Мозаичная ловушка

Последние слова девочка договорила уже торопливым шепотом, потому что в класс, кашляя и отдуваясь, вплыла математичка.

Джоди оказалась весьма занятной и сверхнеза–урядной личностью – она разбиралась во всем: в теории медитации и творчестве «Битлз», математических головоломках и генетических кодах, немецких глаголах и наиболее надежных и безвредных способах контрацепции. Возможно, ее познания были не столь уж верны и глубоки, но на любую тему она рассуждала с таким завидным апломбом и уверенностью, что усомниться в ее словах даже не приходило в голову. Не прошло и месяца, как Саманта стала ее лучшей подругой и теперь взахлеб обсуждала с Джоди на переменах толстые романы и фильмы «не для всех», представляясь самой себе необычайно продвинутой интеллектуалкой. Гадкие завистливые соученицы шептались за ее спиной, что Саманта специально подобрала себе подружку поуродливее, чтобы на ее фоне казаться первой красавицей. Недалекие бедняжки! Они снова ошибались, на сей раз приписывая Саманте отвратительную трезвую расчетливость. Просто она растворилась в Джоди, почитая ее гениальнейшей остроумицей и неповторимейшей оригиналкой, она была счастлива, что наконец обзавелась такой самобытной подругой, которая к тому же прекрасно понимает самые тончайшие движения ее души – настолько мятущейся, насколько это возможно в пятнадцать лет. Да они вообще понимают друг друга с полуслова и с полунамека!

Общения в школе Саманте не хватало: после уроков они с Джоди еще не меньше часа бродили по улицам, изучая магазинные витрины и завершая беседы, начатые и брошенные на переменах. Каждую тему необходимо было довести до логического конца – подвести итог в их взаимных рассуждениях Саманта неизменно позволяла Джоди. И пусть ее моралите всегда бывало несколько опереточным – Саманта этого не замечала. И уже к вечеру, соскучившись по любимой собеседнице, воодушевленно набирала номер ее телефона и, едва услышав знакомый голос с хрипотцой, сразу брала быка за рога:

– Джоди, я тут подумала… Наверное, я все же долж–на проявить инициативу и первой подойти к Питу. Он слишком застенчив.

– Поверь, сейчас этого делать не стоит, – веско изрекала Джоди, поразмыслив несколько секунд. – Подожди пару недель – до вечеринки. Когда все начнут прыгать под музыку, как безумные, ты подойдешь к нему якобы случайно и скажешь словно между прочим: «Здесь ужасно жарко». В этот момент быстрая музыка закончится, начнется медленный танец, и он будет просто вынужден тебя пригласить. В крайнем случае предложить тебе стакан сока.

– Гениально! – восхищенно отвечала Саманта. – А он не подумает, что я навязываюсь?

– Он не успеет это подумать. Потому что у него почти сразу должно появиться желание самому стать навязчивым.

– Классно… Надеюсь, он полезет целоваться. С другой стороны… Он так увлечен точными науками. По-моему, он вообще ни разу не целовался с девушкой.

Джоди саркастически хмыкала:

– Пожертвуй собой. Пусть оттачивает свое мастерство на тебе. Ты ведь от него без ума. Хотя я этого не понимаю. Он слишком сладок, скажу я тебе, фарфоровый пупсик. Локоны, реснички… И потом у него огромный кадык. Мне это не нравится. Если он не полезет целоваться прямо во время танца, попробуй вытащить его на черную лестницу. Там на верхней площадке очень удобное место для такого рода забав.

– А если я скажу, что его волосы растрепались, и приглажу их? Это может его как-то… простимулировать?

– Попробуй. Заодно узнаешь, есть ли у него перхоть… Значит, ты все же не можешь выкинуть конфеточку Пита из головы? А позавчера ты говорила, что с этим чувством покончено и ты точно будешь переключаться на Винса.

– Ах, Джоди, я не смогла… Когда я вижу его развеваемые ветром локоны… Ты ведь тоже не можешь выкинуть из головы Тьерри?

– Да, у меня от него трясутся тощие колени. А я совершенно его не интересую, он сходит с ума по ничтожной брюнеточке Айрис – хотя она дура, у нее огромная родинка на щеке и такая походка, словно ей в попу вставили включенный пропеллер. Скажи, Сэм, как можно увлечься девушкой, для которой главная радость в жизни – отправиться в лес с палаткой за плечами, развести под деревом костер и полночи с пением любоваться на звезды, трясясь от холода и отгоняя комаров? Впрочем, ей не холодно, ее греет восторженный скаутский энтузиазм. Тоже мне, Амелия Эрхарт… А Тьерри просто сдвинулся на ней! Мне это доподлинно известно, но осознание этого факта, скажу я тебе, не заставляет меня лезть в петлю. Пусть мое чувство останется платоническим – легким и печальным. Лет через двадцать я буду вспоминать его со светлой грустью… А может, я тоже постараюсь выволочь Тьерри на верхнюю площадку черной лестницы. Там пыльно, темно и очень романтично, так что возможно многое – особенно если Айрис вдруг заблудится в лесу. Или повстречает дикого кабана. Не хохочи мне прямо в ухо, Сэм! Представляешь, как она с визгом будет нестись по лесным тропам, быстро-быстро крутя задом?

В их многочасовых, взаимно приятных, эмоционально насыщенных беседах – и в школе, и за ее пределами – Саманта не смела касаться только одной темы: своего будущего в профессиональном плане. Однажды на уроке она рассеянно набросала на листе бумаги примитивный рисунок: нарядную даму в окружении камер и включенных софитов. От каждого вверх и вниз бежали жирные линии, изображавшие снопы света. Джоди, которая знала о рекламном прош–лом Саманты и воспринимала эту страничку ее биографии с излишне ядовитой язвительностью (похоже, то была необъяснимая, довольно болезненная зависть, посещавшая невозмутимую и самодостаточную Джоди крайне редко), презрительно оглядела рисунок, дернула плечом, закатила глаза и пробормотала что-то вроде: «Боже мой…»

– Тебе не нравится? – спросила Саманта отчасти заискивающе, отчасти вызывающе.

– А что тут может нравиться? – устало ответила Джоди, щелчком откидывая рисунок и переводя взгляд на доску. – По-моему, тебе пора перерасти эту дурь, Сэм. Было и прошло. Не век же наряжаться белочкой и развлекать детскими песенками горстку придурков. Из памперсов надо вовремя выбираться, скажу я тебе. Не тормози и подумай наконец о своем будущем.

Саманта ничего не ответила, но впервые обиделась на Джоди и запоздало поняла, что некоторые порывы ее души не в состоянии понять даже трижды лучшая и трижды умная подруга. Она действительно больше не планировала сниматься – ни в кино, ни на телевидении, но беспокойная артистическая жилка все-таки не давала ей покоя. К тому же она благополучно выкарабкалась из переходного возраста, вновь уверовала в себя и несколько раз за по–следний год пересмотрела невероятно полюбившуюся ей комедию о маленькой труппе театральных актеров, то и дело переносящих страсти из разыгрываемых ими классических пьес в свои личные отношения. А что, если ее будущее на сцене? Кино – сплошная фальшивка, глицериновые слезы и пот. А в театре – все настоящее, без дублей и дублеров. И всем сразу ясно, чего ты стоишь.

Впервые не сказав Джоди о своих намерениях, Саманта набралась нахальства и отправилась записываться в театральную студию. Маленькая рекламная афишка, оповещающая об очередном наборе слушателей в это заведение, была приколота к доске объявлений в их школе.

Еще не забывшая безумную атмосферу и многолюдство телевизионных кастингов, Саманта была несколько удивлена царящей здесь безмятежной тишиной. Она кинулась к первой попавшейся девушке, вылетевшей из аудитории, за дверями которой беспрестанно раздавался дружный смех, словно там шло юмористическое шоу, и объяснила цель своего визита. Заулыбавшись с хорошо отшлифованной приветливостью, та потащила Саманту в дальнюю комнату, где обретался один из преподавателей – по словам девушки, очень талантливый режиссер. Саманта вся подобралась, ожидая увидеть убеленного буйными сединами мэтра в шейном платке, но очень талантливым режиссером оказался молодой человек лет два–дцати пяти в таких мятых и грязных джинсах, словно он не снимал их уже пару месяцев и все это время спал в мусорном баке. Да и весь он был какой-то серый и помятый; а когда приблизился к Саманте, оказалось, что ниже ее на добрых полголовы. Возможно, поэтому режиссер сразу предложил ей сесть и без разгона начал экспансивно разглагольствовать о творческих методах, господствующих в их студии. Похоже, ему были абсолютно не важны количество и состав слушателей – его услаждал сам монолог. Саманта слушала, сидя совершенно неподвижно и вежливо улыбаясь, а затем поинтересовалась, должна ли она пройти какое-нибудь собеседование или, например, почитать стихи или прозу. Юноша встрепенулся.

– Да что вы! – патетично воскликнул он и положил руку Саманте на колено.

Она вздрогнула и инстинктивно сдвинула ноги.

– Это же наш главный принцип: принимать всех желающих! Не то важно, как человек читает чужие стихи – суть выражение чужой смятенной души, важно, есть ли в его собственной душе нечто такое, чем он сможет поделиться со зрителем! И ответом ему станет такая энергетическая волна, исходящая от благодарной аудитории, что она не только подпитает его, но и вознесет, обогатит, чтобы он снова мог делиться! Это же взаимообразный процесс, это круговорот энергии через творчество, это некий вал, постоянно преодолевающий ту невидимую плотину, которая проходит по линии рампы, вы понимаете меня?

Пальцы молодого творца обхватили колено Саманты покрепче и слегка помассировали. Саманта кивнула, чувствуя, как медленно, но верно начинает гореть лицо. Энергетическая волна, исходящая от этого коротышки, чья восторженность казалась насквозь фальшивой, была ей омерзительна. Она не решалась сбросить с себя нахальную руку, становящуюся все активнее, но увидев, что и вторая рука движется в том же направлении, торопливо встала, чуть не опрокинув стул, и пробормотала, что еще немного подумает, прежде чем записываться на занятия.

– Подумайте, подумайте! – серьезно ответил очень талантливый режиссер. – Но я лично чрезвычайно надеюсь увидеть вас еще раз в нашей замечательной студии.

И он энергично погладил Саманту по спине: точнее сказать, в первой фазе движения его рука ощущалась на пояснице, а в последней оказалась намного ниже. Бедная Саманта, автоматически продолжая улыбаться, попрощалась дрожащим голосом и выскочила за дверь. Ее щеки пылали так, что даже глазам было горячо. Половину дороги от студии до дома она пролетела на автопилоте, даже не пытаясь анализировать свой визит в кузницу будущих гениев сцены. Затем температура щек и ушей немного упала, Саманта сбавила скорость, а потом и вовсе остановилась, заприметив красующиеся в витрине магазина очаровательные ярко-розовые меховые наушники.

«Самодовольный наполеончик, – думала она, глядя на себя в магазинное зеркало. В сочетании со светлыми волосами и белой „дутой“ курткой пушистые наушники смотрелись просто восхитительно. – А я настоящий зайчик – такой миленький! Покупаю эту прелесть без всяких сомнений. Какой же у них царит разврат… Чертовы богемные распутники. В их мире порядочным людям вообще не место. А вот интересно, я понравилась этому полумерку, или он с любой уродиной повел бы себя точно так же? Никогда больше не переступлю порог этой дурацкой студии. Я не смогу так… со всеми подряд. Из-за чего, из-за роли? Нет, нет… Я буду любить только мужа и двоих сыночков. Один займется спортом, а второй музыкой. Неплохо бы выйти замуж годам к двадцати – а то потом кому я буду нужна, такая старуха? Ужасно хочется, чтобы моего будущего мужа звали Питом! Впрочем, глупости, не это главное. Главное, чтобы он был высоким и стройным, умел со вкусом одеваться и классно танцевать. Ах, где бы познакомиться с фигуристом-одиночником, чемпионом мира и Олимпийских игр? Или… с каскадером?»

В свои девятнадцать с половиной лет Саманта никому не решалась признаться, что она еще девственница. Зато Джоди неожиданно для Саманты пустилась во все тяжкие, и это обстоятельство (а также то, что они больше не могли ежедневно видеться) слегка отдалило друг от друга прежде неразлучных подруг. Джоди, действительно перенесшая операцию на глазах, теперь видела зорче сокола, училась в престижном юридическом колледже и перестала считать парней, с которыми переспала, – она гордилась тем, что некоторых из случайных любовников даже не знала по именам. Саманта отчасти недоумевала, как могла ее любимая подружка, от которой, казалось, можно было ждать чего угодно, но только не этого, так низко пасть; отчасти завидовала ей. Как же так: ведь Джоди, столь прытко опередившая подругу по части сексуального взросления, была вопиюще нехороша собой – это не могло не колоть самолюбие миловидной стройненькой Саманты. Джоди уверенно шла по жизни семимильными шагами, а Саманта беспомощно барахталась в какой-то тоскливой мути: она уже поучилась и там, и тут, поработала и там, и тут – но нигде не задержалась, всюду ей было невыносимо скучно, да и сама юность оказалась отнюдь не такой бурной и полной романтических виражей, как ей представлялось в отрочестве. Что до любовных романов, то молодые люди, с которыми она периодически знакомилась, оказывались или на удивление правильными, или до кретинизма неискушенными: дальше неумелых поцелуев дело не шло.

Она по-прежнему жила с родителями, до предела разочаровавшимися в своей дочери. Все их грандиозные, много лет лелеемые надежды рассыпались прахом. Работала в маленьком пункте видеопроката, а по вечерам подолгу болтала с девушками-продавщицами из соседнего букинистического магазинчика обо всем на свете: пустой треп о последних тенденциях в моде благополучно соседствовал с обсуждением перспектив освоения космоса. А вот заставить себя подумать о будущем она никак не могла – ее не оставляла смутная уверенность, что рано или поздно все решится само, время еще есть и не надо его подгонять.

В начале лета Джоди пригласила Саманту на свой день рождения. Празднование проходило в камерной обстановке: гостей явилось всего четверо. Главной героиней вечера неожиданно оказалась приехавшая из какой-то северной провинции двоюродная сестра Джоди, толстушка с прилизанными волосами. Она недавно родила ребенка и целый вечер с упоением звонким голосом рассказывала, через сколько минут после еды ее младенец срыгивает, как часто у него работает желудок и чем она обрабатывает его гноящиеся глазки. Муж–скую часть приглашенных составляли два молчаливых молодых человека: высокий широкоплечий блондин с чувственным ртом и ничего не выражающими пустыми глазами и коренастый смуглый брюнет, проигрывающий своему приятелю по части красоты, но явно опережающий его по части обаяния, живости и остроумия. К тому же рубашка в мелкую белую и синюю клетку замечательно подходила к его черным волосам. Правда, по мере того как молодая мать своими рассказами все глубже погружала юношей в пучины ее счастливого материнства, они все больше мрачнели и скисали. Когда Саманта, помогавшая Джоди менять посуду, выволокла на кухню поднос, груженный грязными тарелками, та негромко предупредила:

– Учти, светленького я уже за–столбила. Бери себе темненького.

Саманта с некоторой досадой передернула плечами и стала составлять тарелки с подноса на кухонный стол.

– Да пожалуйста… Где ты их выкопала, Джоди?

– Блондин учится вместе со мной. Он редкостный зануда и тупица, но хорош собой до чрезвычайности, как ты заметила. Бицепсы, плечи, фактурные ягодицы… Ах, Сэм, я пошла по твоему порочному пути: не удержалась и положила глаз на красавчика, да еще круглого дурака. А не я ли всегда говорила, что идеальный мужчина в моем представлении должен походить на умную морщинистую обезьяну?

– Что-то я не припомню, чтобы тебе нравился Адриано Челентано.

Джоди тихо засмеялась и встряхнула ничем не примечательными мышиными волосами.

– Вероятно, в жизни все надо испытать, Сэм, в том числе и секс со смазливым идиотом. Он, скажу я тебе, никогда бы на меня и не покосился, но я уже написала за него столько блестящих работ, что бедняжка был просто вынужден принять мое приглашение, ибо я – залог его успешной учебы… А еще говорят, что мужчины предпочитают дур! Нет… Вообще банк срывают лишь те дуры, которые пестуют свою псевдодурость с большим умом. Ну а я даже не пытаюсь казаться дурой – мне и так хорошо. Подожди, он до такой степени боится лишиться моей благосклонности, что сегодня ему еще придется остаться, когда прочие гости разойдутся, и потанцевать со мной в темноте! Укладка этого красавца в постель – вопрос техники. Вполне решаемый вопрос… А брюнет – это его приятель. Кажется, он занимается компьютерами. Как он тебе?

Саманта снова пожала плечами:

– Да ничего… Мне все равно, Джоди. Он не в моем вкусе, у него приплюснутый нос, но один вечер в его обществе я вытерплю с легкостью.

Брюнета звали Рой, он, как выяснилось, был старше Саманты ровно на четыре месяца, учился в университете и подрабатывал продавцом-консультантом в магазине по продаже оргтехники. По окончании вечеринки он отправился провожать Саманту (его аполлоноподобный приятель и впрямь решил задержаться у Джоди, хотя особым энтузиазмом его глаза не горели), а по дороге с легкостью заболтал ее, живо прыгая с темы на тему. Особенно Саманту впечатлил его заключительный красочный монолог о том, что хороший психиатр при желании может доказать психическую невменяемость абсолютно любого человека, – но в общем-то так оно и есть: если покопаться в наших мозгах при помощи определенной системы тестов, станет очевидно, что так называемых нормальных людей просто не существует, все мы безумцы в большей или меньшей степени, и у каждого свой заскок. Только его нужно найти. Саманта слушала словоохотливого парня с большим интересом, глядя в его чуть узковатые черные глаза, опушенные густыми и длинными ресницами, и за сорок минут обратного пути прониклась к нему таким уважением, что не задумываясь дала ему номер своего телефона.

Он позвонил на следующий день и пригласил ее погулять. Саманта с радостью согласилась. И хотя тему, по непонятным причинам выбранную Роем в качестве разгонной (обтекаемость как физическое явление вообще и обтекаемость крыла самолета в частности), трудно было априори назвать увлекательной, Рою удалось подать ее в такой красивой упаковке, что Саманта внимала ему, открыв рот, понемногу начиная восхищаться его изумительным умом. Так в свое время было и с Джоди – Саманта не утратила способности приходить в восторг от мало-мальски неординарного человека и незамедлительно превозносить его, возводя в ранг неповторимейшего уникума, почти гения.

Саманта прекрасно проводила время, встречаясь с Роем почти каждый день и охотно отправляясь с ним то в кино, то в кафе, то на долгие вечерние прогулки, которые начинались еще при сиянии солнца, а заканчивались уже при луне на какой-нибудь укромной скамейке в парке. Она не была по-настоящему влюблена, скорее восхищалась живым умом Роя и искренне ему симпатизировала, хотя к симпатии безусловно примешивалась щепотка влечения, – но как могло быть иначе? Тем не менее, поразмыслив, она причислила свое чувство к разряду любовных, только не очень сильно выраженных, – да, раньше она влюблялась куда сильнее, рыдала до икоты и проводила бессонные ночи, но то были глупые детские игрища. А теперь все по-взрослому. Может, поэтому эмоции и не так сильны?

Рой целый месяц вел себя по-джентльменски. Саманта видела, что нравится ему, однако он не проявлял чрезмерной активности, не делал никаких двусмысленных намеков, держался легко и беззаботно, если и давал волю рукам, то вполне умеренно, а после вечернего подлунно-поцелуйного сеанса неизменно провожал ее домой и вежливо откланивался.

В начале августа они в очередной раз отправились в кино на новую комедию, оказавшуюся невероятно тупой и бездарной. После фильма они, как обычно, держась за руки, побрели по затихающим, дышащим усталым теплом вечерним улицам. Рой сыпал искрометными остротами, разделывая под орех только что увиденный фильм, Саманта безостановочно хохотала – ей было весело, хорошо, и она почти физически ощущала, что сейчас ее глаза излучают счастливый свет. Потом они остановились у какого-то дома, Рой указал на него пальцем и сказал очень просто:

– Между прочим, я здесь живу. Хочешь зайти?

Сразу поняв, что произойдет дальше, Саманта кивнула в ту же секунду, не колеблясь. И не то чтобы она так безумно этого ждала или хотела, но если не сейчас, то когда? И если не с милым, умным, деликатным Роем, то с кем же еще?

Квартирка оказалась темной, задрипанной и довольно грязной. Здесь царила тишина и странно пахло то ли железом, то ли проводами, то ли пенопластовыми упаковками – на полу стояли большие картонные коробки, а на стене напротив входной двери болтался огромный диск для игры в дартс.

– Минуточку… – пробормотал Рой. Он высвободил свою руку из руки Саманты, быстро прошел несколько шагов по коридору, толкнул дверь в какую-то комнату и заглянул в нее. Судя по всему, увиденное его удовлетворило – Рой обернулся и улыбнулся:

– Никого… Мой сосед клятвенно обещал, что сегодня его не будет, – и слово свое сдержал… Не стесняйся, проходи. Моя комната дальше.

Саманта осторожно двинулась вперед, стараясь не споткнуться о расставленные всюду коробки. Сердце ее гулко стучало. В комнате Роя царил невообразимый кавардак: с первого взгляда могло показаться, что здесь присутствует не меньше миллиона мелких, самых разнообразных предметов, находящихся в самых неподходящих местах. Треть комнаты занимала низкая и широкая кровать, на которую был небрежно наброшен сине-зеленый клетчатый плед. Отчего-то Саманту не–ожиданно посетила мысль, что она никогда не любила пледы – они колючие, к ним противно прикасаться. Додумать мысль о пледах до конца Саманта не успела: Рой подошел к ней, обнял и поцеловал в шею. Его серд–це тоже бухало с невероятной силой: нагрудный карман на рубашке – той самой, в которой он был в день их знакомства, – слегка подпрыгивал.

– Рой… – пролепетала Саманта, чувствуя, как он увлекает ее к видавшему виды лежбищу. – Я никогда… этим не занималась…

– Я догадался, – глухо ответил Рой. Он слегка задыхался, и это польстило Саманте – с таким придыханием в определенные моменты говорили герои в кино. – Не бойся… Все будет хорошо…

Процедура оказалась не из приятных – в какой-то момент в самом ее начале у Саманты даже мелькнула мысль послать Роя к черту, одеться и двинуться домой, но она велела себе успокоиться, закрыла глаза и мужественно дотерпела до конца. Она и не понимала толком, что с ней проделывают, – просто следовала получаемым указаниям, старалась глубоко дышать, потом потеряла счет минутам и открыла глаза, лишь услышав от Роя, что он уже совершил все необходимые действия – даже два раза, и она может отправляться в ванную.

Когда Рой заснул, Саманта села на кровати, подтянула колени к подбородку и обхватила их руками. Вот оно и произошло. Конечно, этот знаменательный день стоит запомнить, но неужели это то самое, из-за чего весь мир сходит с ума? Утомительно, болезненно, негигиенично – и этим нужно заниматься постоянно, чтобы удерживать мужчину около себя?! Ужасно… Саманта протяжно вздохнула и откинулась на подушку. Пробормотав что-то во сне, Рой придвинулся ближе и уткнулся носом ей в плечо. Саманта улыбнулась. Конечно, то, что происходило с ней час назад, большой радостью не назовешь, но как же здорово, когда рядом спит симпатичное тебе существо. Как же он доверчиво прижался к ней – как котенок. Какой же он теплый, нежный, мягкий, сладкий… Его даже жалко.

Не понимая, почему ей вдруг стало жалко Роя (в этот момент явно не нуждавшегося в жалости), Саманта повернулась к нему и осторожно прикоснулась губами к смуглому лбу, на который упала прядь черных волос.

Саманта прожила с Роем в его захламленной комнатушке очень мирно и весело полтора года – и это было не самое плохое время в ее жизни, после чего они внезапно расстались: просто Рой, тот самый умный и славный, ласковый и добрый Рой, который все эти месяцы холил ее и лелеял, придумывал сотни нежных имен и забавлял кукольными спектаклями, когда она простужалась, вдруг заявил, что им нечего больше делать вместе, они слишком разные. Он не хотел больше делить с ней низкую кровать, продавленную от регулярных и весьма активных занятий сексом, он уже намеревался предо–ставить половину этой утомленной лежанки какой-то новой знакомой. Это был удар – по самолюбию, по чувствам, удар болезненный именно из-за своей внезапности, но не настолько тяжелый, чтобы не пережить его. Первые несколько дней Саманта не могла говорить: как только она открывала рот, из него вырывались всхлипывания, а из глаз начинали струиться слезы, но это прошло довольно быстро – все же настоящей любви к Рою в ее душе и в помине не было.

Теперь, спустя годы, она и не узнала бы Роя при случайной встрече, но всегда вспоминала его с нежно–стью и благодарностью: не потому, что он в жаркую июльскую ночь лишил ее девственности, а потому, что именно ему опосредованно и случайно удалось определить всю ее дальнейшую жизнь. Чудо сотворилось зимой, вскоре после того, как они отметили полгода совместного существования. Однажды вечером Рой зашел за ней на работу, и они вместе направились домой. Заворачивая за угол, Саманта неожиданно поскользнулась и со всего маху грохнулась на спину – это произошло так быстро, в долю секунды, что Рой даже не успел среагировать.

– Ты в порядке? – испуганно спросил он, помогая ей подняться. – Не ушиблась? Ну и хорошо. А то мне сокурсник рассказал: его сестра пошла вчера вечером в парк погулять с собакой, упала с горки и сломала ногу в трех местах. Просто раздробила. Сегодня ей всю голень проткнули спицами, надели какой-то жуткий аппарат, и она будет в нем ковылять на костылях не меньше полугода. Удачно погуляла с песиком, да? А главное, бедная девушка потеряла классную работу: она ведь была ассистенткой какого-то режиссера на телевидении.

Ладони Саманты вдруг стали горячими и мокрыми: она почувствовала, что некая добрая фея, пролетая сейчас мимо по более важным делам, на мгновение задумалась, а потом благодушно улыбнулась и стряхнула одну лишнюю искорку со своей волшебной палочки прямо в снег у целых, несломанных ног Саманты.

– А у этого твоего сокурсника есть телефон? – спросила она охрипшим от волнения голосом. – Я долж–на позвонить ему прямо сейчас.

Или пролетавшая фея оказалась самой доброй из всех существующих в мире фей, или действие ее волшебства оказалось предельно продолжительным – во всяком случае, после целого ряда звонков Саманте, никогда в жизни не проявлявшей такой активности, удалось связаться не с самим режиссером, но с каким-то парнем из его команды. Парень, вяло роняя слова, заявил, что вообще-то девушку на эту работу уже взяли, но босс ею страшно недоволен, так что Саманта может приехать и попробовать свои силы. Требования просты: им нужна умненькая расторопная барышня, которая с первого раза понимает, чего от нее хотят, быстро и четко выполняет все распоряжения, умеет вежливо разговаривать по телефону и при необходимости без всяких капризов приносит боссу кофе, не пролив его по дороге.

Двери в зазеркалье, захлопнувшиеся перед носом Саманты восемь лет назад, снова нехотя и со скрипом приоткрылись. И пусть это были двери с черного хода, и пусть сияющая за ними чудесная страна оказалась немного не той, какой представлялась когда-то, – Саманта была готова принимать ее любой, распластываться, сжиматься до размеров иголки и протискиваться в любые щели, лишь бы никогда больше не покидать безумный и суетный мир камер, микрофонов и прожекторов; мир трезвомыслящих, циничных, остроумных, красноречивых, наглых и амбициозных мужчин и женщин.

И как она могла теперь с восхищением смотреть на Роя – желторотого двадцатилетнего мальчишку, когда ее окружали восхитительные люди? И разве он – пусть не знающий жизни, но умный и честолюбивый мальчишка – не мог не почувствовать, что она перестает видеть в нем мужчину своей мечты и начинает смотреть на него все более трезво и пренебрежительно, уплывая мыслями куда-то ввысь? Саманта, возможно, и не замечала, как меняется ее отношение к Рою, но он, безусловно, все понял куда раньше и, перебив хребет своей влюбленности, нанес опережающий удар. Он должен был расстаться с Самантой прежде, чем та поймет, что переросла эту полудетскую связь. И кто знает, быть может, для него это расставание было не менее, а то и более тяжким, чем для Саманты. Она, во всяком случае, этого никогда так и не узнала.

К чести Саманты следует признать: она всего несколько месяцев напоминала испуганную ученицу на экзаменах. В среде телевизионщиков она освоилась довольно быстро и вскоре почувствовала себя свободно и комфортно: в ней пробудилось присущее ей в детстве желание активно общаться с людьми, демонстрируя при этом собственные артистизм и непосредственность. Новые коллеги приводили ее в восторг, она впитывала как губка все изрекаемые ими сентенции, запоминала все услышанное, жадно слушала быстрые, легкие, похожие на игру в пинг-понг разговоры, в которых каждая подаваемая собеседнику реплика сверкала остроумием и одновременно демонстрировала неограниченный запас знаний. Позднее она поняла, что явилась в их мир совершеннейшей девочкой-дурочкой, ничего не знающей, не умеющей правильно себя вести и говорить в нужный момент нужные вещи, но готовой и, главное, способной обучаться. Первые несколько лет Саманта почти физически ощущала, как в процессе трения «мозгов о мозги» во время пустой болтовни или наполненных подтекстами и недомолвками бесед (в которые, кстати, ее спокойно принимали и даже благожелательно вы–слушивали) ее умственные способности подвергаются активной шлифовке: она беспрестанно с пользой для себя усваивала нечто новое.

Не последнюю роль в этом процессе сыграли мужчины, становившиеся для Саманты на определенных временных отрезках не только любовниками, но и наставниками, а также покровителями. Первым в этом списке стал редактор информационно-аналитической программы: худощавый интеллектуал в модных очках, вечно заросший аккуратной трехдневной щетиной (и как ему это удавалось?). Он перетащил Саманту из новостной редакции, где она считалась самой распоследней шестеркой, в свою передачу, доверил крошечную часть бумажной работы, оставив, правда, за ней обязанность приносить кофе, потом разрешил отсматривать новостные ленты и выбирать самые интересные события на свой вкус. Поняв, что Саманта тонко чувствует разговорную стилистику программы, позволил редактировать небольшие тексты и даже отстаивать свое мнение в спорах с корреспондентами, состряпавшими на скорую руку тот или иной репортаж. Их внеслужебные отношения складывались не столь гладко: будучи редкостным эгоистом и циником, он вел себя по отношению к Саманте, мягко говоря, непорядочно и даже жестоко, порой выдавал ей редкостные гадости и имел, помимо нее, еще парочку любовниц. Но он молчаливо ценил Саманту как сотрудницу и, безусловно, дал изначальный толчок ее карьерному росту.

Их странная связь, без любви и нежности, зиждущаяся на ничем не приправленном равнодушно-быстром сексе, длилась почти два года. Потом он вдруг скоропостижно женился на официантке из закусочной, у которой никогда прежде не водилось мужей, зато имелись детишки-двойняшки ясельного возраста. Саманта изумилась, но не расстроилась и поняла, что этот период благополучно завершен – пора двигаться дальше.

Следующие два года она встречалась с шарообразным ведущим некоего морально-нравственного ток-шоу – великолепно образованным умницей, острословом и, как неожиданно оказалось, редкостным похабником. Он поступил испытанным способом: за–брал Саманту к себе и сделал редактором передачи. К этому времени она уже немного освоила профессии монтажера и звукорежиссера, поняла, как текст сочетается с «картинкой», каковы принципы музыкального оформления программы, в каких случаях кадру следует быть «глубоким», а в каких «плоским». Этот любовник дал Саманте очень много: во-первых, он вплотную занялся ее эстетическим образованием, открыв перед ней мир литературы и живописи. Кино Саманта приплюсовала сама, справедливо сочтя, что без этого вида искусства сегодня не обойтись. Во-вторых, именно ему удалось разбудить в ней чувственность: только с этим лысоватым, вечно задыхающимся от собственного веса, но донельзя искушенным толстяком Саманта впервые испытала острый до судороги оргазм и поняла наконец, какое неистовое блаженство может дарить ей собственное тело, если правильно к нему подступиться. Запечатанный магиче–ский кувшин был вскрыт, спавший джинн вырвался на волю и начал безумствовать: теперь все и вся было подчинено его воле.

