К востоку от Эдема

— В Калифорнии не бывает зимы, — начал он. — Там круглый год, как весной.

— А я зиму люблю, — сказал Карл.

Адам подошел к плите.

— Не злись.

— Тогда не приставай. Тебе сколько яиц жарить? — Четыре.

Карл положил семь яиц на край гревшейся плиты и, аккуратно накрыв угли мелкими щепками, развел сильный огонь. Потом поставил на огонь сковородку. Пока он жарил бекон, настроение у него исправилось.

— Не знаю, Адам, ты, может, не замечаешь, но у тебя эта Калифорния с языка не сходит. Ты что, всерьез хочешь туда ехать? Адам хмыкнул.

— Я и сам пытаюсь понять, чего хочу, — сказал он. Даже не знаю. Это как с утра, когда проснешься. Вставать не хочется, но и в постели лежать неохота.

— Мне бы твои заботы, — буркнул Карл.

— В армии меня каждый день будил этот чертов горн, — продолжал Адам. — И я поклялся, что если когда нибудь стану вольным человеком, буду каждое утро дрыхнуть до полудня. А здесь, на ферме, встаю даже на полчаса раньше, чем в армии. Объясни, Карл, за каким чертом мы столько работаем?

— С кровати хозяйство на ферме не ведут. — Карл помешал вилкой шипящие кусочки бекона.

— Ты сам подумай, — серьезно сказал Адам. — Ни у тебя, ни у меня нет ни детей, ни девушки — о жене уж и не говорю. И если дальше пойдет так же, то никогда не будет. У нас и времени-то нет жен себе подыскать. А мы, понимаешь, затеяли прирезать к своей земле ещё и участок Кларка, если в цене сойдемся. Чего ради?

— У Кларка участок каких мало. Добавить его к нашей земле, и у нас будет одна из лучших ферм во всей округе. Постой-ка! Ты никак жениться надумал?

— Нет. Я тебе о том и толкую. Пройдет ещё пять-десять лет, будет у нас самая лучшая ферма в округе. А мы, два одиноких старых пердуна, будем всё так же надрывать пуп. Потом один из нас помрет, и эта прекрасная ферма останется уже не двум, а всего одному старому пердуну, а потом помрет и он…

— Ты это к чему? — грозно спросил Карл. — С тобой ни минуты покоя. Всю душу мне вымотал.. Что тебе неймется? А ну говори начистоту.

— От такой жизни мне никакой радости. По-крайней мере меньше, чем хотелось бы. Работаю как вол, непонятно для чего, хотя мог бы не работать совсем.

— Не нравится, чего ж тогда не бросишь? — закричал Карл.

— Чего же тогда здесь сидишь?! Никто тебя силой не держит. Желаешь — отправляйся хоть в Африку и спи себе там целый день в гамаке!

— Не злись, — спокойно попросил Адам. — Я ведь сказал, это как с утра… И вставать не хочется, и лежать неохота. Я не хочу застревать здесь, но и уезжать тоже не хочу.

— Всю душу вымотал, — повторил Карл.

— Ты, Карл, лучше подумай хорошенько. Тебе здесь нравится?

— Нравится.

— И ты хочешь жить здесь всю жизнь?

— Да.

— Господи, до чего просто, мне бы так. Как ты считаешь, что это со мной?

— Дурью маешься, тебе баба нужна. Сходи сегодня в салун, мигом вылечишься.

— Может, и правда. Но от шлюх я большого удовольствия не получаю. — Бабы, они все одинаковые. А глава закроешь, так и вовсе разницы не чувствуешь. — У нас в полку многие заводили себе постоянных женщин, из индианок. У меня одно время тоже была. Карл повернулся и поглядел на него с интересом.

— Если бы отец узнал, что ты с индианкой путался, он бы в гробу перевернулся. Ну, и как тебе с ней было?

— Очень неплохо. Она мне стирала, штопала, даже готовила иногда.

— Я не про то. Как тебе с ней было… ну, сам знаешь?

— Хорошо. Очень хорошо. Она была такая… нежная, что ли, мягкая. Ну, вроде как ласковая… и нежная.

— Это тебе повезло, а то ведь могла бы и прирезать, пока ты спал.

— Она? Нет. Она ласковая была.

— А чего это у тебя глаза такие стали? Сдается мне, у тебя с той индианкой серьезно было.

— Да, наверно.

— И куда же она потом подевалась?

— От оспы умерла.

— А другую ты себе не завел?

Во взгляде Адама была боль.

— Мы их сложили друг на друга, как дрова… Их там больше двухсот человек было, руки-ноги во все стороны торчали. А сверху набросали хворосту и полили керосином.

— Я слышал, они оспу не переносят.

— Она для них — смерть, — сказал Адам. — У тебя сейчас бекон сгорит.

Карл быстро повернулся к плите.

— Просто будет поджаристый, — сказал он. — Я люблю, когда поджаристый. Он выгреб бекон на тарелку, разбил яйца и вылил их в горячий жир: подпрыгнув, они растеклись по сковородке, потом застыли в коричневых кружевных обводах и зашкворчали.

— У нас тут была одна учительница, — сказал Карл. Хорошенькая, ножки крохотные. Всё платья в Нью-Йорке себе покупала. Рыженькая… а ножки — ты таких крохотных в жизни не видал! А ещё она в хоре церковном пела. Все сразу стали в церковь ходить. Прямо валом туда валили. Правда, давно это было.

— Ты не тогда ли писал, что жениться собрался?

Карл усмехнулся.

— Вроде тогда. У нас в округе все парни тогда с ума посходили, всем, вишь, сразу жениться приспичило.

— И куда же делась эта учительница?

— Да знаешь, как бывает. Здешние женщины из-за неё просто покой потеряли. Объединились между собой. И быстренько её отсюда выперли. Я слышал, она даже белье шелковое носила. Очень была такая вся благородная. Школьный совет турнул её ещё до конца учебного года. А ножки-то вот такусенькие. Она любила их показывать — высунет из-под юбки, по щиколотку, будто случайно… Да, она частенько их показывала.

— Ты с ней хоть познакомился? — спросил Адам.

— Нет, я только в церковь ходил. Еле протискивался. Такой красивой девушке в маленький городок нельзя. Только людей смущает. И разговоры всякие идут.

— А помнишь ту девушку, дочку Сэмюэлсов? Вот ведь была красавица! С ней что?

— Та же история. Разговоры пошли нехорошие. Она уехала. Я слышал, в Филадельфии живет. Портнихой стала. Говорят, у неё одно платье сшить десять долларов стоит.

— Всё-таки надо бы нам отсюда уехать, — сказал Адам.

— Опять про Калифорнию думаешь?

— Угу.

Карл вдруг взорвался:

— Давай уходи отсюда! — закричал он. — Не нужен ты мне здесь! Я твою долю у тебя откуплю, или продам, или не знаю чего! Убирайся, сукин ты сын!.. — Он осекся. — Насчет сукина сына, это я, пожалуй, хватил. Но вообще ты меня уже довел, черт тебя побери!

— Я уйду, — сказал Адам.

3

Через три месяца Карл получил цветную открытку с видом гавани Рио-де-Жанейро, а на обороте Адам нацарапал: «У вас там зима, а здесь лето. Почему бы тебе сюда не приехать?»

Ещё через полгода он получил другую открытку, из Буэнос-Айреса. «Дорогой Карл! Ну и огромный же это город! Тут говорят и по-французски, и по-испански. Высылаю тебе книгу».

Но никакой книги не пришло. Карл ждал всю следующую зиму и половину весны. Вместо книги на ферму прибыл Адам. Он загорел и был одет по-иностранному.

— Ну, как ты? — спросил Карл.

— Отлично. Ты книгу получил?

— Нет.

— Куда же она, интересно, запропастилась? Там картинки были хорошие.

— На ферме-то думаешь оставаться?

— Пожалуй, да. Я расскажу тебе, в каких был краях.

— И слушать не стану, — сказал Карл.

— Господи, до чего ж ты злющий, — вздохнул Адам. — Просто я наперед знаю, как всё будет. Год-другой ты поживешь здесь, потом на тебя опять лихоманка найдет, а из-за тебя и я покой потеряю. Сперва будем друг на друга злиться, потом начнем сдерживаться, будем эдак вежливо разговаривать, только это ещё хуже. А потом оба опять на стенку полезем, и ты снова уедешь, потом опять вернешься — и всё по новой.

— Но ты хочешь, чтобы я остался? — спросил Адам, — Конечно, хочу. Когда ты уезжаешь, я по тебе скучаю. Но ведь опять всё будет, как раньше.

Так оно и случилось. Сперва они какое-то время предавались воспоминаниям детства, потом рассказывали друг другу о том, что с ними было, пока они не виделись, и, наконец, стали всё чаще неловко замолкать, целыми днями работали, не проронив ни слова, а потом начали то и дело выплескивать свое раздражение. Время текло, не стесненное событиями, и потому казалось, что оно тянется бесконечно долго. Как-то вечером Адам сказал:

— Знаешь, мне скоро будет тридцать семь. Полжизни прожито.

— Ну вот, понеслось, — проворчал Карл. — Сейчас скажешь, что попусту тратишь лучшие годы. Послушай, Адам, может, не будем в этот раз ругаться? — Не понимаю.

— Если пойдет, как повелось, мы сперва будем три четыре недели ссориться, а потом ты уедешь. Если тебе не сидится на месте, давай лучше уезжай прямо сейчас, и обойдемся без скандалов.

Адам засмеялся, и обстановка в комнате разрядилась.

— У меня, оказывается, совсем не глупый брат, сказал он. — Ты дело говоришь. Когда засвербит так, что невмоготу, я сразу уеду, чтобы мы не успели разругаться вдрызг. Точно, мне эта мысль нравится… А ты всё богатеешь, Карл, верно?

— Богатею не богатею, а дела идут неплохо.

— Может, это не ты купил в городе четыре дома и салун?

— Может, и не я.

— Я же знаю, что ты. Карл, ты из этой фермы сделал конфетку, второй такой нет ни у кого. Почему бы нам не построить себе новый дом — с ванной, водопроводом и с уборной? Мы же давно не бедняки. Да что там не бедняки! Говорят, ты чуть ли не самый богатый фермер в округе!

— Новый дом нам ни к чему, — резко сказал Карл. Катись ты со своими фантазиями!

— Разве плохо иметь уборную в доме и не бегать во двор?

— Меня твои фантазии не интересуют. Адам развеселился.

— А может, я сам построю себе красивый домик прямо возле рощи. Что скажешь? Уж тогда-то мы не будем друг другу нервы портить.

— Мне на моей земле второй дом не нужен.

— Но земля-то наполовину моя.

— Я твою половину откуплю.

— А кто сказал, что я её продам? У Карла сверкнули глаза.

— Только построй себе дом — я его сожгу!

— А ведь и правда сожжешь. Адам внезапно посерьезнел. — Да, ты можешь. Что ты на меня так смотришь?

— Я давно, знаешь ли, думаю, — медленно сказал Карл. — И давно хочу с тобой поговорить. Ты, как я понимаю, уже и не помнишь. — О чем?

— Небось забыл, как телеграмму послал и попросил сто долларов?

— Ещё как помню. Ты мне тогда, можно сказать, жизнь спас. А что такое?

— Ты эти деньги так мне и не вернул.

— Мне кажется, вернул.

— Нет.

Адам поглядел на старый стол, за которым когда-то сидел Сайрус и постукивал палкой по деревянной ноге. Поглядел на висевшую над столом старую керосиновую лампу, из круглого раструба которой сеялся зыбкий желтый свет.