Остров доктора Моро

Через окно я увидел одно из странных, одетых в белое существ, которое тащило по песку какой-то ящик. Затем слышно было, как вкладывали в замочную скважину ключ и повернули его в замке два раза, и заперли внутреннюю дверь. Немного времени спустя, позади запертой двери послышался шум, производимый собаками, которых привели со шлюпки. Они не лаяли, но каким-то странным образом фыркали и ворчали. Я слышал беспрестанный их топот и голос Монгомери, старавшегося их успокоить.

Я чувствовал себя сильно потрясенным многочисленными предосторожностями, которые принимали двое людей, чтобы сохранить тайну их ограды. Долго я размышлял об этом, а также и об имени Моро, почему-то казавшемся мне знакомым. Но человеческая память так странна, что мне не удавалось вспомнить, с чем связано это столь хорошо известное имя, потом мои мысли стали вращаться около непостижимой странности безобразного существа, закутанного в белое, только что виденного мною на берегу.

Я никогда еще не имел случая видеть подобных ухваток и столь неловких движений, как те, которые обнаруживал он, таща свой ящик. Я вспомнил, что ни один из этих людей не заговаривал со мною, хотя они несколько раз как-то особенно и тайком наблюдали за мною, и их взгляд совершенно не походил на наивный взгляд обыкновенного дикаря. Я спрашивал себя, на каком языке они говорят. Все они, казалось, были чрезвычайно молчаливы, а когда говорили, то издавали неправильнейшие звуки. Что могло быть в них хорошего?

Потом мне вновь вспомнились глаза уродливо сложенного слуги Монгомери. В этот самый момент вошел тот, о котором я только что думал. Теперь он был одет в белую одежду и нес маленький поднос; на последнем находились вареные овощи и кофе. Я едва мог сдержать брезгливое чувство, видя, как он, вежливо раскланявшись, поставил поднос на стол передо мной.

Вдруг удивление парализовало меня. Из-под длинных гладких прядей волос выделилось его ухо. Я увидел его вдруг совершенно вблизи. Человек имел остроконечные уши, покрытые пухом тонких волос коричневого цвета.

— Вам завтрак, сударь! — проговорил он.

Я всецело погрузился в рассматривание его и не подумал дать ему какой-либо ответ. Он повернулся на пятках и направился к двери, странно поглядывая на меня через плечо. При этом мне пришли в голову, по какому-то бессознательному мысленному процессу, слова, заставившие вернуться мою память к происшедшему десять лет тому назад. Некоторое время слова эти неясно носились в моей голове; внезапно мне бросилось в глаза заглавие красными буквами «Доктор Моро», написанное на замшевом переплете одной брошюры, трактующей об опытах, при чтении которых мороз по коже подирает вас. Затем мои воспоминания точно выяснялись, и эта брошюра, давным давно забытая, с неожиданною ясностью воскресла в памяти.

В ту пору я был еще очень молод, а Mopo, должно быть, было, по крайней мере, лет пятьдесят. Знаменитый и крупный физиолог, хорошо известный в ученых кружках своим оригинальным способом мысли и грубой откровенностью, с которой он излагал свои мнения. Был ли это тот же самый Моро, которого я только что видел? Он славился переливанием крови, некоторыми другими изумительнейшими деяниями и, кроме того, приобрел громадную известность своими работами о болезненных процессах. Но вдруг эта блестящая карьера окончилась; ему пришлось покинуть Англию. Это случилось благодаря одному журналисту. Последний, в качестве помощника, проник в лабораторию доктора с твердо принятым намерением выведать и обнародовать сенсационные ее тайны. Благодаря неприятному случаю — если только это можно назвать случаем — возмутительная брошюра журналиста приобрела громкую известность, а именно: в самый день публикации одна несчастная собака, у которой с живой была содрана кожа и отняты различные части тела, вырвалась из лаборатории Моро.

Все это произошло во время, когда ощущался недостаток в новостях, и ловкий издатель журнала, двоюродный брат коварного лаборанта, обратился с воззванием к совести целого народа. Уже не в первый раз совесть противилась экспериментальному методу; поднялся сильнейший ропот, заставивший доктора просто на просто покинуть страну. Возможно, что он заслужил подобное осуждение, но я никогда не перестану считать за полный позор ту слабую поддержку, которую несчастный ученый нашел у своих собратьев, и тот малодушный образ действий, обнаруженный по отношению к нему людьми науки. По объяснениям журналиста, некоторые из его опытов были бесполезно жестокими. Быть может, он и мог бы примириться с обществом, прекратив свои исследования, однако, он без всякого колебания решил предпочесть свои работы, как поступил бы на его месте всякий, кто хоть раз поддавался упоению от научных открытий. Он был холост, словом, ему оставалось иметь в виду только свои личные интересы.

Я окончательно убедился, что нашел того же самого Моро. Все приводило к этому заключению. И тогда стало мне ясно, для какой цели были предназначены пума и все животные, которых только что разместили, вместе с остальным багажем, во дворе, позади моего жилища. Какой-то странный и раздражающий запах, показавшийся мне знакомым, и которому я в начале не придавал никакого значения, пробудил мои воспоминания. Это был запах антисептических средств, царствующий во время операций. Вдруг за стеною мне послышались рычание пумы и ворчание одной из собак, как будто бы их только что ранили.

Между тем вивисекция не заключала в себе ничего ужасного, в особенности для человека науки, и не могла служить объяснением всех этих таинственных предосторожностей. Внезапно и неожиданным скачком мысль моя снова перенеслась к слуге Монгомери и с отчетливою ясностью представила его остроконечные уши и светящиеся глаза. Потом мой взор стал блуждать по синему морю, волнующемуся от дуновения свежего ветерка, и странные происшествия последних дней всецело завладели мной.

Что все это обозначало? Закрытая ограда на пустынном острове, знаменитый вивисектор и эти уродливые, безобразные существа?

Час спустя, вошел Монгомери, и этим, волей-неволей, я был отвлечен от догадок и подозрений, в которые погрузился. Его слуга-урод следовал за ним, неся поднос, на котором красовались различные вареные овощи, бутылка с виски, графин воды, три стакана и три ножа. Из угла я следил взором за странным созданием, которое, в свою очередь, своими разбегающимися во все стороны глазами подсматривало за мною. Монгомери объявил мне, что он будет завтракать вместе со мною, тогда как Моро, слишком занятый новыми работами, не придет вовсе.

— Моро, — произнес я, — это имя мне знакомо!

— Вот как?.. Ах, чорт возьми! Какой я осел, что произнес его! Следовало бы прежде подумать об этом. Коли там, то делать нечего; можно сказать, что у вас в руках теперь некоторые данные для разъяснения наших тайн! Не угодно ли вам виски?

— Нет, благодарю, я никогда не употребляю спиртных напитков!

— Мне следовало бы поступать подобно вам. Но теперь… С чему закрывать дверь, когда вор уже удалился? Этот адский напиток, — одна из причин моего присутствия здесь. Он и туманная ночь. Я рассчитывал на свою счастливую звезду, как вдруг Моро предложил мне сопровождать его. Это странно…

— Монгомери, — проговорил я в момент, когда наружная дверь затворилась, — почему у вашего слуги остроконечные уши?

Он пробормотал проклятие, в течение минуты, с набитым ртом пристально глядел на меня и повторил:

— Остроконечные уши?

— Да, — продолжал я насколько возможно спокойно, несмотря на стеснение в груди, — да, его уши заострены и покрыты тонкой черной шерстью!

С притворным равнодушием он налил себе виски и воды и произнес:

— Может быть, что… его волосы прикрывали уши!

— Конечно, может быть, но я видел их в то время, когда он наклонился, чтобы поставить на стол кофе, посланный вами мне сегодня утром. Кроме того, глаза у него светятся в темноте!

Монгомери был поражен предложенным мною вопросом.

— Я всегда думал, — произнес он с развязностью, весьма сильно шепелявя, — что уши у него представляют нечто странное… Манера его прикрывать их… А на что они походили?

Его неопределенные ответы убедили меня в том, что он знает правду, но не говорит. Однако, я был не в силах сказать ему это прямо в лицо.

— Уши остроконечны, — повторил я, — остроконечны… довольно маленькие… и покрыты шерстью… да, весьма ясно покрыты шерстью… вообще же говоря, этот человек одно из самых странных существ, которых мне приходилось видеть!

Яростное хриплое рычание раненого животного послышалось за стеной, отделявшей нас от ограды. По силе и по глубине оно, по всей вероятности, принадлежало пуме. Монгомери сильно заволновался.

— А! — начал он.

— Где вы встретили этого странного индивидуума?

— Э… э… в Сан-Франциско… Я признаю, что он похож на отвратительное животное… Знаете ли, наполовину идиот. Теперь мне уже не помнится, откуда он родом. Тем не менее, я привык к нему… а он ко мне. Какое впечатление производит он на вас?

— Он не производить впечатления естественного существа. В нем есть что-то такое… Не подумайте, что я шучу. Но при своем приближении он возбуждает во мне неприятное ощущение, какую-то дрожь в теле. Одним словом, как будто бы от прикосновения… дьявола…

Пока я говорил, Монгомери прекратил еду.

— Удивительно, — возразил он, — я не испытываю ничего подобного!

Он снова принялся за овощи.

— У меня не являлось даже ни малейшего представления того, что вы мне теперь говорите, — продолжал Монгомери, набивая рот. — Экипаж шкуны… должно быть, чувствовал тоже самое… Он всячески нападал на бедного чертенка… Вы ведь сами видели, например, капитана?

Вдруг пума снова принялась рычать и на этот раз еще сильнее. Монгомери выбранился вполголоса. Мне пришла мысль поговорить о людях, бывших в шлюпке; в это же время несчастное животное, за оградой, испустило целый ряд пронзительных и коротких взвизгиваний.

— Какой расы люди, разгружавшие шлюпку? — спросил я.

— Солидные гуляки, что ль? — переспросил он рассеянно, хмуря брови, между тем как животное продолжало выть.

Я не произнес больше ни слова. Он смотрел на меня своими влажными серыми глазами, постоянно наливая себе виски. При этом он пытался вовлечь меня в спор относительно спиртных напитков; по его мнению, дескать, спасением своей жизни я исключительно обязан этому лекарству, и, казалось, желал придать большую важность тому обстоятельству, что я спасся благодаря ему. Я отвечал ему невпопад, и вскоре наша трапеза была окончена. Безобразный урод с остроконечными ушами явился для уборки со стола, и Монгомери снова оставил меня одного в комнате. К концу завтрака он находился в плохо скрываемом возбужденном состояний, причиной которого, очевидно, являлись крики пумы, подвергнутой вивисекции; он сообщил мне часть своего удивительного отсутствия мужества; таким образом мне пришлось самому успокаивать себя.

Я сам находил эти крики весьма раздражительными, а по мере того, как приближалось послеобеденное время, они увеличились в интенсивности и глубине. Сначала они были для меня только мучительны, но их постоянное повторение, в конце концов, совершенно расстроило меня. Я бросил в сторону перевод Горация, который пробовал читать, и, сжав кулаки и кусая губы, стал шагать по комнате из угла в угол.

Вскоре я заткнул уши пальцами. Жалобный тон этих завываний мало-помалу пронизывал меня насквозь, и, наконец, в них стало выражаться столь жестокое страдание, что я не мог дольше оставаться запертым в своей комнате. Я переступил порог и пошел под палящим зноем полуденного солнца. Проходя мимо главного входа, я заметил, что он снова был заперт.

На вольном воздухе крики звучали еще сильнее; в них как-будто выражались страдания всего мира, слившиеся в один голос. Однако, мне кажется, — об этом я давно думал, — что, если бы точно такое же страдание испытывалось кем-нибудь вблизи меня, но не выражалось бы никакими звуками, я отнесся бы к нему довольно хладнокровно. Жалость охватывает нас, главным образом, тогда, когда страдания проявляются голосом, терзающим наши нервы. Не смотря на блеск солнца и зелень деревьев, колеблемых свежим морским ветерком, все вокруг меня возбуждало во мне только смятение, и пока я находился в сфере криков, черные и красные призраки носились перед моими глазами.

V.В лесу

Я пробирался сквозь кустарники, покрывавшие склон позади дома, нисколько не заботясь знать, куда иду. Кругом меня росли густые и тенистые деревья с прямыми стволами и вскоре, через некоторый промежуток времени, я очутился на другом откосе, спускающемся к ручейку, который тек по узкой долине. Я остановился и прислушался. Расстояние ли, пройденное мною, или масса кустарников ослабили все звуки, которые могли исходить из-за ограды. В воздухе было тихо. Вдруг с легким шумом появился кролик и скрылся за холмом. Я уселся в тени на берегу. Место было восхитительное. Ручеек скрывался среди роскошной растительности, покрывавшей оба его берега, за исключением одного места, где мне можно было видеть отражение ее в сверкающей воде. С другой стороны, сквозь голубоватый туман я заметил деревья и лианы причудливых очертаний, а над ними высилось яркое голубое небо. Здесь и там пятна белого и алого цвета обнаруживали пучки цветков ползучих растений. С минуту мои глаза блуждали по этому пейзажу, затем мысли снова возвратились к удивительным особенностям слуги Монгомери. Однако, под палящим зноем невозможно было долго размышлять, и вскоре мною овладело какое-то оцепенение, нечто среднее между дремотой и бдением. Неожиданно я был пробужден, не знаю, через сколько времени, каким-то шумом среди зелени противоположной стороны ручья. Некоторое время мне не было видно ничего, кроме колеблющихся вершин папоротников и камышей.

Вдруг на берегу ручья появилось существо, и с первого мгновения я не мог разобрать, что это такое было. Какая-то голова наклонилась к воде и начала пить. Тогда мне стало видно, что это человек, ходивший на четырех лапах, подобно четвероногому животному.

Он был одет в одежду голубоватого цвета. Его кожа имела медно-красный оттенок, на голове росли черные волосы. Казалось, что изумительное безобразие являлось неизменной характеристикой всех жителей этого острова. Я слышал шум, производимый им от вбирания воды.

Я наклонился вперед, чтобы лучше его рассмотреть, кусок лавы откололся под его лапы и с шумом покатился вниз по склону. Существо испуганно подняло голову и встретило мой взгляд.

Вслед затем оно встало на ноги и, не спуская с меня глаз, принялось неуклюже вытирать рот. Его ноги были почти в два раза короче туловища. Может быть, в течение целой минуты мы оставались в таком положении, оба в смущении созерцая друг друга.

Потом он скрылся среди кустов, придерживаясь направления право и один или два раза останавливаясь, чтобы оглянуться назад; я слышал мало-помалу затихающий в отдалении треск сучьев. Долго еще, после его исчезновения, продолжал я стоять, устремив глаза по тому направлению, по которому он убежал. Но спокойная беспечность уже не возвращалась ко мне.

Какой-то шум позади заставил меня задрожать и при быстром повороте передо мной мелькнул белый хвост кролика, исчезавшего за вершиной холма.

Появление уродливого создания, наполовину зверя, неожиданно взволновало мое воображение и нарушило тишину полуденного времени. С беспокойством я оглядывался вокруг себя, сожалея о том, что лишен оружия. Потом мне пришла в голову мысль, что этот человек был одет в голубую бумажную ткань, тогда как дикарь был бы нагим. Кроме того, я старался себя убедить, что он, по всей вероятности, мирного характера, и что его мрачный и дикий вид еще ни о чем не свидетельствует. Однако, появление такого существа сильно меня беспокоило.

Я двинулся вперед и направился в левую сторону вдоль холма, и, внимательно озираясь вокруг, пробирался среди прямых стволов деревьев.

Почему человек шел на четырех лапах и лакал воду из ручья? — не выходило у меня из головы. Вскоре послышались новые стоны и, думая, что эти стоны принадлежат пуме, я повернул прямо в противоположную сторону.

Это привело меня снова к ручью, пройдя который, я продолжал пробивать себе дорогу сквозь кустарник, росший на противоположном берегу.

Громадное пятно на земле, алого цвета неожиданно привлекло мое внимание, и, приблизившись к нему, я убедился, что это была мясистая грибовидная опухоль с шероховатыми ветвями, нечто в роде листьевидного лишая, однако, превращающаяся, при прикосновении, в особого рода клейкое вещество. Далее, в тени нескольких гигантских папоротников, мне бросился в глаза неприятный предмет: еще неостывший труп кролика с оторванной головой и усеянный блестящими мухами. В остолбенении остановился я при виде лужи крови. Итак, остров был уже лишен одного из прибывших на него. Кругом не было заметно никаких других следов жестокости. Казалось, что животное было неожиданно схвачено и растерзано; разглядывая трупик, я задавал себе вопрос, каким образом произошло дело. Неопределенный страх, мало-помалу, окончательно овладел мною, от него я не мог отделаться уже с того времени, как видел существо, утолявшее жажду в ручье, с лицом, имеющим столь мало общего с человеческим. Безрассудство предпринятой мною экспедиции среди незнакомых островитян становилось все более и более очевидным. Окружающий меня лес совершенно преобразовывался в моем воображении. Каждая тень являлась более, чем тенью; казалось, за ней скрывались какия-то козни; каждый шум отождествлял собой угрозу; мне представлялось, что незримые существа следят за мною.

Я решил вернуться в ограду. Сделав внезапно полуоборот, я с возможной быстротой пустился в путь среди густого кустарника, боясь показаться на открытом месте.

Мало-помалу я замедлил свои шаги и остановился как раз при выходе на лужайку.

Это был род прогалины в лесу, происшедшей от падения громадного дерева; со всех сторон уже появились побеги, чтобы заполнить свободное пространство, а по ту сторону снова смыкались толстые стволы, переплетающиеся лианы и пучки паразитных растений с цветами. Передо мною, сидя на обломках дерева и не подозревая о моем присутствии, находились три уродливых человеческих фигуры. Я мог различить, что двое из них были мужчины, а третья, несомненно, женщина. Нагие, не считая несколько лохмотьев красной материи вокруг бедер, они имели кожу темно-розового цвета и тусклую, какой мне не приходилось еще встречать ни у одного дикаря. Толстые физиономии были уродливы и лишены подбородка с сильно откинутым назад лбом, а на голове росли всклокоченные волосы. Я никогда не видел созданий столь зверского вида.

Они болтали или, вернее, один из мужчин что-то говорил двум другим; все трое, казалось, настолько сильно были заинтересованы, что не заметили шума от моего приближения. Их головы и плечи находились в постоянном движении. Доносившиеся до меня слова невозможно было различить. Я явственно слышал их, не будучи в состоянии понять смысла. Говоривший, казалось, нес какую-то непонятную галиматью. Вскоре он закончил свою речь каким-то резким звуком и, вытянув вперед руки, встал.

После того его оба собеседника, также поднявшись, принялись кричать в один голос, простирая вперед руки и раскачиваясь всем своим корпусом. Мне бросилась в глаза аномалия их ступней, отличавшихся малой величиною, и длинные, безобразные их ноги. Все трое медленно кружились на одном месте, топая ногами и размахивая руками; мелодия сопровождалась постоянным ритмическим повторением припева: «Алула» или «Валула». В скором времени глаза их заблистали, и некрасивые лица оживились выражением особенного удовольствия. С угла их рта, лишенного губ, потекла слюна.

Внезапно, наблюдая их уродливую и необъяснимую мимику, я ясно почувствовал, что в их виде, с самого начала, кололо мне в глаза и производило два совершенно несовместимых и противоречивых впечатления. Три фигуры, исполнявшие подобный таинственный обряд, были человеческого вида, и в то же время эти человеческие существа во всех своих проявлениях обнаруживали удивительное сходство с одним из домашних животных.

Каждый из этих уродов, несмотря на человеческий вид, лохмотья одежды, грубую человеческую форму оконечностей, носил, вместе с тем, на себе, во всех своих движениях, в выражении черт лица и жестов, во всех своих замашках какой-то несомненный отпечаток, напоминающий свинью, — что являлось очевидным признаком животности.

Я не двигался с места, пораженный этим открытием и самые ужасные предположения теснились в моей голове. Странные создания, испуская крики и хрюканье, снова начали скакать друг перед другом.

Вдруг одно из них поскользнулось и на мгновение очутилось на четырех лапах, впрочем, для того, чтобы немедленно же подняться, однако, его поднятие, хотя и быстрое, окончательно уверило меня в настоящей животности сих уродов.

Стараясь произвести возможно меньше шума, я повернул по своим следам обратно, останавливаясь каждую минуту из боязни, как бы хрустение какой-нибудь ветки или шум листвы не выдал моего присутствия; долго шел я таким образом, прежде чем осмелился дать свободу своим движениям.

Единственной моей мыслью в данный момент было удалиться от таких отвратительных существ, и я подвигался вперед, не видя едва заметной тропинки среди деревьев. При переходе через узкую прогалину мною снова овладела дрожь, так как среди стволов показались две уродливых ноги, таинственно следующих по направлению, параллельному моему, приблизительно в тридцати шагах от меня. Голова и туловище скрывались в густой листве. Я круто остановился, в надежде, что существо меня еще не заметило. Ноги остановились также. Мои нервы находились в страшном напряжении, и мне стоило громадных усилий удержаться от желания — броситься бежать со всех ног.

С минуту простоял я неподвижно, зорко и внимательно всматриваясь в листву; среди перевитых между собой веток мне удалось различить голову и туловище зверя, уже виденного мною пьющим воду из ручья. Он пошевелился. Наши взгляды вдруг встретились, и в его глазах был заметен зеленоватый, почти сверкающий блеск, по временам исчезавший. Зверь минуту остановился неподвижным, украдкой разглядывая меня, потом он пустился на своих удивительных ногах бежать сквозь зелень чащи и мгновение спустя исчез в кустах. Я не мог его больше видеть, но чувствовал, что он остановился и продолжает наблюдать за мной.

Что это за диавол мог быть? Человек или животное? Чего он хотел от меня? У меня не было никакого оружия, даже палки: бежать было бы безумием; во всяком случае, как бы там ни было, зверь не отваживался нападать. Сжав зубы, я направился прямо на него. Мне, во что бы то ни стало, не хотелось обнаруживать своего страха. Я проложил себе дорогу сквозь частые большие кусты с белыми цветами и увидел урода не более как в 20 шагах, в нерешительности посматривающего на меня. Я сделал еще два или три шага, не переставая пристально смотреть на него, и вскричал:

— Кто вы такой?

Он старался выдержать мой взгляд.

— Нет! — произнесло вдруг чудовище и, повернувшись на пятках, побежало подпрыгивая через небольшую рощицу. Затем, снова обернувшись, оно принялось опять глядеть на меня: среди темных густых ветвей глаза его так и сверкали.

Я задыхался; однако, чувствуя, что единственным спасением для меня было идти прямо навстречу опасности, решительно двинулся к нему. Сделав полуоборот, урод скрылся во мраке. И еще раз сверкнули его глаза и исчезли.

Тут только я сообразил, что поздний час мог иметь для меня пагубные последствия. Прошло уже несколько времени, как солнце скрылось за горизонтом; наступали короткие тропические сумерки, ночная бабочка, предвестница ночи, тихо кружилась над моей головой. Чтобы не провести ночи среди скрытых опасностей таинственного леса, мне следовало спешить возвратиться в ограду.

Возвращение в обиталище страданий вовсе не улыбалось мне, но мысль быть застигнутым темнотою и всем тем, что скрывалось на ней, еще более ужасала меня. Кинув последний взгляд на голубоватый мрак, скрывший в себе странное существо, я принялся спускаться с холма к ручью, стараясь следовать той же дорогой, которой шел раньше.

Я осторожно подвигался вперед, в большом смущения от всего виденного, и вскоре очутился на ровном месте, заваленном стволами срубленных деревьев. Светлые сумерки, заступившие место красноватого зарева от заката солнца потемнели. Синева неба с минуты на минуту становилась глубже, и появившиеся на нем, одна за другою, маленькие звездочки испускали незначительный свет. Промежутки между деревьями и просеки, которые днем были окутаны голубым туманом, теперь почернели.

Я с трудом пробирался вперед. Окружающее теряло свою окраску; на прозрачном небе деревья выделялись темными силуэтами, а совершенно внизу очертания их смешивались с бесформенными сумерками. Вскоре деревья стали попадаться реже, кустарники же становились все гуще и гуще. Затем на пути встретилось голое пространство, покрытое белым песком, далее другое, поросшее переплетающимися побегами.

Легкий шорох с правой стороны от времени до времени беспокоил меня. Сначала я принимал его за плод своего воображения, так как при каждой остановке в ночной тишине ничего не было слышно, кроме вечернего ветерка, покачивающего верхушки дерев. Во время же ходьбы одно только эхо вторило моим шагам.

Я выбрался из чащи, идя исключительно по открытым местам и стараясь неожиданными поворотами уловить причину шума, если он на самом деле существовал. Ничего не было видно, и тем не менее уверенность о присутствии вблизи кого-то другого все более и более овладевала мною. Я ускорил свой шаг и спустя немного времени подошел к небольшому холму, взобрался на него и, круто повернувшись, с большим вниманием посмотрел на только-что пройденный мною путь. Кругом было все темно и тихо, подобно темному небу.

Вдруг бесформенная тень мелькнула пред глазами и исчезла. Теперь я окончательно убедился, что мой рыжий противник продолжал преследовать меня, а к этому присоединилось еще другое печальное открытие: я заблудился.

В полном отчаянии продолжал я быстро подвигаться, гонимый тайным преследованием. Кто бы это ни был, во всяком случае, у него не было мужества броситься на меня или, быть может, он выжидал благоприятного для себя случая к нападению. Моею главной заботой было находиться постоянно на открытом месте; по временам оборачиваясь, чтобы послушать, я приходил к заключению, что мой враг покинул преследование или что все это было не более, как простой галлюцинацией моего расстроенного ума. Послышался прибой волн. Я пустился тогда почти бегом и непосредственно за этим услышал, как позади меня кто-то споткнулся.

Я быстро обернулся, стараясь хоть что-нибудь различить среди неясных очертаний деревьев. Как будто какая-то черная тень прыгала среди них. Однако, ничего не было слышно, кроме стука крови в моих ушах. По всей вероятности, мои нервы находились в страшном возбуждении, и моему воображению предоставлялась полная свобода. Я решительно направился на шум от моря.

Деревья редели, и две или три минуты спустя я очутился на низком и голом мысе, далеко выдвигавшемся вперед.

Царствовала тихая и ясная ночь, и отражения бесчисленных мерцающих звезд, благодаря ряби, дрожали на поверхности моря.

Немного поодаль волны разбивались о неправильную линию подводных рифов, и их пена светила бледным светом. На западе виднелся огонек и смешивался с сиянием вечерней звезды. Местность к востоку круто обрывалась, а к западу скрывалась за выступом мыса. Тут мне пришло на память, что жилище Моро находилось на западе.

Позади меня послышался шум и треск сухой ветки. Я повернул лицо с темному лесу, не будучи в состоянии ничего видеть, или скорее, увидеть слишком много. Во мраке каждое неопределенное очертание принимало угрожающий вид и внушало мысль о неусыпной неприязненности, окружавшей меня со всех сторон. Минуту, может быть, оставался я неподвижным, за тем, не упуская из виду деревьев, повернулся на запад, чтобы перейти мыс. В самый момент моего поворота какая-то тень среди мрака тронулась с места, чтобы следить за мной.

