Остров доктора Моро

Островъ доктора Моро

романъ Уэльса

I

Зверинец на корабле

Не знаю, сколько времени провел я на скамье маленького челнока, думая, что, будь у меня только силы, я выпил бы морской воды, чтобы сойти с ума и поскорее умереть.

В таком положении вдруг увидел я на линии горизонта, не придавая тому большего значения, чем какой-либо картине, парус, направляющийся ко мне.

Без сомнения, я бредил, а между тем ясно припоминаю все то, что произошло. Помню ужасное волнение моря, причинявшее мне головокружение, и постоянное ныряние судна на горизонте. Я твердо был убежден в своей смерти и с горечью раздумывал о бесполезности столь поздно являющейся помощи только ради того, чтобы застать меня еще в живых.

В продолжение некоторого промежутка времени, который показался мне бесконечным, следил я за приближением ныряющей шкуны. Это было небольшое судно с латинскими (косыми) парусами, оно лавировало, так как шло прямо против ветра. Мне даже не пришла в голову мысль обратить на себя его внимание. Начиная с момента, в который я ясно различил судно, и до той минуты, когда я увидел себя в каюте, обо всем случившемся за этот промежуток времени у меня сохранились смутные воспоминания. Смутно помню еще, что меня приподняли до шкафута. С высоты капитанского мостика как будто глядело на меня грубое красное лицо с веснушками, рыжими волосами и бородою, пред моим взором промелькнуло также другое сильно загорелое лицо с необычайными глазами. Немного спустя, кажется, влили мне сквозь стиснутые мои зубы какую-то жидкость. Все это я видел как в каком-то кошмаре; далее ничего не помню.

Очень долго пролежал я в бессознательном состоянии. Каюта, в которой я очнулся, была очень узка и грязна. Довольно молодой блондин с торчащими светлыми усами и с отвисшей нижней губой сидел около и держал меня за руку. С минуту смотрели мы друг на друга, не говоря ни слова. В его серых, влажных глазах не было никакого выражения. В это время, прямо над моею головою, я услышал какой-то шум, как будто от передвижения железной кровати, вслед затем глухое и сердитое рычание какого-то большого животного. Одновременно с этом заговорил блондин. Он повторил свой вопрос:

— Как вы себя чувствуете?

Кажется, я ответил, что чувствую себя хорошо. Мне было вовсе непонятно, как я очутился здесь, и блондин, должно быть, прочел в моих глазах этот немой вопрос.

— Вас нашли в шлюпке, умирающего от голода. Судно называлось «Darne Altière» и имело странные пятна на гладких бортах!

В этот момент мои взгляды упали на руки; они так страшно похудели и походили на мешки из грязной кожи с костями. Вид их вернул мне память.

— Примите немного вот этого, — проговорил он и подал мне какое-то холодное лекарство красного цвета. — Ваше счастье, что вы попали на судно, на котором случился врач!

Он говорил, шепелявя.

— Что это за судно? — выговорил я медленным и сильным от долгого молчания голосом.

— Это маленькое прибрежное судно из Арики и Кально. Оно называется «La chance rouge». Я не спрашивал, откуда оно идет; без сомнения, из страны сумасшедших. Сам же я не более, как пассажир, принятый на судно в Арике!

Шум над моею головою повторился — это была смесь угрюмых ворчаний и человеческого голоса.

Вслед затем голос приказал «тройному идиоту» замолчать.

— Вы были близки к смерти, — продолжал мой собеседник, — и счастливо отделались, но теперь я впустил вам немного свежей крови в жилы. Чувствуете вы боль в руках? Это от впрыскиваний. Ваше бессознательное состояние продолжалось почти тридцать часов!

Я медленно приходил в себя. Вдруг мои мысли были прерваны лаем своры собак.

— Нельзя ли мне что-нибудь поесть? — спросил я.

— По моей милости для вас велено зажарить целого барана!

— Мне достаточно только небольшого кусочка! — сказал я уверенно.

— Я сгораю желанием знать, — продолжал он после короткой паузы, — что случилось с вами, и каким образом вы очутились одни в этой шлюпке?

В его глазах промелькнуло выражение какой-то недоверчивости.

— К чорту эти ворчания!

И он быстро вышел из каюты.

Я услышал сильный его спор с кем-то, кто, как мне показалось, отвечал ему на непонятном языке. Прения, как будто, кончились побоями, но относительно последних, повидимому, слух меня обманывал. Прикрикнув затем на собак, доктор вернулся в каюту.

— Ну, — воскликнул он еще с порога, — вы хотели начать свой рассказ!

Прежде всего я сообщил ему, что меня зовут Эдуардом Прендиком, и что я много занимался естественной историей, убивая этим часы своего досуга. Мое благосостояние и независимое положение способствовали занятиям.

Казалось, это его заинтересовало.

— Я также, — признался он, — занимался науками. Я изучал в лондонской университетской коллегии биологию, истребляя яйца дождевых червей и улиток. Да! Тому уже десять лет. Но продолжайте… расскажите мне, как вы попали на то судно?

Я рассказал ему о кораблекрушении «Dame Altière», от которого успел спастись в ялике вместе с Констаном и Гельмаром, о споре последних из-за распределения пищи и о том, как оба моих товарища, разодравшись, выпали за борт лодки в море.

Откровенность моего рассказа, казалось, удовлетворила его. Я чувствовал себя крайне слабым и говорил коротко и сжато. Когда я кончил, он принялся рассказывать об естественной истории и о своих биологических занятиях. По всей вероятности, это был самый обыкновенный врач, и вскоре он перешел к разговору о Лондоне и его развлечениях; им было рассказано мне даже несколько анекдотов.

— Все это я покинул уже десять лет тому назад. В то время я был молод и увлекался. Но во мне было много животного… К двадцати одному году я все проел… Теперь, могу сказать, я ко всему равнодушен… Но надо сходить посмотреть, что этот повар-дурак делает с вашим бараном!

Рычание над моею головою вдруг возобновилось с такою дикою яростью, что я задрожал.

— Что там происходит? — закричал я; но дверь была заперта.

Доктор вскоре возвратился с жареной бараниной, и она была так вкусна, что я позабыл спросить его о слышанном реве животных.

Спустя день, едою и сменяющим сном я восстановил немного силы, потерянные за неделю вследствие истощения и лихорадки, и был в состоянии дойти от моей кушетки до полупортика, смотря на синие волны, состязавшиеся с ними в скорости. По моему мнению, шкуна шла по ветру. Монгомери — это было имя белокурого врача — вошел в этот момент, и я попросил у него свою одежду. Он сказал мне, что ту одежду, в которой я спасся от кораблекрушения, выкинули за борт. Одолженный им костюм из тика был для меня немного велик, так как Монгомери был выше ростом и довольно толст.

Он принялся рассказывать о разных вещах и, между прочим, сообщил, что капитан три четверти их пути лежал пьяным в своей каюте. Одеваясь, я задал ему несколько вопросов о курсе корабля. По его словам, корабль направлялся в Гаваи, но должен был еще причалить к берегу, не доезжая его.

— Где? — спросил я.

— На одном острове… на котором я живу. Насколько мне помнится, он не имеет названия! — Вытянув верхнюю губу, он посмотрел вдруг на меня с таким растерянным видом, что мне показалось, будто бы мой вопрос смутил его.

— Я готов! — проговорил я и вышел следом за ним из каюты.

У откидной крышки лестницы какой-то человек загораживал нам проход. Он стоял на последних ступенях, смотря в люк. Это было безобразное, коротконогое, толстое и кривое существо; спина у него была выгнута, шея мохнатая и голова вдавлена в плечи. Он был одет в костюм из синей саржи. Я услышал яростное рычание собак, и вслед за этим человек стал спускаться задом; чтобы не быть им столкнутым с лестницы, мне пришлось отстранить его рукою, и он с какою-то чисто зверской живостью обернулся назад. Благодаря этому, передо мною промелькнуло черное лицо, заставившее меня задрожать. Оно имело громадное сходство с мордой, и в его огромном полуоткрытом рту виднелись два ряда чрезвычайно больших белых зубов. Таких зубов я никогда не видал у человека. Его глаза были налиты кровью и с белым очень узеньким ободком вокруг бурых зрачков. На всей этой фигуре лежал странный отпечаток беспокойства и сильного раздражения.

— Чтоб тебя чорт побрал! Постоянно ты на дороге! — проворчал Монтомери.

Человек посторонился, не говоря ни слова. Я поднялся до откидной крышки; странное лицо, против моей воли, продолжало как бы стоять перед моими глазами. Монгомери на минуту остался внизу.

— Тебе здесь нечего делать, твое место наверху! — сказал он авторитетным голосом.

— Э… э… они… не хотят видеть меня наверху! — пробормотал человек с черным лицом, весь дрожа.

Он медленно выговаривал слова с какою-то хрипотою.

— Они не хотят тебя видеть наверху? Но я приказываю тебе идти туда! — крикнул Монгомери с угрозою.

Он еще что-то хотел добавить, но, заметив меня, поднялся за мною по лестнице.

Я остановился и, просунув наполовину тело в люк, продолжал смотреть с неописанным изумлением на крайнее уродство этого существа. Мне никогда не случалось встречать столь отталкивающей от себя фигуры, а между тем, — если возможно подобное противоречие, — у меня в то же время было странное впечатление, будто бы я где-то, наверное, видел те же самые черты лица и те же ухватки, которые приводили меня теперь в смущение. Позже мне пришло в голову, что, по всей вероятности, я видел его в то время, когда меня поднимали на борт корабля; однако, такое объяснение меня не удовлетворяло. И в самом деле, человек, имевший случай хоть раз видеть подобное, единственное в своем роде, лицо, мог ли забыть, при каких обстоятельствах это произошло?

Движение следовавшего за мною Монгомери отвлекло меня, и мои глаза обратились на падубу маленькой шкуны. Слышанный уже мною шум отчасти подготовил к тому, что представилось моему взгляду. Тем не менее, мне никогда не случалось видеть столь дурно содержимой палубы; она вся была покрыта нечистотами.

У большой мачты на цепи находилась целая свора гончих собак; при виде меня, они принялись лаять и прыгать вокруг. Около фок-мачты, в железной клетке, лежал большой пума. Клетка была настолько мала, что пума едва ворочался в ней. Далее, против штирборта, стояли бесчисленные решетчатые ящики с кроликами, а на носу находилась одна лама в узенькой клетке. На собаках были надеты намордники. Единственным человеческим существом на палубе являлся худощавый и молчаливый матрос с бичем в руке.

Грязные заплатанные паруса надувались ветром, и маленькое судно, казалось, быстро подвигалось вперед. Небо было ясное; день склонялся к вечеру, гряды пенящихся волн состязались в быстроте с кораблем. Пройдя мимо человека с бичем, мы подошли к корме и, опираясь на перила, некоторое время смотрели на пенящуюся вокруг корпуса шкуны воду и на след, оставляемый ею, где то появлялись, то исчезали громадные водяные пузыри. Затем я повернулся к грязной палубе, загроможденной животными.

— Это морской зверинец? — спросил я.

— Пожалуй, что я так! — отвечал Монгомери.

— Что хотят сделать с этими животными? Не представляют ли они кладь корабля, и не рассчитывает ли капитан продать их туземцам Тихого океана?

— Не правда ли, можно было бы действительно подумать это? — повторил Монгомери и снова повернулся ко мне спиною.

Вдруг мы услышали визг, сопровождаемый яростными проклятиями, исходившими из люка, и уродливый человек с черным лицом стремглав вылетел на палубу. При виде его, собаки, которые было замолчали, устав лаять на меня, казалось, освирепели и принялись ворчать и рычать, немилосердно гремя своими цепями. Негр на минуту остановился перед ними, что дало возможность преследовавшему его человеку с рыжими волосами наградить урода страшным ударом кулака в спину. Бедняк упал, как подкошенный, и начал кататься по грязной палубе среди обезумевших собак. Счастье для него, что на собаках были намордники. Человек с рыжими волосами, в одежде из грязной саржи, при виде этого, зарычал от радости и остановился. Он покачивался и, как мне казалось, рисковал упасть назад в люк или вперед на свою жертву. При появлении второго человека Монгомери сильно вздрогнул.

— Эй, сюда! — крикнул он резким голосом. Двое матросов появились на баке. Негр, испуская странные рычания, извивался в лапах собак; никто не приходил ему на помощь. Разъяренные животные изо всех сил старались укусить его через ремешки своих намордников. Их серые и гибкие тела в отчаянной борьбе с негром, который катался во все стороны, перемешались в кучу. Двое матросов смотрели на всю сцену, как на бесподобное времяпрепровождение. Монгомери испустил гневное восклицание и направился к своре собак.

В это время негр поднялся и, шатаясь, пробрался на нос корабля. Он уцепился за снасти около вант судна, поглядывая через плечо на собак. Человек с рыжими волосами смеялся грубым и довольным смехом.

— Позвольте капитан, такое обращение мне не нравится! — проговорил Монгомери, тряся его за рукав.

Я стоял позади доктора. Капитан обернулся и с торжествующим видом посмотрел на говорящего своими масляными пьяными глазами.

— Что?.. Что это… вам не нравится?.. — спросил он. — Мерзкий костоправ! Подлый пильщик костей! — добавил он, бросив на Монгомери заспанный взгляд. Он попробовал освободить рукав, но после двух бесполезных попыток засунул свои грубые волосатые руки в карман матросского кителя.

— Этот человек пассажир, — продолжал Монгомери, — и я не советую вам поднимать на него руку!

— Убирайтесь к чорту! — прорычал капитан. — На своем судне я делаю все, что хочу!

Он повернулся на пятках, желая направиться к снастям.

Я думал, что Монгомери оставит пьяного в покое, но он только побледнел еще более и последовал за капитаном.

— Вы слышите, капитан! — настаивал он. — Я не желаю, чтобы с этим человеком обращались дурно. С самого вступления на корабль его постоянно дразнят!

Винные пары на одно мгновение помешали капитану отвечать.

— Мерзкий костоправ! — это было все, что он счел нужным, наконец, ответить.

Я отлично видел, что Монгомери обладал довольно дурным характером, и эта ссора должна была, повидимому, затянуться надолго.

— Этот человек пьян, вы ничего не достигнете! — сказал я. На губах Монгомери показалась усмешка.

— Он постоянно пьян, думаете ли вы, что поэтому ему позволительно надоедать своим пассажирам?

— Мой корабль, — начал капитан, неопределенным жестом указывая на клетки, — мой корабль был опрятным судном… Посмотрите теперь на него. (Он действительно ничего не имел общего с чистотой). Мой экипаж был чистый и приличный народ…

— Вы согласились принять на корабль этих животных!

— Я предпочел бы никогда не видеть вашего адского острова… На кой чорт нужны такому острову животные?.. А затем, ваш слуга… Я считал его за человека… но он сумасшедший. Ему нечего делать на корабле!

— С первого дня ваши матросы не переставали дразнить этого беднягу!

— Да… это действительно бедняга… Мои люди не могут его терпеть. Я сам не могу его видеть. Никто не может его переносить. И даже вы сами!

Монгомери прервал его:

— Ну, так что ж, все-таки вы должны оставить в покое этого человека!

Он подтвердил свои слова энергическим кивком головы. Капитан, повидимому, не хотел уступать и возвысил голос.

— Если он еще явится сюда, я ему проколю брюхо. Я ему распорю уродливое брюхо. Как вы смеете мне приказывать? Я капитан и корабль мой. Я — закон, повторяю вам, здесь я закон и право!

— Действительно, я взялся доставить одного господина и его слугу в Арику и вместе с ним нескольких животных. Но я никогда бы не согласился перевозить подлого идиота и какого-то пильщика костей, мерзкого костоправа…

Но его оскорбления не остановили Монгомери; последний сделал шаг вперед, тогда вмешался я:

— Он пьян! — снова сказал я. Капитан разразился страшнейшею бранью.

— Замолчите, что ли? — проговорил я, обращаясь к нему, так как по глазам и бледному лицу Монгомери предвидел опасность. Однако, мне удалось только обратить на себя весь залп его ругательств. Тем не менее, я был счастлив даже ценою вражды пьяницы устранить опасность ссоры. Мне никогда не приходилось слышать из уст человека такую ужасную брань, не смотря на то, что во время своих странствований я сталкивался с людьми всякого сорта. Иногда он выражался так резко, что мне трудно было оставаться спокойным, хотя у меня довольно уживчивый характер. Но, наверное, приказывая капитану замолчать, я забыл, что я совершенно посторонний человек, без всяких средств, не имеющий даже возможности заплатить за свой проезд. Забыл, что всецело завишу от его великодушия, как хозяина судна. Он с удивительною резкостью сумел напомнить мне об этом. Но, во всяком случае, я избежал ссоры.

II

Разговор с Монгомери

В тот же день вечером нашим взорам представилась земля, и шкуна приготовилась причаливать к берегу. Монгомери объявил мне, что этот безымянный остров — цель его путешествия. Мы находились еще слишком далеко, так что невозможно было различить очертания острова: видна была только темно-синяя полоса на серо-голубом фоне моря. Почти вертикальный столб дыма поднимался к небу.

Капитана не было на палубе, когда часовой с мачты крикнул «земля»! Излив в брани весь свой гнев, капитан, шатаясь, добрался до каюты и растянулся спать на полу. Командование судном перешло к его помощнику. Это был худощавый и молчаливый субъект, которого мы уже раньше видели с бичем в руках; казалось, он также находился в очень дурных отношениях с Монгомери и не обращал ни малейшего внимания на нас. Мы обедали вместе с ним в скучном молчании, и все мои попытки вовлечь его в разговор не увенчались успехом. Я заметил также, что весь экипаж относился весьма враждебно к моему товарищу и его животным. Монгомери постоянно старался отмалчиваться, когда я расспрашивал об его жизни и о том, что он намерен делать с этими животными, но, хотя любопытство мучило меня все сильнее и сильнее, тем не менее, я ничего не добился.

Мы остались на палубе и продолжали разговаривать до тех пор, пока небо не усеялось звездами. Ночь была совершенно спокойна, и ее тишина изредка лишь нарушалась шумом за решеткой на носу шкуны или движениями животных. Пума из глубины своей клетки следила за нами своими горящими глазами; собаки спали. Мы закурили сигары.

Монгомери принялся говорить о Лондоне тоном сожаления, предлагая мне различные вопросы о новых переменах. Он говорил, как человек, любивший жизнь, которую вел прежде, и принужденный внезапно и навсегда покинуть ее. Я, по мере моих сил, отвечал на его расспросы о том и о другом, и во время этого разговора все то, что было в нем непонятного, становилось для меня ясным. Беседуя, я, при слабом свете фонаря, освещавшего буссоль и дорожный компас, всматривался в его бледную, странную фигуру. Затем мои глаза обратились на темное море, ища маленький островок, скрытый во мраке ночи.

Этот человек, как мне казалось, явился из бесконечности и исключительно для того, чтобы спасти мне жизнь. Завтра он покидает корабль и исчезнет для меня навсегда. Однако, каковы бы ни были обстоятельства жизни, воспоминания о нем не изгладятся из моей головы. В настоящее время, прежде всего, он, образованный человек, обладал странностями, живя на маленьком неизвестном острове, в особенности, если прибавить к этому необычность его багажа.

Я повторял про себя вопрос капитана: на что ему эти животные? Почему, также, когда я впервые начал расспрашивать об этой клади, он старался уверить меня, что она не принадлежит ему? Затем мне приходило на намять его странное обращение со своим слугою. Все окружало этого человека каким-то таинственным мраком: мое воображение всецело было занято им, но расспрашивать его я стеснялся.

К полуночи разговор о Лондоне был исчерпан, а мы все еще продолжали стоять друг подле друга. Наклонясь над перилами и задумчиво глядя на звездное и молчаливое море, каждые из нас был занят своими мыслями. Было подходящее время для излияний чувств, и я принялся выражать свою признательность.

— Мне никогда не забыть того, что спасением своей жизни я обязан вам!

— Случайно, совершенно случайно! — возразил он.

— Тем не менее я все-таки от души благодарю вас!

— Не стоит благодарности. Вы нуждались в помощи, я же был в состоянии оказать ее. Заботился и ухаживал я так за вами только потому, что ваше положение представляло довольно редкий случай. Мне было ужасно скучно, и я чувствовал необходимость чем-нибудь заняться. Если бы в то время был один из моих дней бездействия, или если бы мне ваша фигура не понравилась, хотел бы я знать, что с вами теперь было…

Эти слова несколько охладили мои чувства.