К востоку от Эдема

— Завтра утром я тебе их верну, — медленно сказал он.

— Долго же ты раскачивался.

— Да, Карл, верно. Я должен был бы сам вспомнить. — Он помолчал, но потом решил, что всё скажет. Ты ведь не знаешь, зачем мне были нужны эти деньги.

— Я тебя об этом не спрашивал.

— А сам я не говорил. Наверно, стыдно было. Я, понимаешь ли, в тюрьме сидел. И слинял… в смысле, сбежал оттуда.

У Карла от удивления открылся рот.

— Ты что это такое говоришь?

— Сейчас объясню. Я бродяжил, меня за бродяжничество арестовали и отправили строить дорогу, в кандальную команду — вечером нам всем надевали на ноги кандалы. Через шесть месяцев я вышел на волю и меня тут же забрали снова. Они так всегда делают, иначе кто им будет дороги строить? А когда до конца второго срока оставалось три дня, я сбежал. Перебрался в Джорджию, украл в одном магазинчике одежду и послал тебе телеграмму.

— Я тебе не верю, — сказал Карл. — А впрочем, верю, Ты врать не привык. Да, я тебе верю. Что же ты мне раньше не рассказал?

— Может, потому что стыдно было. Но мне ещё больше стыдно, что долг тебе не вернул.

— Да ну, черт с ними, с деньгами! Я и сам не знаю, чего я о них вспомнил.

— Нет-нет, что ты! Завтра же утром всё тебе верну.

— Это же кому сказать! Мой брат — беглый каторжник! — восхищался Карл.

— Чего ты так обрадовался?

— Наверно, это глупо, но я как будто даже горжусь. Мой брат — беглый каторжник! Слушай, Адам, ты мне только одно объясни: почему ты ждал почти до конца срока и сбежал, когда тебе всего три дня осталось?

Адам улыбнулся.

— Тут несколько причин, — сказал он. — Во-первых, я боялся, что, если отбуду срок целиком, меня потом опять заберут. И ещё я прикинул, что, если подожду, пока срок подойдет к концу, никто не подумает, что я бежать собрался.

— Толково, — согласился Карл. — Но ты сказал: несколько причин. Какая же ещё?

— Да, была ещё одна причина, и верно самая важная, но это объяснить труднее всего. Я считал, что должен отработать на государство шесть месяцев. Раз уж вынесли такой приговор. И мне казалось, что жульничать нехорошо. Поэтому я обманул государство всего на три дня. Карл покатился со смеху.

— Да у тебя ж мозги набекрень, шалопай ты этакий, — добродушно и ласково сказал он. — Говоришь, ты ещё ограбил какую-то лавку?

— Я потом выслал владельцу деньги, возместил убыток, плюс ещё десять процентов приплатил.

Карл перегнулся через стол поближе к брату.

— Адам, расскажи мне про кандальную команду.

— Обязательно, Карл. Обязательно расскажу.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1

Узнав, что Адам побывал в тюрьме, Карл зауважал его. Он теперь относился к брату с тем теплым чувством, какое мы испытываем лишь к людям, далеким от совершенства и, следовательно, не заслуживающим нашей ненависти. Адам отчасти пользовался этим обстоятельством. И продолжал искушать Карла.

— Карл, а тебе не приходило в голову, что при таких деньгах мы можем позволить себе всё, что хотим?

— Ну и что же мы хотим?

— Мы можем съездить в Европу, погулять по Парижу.

— Что это?

— Что?

— Вроде кто-то на крыльце шебуршится.

— Кошки, наверно.

— Да, похоже. Они у меня дождутся, скоро открою на них охоту.

— А ещё, Карл, мы можем поехать в Египет, поглядеть на Сфинкса.

— А ещё можем никуда не ездить, жить, где живем, и тратить деньги с пользой. И заодно можем не трепать сейчас языком, а идти наконец работать, чтобы день зря не пропал. Ох, эти кошки, будь они неладны! — Карл подскочил к двери и распахнул её настежь. — Брысь!

Увидев, что брат замер и молча глядит на крыльцо, Адам подошел и встал рядом с Карлом.

Бесформенное грязное существо в рваных, вымазанных глиной тряпках, извиваясь, пыталось вползти в дом. Тонкая голая рука неуверенно цеплялась за ступеньки. Другая рука беспомощно висела. Лицо — корка запекшейся крови, губы разбиты, глаза еле видны из-под распухших почерневших век. Лоб был рассечен открытой раной, черная кровь струйками затекала под спутанные волосы.

Адам сбежал с крыльца и, опустившись на колени, склонился над девушкой.

— Помоги-ка, — сказал он. — Скорее, давай внесем её в дом. Подымай… осторожно, за эту руку не бери. Кажется, сломана.

Когда они внесли её в кухню, она потеряла сознание.

— Уложи её в мою постель! — распорядился Адам. И поезжай за доктором.

— А может, запряжем телегу и отвезем её?

— Отвезем? Её нельзя никуда везти. Ты что, сумасшедший?

— Не знаю, кто из нас больше сумасшедший. Лучше бы сначала головой подумал.

— Да чего тут ещё думать, господи?

— Двое мужчин… живут одни… и вдруг у них в доме такое.

Адам оторопел.

— Ты это серьезно?

— Вполне серьезно. По-моему, лучше её отсюда увезти. Через два часа разговоры пойдут по всему округу. Ты разве знаешь, кто она? И как сюда попала? И что с ней случилось? Слишком большой риск, Адам.

— Если ты сейчас же не поедешь за доктором, я поеду сам, а ты останешься дома, — холодно сказал Адам.

— По-моему, ты делаешь глупость. Я, конечно, поеду, но предупреждаю, мы ещё настрадаемся.

— Страдания я беру на себя, — сказал Адам. — А ты поезжай.

Когда Карл уехал, Адам взял на кухне чайник и перелил горячую воду в таз. Потом отнес таз в спальню, намочил носовой платок и стал обмывать девушке лицо. Она пришла в сознание, и голубые глаза7, блеснув, взглянули на Адама. Он мысленно перенесся в прошлое: да, та же комната, та же кровать. Мачеха держала в руке мокрую тряпочку, и он чувствовал, как боль жалит его скользящими укусами, когда вода просачивается под запекшуюся на лице корку. А мачеха всё время что-то повторяла. Он явственно слышал её голос, но не мог вспомнить, что же она такое говорила.

— Всё будет хорошо, — сказал он девушке. — Мы послали за доктором. Он сейчас приедет. Её губы слабо шевельнулись.

— Не надо разговаривать. Лежи спокойно. — Он осторожно протирал ей лицо платком и чувствовал, как в душе его поднимается теплая волна нежности. — Ты сможешь здесь остаться. Оставайся, сколько захочешь. Я буду за тобой ухаживать. — Он выжал платок, промокнул им сбившиеся волосы и откинул их назад с рассеченного лба.

Он слышал свой голос будто со стороны, будто говорил кто-то другой.

— Вот так… не больно? Глазоньки, бедные… ничего, я компресс поставлю. Всё будет хорошо. А на лбу-то какая рана… Боюсь, шрам останется. Можешь сказать, как тебя зовут? Нет, не надо, не старайся говорить. Времени у нас много. Успеется. Слышишь, колеса скрипят? Доктор приехал. Быстро, правда? — Он подошел к двери и крикнул: Сюда, доктор. Она здесь.

2

Покалечена она была сильно. Если бы в те времена существовал рентген, доктор, вероятно, нашел бы у неё ещё больше повреждений. Но и без рентгена он обнаружил их достаточно. Левая рука и три ребра были сломаны, в нижней челюсти трещина. В черепе тоже была трещина, во рту с левой стороны выбито несколько зубов. Кожа на голове была в разрывах и ссадинах, а лоб рассечен до кости. Вот всё, что доктор смог установить с точностью. Он наложил на руку лубок, туго забинтовал ребра и зашил раны на голове. Нагрел над спиртовкой стеклянную трубочку, согнул её с помощью пинцета под углом и вставил в щель, оставшуюся на месте выбитого зуба, чтобы девушка могла пить и глотать жидкую пищу. Потом вколол больной дозу морфия, оставил на тумбочке пузырек пилюль с опиумом и надел сюртук. Когда он выходил из комнаты, девушка уже спала.

Пройдя в кухню, доктор сел за стол, и Карл поставил перед ним чашку горячего кофе.

— Так всё же, что с ней случилось? — отхлебнув кофе, спросил доктор.

— А мы почем знаем? — враждебно сказал Карл. Мы её нашли на крыльце. Хотите, можете сходить на дорогу и посмотреть — там следы остались, где она ползла.

— Кто она такая, знаешь?

— Нет, конечно.

— Ты бываешь в салуне, наверху… Она не из тех?

— Я там давно не был. Да и сейчас всё равно бы её не узнал.

Доктор повернулся к Адаму:

— Ты её раньше не видел?

Адам медленно покачал головой.

— Слушайте, а чего это вы вынюхиваете? — спросил Карл грубо.

— Раз тебе так интересно, могу сказать. Если ты думаешь, что по ней борона проехала, то ошибаешься, хотя на вид похоже. Её кто-то изувечил, кто-то, кому она очень не нравилась. Если хочешь знать правду, её пытались убить.

— А почему вы у неё самой не спросите?

— Она ещё долго не сможет говорить. Кроме того, у неё трещина в черепе, и один Господь знает, чем это для неё кончится. А расспрашиваю я потому, что хочу понять, нужно ли сообщать шерифу.

— Нет! — Адам заявил это так решительно, что и доктор, и Карл уставились на него с удивлением. — Оставьте её в покое. Пусть отлежится. Дайте ей прийти в себя.

— А кто будет за ней ухаживать?

— Я.

— Погоди, не спеши… — начал Карл.

— Тебя это не касается!

— Но я здесь такой же хозяин, как ты.

— Хочешь, чтобы я отсюда ушел?

— Я же не про то.

— Так вот, если ты её выставишь, я тоже уйду.

— Успокойся, — сказал доктор. — С чего ты вдруг так разволновался?

— Я бы и покалеченную собаку на улицу не выбросил.

— Да, но и не стал бы так беситься. Ты что-то скрываешь? Ты этой ночью ходил куда-нибудь? Твоих рук дело?

— Он всю ночь был здесь, — сказал Карл. — Храпел как паровоз.

— Чего вы к ней привязались? — спросил Адам. — Дайте ей спокойно поправиться.

Доктор встал и потер руки.

— Адам, твой отец был моим старинным другом, сказал он. — Я знаю тебя и всю вашу семью. Ты ведь не дурак. Не понимаю, почему ты отмахиваешься от очевидных фактов. Ты же не ребенок, чтобы всё тебе объяснять. На эту девушку напали. Мне кажется, кто-то хотел её убить. Если я не скажу об этом шерифу, я нарушу закон. Да, признаюсь, иногда я нарушаю законы, но не те, что касаются убийства.

— Хорошо, сообщите ему. Но пока она не поправится, не разрешайте её беспокоить.

— Не бойся, это не в моих правилах. Так ты действительно хочешь оставить её здесь?

— Да.

— Дело хозяйское. Завтра я к вам загляну. Она будет много спать. Если захочет, дашь ей через трубочку воды и теплого супа. Доктор с достоинством вышел из дома.

Карл накинулся на брата:

— Адам, Бога ради, что это значит?

— Не приставай ко мне!

— Что на тебя нашло?

— Не приставай, я сказал! Оставь меня в покое.