Свое двадцатипятилетие Саманта встречала на работе – в этот день ее загрузили по полной программе. Когда коллеги-мужчины неожиданно стали по одному просачиваться в огороженный плексигласовой перегородкой отсек, где она уже несколько часов безвылазно сидела перед монитором, и преподносить ей трогательные милые презенты, она чуть не прослезилась от умиления. Один подарил ей миниатюрный сборник стихов Верлена, другой оранжевого плюшевого слоника, третий зачем-то приволок огромный плакат с изображением модной рок-группы. Саманта в равной степени радовалась всем подаркам и даже успевала чмокать дорогих сотрудников в колючие щеки. Только вечером Саманта с ужасом вспомнила, что подруге Джоди, с которой она в последнее время почти перестала общаться, позавчера тоже исполнилось двадцать пять и она будет последней скотиной, если не позвонит ей и не поздравит, пусть и с опозданием.

Жизнь Джоди пару лет назад сделала крутой вираж. К двадцати трем годам она, кажется, испытала все – в том числе наркотики и групповой секс. Правда, это не помешало ей получить блестящее образование и устроиться на работу в компанию, занимающуюся новейшим средством коммуникации: мобильными телефонами. Джоди успевала многое и регулярно отчитывалась о своих достижениях Саманте. Слушая хрипловатый голос подруги, та приходила в ужас, но не подавала виду, чтобы, как когда-то в юности, ничем не выдать собственную неискушенность в некоторых вопросах. Затем Джоди вдруг скоропалительно вышла замуж за джазового саксофониста, играющего в ночном клубе, и заявила, что теперь станет порядочной и скромной женщиной, посвящающей все свое время исключительно мужу: она сама будет готовить ему обеды и гладить рубашки. У Саманты, видевшей супруга Джоди всего один раз и отнесшейся к нему довольно брезгливо, возникло сомнение, что у него вообще имеются рубашки. Грязный, патлатый, на редкость уродливый крючконосый парень носил только безразмерные майки, но она не стала делиться своими соображениями с Джоди. С тех пор прошло два года – брак лучшей по–други скрипел по всем швам, но пока держался.

Набрав знакомый телефонный номер, Саманта уже вдохнула побольше воздуха, собираясь с ходу высказать заготовленную порцию поздравлений, но голос взявшей трубку Джоди зазвучал настолько непривычно, что Саманта осеклась. Когда она спросила, что случилось, Джоди – железная, ироничная, ядовитая, непрошибаемая Джоди – вдруг разрыдалась и сквозь слезы жалобно проскулила:

– Сэм, это ужасно… Я залетела…

– Как?!

– Я страшно отравилась… три месяца назад… ничего не могла есть… меня все время рвало… и я какое-то время не принимала таблетки. Надеялась… что ничего не случится… Потом снова стала их принимать, но… Я все думала: «Как же долго… держится во мне эта отрава. Уже столько времени прошло, а меня еще подташнивает». И живот ныл… и голова кружилась… Мне и в голову не приходило, Сэм! А вчера… Вчера… – Всхлипывания перешли в тоскливые завывания, и Саманте пришлось покрепче прижать трубку к уху, чтобы разбирать слова, изливающиеся из Джоди вместе со слезами. – Уже десять недель, Сэм! Надо срочно что-то делать! Срочно!

– А ты не хочешь родить ребенка? – робко поинтересовалась Саманта, стараясь, чтобы этот вопрос прозвучал как можно тактичнее. Ответом стало новое завывание.

– Ага, родить!.. Я спросила моего благоверного, как он на это смотрит. А он ответил, чтобы я избавлялась от этой дряни, и побыстрее! Он так и сказал: «От дряни»! О-о-о-о… Я ненавижу его! Бедный, бедный ребенок… У него, наверное, уже ножки есть и ручки…

– И ты послушаешься мужа?

– А что мне остается?! – истерично взвизгнула Джоди. – Кому еще я нужна?! Кто еще захочет на мне жениться, кто выдержит со мной столько времени?! А ведь он изменяет мне, Сэм!

– Почему ты так думаешь?

– Я не думаю, я знаю… А сегодня я нашла в ящике стола два билета на теннисный матч. Он ничего мне про них не говорил, он не со мной собирался идти!!! О-о-о… Скотина, подонок… Когда он придет, Сэм, я помашу этими билетами у него перед носом, а потом разорву их на мелкие кусочки! И пусть только попробует меня тронуть – я беременная женщина!

– Это билеты на турнир, который начнется через неделю в Кейн-Хаусе?

– Откуда я знаю, Сэм?! Я их не изучала!

– Джоди, милочка, разорви только один билет! А второй отдай мне. Пожалуйста… Прости, но мне очень хочется съездить в Кейн-Хаус.

Джоди немного подумала, а потом яростно шмыгнула носом.

– Хорошо… Плевать мне на все. Разорву один.

Саманте повезло совершенно фантастически, хотя ее слегка терзали угрызения совести – она так цинично нажилась на несчастье подруги. Билет оказался именно на то число, когда в соревновании должен был принять участие гигант Эдвард Мёль, один из ее любимых теннисистов. И пусть он скатывался в мировом рейтинге все ниже и ниже, пусть на турнирах «Большого шлема» ему уже ничего не светило – но на искусственном покрытии и у себя дома у Мёля, безусловно, были шансы. Если подфартит с соперником.

