Помоги проекту - поделись книгой:
— Видит Бог, да! Разве я не упомянул, что мое сообщение потрясающего свойства? Дело обстоит так, сэр: виселица в Тайберне оказалась для вашего друга вратами жизни, но не в том смысле, в каком встречается то ли у пророка, то ли у сочинителя псалмов или теолога, одним словом, того, кому принадлежит изречение: «Mors jannua vitae»
Сэр Джон глядел на него, ничего не понимая. Уж не сумасшедший ли перед ним?
— Доктор Близзард, не объясните ли вы мне попросту, что вы имеете в виду?
— Попросту? Ага, попросту... тогда... Впрочем, погодите! Я — доктор, как уже говорил вам. Сэр, я профессор анатомии, следовательно, изучаю анатомию... К счастью, сэр, друзья вашего друга позабыли сделать распоряжения о его похоронах, и я купил труп у негодяев, срезавших веревку, за две гинеи, а потом, говоря попросту, обнаружил, что он вовсе не мертв...
Сэр Джон замер. Кровь отхлынула у него от лица, губы приоткрылись, но он не мог произнести ни звука. Потом его стала бить дрожь.
— Вот, вот, та-та! — воскликнул доктор и, водрузив очки на нос, вперился в гостя. — Я предупреждал, что новость волнительного свойства, а вы еще предложили мне объяснить вам все попросту.
— Я... — баронет задохнулся от волнения. — Я уже пришел в себя, сэр. — Сэр Джон героически пытался совладать с собой. Он вытащил платок и промокнул вспотевший лоб. — Но вы, признаюсь, потрясли меня. Сказать по правде, я и сейчас как в тумане. Вы подразумеваете, что Гарри Гейнор... жив?
— Не только жив, но почти здоров, он быстро пошел на поправку. Через денек-другой он сможет вернуться к обычной жизни.
Последовало молчание, которое профессор не счел нужным нарушить: он понимал, что обычный ум не в состоянии быстро воспринять подобное известие.
— Но это же чудо! — воскликнул сэр Джон неестественным голосом: он все еще сомневался, все еще не понимал до конца того, что рассказал профессор.
— Та-та! — цокнул, по обыкновению, профессор. — Чудес в природе не бывает. Чудо — вне природы, а я вам сообщил о естественном событии. Такое действительно происходит, но крайне редко, потому и кажется чудом, однако совсем не чудо!
— Где он? — спросил сэр Джон дрожащим голосом.
— Там, наверху, ждет вас, — услышал он ответ, рассеявший наконец туман в его голове.
Гарри Гейнор жив, он ждет его наверху. Это сэр Джон понял сразу, а больше ему пока ничего не требовалось. Он тут же вскочил:
— Почему вы мне сразу не сказали, что он жив? Почему в письме об этом ни слова, ни намека?
— Спросите капитана, — профессор улыбнулся. — Я бы сразу связался с его друзьями, но он не хотел. Очень осторожный юноша, хоть и сорвиголова. Но я задерживаю вас. Сюда, пожалуйста!
Он повел сэра Джона вверх по крутой темной лестнице. На узкой площадке наверху он мгновение помедлил, потом постучал и отворил дверь. Баронет зашел в комнату и замер на месте, словно не веря собственным глазам: перед ним в стеганом халате стоял, улыбаясь, Гарри Гейнор.
Доктор вышел и притворил за собой дверь, оставив друзей наедине.
— Гарри! — вскричал сэр Джон внезапно охрипшим голосом.
— Мой дорогой сэр Джон!
Баронет вне себя от радости широко раскрыл ему объятия, прижал его к сердцу.
— Мой мальчик, мой мальчик! — бормотал он срывающимся голосом, со слезами на глазах. — Мы уже оплакали твою кончину, а ты воскрес из мертвых!
Когда наконец капитан успокоил сэра Джона, и тот мало-помалу осознал удивительное происшествие, они сели, и начался долгий разговор. Гейнор раскрыл сэру Джону свои планы: он должен немедленно покинуть Англию.
— По закону человека не карают дважды за одно и то же преступление, — сказал он. — Но я отнюдь не уверен, что для опасного якобитского агента правительство не сделает исключения. Оно постарается избавиться от меня, как только поползут слухи, что я избежал смерти.
— Да, да, — поддержал его баронет. — Ты рассуждаешь мудро. Наверное, тебе понадобятся деньги?
— Деньги у меня есть. Я могу снять по аккредитиву в банке «Чайлдс» почти две тысячи гиней, но, пожалуй, разумнее не обращаться в банк. Хоть тождество капитана Дженкина и капитана Гейнора не имеет официального подтверждения, все понимают, что это одно и то же лицо. Банкиры почтут своим долгом известить правительство.
