком по лицу, коленом пригнул голову врага в грязь, отчаянно рвался, но тот вцепился крепко. Серега ударил два раза мыском гриндера прямо в лоб хачу, потом куда-то в лицо ткнул отверткой Роммель. Квас вырвался наконец-таки, отскочил в сторону, стал чистить платком штанину.
— Вот сука, а! Вот, блядь, пидор черножопый! Штаны…
Серега прыгал на хаче, гвоздил ему сверху подошвой ботинка по затылку, Роммель снова ткнул пару раз отверткой, а Сова дрожащей рукой в перчатке вывел из пульверизатора свастику на стене котельной.
— Все, все! — Роммель всегда знал меру. — Уходим, Сова! Хорош, Серега, блядь, уходим!
Они рванули вслед за Роммелем. Бежали, пересекали пустые темные дворы, проносились мимо тускло освещенных подъездов и опять уходили во дворы, во дворы, во дворы. Спасительные дворы, пустеющие с наступлением темноты. Сначала Сова забросил пульверизатор в открытый мусорный контейнер, а потом в какой-то пустырь Роммель, широко размахнувшись на бегу, зашвырнул погнутую отвертку. Удирали долго. Квас уже потерял счет вымершим дворам, тихим улицам, которые они перебегали. Квас теперь вообще не смотрел по сторонам, впереди видел только резкие, как клинки, отблески света на черной кожанке Роммеля, когда проносились мимо фонарей — что-что, а район Щукинской Роммель знал, как свои пять пальцев, и беспорядочность ухода была только кажущейся. Видимо, он вел их каким-то сложным путем. Скоро они перешли на размеренный бег. Сова задыхался, но не отставал. За Серегу и себя Квас не беспокоился — сам он шесть лет отыграл в хоккей, Серега же футболил лет шесть.
Роммель резко остановился, и Квас чуть не налетел на него. Остановились Сова и Сергей.
— Чего?
— Все, приехали. Пойдем.
Они пошли за Роммелем, Серега обернулся и увидел, что Сова сидит на корточках и разевает рот, как рыба.
— Встань, пошли. Ты чего, сердце на хер посадишь. Давай, вставай!
— Он прав, Сова. Ничего, сейчас отдышишься. Пошли. Дошли до конца длинного шестнадцатиэтажного дома и остановились в арке. Было видно освещенное шоссе, по которому часто сновали машины.
— Ну, все. Тут остановка за углом. Доедем до «Речного вокзала», а там разбежимся. Стоим здесь. Автобус мы и так увидим.
Квас закурил, Серега тоже, хотя курил очень редко. Сова шумно дышал.
— Да, Квас, — сказал Роммель.
— Чего такое?
— Штанина у тебя очень чистая.
— Да я вижу, блядь. Сука, а?!
— Давай, три, пока не засохло. Посмеялись.
— Роммель, он из дома шел, да?
— Интересно, сдохнет или нет?
— Хрен его знает, они же живучие, падлы, как кошки.
— Надушился, м-мудил-ло.
— Чего ты, Сова, сначала-то тормозил?
— Да ладно, все нормально. Молодец, хорошо ему врезал. Там аж что-то чпокнуло. Только цепь с кулака смотай и не бей так никогда больше.
Помолчали.
— Фу, блин. Чего-то автобуса долго нет. Район-то гостеприимный, но пора отсюда сваливать.
Квас закурил.
— Ха-аа, ну как всегда, — ехидно сказал Роммель. — Туши, вон автобус. Чего рванулись, спокойнее!
— Я все забываю, что не при параде.
— А доедем?
— Садись, здесь все наши.
Ехали друзья в автобусе, изредка напряженно поглядывая в окна.
— Ты в футбол за кого болеешь? — неожиданно спросил Сергей Сову.
— За «Торпедо». А вы все?
— Я? За «Спартак». Роммель тоже за «Спартак». А Квас за «Динамо».
— Ты как, — спросил Квас, — на выезда ездил?
— Не, еще ни разу. Махался только один раз. С вашими, с динамиками.
— Что значит, с вашими, нашими. Мы все, русские, «наши». Цвета шарфов меня мало волнуют.
— Да ну? — подал голос Роммель, — а чего ж вы пишете, будто «Спартак» — жидовская команда?[11]
— Я? Я не писал. Так с кем ты махался-то?
— Вот, с динамиками. Короче, четырнадцатого октября у вас, на «Динамо». Мы как из метро вышли, сразу, блин, камнями, пряхами, на нас налетели. Мы — раз в метро, кто наверх ехал, сразу стали на соседний эскалатор скакать, люстры, блядь, полетели.
— А я был там, — задумчиво сказал Квас.
— Там, у метро?
— Да нет, ну ты чего, че я, мудак, что ли? Просто был на матче на этом. Ваши там мужика какого-то в вагоне отмудохали. Это правда?
— Да, было дело.
— За что?
— Сказали, что динамик. А там, хрен его знает.
— Ну, спасибо тебе. Да он, впрочем, сам виноват. Чего он, с ума сошел, в полный вагон фанатов лезть?
— Когда эти конфликтные матчи, по этим веткам вообще лучше не ездить. Да, Сова, а чего у вас там за хрень творится — «Торпедо-ЗиЛ», «Торпедо-Лужники»? Ты сам-то за кого?
— За «ЗиЛ».
— За первую лигу, да?
— Ну, вроде.
— А чего так?
— Не знаю, кореша мои за «ЗиЛ», и я тоже.
— А Петрак как там?
— Нормально.
Поделиться книгой: