Скины: Русь пробуждается

— Инн, на самом деле это был не самый плохой вечер в моей жизни.

«У-ути какой! — весело подумала она. — Молоде-е-е-ец! Догадываюсь, что тебе, жеребцу такому, надо, чтобы ты клялся, что он у тебя самый лучший!»

Ответила она возмущенно:

— Ну, знаешь!

— Ага! Проняло! Ну, шучу я, шучу! Инна, ты, правда, нравишься мне до обалдения.

— Признания все утром. Сейчас, Мить, правда, я устала, как собака.

Квас усмехнулся.

— Это анекдот такой, знаешь? Идут муж с женой по джунглям. Вдруг — оп-па! — павиан такой ужасный прыг с пальмы, хватает жену и обратно. Жена там: «Джон помоги, Джон, спаси!» А муж ей снизу ехидно: «Вот ты теперь ему и скажи, что устала, что голова болит, что спать хочется!» Да нет, Инн, какие проблемы. Я еще не вылез из шкуры воина-зашитника. Я же обещал тебе защиту, правильно? Пойдем, я покажу тебе, где полотенца и халат.

— Нет, сначала вымоем посуду!

Посуда так и осталась невымытой — целоваться они начали, едва соприкоснулись у раковины боками.

— Уф, хватит мне спину щекотать полотенцем! — улыбаясь и нежно проводя рукой по ее волосам, сказал Квас во время коротенького тайм-аута.

— А ты что, щекотки боишься? — так же весело спросила Инна, оттянула ему на спине подтяжки и резко отпустила. Квас взвизгнул.

— Ах, ты…

Продолжили. Во время второго тайм-аута Квас, отдуваясь, поинтересовался:

— Читала, что по Лосиному острову маньяк шляется?

— Нет, а что?

— Как что, это я и есть!

— Да что ты говоришь? — Инна острым ноготком провела ему по груди. — Хм, посмотрим.

Квас взял и поцеловал ей руку, потом резко вскинул на руки, прижал к себе и со словами: «Любовь моя, стену ножками не пробей!» потащил в комнату…

Квас помогал ей раздеваться. — Фюрер всегда прав.

— Тихо, тихо ты. Порвешь!

— Порву! Порву!! Порву-у!!!

Квас присел, раздеваясь, а она оперлась ему о плечо и повесила на другое его плечо невесомый черный чулок.

— Замри.

Инна застыла и улыбнулась.

— Жалко, что ты себя со стороны не видишь. Ты щас красива, как богиня.

Квас подплыл медленно и глядя прямо в глаза, они встретились. Квас взялся за ее ладони, развел руки в стороны, и так они начали целоваться. Потом Квас ладонями провел вниз, сильно сжал ягодицы, а она вцепилась ему в шею, уже постанывая. Он подкинул ее, и она оплела ногой его бедра, и Квас сильно провел ладонью по бедру до щиколотки и обратно, резко сжав ягодицу, и ее ноги напряглась, уперлись пятками в бедра, она резко выдохнула, а от губ ее со стершейся помадой отдавало кислинкой шампанского. «А ты вкусная!» — сказал Квас, поднес ее к окну. Тьма залила стекло и сделала его непрозрачным, а свет бра вырывал из темноты комнаты штандарт на стене и их тела.

— Слушай, а мы неплохо смотримся! — сказал Квас. Инна вытянула ногу, глядя на отражение, нечеткое на оконном стекле.

— Тебе, наверно, больше идет, когда с волосами… — провела ладонями по коротенькой щетине на черепе. Потом откинулась, сильно прижав его лицом в грудь. Он покрывал поцелуями шею, пару раз дернув губами тоненькую серебряную цепочку. Он уже сам дрожал, и она уже дергала поясницей, упираясь в него ногами, дышала с некоторым даже хрипом. Дозрели.

— Форвертс! — Квас сделал шаг и опрокинулся вместе с ней на койку — как в омут — ух!

Квас вонзился в нее. Раз. Раз. Раз.

— Тише. Не спеши. Дождись меня!

Квас послушался, и вот она ему что-то шепчет сго-роговоркой, чуть зубами за ухо не хватаясь. Но уже себя не контролировал — сильней, сильней, сильней.

— А-а! — ноготь ее скользнул по родинке на спине. Квас всадил уже чуть ли не до лопаток. Инна вскрикнула и заработала бедрами. Квас зарычал. Все. Зигхайль! Некоторое время они лежали рядом, дух переводили.

Инна приподнялась, нашарила на подоконнике сигареты.

— Покурим. — ф-фу… — Она затянулась и, обняв, впилась ему в шею. Квас так и напряся, зажав в кулаке сигарету у рта, а вторую руку только сжал на ее ягодице.

— Наставлю тебе засосов — будешь завтра, как леопард!

Квас прыснул.

— Пацан, помню, один на работе, поругался с девчонкой, она там же работала, самому мириться гордость не позволяет, так он придумал, поставил себе пылесосом дома на шее, ну типа, засосы, а новенький должен был при ней так невинно, типа, не при делах, сообщить…. А-а!

Руки ее начали приводить его снова в работоспособное состояние. Не терпелось, видать.

— Теперь я сверху!

Тут уже она трудилась на совесть, то откидываясь, то припадая чуть не к губам Кваса. Он упирался в ее колени. Они подпрыгивали так, что даже кошка за дверью подала голос. Квас выгнулся напоследок, чувствуя, что сейчас кончит, и она припечатала его обратно. Его руки соскользнули с ее колен и бессильно легли на простынь. Соскользнув, со смехом приникла, смеялась тихо, щекоча его щеку волосами.

— Кошке твоей завидно, обслужишь?

— Иди ты… — тихо и блаженно отвечал Квас. — Перебьется…

Когда по его мерному дыханию она поняла, что он уже спит, вот тогда она тихо встала, сунула ноги в мягкие тапки-зайчики, подняла с ковра смятый черный халат и пошла на кухню — перекурить. Там в темноте двигалась по столу Лиска, и ее бесовские глаза горели при тусклом свете ночных фонарей, как две желтые звездочки. Инна вскружила голову Квасу так, что он забыл покормить кошку, и теперь Лиска, оставив свой пост под дверью, шарила по кухне в поисках какой-нибудь жратвы. Инна, будто у себя дома, выпроводила из кухни недовольную Лиску, нащупала на столе сигареты и спички, закурила, закрыла глаза и вытянула ноги. Слабо гудел холодильник. Изредка капала вода в так и не вымытые тарелки. Терпко и приятно пахло, будто вот только что потушенными свечами…

Инна загасила под краном окурок и выкинула его в ведро. Потом, стараясь не шуметь, прошла в спальню, легла и закуталась. Тепло. Спокойно. Тихо. Инна засыпала, приткнувшись к плечу Кваса и положив ладонь ему на грудь…

В изгибе колен Инны спит Лиска-Торпедоносица. Шевелит усами, как большой черный таракан. Мужественно посапывая, вытянувшись на спине, дрыхнет довольный и обессиленный Квас. Под его молчаливой защитой, повернувшись во сне и беззащитно подсунув под щеку ладошку, дремлет и вздыхает во сне Инна. Идиллия. Тихо, темно. Все спят.

ГЛАВА 5

— Твою мать, он все мои фрегаты раздраконит, я ж ни хера до его городов не доберусь! — Это Квас развлекался после работы — играл в «Цивилизацию». — Во, дубо-ломы, а, блин? Шо ж ты творишь, сука! Вот пропидоры, пеньки обосранные! Вылез, сволочь, как из жопы! Телефон ожил.

— Тьфу, блин, всегда так! — Квас поплелся к телефону.

— Здорово! Это Роммель.

— Здорово!

— Как жизнь?

— Да так… Живем, хлеб жуем… У тебя-то как?

— Да вот, сессию потихоньку сдаю. Горбом и бабульками уже половину сдал.

— А-а-а, э-эх ты, паразитическая интеллигенция — отрыжка нации…

— Чего, рабочая молодежь, что ли?

— Ну типа того — основной носитель национального самосознания. Слушай, Роммель, ну и собака у тебя, храпит, как человек. И еще обидно, что я тебе тогда в шахматы проебал.

— Хорош, еще отыграешься. Смотрел тут «Акуна Ма-тату»?

— А то. Они чо, уроды, не могли постарше скина сыскать?

— Да ладно, для пятнадцати лет нормально… Я бы в пятнадцать лет и такого-то не сказал… Я в пятнадцать лет мог сказать внятно только «Зиг хайль!» и «Kill black — kill now! — Skinhead — White Power!». Могли бы, конечно, постарше найти, но, Квас, ты чего, думаешь, сейчас они тебе какого-нибудь скина-интеллектуала вытащат, чтобы он там все это полуграмотное быдло на место поставил?

— Цаголов этот, урод черножопый…

— Да я вообще удивляюсь, что они вытащили парня, который хоть что-то нормально сказать смог… Я думал, они быка какого-нибудь, как скина, оденут, а потом он будет там: «Ну… это., ну… типа, мочить всех надо… валить всех по-тихому, блин… хо-хо!» А так, забазарить можно было. Только хамить не надо было иногда бояться. Этого пидора с Арапом Петра Великого, вопросом в лоб, конкретно: «А что он такого сделал? А? Не слышу?» Этот бы уже заткнулся. Или про «Майн Кампф» там какая-то тетка спизднула, а ей: «А вы сами-то „Майн Кампф“ читали? Нет? А чего говорите тогда?» И пару цитаток коротеньких — бах-бах, про жидов, про негров, про молодежь. «При чем тут „Слово о полку Игореве“? В „Слове о полку Игореве“ нет доктрины. Сейчас же разговор не о культуре, а о национализме. Но если хотите, можно и о „Слове о полку Игореве“ поговорить. Вы его сами последний раз когда читали?» Все, эта бы тоже заткнулась. Просто на самом деле все эти тетки-дядьки — они же ни хрена не знают. А Цаголова этого его эти ведущие, козлы, видать, использовали как тяжелую артиллерию, просто бить конкретикой: вопрос-ответ. А то его спрашивают, а он пошел пиздить с пятого на десятое. «Конкретно на вопрос отвечайте» — и все, либо он тоже бы заткнулся, либо его ведущие бы стали затыкать, чтобы он один весь эфир мозги не еб. А кто там еще-то был? Ну баба, которую из Баку погнали. Либо на хамство пойти — в лоб ее: «А ты кто сама-то по национальности? А-а, понятно… Но здесь же разговор о русском патриотизме, поэтому пасть захлопни…»

— Да эту-то дуру легче всего было заломать. Она, помнишь, сказала. Это не патриотизм, это у тебя, типа, фашизм. А ей сразу вопрос — а что такое фашизм? Ты что, хочешь сказать, что когда чурки со своей земли кого-то гонят, это патриотизм, а когда русские, то это фашизм? А, не слышу? Значит, чуркам можно, а русским нельзя? Что, дискриминация по национальному признаку? Так ты сама милая, фашистка. Все, заткнулась бы и больше ебальник бы свой не разевала. А остальные — ну это же совсем идиоты. Несли всякую чепуху. Помнишь, эта сучка. Я, типа, не против негров и арабов, если они моему сыну будут что-то давать…

— Ага, в рот они ему будут давать. Ну, про рэперов он вроде сам нормально объяснил. А вот. Эта мамаша, у которой сына в рэперской куртке побили.

— «Под звуки фашистского марша меня толкали в открытый щиток, искали проволоку, чтобы удушить и ногами били по голове…» Прикинь картину — рэпера толкают в открытый щиток электрический, но попасть никак не могут, несколько скинов рыщут вокруг — ищут проволоку, чтобы удушить, но найти никак не могут, а один стоит в стороне с магнитофоном, марши на всю улицу крутит, или что они с собой там, оркестр таскали? Бред! И потом — надо думать, чего носить. «Он не танцевал рэп на улице, он просто носил рэперскую куртку…» — жалостливым голоском передразнил Роммель. — Конечно, редкий рэпер танцует рэп на улице, их и определяют по одежке.

— Пидарасы…

— Ладно. Теперь к делу. Скажи, Мить, какой завтра день?

— Суббота.

— А что у нас бывает обычно по субботам?

— М-да… А я завтра отдохнуть хотел…

— На том свете отдохнем.

— Базара нет.

— Отлично. Встречаемся — метро «Щукинская», семь часов, цезе («центр зала» на их жаргоне).

— Вечера?

— Чего вечера?

— Семь часов вечера?

— А-а, встречаемся-то? Нет, утра… Вечера, конечно! Ну ладно, Квас… А, вот еще — оденься в удотское (то есть штатское).

— Хорошо. Давай.

— Да что же это такое! — возопила мать. — Как кумушки, треплются каждый вечер по два часа. Другим тоже звонить надо!

— Звони, мам. Кто тебе не дает!

* * *

В субботу на Щукинской их собралось всего четверо — Квас с Сергеем, Роммель и совсем еще юный скин по кличке Сова. В нескольких акциях этот самый Сова показал себя достаточно злым бойцом, и теперь Роммель хотел проверить его дух, так сказать, в индивидуальном зачете. В таких акциях четырех человек за глаза хватает, что экспериментально доказано. В начале восьмого вечера они поднялись с платформы на улицу. За скинов бы их никто не признал, потому что Квас и Сергей уже по-обросли, Роммель всегда носил челочку, как у Гитлера, и брил только бока и низ черепа, а сейчас и он подобрее, и только юный Сова сверкал лысиной. Но и так эта быстро шагавшая в ногу группа в черном выглядела не слишком мирно. На них не было бомберов, камуфляжных штанов, но все равно внутренний мир брал свое — все вырядились в черное. Хотя джинсы они и не подворачивали, но на ногах грозно поблескивали начищенными «стаканами» гриндера — это, так сказать, оружие производства. Группа свернула с улицы Маршала Василевского и углубилась во дворы. Шли долго, больше получаса, Роммель часто останавливался и сверял верность маршрута по каким-то одному ему известным приметам. Наконец он, прохлюпав по луже, остановился.

— Вот это место.

Место для работы было действительно интимное и удобное. Узенькая дорожка, слабое и далекое освещение, слева была небольшая, давно умершая стройка, а справа — площадка для выгула собак, черный, как обугленный, пучок кустов и огромная котельная.

Квас медленно натянул перчатки и закурил.

— Итак, — начал Роммель. — Вон в том доме до хрена хачей. Они тут частенько шастают по одиночке. Я сейчас на разведку. Сова налетает первым, потом мы его валим и уходим. Мужики! Вафлей не ловим, а то получится как в «Ромпер Стомпере», с той только разницей, что нашего героического бегства никто не увидит. Ясно?

И, не дожидаясь ответа, Роммель исчез. Они остались втроем. Было темно. Под ногами хлюпал бурый снег, перемешанный с грязью. В стороне прошумела машина. Хрипло брехала собака. Где-то недалеко, на первом этаже близких домов шумно скандалили. Какого-то Васю несколько раз позвали домой ужинать.

— Индивидуальный зачет? — Серега решил разрядить обстановку. — Да ты не бойся. Налетай, не думая. Мы втроем его быстро сложим. У Роммеля вообще отвертка.

— У-у-у…

— Перчатки есть у тебя? Сова кивнул.

— Надевай сразу. Помолчали. Квас опять закурил.

— Квас, ты курить не заебался?

— Да нет. У меня когда делом занят, могу хоть день не курить, а когда делать не хрена, сигареты только так улетают.

— У меня папаша когда курить бросал, он эти покупал, банки с монпансье, вы, наверное, уже не помните…

— Ну, почему же, помню…

— Они дешевые были, курить захотел, раз — и леденец в рот. На полпачки меньше в день уходило.

— Да они и так вкусные были.

Квас присел на корточки, глубоко затянулся и выдул вверх облако голубоватого дыма.

— Что, мандраж, что ли? — хмыкнул Сергей. — Да ладно, место глухое. Все нормально. Пусть он мандражирует. — Сергей показал на Сову. — Я в первый раз, знаешь, как стремался. Как хачик далеко, я думаю, ну сейчас подойдет, и все, амба, а как вплотную подошел, стою, как каменный. Просто когда в куче кидаешься, когда уже кто-то первый начал, это легко совсем, а самому начинать, когда ты с ним глаза в глаза, это труднее. Ну, ничего — надо себя перебарывать.