— Ты прав, — подтвердил сэр Джон, — Пользуйся моим кошельком, как своим собственным.
— Благодарю вас, сэр, — тотчас отозвался капитан. — Полагаю, ста гиней мне хватит, чтобы добраться до Рима.
— Я принесу деньги завтра.
— Тогда, если доктор Близзард позволит, я уеду послезавтра. А как дела у вас, сэр Джон?
Сэр Джон глядел на Гарри и изумлялся: до сих пор — ни слова о Дамарис. Баронету казалось, что он понимает, почему Гарри колеблется.
— Когда я привезу радостную весть, Дамарис будто заново родится, — сказал он.
Лицо капитана побледнело, и он спросил дрогнувшим голосом:
— Она... опечалилась?
— Опечалилась, говоришь? Да она чуть не умерла! Новость о том, что ты жив, будет ей самым лучшим лекарством. Снова розы зацветут на ее щечках, снова заискрятся глаза. А еще, — сэр Джон запнулся, потрясенный внезапно пришедшей ему в голову мыслью, — радостная весть устранит опасность жертвы, которую она задумала принести.
— Жертвы? Какой жертвы?
Сэр Джон спохватился, что не проявил должной осторожности, но отступать было поздно, и он волей-неволей поведал капитану Гейнору свои беды. Сэр Джон облегчил душу, и в ней затеплилась надежда: молодому находчивому человеку найти выход из положения легче, чем ему, потрясенному нависшей над ним угрозой.
Капитан выслушал его молча, с непроницаемым выражением лица и лишь раз кивнул, когда баронет упомянул о подлой ловушке, подстроенной ему Понсфортом. Когда сэр Джон закончил свой рассказ, капитан поднялся и медленно прошелся по комнате — от двери к окну и обратно, заложив руки за спину и задумчиво наклонив голову. Он был глубоко тронут благородством Дамарис, решившей принести себя в жертву, и не меньшим благородством сэра Джона, решительно отвергавшего ее жертву.
— Ныне, — сказал в заключение сэр Джон, — я убедил Дамарис, что она не спасет, а погубит меня, если согласится выйти замуж за злодея. А теперь Дамарис узнает о твоем чудесном, невероятном спасении, и я надеюсь на полный успех: убежден, что ее отважное самопожертвование объясняется отчаянием и безнадежностью.
— Вы... вы полагаете, что одно с другим связано? — воскликнул Гейнор, не веря своим ушам.
— Мой дорогой Гарри, если бы ты слышал, как она сказала: «Я всего лишь оболочка. Та, что звалась Дамарис Холлинстоун, погибла в Тайберне», — ты бы понял всю глубину ее отчаяния и растрогался до слез.
У капитана и впрямь слезы навернулись на глаза, когда сэр Джон повторил ее слова. Он снова зашатал по комнате, размышляя над тем, что рассказал баронет, и над заданной ему головоломкой. Наконец он остановился у окна, и его лицо просветлело.
Капитану пришел на ум план действий, разработанный им ранее и отвергнутый как слишком рискованный. План был дерзок и смел. Можно было надеяться на успех именно из-за его дерзости. Капитан откинул голову и громко рассмеялся. Баронет с испугом уставился на него.
— Полагаю, капитану Гейнору пора вернуться к жизни, — сказал он.
Сэр Джон смотрел на Гарри растерянно и недоуменно. Под его взглядом лицо капитана снова стало непроницаемым.
— Послушайте, сэр Джон, вы преувеличиваете опасность, которая вам угрожает, — сказал он. — Допустим, они арестовали вас. Но как же вам предъявят обвинение в укрывательстве государственного преступника? Для этого требуется сначала доказать, что капитан Гейнор и капитан Дженкин — одно и то же лицо.
— Чепуха! — возразил баронет. — Как только понадобится доказательство тождества, правительство сделает это без особых хлопот.
— Допустим, оно докажет, допустим, найдет свидетелей, хотя не представляю, откуда они возьмутся. Но правительству еще придется доказать, что вы знали о моих связях с якобитским движением, знали меня как агента короля в изгнании и что я не обманул вас, как обманул многих других, включая мистера Темплтона, помощника министра.
— Ах, Гарри, Гарри, все эти доводы — соломинка, за которую хватается утопающий, и ты понимаешь это не хуже меня.
— Не уверен, — сказал Гарри с улыбкой. — Но даже если ваши опасения оправданны, у меня в надежном месте припрятан плот, а он надежнее соломинки.
— Что ты имеешь в виду?
Капитан на мгновение задумался.
— Мне придется немножко потрудиться, чтобы он мог выйти в плавание. Надеюсь, завтра утром к вашему приезду все будет в порядке. Тогда я и открою вам свой секрет.
Несмотря на уговоры, сэр Джон больше не вытянул из капитана ни слова. Сэр Джон пообещал, что вернется утром и привезет с собой Дамарис, и Гарри провел ночь без сна: он и радовался встрече с Дамарис, и боялся ее.
Однако утром во вторник сэр Джон не появился. Капитан постарался придать наилучший вид своему черному камзолу, в котором его арестовали и повесили. Он заказал цветы — корзину роз и корзину белоснежных лилий, украсив комнату для такого торжественного случая. Утро ушло на приготовления к приезду гостей, день — на ожидание, вечером, пережив горькое разочарование, Гейнор все еще продолжал ждать, даже когда в доме зажгли свечи. Наконец он лег спать, утешая себя надеждой, что сэр Джон и Дамарис приедут на следующий день. Но и среда прошла в мучительном ожидании. Сэр Джон будто в воду канул.
В четверг утром, не в силах больше вынести душевного напряжения, капитан упросил профессора послать к сэру Джону своего ученика, который отвозил в свое время в Монастырскую ограду письмо профессора. На сей раз ограничились устным посланием. Вернувшись, молодой человек рассказал, что дом постигла беда: сэра Джона арестовали прямо по возвращении, в понедельник.
Услышав новость, капитан глубоко вздохнул. Вздох выражал не уныние, а скорее облегчение. Он поблагодарил посыльного, а когда тот ушел, обратился к профессору, сидевшему в комнате.
— Хочешь не хочешь, пора возвращаться к жизни, — мрачно заметил капитан. — Который час?
— А? Который час? Почти два.
— Тогда мне пора прощаться.
— Та-та! Вы хотите сказать, что уходите? Куда же вы собрались?
— Возвращаюсь к жизни.
— В вашем-то состоянии? — профессор не на шутку обеспокоился. К тому же ему не хотелось расставаться с полюбившимся ему молодым человеком. — Вы меня удивляете...
— Что же вам не правится в моем состоянии? Осмотрите меня, — попросил капитан.
Профессор спустил очки со лба на нос:
— По-моему, у вас лихорадка.
— Лихорадка ожидания, сэр, — ответил пациент. Он взял доктора за руку: — Друг мой, меня тяготит мой долг, мне хотелось бы вернуть его вам...
— Та-та!
— Вы ведь мне больше, чем друг. Надеюсь, сердечная привязанность сохранится между нами и дальше. Если вам понадобится моя помощь, только позовите. Я буду счастлив услужить вам.
— Мой дорогой сэр! Мой дорогой мальчик! Та-та! Та-та!
— Я с величайшим сожалением покидаю ваш гостеприимный дом, сэр. Но это не прощание. Мы расстаемся друзьями, и, — капитан чуть помедлил, — за мною долг.
— Сэр! вскричал доктор в притворном негодовании. — Я, по-вашему, виноторговец? Или, быть может, хозяин таверны?
Капитан сжал его руки.
— Простите меня, — сказал он, — моя неспособность возместить истинный долг заставляет меня проявлять щепетильность в мелочах.
— Ни слова больше, или я обижусь!
Они расстались лучшими друзьями, и когда капитан ушел, одинокий профессор впервые за долгие годы, исполненные всепоглощающего, упорного труда, понял, как уныл и мрачен его дом на Грейз-Инн-роуд.
Капитан Гейнор в черном камзоле и в шляпе, купленной для него учеником профессора, с двумя гинеями в кармане, одолженными при прощании у доктора Близзарда, быстро миновал Холборн и вскоре оказался у Темпл-Бар
У Темпл-Бар он нанял фаэтон и добрался до гостиницы на Чандос-стрит, где остановился две недели тому назад и где все еще находился его багаж.
Глава XX
ОТСТАВКА МИСТЕРА ТЕМПЛТОНА
Сэр Ричард Толлемах Темплтон, проживавший затворником в своем далеком поместье в Девоншире
«Мой дорогой Толлемах! De profundis
Прошла неделя с того дня, как произошло злополучное событие, повлекшее за собою мой крах, но я лишь сегодня собрался с духом написать свое жалкое послание, ибо должен сообщить тебе, главе нашего славного дома, все, что со мною стряслось. Дорогой Толлемах, в час, когда бремя позора согнуло мои плечи, слабым утешением мне служит мысль о том, что ты отчасти разделяешь мою вину. Из вышесказанного следует, что я осмеливаюсь порицать тебя. Мы оба стали жертвами злокозненной судьбы и негодяя, искупившего на виселице порочность своего существования. Нас обоих обманули, и мое заблуждение — скорее естественное следствие того, что и тебя обвели вокруг пальца. Эта мысль — поддержка и опора во мраке моей нынешней жизни. Если бы не это смягчающее душевные муки обстоятельство, я бы не посмел показаться тебе на глаза или написать письмо.