Сердце усиленно билось. Вскоре на западе открылась бухта с обширным прибоем, и это заставило меня остановиться. Таинственная тень остановилась также шагах в пятнадцати. Маленький огонек сверкал на противоположном конце изгиба, а серое пространство желанного берега слабо освещалось звездами. Светящаяся точка находилась приблизительно в расстоянии двух верст. Чтобы достигнуть берега, мне следовало пройти лес с его тенями, пугавшими меня, а затем спуститься по склону холма, покрытого густым кустарником.

Теперь я мог разглядеть своего врага немного яснее. Это не было животное, так как он шел на двух ногах. Я раскрыл рот, но судорога сжала мне горло, и из уст не вылетело ни звука. Я попробовал снова и закричал:

— Кто там идет?

Ответа не последовало. Тень не двигалась и, казалось, только собиралась с силами; при первом моем шаге нога наткнулась на камень. Это дало мне новую мысль. Не спуская глаз с черной фигуры, я нагнулся и поднял осколок скалы. Однако, при таком движении, тень сделала неожиданный поворот, подобно собаке, и, направившись в сторону, скрылась во мраке. Мне вспомнилось тогда остроумное средство, которым пользуются школьники против собак: я завязал камень в уголок своего носового платка, крепко обмотав последний вокруг своей кисти. В темноте слышался шум отступавшего врага, и вдруг мое возбужденное состояние исчезло. Меня начала трясти лихорадка, и выступил холодный пот, несмотря на то, что враг бежал, а я оставался на месте со своим бесполезным оружием в руке.

Протекло порядочно времени, прежде чем я мог решиться спуститься сквозь лес и кустарник по склону мыса к берегу. Наконец, спустившись с последнего холма и выйдя из чащи, я очутился на берегу и в тот же момент услышал скрип шагов моего преследователя.

Тогда страх заставил меня окончательно потерять голову, и я пустился бежать по песку. Непосредственно позади меня следовал шорох от легких и быстрых шагов. Я испустил крик ужаса и удвоил скорость. Во время этого бега три или четыре раза неопределенные темные предметы величиною с кролика поднимались на откосе и прыжками скрывались за ним. До самой смерти мне не забыть всего ужаса этого преследования. Бегство совершалось по морскому берегу, и от времени до времени слышался топот ног, придававший мне силы. В дали, в бесконечной дали мерцал слабый желтый свет. Кругом нас стояла темная и немая ночь. Топ… топ! — выделывали постоянно ноги моего противника. Я изнемогал и едва-едва влачил ноги; при каждом вздохе в боку давала себя чувствовать острая боль, как бы от удара ножа. Мы бежали таким образом под спокойными звездами к желтому свету, исходящему из далекого жилища. И вскоре с действительным облегчением я услышал жалобные вздохи пумы, тот самый мучительный крик, который был причиною моего бегства и заставил меня отправиться ни исследование по таинственному острову. Несмотря на свою слабость и на изнурение, я собрал свои последние силы и стремительно побежал на свет. Казалось, какой-то голос звал меня. Затем, неожиданно, шаги позади меня остановились, изменили направление, и слышно стало, как они исчезали во мраке ночи.

VI

Вторичный побег

Приблизившись к ограде, я увидел, что свет исходил из раскрытой двери моей комнаты, а выйдя из мрака на освещенное пространство, услышал голос Монгомери, звавший меня изо всех сил. Я продолжал бежать. Снова послышался голос Монгомери. Я едва слышно отозвался на его зов и минуту спустя предстал пред ним, шатающийся и запыхавшийся.

— Откуда вы? — спросил он, взяв меня за руку и подводя к свету таким образом, что он освещал всего меня.

— Мы оба были так заняты, что совсем забыли про вас и только несколько времени тому назад вспомнили о вашем существовании!

Он повел меня в комнату и усадил в глубокое кресло. На несколько минут я был ослеплен светом.

— Мы не думали, что вы рискнете отправиться на разведку острова, не предупредив нас об этом! — сказал он. — Я боялся… но… что же? Благополучно?

Последний остаток энергии покинул меня, и голова моя опустилась на грудь. Ему доставило, как мне кажется, некоторое удовольствие заставить меня выпить коньяку.