Солнце в этот день палило нестерпимо, ни на одной трибуне не было и намека на тень, поэтому у входа на стадион Саманта купила желтую бейсболку с символикой турнира. Заняв свое место, она надвинула бейсболку на самые глаза, огляделась и с удовольствием отметила, что муж Джоди, как бы женушка его ни честила, приобрел билеты на один из лучших секторов боковой трибуны: следить отсюда за игрой было сплошным наслаждением. Кресло справа пустовало, слева сидела противная вертлявая дама в дурацкой шляпке и без конца позвякивала многочисленными браслетами – это чуточку раздражало, но приподнятого настроения не портило. Когда появился высоченный загорелый Мёль и побрел по кромке корта своей фирменной – неспешной, чуть косолапой – походкой, толпа встретила его восторженным ревом и овацией. Саманта не хлопала: она придирчиво, со знанием дела оглядела Мёля с головы до пят и пришла к выводу, что, если оценивать его мужскую привлекательность по десятибалль–ной системе, он вполне заслуживает девятки с какой-нибудь дробью. Длинные каштановые локоны, перехваченные пестрой повязкой, слегка трепал ветер, а такое восхитительное зрелище никогда не оставляло Саманту равнодушной. Правда, Мёль выглядел чересчур напряженным: по его виду сразу можно было определить, что он не ждет от этой игры ничего хорошего и настраивается скорее не столько на победу, сколько на достойное поражение.

Поначалу, впрочем, ничто не предвещало печального финала: казалось, что силы соперников практически равны. Каждый гейм невыносимо затягивался, солнце припекало все жарче, игроки выглядели все более и более измотанными: в перерывах Мёль медленными круговыми движениями вытирал совершенно мокрое лицо и жадно пил воду, глядя прямо перед собой отсутствующим взглядом. Когда он в очередной раз припал к пластиковой бутылочке, извлеченной из сумки, Саманта услышала голос дамы в шляпке, сидящей слева от нее:

– Жалко безумно, но Мёль долго не продержится. Этот парнишка его загоняет. У него пушечные удары.

– Вы думаете? – глухо спросил ее спутник, которого не было видно. Его голос звучал как-то странно: почему-то Саманте вдруг вспомнился голос Роя, произнесшего в ту памятную ночь: «Я догадался». – Но пока счет равный.

– Во втором сете все изменится. У Мёля просто иссякнут силы. Он начнет мазать, не попадать первым мячом да и мчаться к сетке после каждой подачи уже не сможет. Его время ушло. Фернандес его с легкостью добьет. Он играет примитивно – да, но крепенько и надежно. Посмотрите на него. Он словно молодой бычок.

«Она права, – подумала Саманта. – Очень жаль, но она права. С такими слабыми подачами в современном теннисе делать нечего. Красота игры сейчас никому не нужна. Нужна только мощь. А Фернандес лупит так, словно деревья валит. Бедный Мёль. Его время действительно ушло».

Несмотря на свою нелепую шляпку, дамочка оказалась настоящей провидицей: во втором сете начался сущий разгром. Мёль уже ничего не мог сделать, да и не пытался, он не столько гонялся за мячом, сколько провожал его глазами, то и дело прижимая ко лбу край насквозь промокшей майки. Он проиграл невероятно быстро: Фернандес разделал его всухую. Слева раздался торжествующий голос:

– Вот видите! Я предупреждала: так и будет.

«А тебя это радует? – со злостью подумала Саманта. – Старая дура… Мёль, конечно, сейчас в полном нокауте – и моральном, и физическом. Но может, он все-таки будет раздавать автографы по пути в раздевалку? Черт, пусть хоть какая-то память останется об этой бесславной игре. Надо срочно спускаться, такой шанс подворачивается раз в жизни! Только попроворнее!»

Саманта стремглав бросилась к лестнице, по дороге чувствительно толкнув свою злорадную соседку, не оборачиваясь буркнула что-то извинительное и полетела вниз. Мёль и впрямь еще был в зоне досягаемости: он медленно, тяжело дыша и косолапя сильнее обычного, двигался вдоль ограждения, то и дело поправляя на плече сумку с ракетками; автоматически, даже не глядя на выстроившуюся очередь поклонниц, брал протягиваемые ему открытки и рекламки, расписывался и передавал обратно. Он выглядел не расстроенным, но опустошенным, покорившимся своей участи. Его волосы уже не развевались на ветру, а висели тяжелыми влажными прядями. Саманта, пристроившаяся в самом конце бурляще-повизгивающей очереди, торопливо порылась в сумочке и извлекла толстый красный фломастер, непонятно как, но очень кстати там оказавшийся. Только вот заблаговременно обзавестись рекламным буклетиком она не догадалась, билет на матч куда-то запропастился, а Мёль неотвратимо приближался – он должен был приблизиться через пару секунд. В последнее мгновение она стащила с головы бейсболку и протянула ее подошедшему Мёлю вместе с фломастером.

Кричащее сочетание красного и желтого, вероятно, впечатлило его: он поднял глаза, посмотрел на Саманту и неожиданно притормозил. Его взгляд вначале стал просто осмысленным, потом заинтересованным, потом почти восхищенным. Искренне надеясь, что сейчас на ее щеках играет нежный румянец, а нос не успел обгореть, Саманта кокетливо улыбнулась, распрямила спину и поправила светлые локоны. Она знала, что в последнее время расцвела особенно буйно и пышно, но воспринимала свою яркую кукольную внеш–ность как данность – на телевидении хватало привлекательных женщин, тамошние мужчины привыкли к постоянному лицезрению смазливых мордашек и не таращились на каждую красотку с восторгом и изумлением, как на свалившуюся с неба инопланетянку. У Мёля, похоже, было совсем другое мнение на сей счет. Он расписался на козырьке, не сводя с Саманты темно-серых, чуть прищуренных глаз, а потом, продолжая сжимать бейсболку в левой руке, а фломастер в правой, вдруг спросил:

– Как тебя зовут?

Его интонация понравилась Саманте: вопрос прозвучал не нагло, а абсолютно естественно, словно они встретились на какой-нибудь вечеринке.