Негодяй, о котором идет речь, мой дорогой Толлемах, произведший на тебя столь выгодное впечатление (конечно, все люди склонны заблуждаться) и обманувший доверие, коим ты его удостоил, некто капитан Гейнор, или тот, кто скрывается под этим именем. Я был твердо уверен в его лояльности, основываясь на твоем собственном утверждении, что капитан Гейнор вне подозрений. Я грудью встал на его защиту, когда поползли слухи, что он и есть неуловимый капитан Дженкин, пресловутый якобитский агент, ибо никто не знал настоящего имени агента.
Твоя уверенность в нем была столь неколебима, что я, как мог, препятствовал его аресту, ручаясь самою честью своей за его лояльность. Но, как я уже упоминал, нас обоих обвели вокруг пальца. Наступил момент, когда защищать его долее стало невозможно. Его арестовали по приказу правительства. Капитан Гейнор понял, что проиграл, и повел себя, как все головорезы, припертые к стенке: признался в измене и безропотно покорился судьбе. Гейнора повесили неделю тому назад, и он заслужил кару, как никто другой на моей памяти.
Что еще остается сообщить? Стоит ли лишний раз упоминать, что я обесчестил себя необдуманным поручительством и мне ничего не оставалось, как подать в отставку, не дожидаясь, пока лорд Картерет обрушит на мою несчастную голову град презрительных насмешек. Я пропащий человек, мой дорогой Толлемах, и больше, чем кто-либо, нуждаюсь в сочувствии и жалости в своем нынешнем одиночестве. Я спрятался от мира, запершись в своем кабинете, но мне никуда не деться от Эмили, чей язык колет меня, точно острый нож.
Продолжать письмо нет сил. Но если ты, сжалившись над моим одиночеством, пригласишь меня пожить у тебя в Девоншире, пока об этом деле позабудут и я снова смогу показаться на глаза людям, я буду очень благодарен.
Твой преданный незадачливый кузен
Новость, сообщенная кузеном сэру Ричарду, показалась совершенно невероятной. То, что лорд Картерет, упорствуя в абсурдной ошибке или побуждаемый запутавшимися советниками, несмотря ни на что решился арестовать Гарри Гейнора как капитана Дженкина, не было удивительным. Но чтобы Гарри Гейнор, которого он знал, о чьей карьере ему было все доподлинно известно, чей послужной список год за годом подтверждался хвалебными отзывами и рекомендациями, признал себя якобитским агентом, за которым долго охотилось правительство, — в это поверить было невозможно.
Сэр Ричард еще раз обдумал письмо кузена. Либо он сошел с ума, либо в основе судебного дела лежала чудовищная ошибка.
Он не стал тратить времени на ответ. Взволнованный сообщением, через два дня, — ровно столько времени потребовалось для улаживания дел в поместье, требовавших его личного участия, — сэр Ричард отправился в Лондон. Он прибыл туда еще два дня спустя — лошадей по его приказу гнали всю дорогу. В тот самый четверг, когда капитан Гейнор покинул дом профессора Близзарда, запыленная карета сэра Ричарда остановилась у дома мистера Темплтона.
Тот находился у себя в кабинете. Несмотря на поздний час, — часы давно пробили полдень — мистер Темплтон сидел в вишневом халате и в ночном колпаке. Длинное лицо кузена, казалось, еще больше вытянулось, побледнело и осунулось, щеки обвисли. Он походил на побитую собаку. В его глубоко посаженных глазах затаилась тоска. С первого взгляда на него становилось ясно: человек страдает от жалости к самому себе.
Мистер Темплтон поднялся и пошел навстречу кузену, приветственно протянув к нему руки:
— Мой дорогой Толлемах! — его низкий голос гудел, как орган, и был преисполнен грусти. — Ты проявил душевную щедрость, так быстро откликнувшись на мой зов, отозвавшись на мое... э-э-э... горе.
— Я был не в силах ждать, пока ты явишься ко мне, — услышал он в ответ. — Новость, сообщенная тобой, показалась мне фантастичной, невероятной. Я должен сам услышать объяснения. А уж потом я увезу тебя в Девоншир.
— Возможно, она фантастична, возможно, невероятна, но тем не менее это правда.
Поделиться книгой: