На чужом месте

Вульф Шломо

На чужом месте

ШЛОМО ВУЛЬФ

НА ЧУЖОМ МЕСТЕ

"В тот день сделаю начальников Йегуды, как

жаровню с огнем между дровами и как факел,

горящий в снопе, и они пожирать

будут направо и налево все народы вокруг...

... И того, кого пронзили, оплакивать будут,

как оплакивают единственного сына...

Пророчество Зехарийа, 12

"О чем вы мне говорите! - взорвался адмирал Генри Паркер. - Мы им разбомбили нефтеперегонный завод в Хайфе! Да они его за год-два восстановят... А они нам нанесли поражение, соразмеримое с Перл-Харбором! Какое там! В долларовом исчислении - вдесятеро большее поражение. Потерять за один день два авианосца, всю нашу палубную авиацию, кроме той, что успела удрать в Турцию, Грецию и Египет, три новейшие подводные лодки и два супермощных фрегата! Нам с вами следовало понимать, что евреи не позволят себя безнаказанно пороть, как Ирак и Сербия. Что может повториться Перл-Харбор, вот что мы должны были предположить..." "Еще не вечер, сэр, - осторожно возразил военный советник Президента Дуглас Коэн, слывший специалистом по Израилю. - После Перл-Харбора была Хиросима. Мы не простим нашим бывшим стратегическим союзникам наше поражение." "Или они нам - нашу неблагодарность, наше предательство давней дружбы и свои разрушенные предприятия! - прорычал адмирал. - У японцев просто нечем было ответить на Хиросиму, даже и имей они к 1945 все свои авианосцы и линкоры.

А у евреев, судя по всему, в рукаве еще с десяток букетов против нас. Если мы вдруг решимся на атомный удар возмездия по Тель-Авиву, то рискуем потерять миллионов сто населения нашей страны! Чтобы не допустить такого нам пришлось сорок лет вести холодную войну с СССР." "Вы хотите сказать, что вчера мир стал опять двуполярным, Генри? Уму непостижимо - второй полюс - какой-то Израиль с населением трети Нью-Йорка! Да этого просто быть не может!" "А возвращение половины нашей эскадры после разгрома на глазах всего мира можно было вообразить два дня назад? Взгляните вокруг. Где корабли наших союзников, с которыми мы подошли к Израилю в защиту этого факанного Арафата? Где германский фрегат, на которые они набросились с атавистической страстью? Где половина британских кораблей, где французский авианосец? На дне? Как мы объясним конгрессу, что НАТО разгромила страна, которую наш умник-Президент считал строптивой банановой республикой?" "Но... Генри, кто же знал о "подводных невидимках" и особенно об этих жутких "шмеляхФ, которые облепили наши корабли, сожгли всг на их палубах и перебили в воздухе всг, что летало еще до атаки "невидимокФ? Мы были готовы к встрече с опытными израильскими пилотами на известных нам обычных самолгтах, не говоря о никчемных против нашей ПЛО их устаревших еще до постройки подводных лодках немецкого производства. Я и сам всегда предупреждал - да, Израиль это региональная военная сверхдержава, но не более того... Как военный аналитик с двадцатилетним стажем, я бы первым высмеял информацию об этих УшмеляхФ. Их просто невозможно было изобреcти, разработать, построить и освоить за полтора года! Тем более тайком, тем более в Израиле... Гораздо более скромные военно-технологические новинки создаются десятилетиями под пристальным наблюдением разведок всего мира. "Шмели" же, по-моему, просто невозможно было создать без международной интеграции. Даже Соедингнные Штаты не могли бы без научных центров и заводов по всему миру наладить серийное производство таких сверхмощных и совершенных машин! Тем более Израиль с его привычкой работать над усовершенствованием нашей техники второго сорта." "Вот увидите, газеты напишут обо мне, что, мол, генералы всегда "готовятся к прошлой войнеФ. И будут, увы, неправы! Наша с вами вина, Дуглас, как раз в том, что мы были не готовы именно к прошлой войне! Не к войне с заведомо беззащитным противником, какими были никчемный после Войны в Заливе примитивный Ирак, а потом фанатичная, сплочгнная. но вооруженная старьгм Югославия, а именно Израиль. Мы сделали ставку на то, что он раздираем противоречиями, когда все против всех. Мы рассчитывали на политическую поддержку нашей позиции минимум половиной его населения после первых же ударов. А у населения вообще никто и ничего не спрашивал, да и не собирался спрашивать, вы заметили? Никакой идеологической подготовки к войне вообще не было. Мы решили, что все зараннее смирились с неизбежностью позора публичной порки, чтобы аргументированно капитулировать. А потом взяли и утопили половину нашей эскадры, и, как бы между прочим, поставили свог население в известность. Точно, как в 1967 году - пост фактум... Помните, как мы с вами смеялись над "нелепой бутафориейФ, когда СМИ сообщили, что израильтяне осуществили атаку на бункер диктатора?* Так вот, теперь всем ясно, что именно эта атака, как и пятиминутный бой, когда были разгромлены Хисбалла и сирийские авангарды никому не известными "тараканами" и "спиралями"**, и были теми последними войнами, к которым нам и следовало готовиться. А не смеяться над пироэффектами и прочими наивными демонстрациями заведомо неосуществимых средств ведения войны. Следуя принципу "этого не может быть потому, что не может быть никогдаФ, мы, в духе нашего снобизма, посмеялись. И - сунулись без адекватных военно-технических средств, зато с опытом наглых и безнаказанных экзекуторов, к непредсказуемому противнику. Теперь мы надолго поумнеем, как после нападения на нас "желтых макак" из Японии. Но тогда мораль и право были на нашей стороне, мы были пусть надменными, но жертвами агрессии, а теперь мы просто получили отпор и вынуждены будем впредь сознавать, наконец, что и экзекутору может достаться от казалось бы беззащитной жертвы... Израиль, не спросясь ничьего разрешения, снова оказался на чужом месте. Мы с вами, конечно, будем кричать, что проморгали и проигнорировали таинственные процессы не мы, а генштабисты и разведка, но спрос всегда и везде был с битых, как с командующего Цусимской эскадрой адмирала Зиновия Рожественского в начале века. А в конце века - с нас с вами, Дуглас..." "Мне лично придется объснять к тому же, откуда всг это взялось у Израиля. Что касается разведки, то действительно уму непостижимо, как в условиях постоянного наблюдения из космоса с разрешающей способностью до полуметра, да еще с уникальной поддержкой нашей позиции чуть ли не половиной не только израильского населения, но и, боюсь, и генералитета, можно было проворонить за десятилетия разработку, испытания и массовое производство УшмелейФ. Я лично буду свидетельствовать на суде, хорошо зная израильскую военную промышленность, что она ни при каких усилиях и субсидиях НЕ МОГЛА произвести ни одного "шмеляФ! У Израиля не было для этого ни мотивации, ни времени, ни, естественно, денег, которые он вечно клянчил у нас, отчитываясь за каждый истраченный доллар. Израиль не мог сам поставить даже и чьи-то готовые разработки на поток. Не говоря о том, что для изготовления каждого "шмеля"

должны работать сотни заводов по всему миру, кто бы это всг оплачивал? Наблюдая "шмели" в действии, я могу только приблизительно оценить чудовищную стоимость летательного аппарата с такой скоростью и маневоренностью, да еще с технически абсолютно новым - биологическим способом полгта. По самым осторожным оценкам, его мощность - не менее полусотни тысяч киловатт. Хотя уму непостижимо, как можно ег сконцентрировать в таких габаритах. Масса "шмеля", я думаю, не менее пяти тонн, а скорость - до двух-тргх звуковых на больших высотах. На малых же он в любом направлении мгновенно развивает, причгм на короткое время, до пятисот миль в час. Как они при этом компенсируют чудовищные перегрузки на пилотов, можно только догадываться, но вы видели, как он демонстрировал способность уклоняться от ракет. Добавьте невероятную прочность, противостоящую пулемгтному и артиллерийскому огню в упор. Учитывая всг это, я рискну оценить стоимость каждого аппарата не менее, чем в полмиллиарда долларов. Мы же видели, как минимум, сотню этих... самолгтов. Добавьте десятки, а то и сотни миллиардов на разработку "шмелей" и подготовку их производства! И само их производство, возможное только на потоке такого ультрасовременного авиазавода, которые во всгм мире сегодня находятся под контролем нашей разведки. Если даже предположить совершенно невероятное - кто-то тайком произвгл "шмели" в Штатах или в России, то как затем Израиль мог скрыть их доставку в свою страну и испытания на своей крохотной, тщательно контролируемой снаружи и изнутри - нашими высокопоставленными друзьями - территории? Как они могли так блестяще подготовить эту огромную воздушную эскадру к отражению нашей возможной атаки?" "Помоему, они не в первый раз готовят противнику сюрпризы. В 1967 году..."

УНакануне Шестидневной войны мы знали каждый чих каждого израильского генерала и политика. И арабы, не будь они арабами, да еще с помощью КГБ, вполне могли подготовиться к атаке израильтян. Но сегодня ни один из наших проверенных источников не указывал никаких признаков, что Израиль вообще готовится к контратаке. Тем более, ни от кого, ни полслова о подготовке такого массированного контрудара." "Я не верю, что кто-то мог тайком произвести и, тем более, подарить евреям всю эту фантастику. Те более, что ничего подобного нет и в помине ни на вооружении, ни даже в разработках в России, во Франции, в Британии или у нас, а прочих стран технически вообще не существует на планете!" "Вы можете надо мной смеяться, сэр, но, боюсь, евреи имеют контакт с другими мирами... Иного объяснения просто нет. Некто, причгм не просто сверхмогучий и сверхбогатый, а жизненно озабоченный военной конфронтацией с массой противников только и мог вооружить евреев всеми этими новинками. А им оставалось только быстро их освоить. Это они как раз умеют. Что-то подобное мог произвести за полтора года только Советский Союз и то на пике холодной войны, когда на прорывную военную технологию шли все ресурсы великой державы! Они могли где-то найти подобного союзника. Но в этом случае, повторяю, удивительно, как им удалось скрыть переподготовку пилотов на "шмели", которые им кто-то и зачем-то подарил... Вы можете еще более ехидно улыбаться, Генри, но при условии, что у вас есть другое объяснение.

Именно подарил, ибо всех десяти их годовых бюджетов евреям не хватило бы на оплату "шмелейФ. А потом они их вывезли с другой планеты..." "На чгм?! - адмирал даже выскочил из кресла. - И с какой, к дьяволу, планеты евреи могли вывезти сотни... самолгтов, если у них нет даже примитивных космических кораблей, а в Солнечной системе нет обитаемых планет - ни на одной нет и следа жизни?" "Увы, Генри, пока мы не найдгм другого объяснения, жизни не будет именно на этой планете. По крайней мере, нам с вами..."

___________

* см. Ш.Вульф. Амагеним.

** см. Ш.Вульф. В обход чгрной кошки.

***

"Я тоби дамо за меблю и барахло пять тысяч рублей, - сказал сосед, часто моргая белесыми ресницами. - Гроши вам в ссылке ой як сгодятся." "Да с чего вы взяли, что нам грозит какая-то ссылка! За что? Я в первый день войны добровольцем пошгл на фронт и был на передовой до последнего. Аня работала всю войну по двенадцать часов в день на военном заводе. Мы патриоты своей интернациональной социалистической Родины. Чем мы хуже, во всяком случае вас, которые в оккупации работали здесь, в Мозыре, на фашистов. Почему же депортации подлежу я, моя жена, мои сыновья-близнецы, а не бесчисленные бывшие полицаи из украинцев и белоруссов?" "Та тому, що вы жиды! Потому, що як продали вы Господа нашего Иисуса Христа, так и пошли по свиту усих продаваты за серебрянники.

Товарищей Жданова и Щербакова видтравыли. От товарища Сталина, вождя и учителя нашего извести задумали, та не успили. МГБ вас всих во-время разоблачило. Зараз, у 1953 году вы тильки и мриете о новой, американской оккупации нашей ридной батькивщины... Так що не зазря стоят эшелоны для вас и ваших диток рядышком со всими мистамы, куда вы возвернулися с ташкентов. Отсиживались, поки мы с Гилером воевалы... Ты що! Ах ты жидюга! Мине и у морду! Люди добрыи!

Зовсим жид обнаглел! Бей жидов, спасай Россию..."

***

"Это я попросил суд освободить тебя, Егора Ракова - "гордость ленинградской спортивной гимнастики", не смотря на очевидную для меня опасность твоей светлой личности для нашей страны. Я уверен, что ты надолго запомнишь капитана МГБ Глушкова и наши с тобой милые беседы в этих стенах. Но имей в виду на будущее: Советская власть пережила нашествие гитлеровских орд в 1941 и массовое предательство наших евреев в 1953. Наша партия под мудрым руководством Лаврентия Павловича Берия и его верных учеников и последователей беспощадно расправилась с антипартийной группой Хрущева-Маленкова-Жукова, смело исправила даже некоторые перегибы самого товарища Сталина. Наша страна впервые в истории человечества построила коммунистическое общество: от каждого - по способностям, каждому - по потребностям. Сегодня мы накануне победы над остатками империализма в мировом масштабе. И после всего этого наивные дуракифразгры, с подачи загнивающих капиталистов, будут учить нас, коммунистов 1995 демократии! Тебе самому партия дала возможность и бесплатно учиться в лучшем вузе Ленинграда, и бесплатно же тренироваться, чтобы стать чемпионом. А в благодарность за всг это ты и твои подельщики призывали в прокламациях народ к контрреволюции. Вот ты и стал таким, каким мы тебя выпускаем на свободу. Теперь у тебя будет более, чем достаточно времени, чтобы раскаяться. И самый смертный враг не пожелает тебе встретиться со мной еще раз. Ты всг слышал?"

УДа, товарищ капитан..." "Вот и ладненько. Учти, у меня золотое сердце. Если бы не мог ходатайство и поручительство - сгнил бы ты в тюрьме." "Спасибо вам за вашу доброту. Буду гнить дома..." "Во-от как! Ну-ну..."

***

"Я имел в виду, что п-под в-вашим "высокопрофессиональным" руководством махолгт п-просто никогда не полетит, Валерий Алексеевич. И в-вам это известно гораздо лучше, чем д-даже мне." "То есть отдел мне следует передать под руководство вам, Виктору Семгновичу Дубовику, а самому в сорок пять лет пойти на пенсию?" "З-зачем же на п-пенсию? Есть, наверное, к-какие-то сферы п-приложения и ваших уникальных интригационных спосособностей. Я лично на ваше место не претендую. П-пусть хоть П-пухин руководит вместо Драбина, было бы дело. Гглавное, прекратить в-вашу с Ясиновским имитацию бурной д-деятельности вместо работы, что, между прочим, свойственно и всему институту, как будто и созданного для б-бутафории... Вместо того, чтобы реально дать промышленности новый тип летательного аппарата, в котором так нуждается и н-народное хозяйство, и армия." "А вот мне кажется, что я вам просто антипатичен, как человек. И что отсюда все наши коллизии." "Что вы! Да п-появись завтра на вашем месте, скажем, ваш д-двойник, но способный п-принести реальную пользу д-делу, я бы и не заметил, симпатичный он или антипатичный." "Интересная мысль, - загадочно улыбнулся Драбин, прищурив злые синие глаза. - Надо продумать эту версию... Совсем даже не исключено, что от ег реализации будет немалая польза, скажем... для армии... Так что давайте продолжим нашу дискуссию после моего возвращения из командировки в Арктику, идет? Спасибо. Вы свободны."

***

Дождь пошгл сильнее, начал пузыриться на зеркальной поверхности прозрачной воды. Одновременно за бухтой коричневым пламенем засветились на низком полярном солнце дальние сопки. Борис смотрел на всг это северное великолепие - коричневые сопки, зеленоватые полупрозрачные льдины, мерцающие под водой камешки. На льдине наподвижно как чучело сидела большая клювастая чгрная с белым птица. Она не шевелилась даже когда робкая волна от простучавшего где-то катера обдала льдину и ноги птицы розовым фонтанчиком.

Южак, по своему подлому обыкновению, сразу рванул по этой глади рябь, и дождь тотчас застучал уже агрессивно по брезенту капюшона, напоминая маршевую мелодию. Сорок пять лет, равнодушно возникла в мозгу сегодняшняя дата. Просто дата, без юбилейной грусти, радости, разочарования или обиды. Враждебность или дружественность бытия, включая людей и события, были давно и умело подавлены тщательно культивированной отрешгнностью. Быть довольным хотя бы и крышей над головой.

Птица вдруг ожила, наклонила голову, скользнув равнодушным взглядом по человеку на почерневших от времени досках заброшенного причала. Она без разгона взлетела и тяжело полетела над самой водой. Привычным шестым чувством Борис почуял что-то вроде опасности. К мосткам со стороны посглка шгл человек.

Не здешний, про себя отметил, Борис. Впрочем, здесь все были пришлыми, даже и вроде бы несменяемые бичи. Этот был в модном плаще, совершенно промокших городских туфлях, как у всех, кто, сокращая путь, идет не по коробам, а прямо по хлипкой почве тундры. Незнакомец остановился у кромки воды на белой гальке и тоже не мог отрвать глаз от горящих коричневым светом сопок, белых мачт судов на рейде под низким чгрным небом, похожим на крышу исполинской пещеры с выходом к этим мачтам и сопкам. Пришлый словно сохранял про запас грозное великолепие полярного полудня, отраженное в его очках в роговой оправе. Впрочем, это могла быть и полночь... Командированный, лениво отметил Борис. Еще вчера ждал самолгта сюда где-то в Чохурдаге, а позавчера ходил по Ленинграду, где трава летом бывает сухой, где магазины, кинотеатры и клубы оригинал, а не дешгвая копия. Не сегодня-завтра он вернгтся в свой нормальный мир на МАТЕРИКЕ, а этот город и самого Бориса, стоявшего здесь с ним рядом несколько минут, навряд ли и вспомнит в беседах с трезвой ухоженной женой. Разве что при встречах со знакомыми полярниками вскользь обронит: "Вот как-то раз в Певеке видел бича на заброшенном пирсе..."

Борис отметил, что в общем даже похож на столичного гостя - тот же рост, стать, даже в лице что-то общее, но Бориса не ждут в Ленинграде умная жена, аккуратные дети-отличники, стандарт уюта советского устоявшегося быта. Похожи они, да разные крыши у них над головой. И разное у них место под разным солнцем.

Сейчас гостю неуютно с мокрыми ногами под уже срывающим с него плащ южаком, но это для него не быт, а экзотика... Он сейчас вернгтся в штаб полярных операций или в гостиницу, а там и на свог чистое рабочее место у кульмана или за компьютером в приличном западном, материковом городе среди зелени и человеческой травы на газонах.

"Дядь Борь! - крикнул издали Пацан и сгорбившись кинулся из кабины за лопатами в кузове. - Иди Север осваивать. Чего любуешься на всю эту поебень?

Борис ловко попал плевком в проплывавшую бутылку из-под красного вина и тяжело зашагал к мусорной куче, привычно натягивая брезентовые рукавицы. Он поддел слежавшийся и чуть прикипевший к вечной мерзлоте мусор снизу, умело покачивая совковую лопату, чтобы масса поддалась. Он старался не наступать в лужи левой ногой. Прохудившийся еще вчера сапог отмечал каждую лужу новой порцией холодной воды взамен вытекавшей наружу воды уже тгплой. С детства Борис не знал, что такое простуда, но смертельно ненавидел любой холод, сопровождавший его всю жизнь. Пацан заметил неудобство напарника и оскаблился гнилью зубов: "Времени не хватает на ремонт, а, дядь Борь?.."

Наконец, кучи не стало. От земли, если так можно назвать здешнюю почву, шгл вонючий пар. Пацан тут же вскочил в кабину к читающему неизменную "Правду"

водителю. Забравшись в кузов, Борис с удивлением отметил, что командированный всг еще стоит там же, напряженно глядя прямо на него сквозь свои блестящие на солнце очки.

***

На почте как всегда бало людно. Трещали регланами и языками лгтчики, пожирая глазами белые плечи почтарки Майи сквозь кружево черной кофточки. Та ловко отвечала на шутки улыбками, пролистывая письма до востребования, принимала переводы, выписывала квитанции. Бориса она обычно вообще не замечала, но сегодня почему-то прищурила на него близорукие зелгные глаза и чуть улыбнулась несколько ошеломлгнно, брезгливо принимая его удостоверение и пролистывая письма. Выходя на короб, он снова заметил с удивлением, что она провожает его странным взглядом. Надо же, какое сегодня внимание к имениннику... Словно ктото и впрямь знает о его юбилее. Он пересгк едиственную в городе-посглке площадь, взял неизменную ежедневную бутылку водки, палку сухой колбасы и прошгл на свой короб, где сподобился год назад получить после койки в общежитии отдельную комнату в двухэтажном бараке - свог место под полярным солнцем любимой родины... Здесь кисло пахло нечистотой, стояла глухая сушь от включенной намертво электропечки, висело на вергвке бельг и стоял стол с объедками и пустыми бутылками. Борис стянул и закрепил сохнуть над печкой сапоги, потом повесил там же плащ, ватник и брюки, бросился на кровать с панцирной сеткой и тотчас исчез в своих бесконечных сновидениях. Только в них шелестела давным-давно не виданная листва, мелькали родные забытые наяву лица, пели нормальные птицы, не пахло водкой и мочой в подъездах бараков с заблгванными лестницами...

***

Майя заперла комнатушку почтового отделения, тщательно засургучила входную дверь личной печатью и вышла на ту же площадь под потоки скользящего низкого солнца между чгрными нервными тучами и темнозелгной тундрой с черной же грязью на искоргженных гусеницами дорогами. Свет от низко сидящего над сопками желтого шара и от его отражения в голубой со льдинами бухте многослойно отражался от стгкол домов и от луж на коробах и между колеями на дорогах. Снежинки из туч, сверкая, неслись в потоках света, как осколки зеркала Снежной Королевы, никогда не посещавшей Советский Север, и без нег вкусивший столько лжи и зла, сколько не снилось ни одной свирепой королеве... Майя торопилась переодеться для ужина с лгтчиками в девять в ресторане "АрктикаФ. Ег тоже отдельная комната была по-девичьи чистой и уютной, но с тем же мертвым сухим духом электропечки, убивавшим любую домовитость. Она наскоро разделась, достала из шкафа любимое чгрное платье с белой розой у ворота, то самое узкое блестящее платье, что подчгркивало отличие стройной женщины от женщины вообще. В зеркале она увидела свог лицо с большим ртом, неправильным носом и длинными красивыми глазами, странным образом приводящими именно эти недостатки в неповторимую гармонию. Держа в руках платье, она придирчиво разглядывала себя, стоя в белье и в туфлях, и словно выставляла себе, разменявшей сегодня четвертачок - двадцать пятый года,- оценку. Не убедив себя этим досмотром, она сняла всг и покачала перед зеркалом грудями, с удовлетворением отметив, что они еще упруго и красиво торчат, а не болтаются, не смотря на изрядную величину и вес - она приподняла их на ладонях и слегка сжала, проверяя упругость. Я еще молода, улыбнулась она себе. У меня удивительные пропорции фигуры - тонкая талия при таких бгдрах и бюсте! У меня гладкая белая кожа. Я еще очень и очень могу понравиться... Она подумала, что идет в ресторан, чтобы кто-то касался в танце, а потом, может быть, или здесь, или у него дома ег тела, раздражая ег недосказанностью отношений, словно жажда, бесконечно удовлетворяемая во сне...

После того, как пять лет назад ег подвергли публичному телесному наказанию, она потеряла интерес к обычному сексу и не могла объяснть, что она имеет в виду под сексом необычным. Ег высекли "за изощргнное садистское хулиганство" и привели приговор в исполнение прямо на ярко освещенной сцене их переполненного институтского клуба. Еще бы там были свободные места! В стране, где категорически запрещалась самая безобидная эротика в печати и в кино, не говоря о театре, где милиция задерживала на пляжах девушек за открытый купальник, неестественным образом практиковались телесные наказания, где можно было видеть раздетую молодую женщину Следуя законам самого справедливого в мире общества, суд, как правило, назначал экзекутором жертву преступления... Майю тогда, как раз в день ег двадцатилетия, наказывал тот самый Яшка, которого ег ребята проучили за попытку лапать их девушку на танцах. Ну уж тут-то он налапался, прежде чем стал ег собственно стегать! Судьи и зрители не торопили его, сами наслаждаясь "унижением злостной хулиганки" - с такими-то соблазнительными формами...

Слгзы ярости выступили у нег на глазах при этом воспоминании. Воспитанная на культивированной советской властью патологической сексуальности, подчерпнутой из достоинства и терпеливости юных героинь "Молодой гвардии" и славных партизанок, Майя тогда всг стерпела, но из института ушла, из родного города уехала в Москву, там вышла замуж, развелась. И вот судьба занесла ег как раз в Певек, где около сорока лет назад закончилась биография ег деда, как и большинства советских евреев в 1953 году. Великая семья советских народов избавилась тогда, наконец, от очередной паршивой овцы, покончила с массовым предательством последнего из своих изначально неблагонадгжных народов на пути к построению коммунизма. Лагеря на берегу Ледовитого океана давно заросли тундровым лишайником. Только покосившиеся вышки и впаянные в мерзлоту остатки колючей проволоки напоминали об их недолгой истории. Евреи, которые той весной не были убиты прямо в останавливающихся на станциях эшелонах в результате "проявления стихийного справедливого гнева трудящихсяФ, не умерли от духоты в трюмах грузовых судов, не утонули при высадке в прибое на необорудованный берег, эти немногие дождались первых морозов и тихо погибли в неотапливаемых переполненных бараках-времянках без еды и воды. И даже через десятки лет холодный прибой нетнет, а выкатит на гальку череп какого-то, быть может, несостоявшегося Эйнштейна или вполне состоявшегося Блантера, которому "не нужен был берег турецкийФ, а потому был предоставлен вот этот - чукотский ...

Еврейство деда тщательно скрывалось в семье Майи. В отличие от СС, КПСС, в духе нашего советского гуманизма, не уничтожала полу- и так далее евреев, но жестко ограничивала их в правах,. Майе не светило бы попасть в ег институт, заяви она о дедушке-профессоре медицины. Если бы ег папа и мама сразу признались в позорном родстве, их бы вместе с дочерью поселили как полу- и четверть-жидков в Автономии. А уж узнай сегодня славное МГБ, что она нагло скрывала все эти годы свог родство с "извергом в белом халате" в своих анкетах, не отделалась бы она Яшкиными наивными фантазиями.

Припудрив потемневший от слгз нос, Майя оделась и снова посмотрела в очистившееся от пелены на глазах зеркало. Сердитая молодая женщина исподлобья смотрела на нег влажными припухшими глазами. Она натянула резиновые сапожки, положила в сумочку туфли и надела плащ, тщательно уложив под капюшон высокую причгску. В коридоре было грязно, из общего туалета в его конце тянуло мерзким запахом. Она заткнула нос, обошла разбросанные вокруг двери туалета использованные по прямому назначению обрывки газет с портретами вождей, скатилась по лестнице на мокрые доски короба - поднятого над мерзлотой тротуара. Солнце слепило ег, отражаясь от луж, неестественным ночным прожекторным, лагерным светом в контраст нависшим чгрным с синеватым отливом снеговым тучам. Под веками ломило от всепроникающего свирепого света вечного полярного дня, как тогда, на сцене, от беспощадного света юпитеров...

У дверей ресторана ег встретили двое из тргх лгтчиков. Уже издали по их лицам она поняла, что, как это вечно с летунами, вдруг срочный вылет и, к сожалению... К сожалению, глаза ег снова наполнились слезами, когда она сдавала одна плащ и сапожки в гардероб, поднималась в зал и устраивалась за чудом свободный угловой столик. Громко смеялись отмечающие какое-то важное достижение начальники из штаба аркопераций, степенно пили водку капитаны-наставники, весело ужинали и лапали пьяных буфетчиц моряки с атомного ледокола. Солнце мерцало в бородах полярников с их последним цивилизованным ужином на пути к дрейфующей станции, отдыхали гидрологи, гляциологи, золотишники. Ударники коммунистического труда были веселы каждый в своей компании и все вместе в своей вечно юной прекрасной стране. На шестой части земной суши эти люди успешно построили коммунизм, избавившись раз и навсегда от скверны еврейства, бытовой преступности, государственной измены. Портреты Берия и Ленина висели над стойкой бара с бесплатными напитками и закусками, словно специально ярко высвеченные солнцем вечного дня. Его прожекторные лучи били в отключенную хрустальную люстру под потолком, и она сияла ярче, чем от всех своих электрических огней. Майю ослепил этот свет, она отвела глаза.

И тут за ег стол без спросу сел мужчина, молча взял меню. Он был немолод, прилично одет в коммерческое, то есть то, что продавалось за деньги, а не по талонам. На Майю он не вроде бы обращал внимания. Она же таращилась на него, пораженная, что не может узнать, хотя явно где-то видела... Не из штаба, там она знала всех, разнося спецпочту. Не из лгтчиков, не из моряков, не пограничник... Но и не из немногочисленных командированных, без конца спрашивавших о письмах до востребования.

Изучив меню, он не стал лихорадочно звать официанта, а молча и дружелюбно поднял на Майю красивые синие глаза и стал ег как-то необидно, но внимательно разглядывать, уверенно и постепенно. В его взгляде было нечто непривычное, но именно то, что она подспудно хотела увидеть в мужских взглядах, что неуловимо возникало во снах и так же бесследно исчезало при пробуждениях. Безмолвная беседа глаза в глаза казалась бесконечной. Такого с ней не было никогда. Ни до замужества, ни после. Словно они оба зараннее условились об этом свогм свидании, чтобы поговорить, наконец, на одном, никому больше не ведомом языке... Самое удивительное, что она понимала этот язык, что ей импонировала бесцеремонность его взгляда, его хозяйская уверенность в ег покорности. Да скажи ОН ей сейчас, прямо здесь, в полном, залитом неестественным ночным солнцем ресторане: разденься - сняла бы перед ним всг. И считала бы естественным, что за это хулиганство снова высекут... ОН мой господин, прочих просто нет, прочие мне просто снятся...

Никому не было дела до того, что испытывают эти двое в крохотном в сущности зале, затерянном под залитым ночным солнцем небом Арктики. Только официант подошгл и вопросительно уставился на Майю. "Коньяк и к нему, как обычно, Шура," - негромко сказал незнакомец. Местный, удивилась Майя, снова мучительно стараясь его припомнить, но возникающие было догадки странным образом раздваивались и исчезали. "У меня сегодня день рождения, - сказала она и достала из сумочки платок вытереть пот со лба. - Мне сегодня двадцать пять." "У меня тоже день рождения, - эхом отозвался он. Выпьем за наши общие семьдесят.

И за тебя - подарок мне на день рождения." "За тебя, - повторила она слово в слово.

- Подарок к моему дню рождения..."

Они подняли рюмки. Майя ощутила прикосновение его сильной руки с тонкими пальцами к своей обнаженной руке словно удар тока прямо в сердце. Боль, последовавшая за этим непривычно сильным пожатием, была как долгожданное освобождение каких-то загнанных внутрь чувств. Как всегда, от первой рюмки у нег онемели губы. Не отнимая руки и не ослабляя своей странной хватки, словно он боялся, что она вдруг исчезнет, он налил по второй. Волны, рождающиеся в одном из них, тотчас по этим рукам передавались другому. Она положила свою ладонь на его пальцы на своей руке и сильнее надавила на них. "Нет, - мотнул он головой. - Ты не знаешь моей силы..." "Да! - почти крикнула она, наклоняясь к нему через стол. - Это ты не знаешь МОЕЙ силы. Боюсь, что я и сама ег не знаю..." "Я могу сломать тебе руку," - прошептал он, усиливая хватку. "Не можешь..."

Позже она прочитала, что в подобном состоянии у человека наступает какое-то перераспределение кислот в тканях организма, творящее чудеса. Пока же она наслаждалась своей силой против его силы. Освобождгнными наконец-то сильными чувствами для сильного партнгра в вечном и всегда свогм для каждой пары спектакле двух актгров. "Откуда ты взялся? Я тебя раньше видела? Ты ведь здешний, а я всех здешних знаю." "Видела. Каждый Божий день..." "Кто же ты?" "Тебе это важно?" "Ты прав - неважно... Так тебе сорок пять?.." "Каждый раз, когда мне стукнет новая дата, я сам себе устраиваю юбилей. Вспоминаю разные вехи. Давай вместе.

Что это с тобой?" Она вдруг почти рывком высвободила руку: "Не обращай внимания. Говори. И - не бойся. Я - не продам," - вдруг добавила она, заметив что-то в его синих глазах. "Надеюсь... Итак, мне три года. Мы уже знаем о депортации, но еще дома, еще с папой и мамой справляем... наш день рождения. Уже был для нас голод. Ничего, кроме хлеба. Только зажели на... каждом ломте... да, по три свечи...

Входят! Мама успела нас вышвырнуть в окно. В доме какая-то вдруг стрельба, крики, а я затаился в лопухах... Солдаты за нами, да только, как мне потом сказали, из двух зайцев ни одного не поймали..." "Из двух?.." Он словно окаменел, вдруг вспомнив не ту давнюю историю, а конец своего сегодняшнего рабочего дня: "Сам не знаю, почему мне все время кажется, что нас двое..." "Слушай... - заторопилась она. - Ты только послушай! Ты ведь мусорщик, дядя Боря, так? Я тебя наконец узнала. А не могла припомнить сразу потому, что и мне всг время казалось, что вас... двое..." "Пить надо меньше, Маечка..." "Я уже точно вспомнила! Я его вчера у гляциологов видела, носила ему телеграммы из Ленинграда. Знаешь, у них своя кают-компания на Северном коробе?" "Ну?" "Там один командированный очень на тебя похожий. Драбин его фамилия. А твоя ведь Дробинский?" "Так ты... меня здесь приняла за... него?" - живой тгплый взгляд его вдруг подгрнулся тупым мрачным безразличием, которое всегда пугало Майю в этом биче, когда он приходил на почту. Тгплая и глубокая синева глаз исчезла, словно ег задгрнули полупрозрачной голубой плгнкой. Майю это внезапное превращение испугало до паники. Она протянула под столом наскоро разутую ногу и провела ег пальцами по его ноге вверх от колена. Глаза Бориса тотчас приобрели прежнее выражение. "Ну при чгм же здесь кто-то? - горячо сказала она, лаская под столом его ногу. - Ты что, не видишь, ЧТО мне важно?" "Ладно, - улыбнулся он, вернув свою руку на ег. - А как насчгт твоих наиболее важных юбилейных воспоминаний?" "Моих? - содрогнулась она. - Тоже не из приятных. В день моего двадцатилетия меня высекли..." "ПТН? Тебя?!" - помрачнел он. "Именно. Публичное и очень даже телесное наказание. Тогда еще разрешалось не только сечь без... ничего, но и поиздеваться перед этим." "И что же ты натворила в двадцать-то лет? Такое редко присуждали. Даже за воровство и обвес не давали." "Хулиганство с садистским уклоном... У нас была компания.

Студенты. И на танцах к мне пристал отвратительный тип, рыжий такой, его все Яшкой звали, из институтского комитета комсомола. Демагог и горлопан. Он меня пригласил, а я отказала. Он так мерзко улыбнулся и вроде бы нечаянно провгл пальцами вот тут... Я ему по морде. Милиция нас вывела, обоим по замечанию, но мои ребята всг видели. Да... я их и сама попросила Яше пояснить, как надо вести себя с их девушкой. Стали пояснять и перестарались. Да еще при свидетелях. Те на суде подтвердили и что это я их просила его наказать, и что смеялась и подзуживала, когда ему штаны снимали... Короче, получила в общем-то за дело. Просто уж очень обидно и противно было, что именно этот подонок меня и наказывал. Не очень-то и больно было - это же скорее спектакль: он должен был, когда сечгт, вторую руку в кармане держать... Да и мужик он не сильный, хотя норовил попасть побольнее, но зато как он меня ла-пал при всех... за что хотел!.. И ребят моих из-за меня тоже высекли. Один из них, гордый такой, отличник, вундеркинд, после этого с ума тронулся..." "Не мудрено... А ты?" "Я?.. Пожалуй... тоже немного с тех пор не нормальная. С мужем моим, таким тактичным и ласковым, жить просто не могла.

Хоть Яшку ищи... Впрочем, наши его всг-таки потом достали, он теперь..." "А вот этого ты мне не говорила, - испугался Борис. - И никогда никому не говори."

Розовое солнце внезапно вторглось в их разговор - кто-то шевельнул дальнюю штору. Оно ярко осветило лицо Майи, ег УлягушачийФ, как говорил Пацан, рот, тонкие ноздри длинноватого, сейчас как-то странно кривившегося вправо носа, напряженные зелгные удлингнные глаза, шапку густых светлых волос. В этом не очень красивом лице был сейчас для Бориса весь мир... Подошгл официант. Борис заплатил за коньяк и фрукты - остальное было бесплатно - и поднялся, подавая Майе руку. Она какое-то время не шевелилась, наклонившись над столом. Потом рывком поднялась, обула снятый туфель и под руку пошла с Борисом к гардеробу.

Было далеко заполночь. Небо очистилось, ветер стих. Прохожих не было. В полной тишине властвовал всепроникающий солнечный свет, казалось, со всех сторон. Сопки за бухтой казались чгрными, а за посглком всг так же пылали какимто синтетическим коричневым цветом. Дальние горы надели ярко-розовые шапки.

Они шли в своих плащах вдоль берега. Невидимая вода отделяла глянцевые голыши от матовых, над которыми резвились мальки. Борис смотрел на фигуру женщины с поникшими плечами, мешочком с туфлями у самой земли и вдруг представил ег на берегу не этого, а никогда не виданного им тгплого моря среди пальм и жаркого солнца вместо этого суррогата. И что сейчас воздух имеет не пять, а двадцать пять градусов и море не ледяное, а тгплое. И что на этом благословенном и недостижимом берегу она вся, а не рука только, принадлежит ему. И принадлежит так, как того хотят они оба...

Майя вдруг обернулась, впервые улыбнулась во весь рот, заглянув ему в глаза, отбросила мешочек на гальку и, действительно как на южном пляже, в этой мгртвой арктической тишине, расстегнула и сняла плащ. Они не замечали ни холода, ни вездесущего света. Она повторяла, закинув голову: "Ты! Ты! Наконец-то ты!!" Она, наконец, пила не во сне и всг равно не могла напиться его силой, его смелостью и своей ДОБРОВОЛЬНОЙ болью...Он еще лежал на плащах, когда она встала нагая и отошла к своей одежде, отворачиваясь от его восхищенного взгляда на это залитое розовым светом тгплое тело среди полярного холодного лета...

Свет нагло заливал и ег комнату, где они продолжали праздник своей свободы в тепле от электропечки почти до поры, когда в нормальных широтах наступает рассвет. Борис смотрел на разметавшую густые светлые волосы спящую на спине раскинув руки Майю и не уставал удивляться, одеваясь, что он, пожилой мусорщик, провгл ночь с такой красивой молодой женщиной.

***

Грохоча по пустынным коробам, Борис ворвался в свою комнату, наскоро переоделся в рабочее и бросился на свою койку перевести дух. Это не помешало ему услышать привычный звон будильника, во-время встать и быть у конторы раньше Пацана. Тот пришгл зелгный с похмелья и сразу сел на заваленную окурками и пеплом скамейку - досыпать. Да и у самого Бориса плыли круги перед глазами, хотя выпил он в ресторане относительно мало.

Напарники обедали вместе. Пацан говорил Уза жизньФ, а Борис, как всегда, то кивал, то смотрел сурово, считаясь при такой манере в свогм кругу незаменимым собеседником. Но Пацана его молчание сбивало с толку. Он вообще УволкаФ- Бориса боялся, старался угодить. А потому перестраивался на ходу, тут же приводил аргументы против только что высказанных, грамотно расставляя совершенно неопределгнные артикли. "Дядь Борь, - вдруг сказал он - Почтарочка-то наша была вчера в "Арктике" с фраером - вылитый ты! Морда, фигура. Думал, ты переоделся.

Заглянул к тебе - нет, спишь пьяный, как обычно." Волна холода пробежала от затылка к ногам так, что он качнулся на табурете. Неужели снова ОН? И с Майкой ОН, а не я?.. С трудом переведя дух, Борис спросил каким-то не своим голосом:

УКак мог увидеть? Я ж запираюсь..." "Так я в щелочку. А что, не спал что ли?" "Чего не спать? Спал я..." "Ты чг, плачешь, что ли, дядь Борь? Да задерись она в пасть эта почтарочка! Нам-то что до них?" "И откуда у тебя кличка такая для человека под тридцать?" "Так Бацанов я по фамилии, Сергей Бацанов, бич-профессионал. Вот и сокращают всюда." "Слушай, это, Сергга, ты же пьян был, ночь к тому же. Как ты узнал, что с почтаркой был не я?.." "Во дагт! Да в этом тргпанном Певеке разве летом ночь? Только и Митюха сказал: не, не Боря это. Тот фраер, морда тонкая, материковая. А я ему говорю: могла (не определение, а артикль) быть и с дядей Борей. Мужик он тоже ладный. А Митюха говорит: (что-то на что-то) она пойдет с мусорщиком, когда вокруг нег столько приличного народу всегда. И сама тоже самая фигуристая на весь Певек. Одна жопка чего стоит, про прочее и слов нет!

Такую любой капитан, если надо, буфетчицей хоть на атомный ледокол оформит, чтобы каждую ночь иметь... Только на морду, она по-моему, не очень. Милкараздатчица лучше... Эй, Оленька, ты как, еще с погранцом или снова моя? - крикнул он в окно. - А то он у меня, как пионер, - всегда готов! И под салютом всех вождей."

УТы ко мне и правда стучал?" "Конечно, добавить с тобой хотел. Только ты спал же, прямо в сапогах и в стгганке, как всегда. Ну я и понял - готов уже, не добавит."

Неужели я как прилгг вечером, так и проспал до утра? И костюма из шкафа не брал, и в бойлерную-душ не спускался? Ведь вот и не брился... Услышал случайно, как летуны ег в ресторан звали, вот и привиделось чгрт-те что...

Работы было много. По приказу нового начальника свалку перенесли, пришлось ехать за маяк по берегу бухты. Борис по своему обыкновению нахохлился в кузове, пока Пацан развалился в кабине. Кто же это был с почтарочкой, без конца думал он, трясясь на брезентовом коврике. Не зря же этому дурному Сергге померещилось спьяну, что я?

Что-то блеснуло на берегу. Борис так ударил тяжглым кулаком по кабине, что слетел дворник со стекла. Машина тормознула юзом по слякоти и вышвырнула Бориса в обочину. Он тяжело помчался назад и нагнулся над береговой галькой. Это был пояс от майкиного плаща... Не отвечая на ругань водителя, он сунул поясок за пазуху и одним прыжком влетел в кузов. "Что там, неужто кошель?" - загорелся Пацан. "Да нет. Показалось..." Это было их место! Дневное солнце так же яростно и низко стелило лучи по тундре, но Борис видел розовое ночное его сияние и розовые тгплые плечи в своих руках. Белый пустой купол неба сиял над машиной, мчащейся по берегу с пожилым мусорщиком в кузове. За машиной всбухала белой пеной чгрная жижа, в которую с кузова летели какие-то совершенно лишние в этом мокром свирепом краю капельки...

На свалке они подожгли мусор, стали во главе дымного хвоста и стали выбрасывать на горящую солярку содержимое кузова. Пацан филонил, едва шевелил лопатой. Борис сегодня этого не замечал, работал с каким-то остервенением, молчал на перекурах. Пацан вдруг уловил, какими незнакомыми глубокими и осмысленными глазами напарник смотрел на убегающую к посглку дорогу и впервые усомнился:

а не он ли был вчера тут где-то с почтаркой? Говорят же, что дядь Борь - бывший инженер из автономиков. А раз автономник - житель Еврейской автономной области, то еврей. Все знали, что суровая, но справедливая Советская власть выселила туда сорок лет назад евреев со всего Союза за массовое предательство и предвкушение американского нашествия. Теперь они и их потомки навеки не имеют права выезда оттуда. Разве что на Север, и то временно... А ведь как умеет придуриваться!

Не только никогда не скажешь, что жид, так ведь и на инженера не похож вовсе, бич вроде самого Сергги Бацанова. Говорили также, что будто бы плавал матросом на снабженцах, был за что-то бит товарищами и списан на берег. Что может запросто своими ручищами придушить кого угодно. Поймал же он как-то Пацана за попыткой закидать кучу снегом, после чего ег и ломом не возьмгшь, и молча так ткнул его носом в свог колено, что отпетый бич месяц работал как ударник. Говорит всегда гладко, если вообще пасть раскрывает. Но чаще молчит и смотрит... На горло ведь смотрит, волчило, чтоб у него на лбу хер вырос... Прав шоферюга - волк с нами ездит! Вот и сейчас работает с таким изменяющимся лицом, что словно репетирует оборотень...

***

Майя тоже забылась перед привычным звоном будильника тревожным сном.

Без конца казалось, что на нег кто-то в комнате смотрит. Но здесь было привычно пусто и тихо, стоял всг тот же мгртвенно ровный сухой жар от электропечки. Както, проснувшись на мгновение, она увидела свог отражение в полированном чайнике и не сразу поняла, почему она нагая. Как тогда...

Отогнав юбилейные воспоминания, она с удовольствием припомнила лучше вчерашний вечер и ночь со странным знакомым незнакомцем, которого все звали в посглке дядь Боря и который поразительным образом превратился в ег долгожданного любовника. Этот призрачный воздух на галечном берегу, это долгожданное насыщение добровольной на этот раз болью впридачу к страсти, это утоление жажды не во сне... Она придирчиво оглядела себя в зеркале ни синяка, ни пятнышка! Или он гипнотизгр, или я стала йогом, с моей-то кожей; бывало, в Москве в метро узлом заденут - синяк на неделю... Одеваться не хотелось. В жаркой сухости на фоне летящих вдоль окна августовских снежинок она любовалась собой и кривлялась у зеркала, принимая немыслимые позы с разными рожами. Очнулась, мельком взглянув на будильник, заметалась, вылетела, жуя на ходу что-то, и едва успела к первому посетителю.

Подняв на него глаза, она похолодела. Это был грузный человек в непривычном здесь модном плаще, при галстуке. На лице его сверкнули большие очки в тонкой оправе, в которых Майя увидела свог спаренное изображение. "До востребования, - произнгс он знакомым голосом и положил на стойку ленинградский паспорт. - Валерий Драбин. Что с вами?" "Нет... Спасибо. Вам нет ничего сегодня, товарищ Драбин." В дверях он удивлгнно оглянулся на ег напряжгнный взгляд. Майя бросилась к окну. Драбин шгл к гостинице, разлаписто ступая точно как Борис, но не раскачиваясь - не плавал... Тот же голос, те же пальцы. "Драбин Валерий Алексеевич, впомнила она каллиграфию из его паспорта. - Тысяча девятьсот пятидесятого рода рождения, русский, уроженец деревни Пески Щигровского района Курской области. Вот как называется сегодня сбежавший второй близнец, еврей, зайцем проехавший в запретное ему царство построенного коммунизма. За двумя зайцами погнаться... Теперь она ждала окончания рабочего дня еще с большим нетерпением.

В угаре ожидания она едва справлялась с привычной работой: чуть не выдала чужой перевод, перепутала адрес в телеграмме. Кто-то флиртовал с ней, назначал свидание, на которое она рассеянно соглашалась, счастливо и невпопад улыбаясь всем подряд. Видела только безобразно неподвижные стрелки часов и боялась, что ОН НЕ ПРИД?Т... Она без конца вспоминала не только такое неестественное сплетение двух тгплых человеческих тел на берегу холодного полярного моря, но и продолжение этого праздника уже в тепле, дома. Нигилизм вдруг исчез, ласки не вызывали неприятия. Она без конца представляла будущее свидание, ярко воображая его детали под гул голосов по ту сторону стойки и чужой собственный казгннометаллический голос откуда-то извне. Всегда эти ег гргзы оборачивались разочаровнием. Но сегодня и всегда С НИМ этого не будет!

А мусорщиков, как назло, вызвали в дальнюю воинскую часть. В офицерском городке прорвало канализацию, затопило то, что на Материке называлось бы подвалом - пространство между полами первого этажа и мерзлотой на сваях. Работать пришлось на карачках, в дерьме, проклиная пьяного мичмана, сунувшего в унитаз детский башмак, офицерш, торопивших рабочих и повторявших: "Жить же в доме нельзя, понюхайте сами!Ф. Пацан отгонял их из-под дома гулким матом. Борис таскал шланги, ковырял ломом прошлогодний лгд, делая канаву, так как насос солдаты то ли не смогли, то ли не захотели завести, чтобы потом не воняла машина.

Жижа, наконец, ушла естественным путгм с горки, на которой стояли барачные строения посглка. В дыру тотчас нагло ворвался прожекторный луч полярного светила, называемого в иных краях солнцем. Они торопливо сгребали жижу к канаве лопатами, опасаясь, что ночной мороз сведет на нет всю работу. Наконец, уже где-то с солнечной полуночи вытерли всг под домом насухо обгрнутыми в ветошь лопатами. Пьяный лейтенант-интендант, морщась от вони, выписал им наряд. Машина понеслась прямо по тундре к розовой чаше бухты, на краю которой дымил трубой котельной унылый посглок, а на глади отражались в воде мачты судов.

Пацан тотчас уснул в кабине, вывалив за окно грязную бессильную руку с чудовищными ногтями.

В кубовой было пусто. Пацан ушгл к себе спать, не переодеваясь, а Борис долго и тщательно мылся и стирал свою одежду, развешивал ег на раскалгнных трубах. От одежды с шипением валил пар, тускло светили грязные лампочки, стояла какая-то металлическая тишина. На улицах спящего посглка тоже было тихо. Снежинки летели попергк прожекторного света . Он зачем-то пошгл к почте, не помня Майного адреса, и остановился, отражаясь в окне на фоне почтовых весов за стеклом.

Отражение, однако, было достаточно странным - почему-то в очках. Борис мотнул головой, пытаясь проснуться, но отражение, хотя точно так же мотнуло головой, не только не исчезло, но и обрело совершенно знакомый голос: У Драбин Валерий Алексеевич, - и протянуло знакомую ладонь. Институт прикладной морфологии фауны. Ленинград." "Валерий? - глухо спросил Борис. - Велвеле?.." - добавил он почти одними губами. "Борух? так же одним дыханием произнгс второй заяц. - Как тебя звать сегодня?" "Дядя Боря... Прости, Борис Абрамович Дробинский." "Всгтаки Абрамович?" "Я автономник. Когда меня отловили, то сунули в вагон для малотеток. Там я приглянулся комсомолке-инспекторше. Она знала, что наш папа - полный кавалер Славы... Сжалилась и включила в список десятой доли депортированных, которых высаживали тогда из эшелонов в Биробиджане. Воспитанник специнтерната для депортированных детей врагов народа. Естественно, я поражгн в правах пожизненно. С любым потомством. А ты у нас русский, раз живгшь в Лениграде?" "Русский. Я прятался в одной деревне, а там у слепого вдовца-танкиста как раз сын моего примерно возраста накануне попал в колодец. Меня ему тайком подменили вместо утонувше-го. Он, конечно, подозревал, бил меня, чтобы признался, но потом смирился, стал даже неплохим папашей, Но он был обгорелый и контуженный, скоро умер. Я вырос в детдоме, получил золотую медаль, окончил институт, женился на ленинградке. Вот и всг." "Нет, не всг... Ты был вчера в ресторане? замирая в ожидании ответа, спросил Борис. - С девушкой с почты?" "Был... Ты что? А... Понятно. У меня тоже это бывает. Так вот я был с гляциолагами за их столом, а в углу с этой милой пышкой, был ты. Я сначала думал, что мне померещилось. Привычный бред: я же всегда подспудно знал, что ты где-то есть, раз я сам еще жив. У нас не только внешность одинаковая, но и привычки, пристрастия, даже жгны, должно быть, схожие. Вот и я к почтовой девушке очень не равнодушен, прости... Ты женат?" "Был, там в Автономии. Сцены, нужда, обиды. У меня, видите ли, избыток совести откуда-то. А она завела моду за мелкие провинности наказывать меня холодной постелью. Не твоя, мол, пока ты не такой, как все, не делаешь карьеру. Самый верный путь к разводу. Сына с малолетства своей мамаше на воспитание отдала врагом вырос. Зачем такая семья? Ну и работа - высокообразованные бесплодные интриганы. Зачем такая работа?" "Точно как у меня... Изобретал?.." "И это ты вычислил?.. Здесь мне диплом удалось скрыть, благо на Север нам дорога была открыта. Бич и бич. Сначала я плавал матросом-грузчиком. Пять лет на снабженцах, пока не появился в коллективе антисемит Ус ПодолаФ. И где, на каком человеческом материале потомка полицаев могли так воспитать, в стерильном-то от евреев славном городе Киеве?.. Я, говорит, не успокоюсь, пока последний жид не поселится в Певеке до первых морозов. Недобили, говорит, вас Гитлер и советская власть. Он и подложил мне чужой кошелгк. Чиф, старпом, у нас был - гнусная тварь, иезуит, несостоявшийся следователь - с юридического поПерли, ушгл в мореходку. Все свои мысли мне присобачил. Ты, говорит, Абрамыч, не человек для меня, даже не потому, что еврей. Я, говорит, как коммунист интернационалист. Ты мне, говорит, отвратителен, как антиобщественное явление. Вчера ты родную жену из дома выгнал, сегодня у товарища по полярным будням украл его тудовые сбережения. Что от тебя ждать завтра? Или убьгшь кого, или, того хуже, Родину нашу советскую твоим любезным американцам продашь... Хорошо, говорю я ему, а вот если вы ошиблись? Как вы, коммунист-то, спать будете? Спокойно, говорит, буду спать. В человеке ошибиться можно, а явление всг равно остагтся. Так и вышло.

Мне попалась очень милая женщина-следователь тут в Певеке. Романтик. Меня оправдали, судимость сняли, но матросом два года не брали. Так и кантовался мусорщиком, пока с месяц назад не зашгл сюда другой снабженец. А тамошний мастер с тем самым моим чифом как раз вместе кончал мореходку, как выяслилось в случайном разговоре в ресторане. Я, говорит, тебя, Борис, к себе возьму хотя бы назло этой сволочи. Путь у нас на Шпицберген. И... странно так на меня смотрит.

Всг бы хорошо, да..." "Эта девушка с почты? Так ег любой капитан буфетчицей возьмгт. Вы не расписаны, вдвогм за кордон не убежите..." "Я об этом же подумал и даже обо всгм договорился. Она получит сегодня анкету и предложение идти с нами в рейс. Послезавтра судно снимается с якоря, зайдет в несколько пунктов, а потом бергт курс на нашу угольную концессию на Шпицбергене. Казалось бы, всг складывалось удачно, пока я не подумал о Е? судьбе. По-моему, ей не следует...

связывать жизнь с евреем. Зачем ИМ наша судьба? Ведь еврейство хуже судимости.

Судимость со временем снимают, а еврейство - приговор от рождения к вечной ссылке с поражением в правах пожизненно, верно?" "Это только в социалистическом лагере, Боря. Особенно в нашей стране. В свободном же мире еврей - человек." "В Израеле?" " Ну, что ты! Естественно, я не имею в виду Народнодемократическую республику Израель. Я там как-то был - жалкое зрелище, почище твоего Биробиджана. В 1953 там так горячо одобрили "Обращение известных деятелей советской литературы и культуры еврейской национальности в поддержку интернационального протеста советских народов против предательства отдельных советских евреевФ, что передавили массу Уревизионистов" и пошли в русле советской политики. Не удивительно, что свободный мир отвернулся от Израеля, а СССР его включил в свог содружество. Естественно, в границах ООН по резолюции 1947 года. Теперь там сосуществуют Израель и чуть ли не профашистское Арабское государство без названия." "Да, я читал как-то об этих параллельных показательных процессах над Уподжигателями войны 1948 годаФ, что провели победившие с помощью МГБ местные социалисты и коммунисты.. И сколько там сегодня, в 1995, евреев?" "Поскольку их расистский "Закон о возвращении" был народнодемократическим правительством немедленно отменгн, а позорный сионизм ушгл в подполье, то в Израеле осталось, как и в нашей Автономии, около полумиллиона евреев. В основном фанатики коммунизма и те, кто не смог сбежать после социалистической революции 1953 года. С арабами у них полное понимание. И евреи, и арабы сегодня под защитой нашего Особого Ближневосточного военного округа."

УА, это те советские войска, что периодически отхватывают у Запада нефть и расшатывают Египет для своего контроля над Каналом?" "Те самые. В Хайфе, кстати, главная база Чгрноморского флота, поважнее Севастополя." "И что же, евреи отличились в этих боях в пустыне?" "Нет, конечно. Они и там освобождены от воинской повинности, как Унедостойные служить в Советской Армии". Они в стороне... В любом случае, там вам с Майей делать нечего. Попытайтесь на Шпицбергене сбежать с норвегами в свободный мир. Я дам денег на подкуп рабаков. Да знаю я, что там всг под контролем наших погранвойск, но одному из сотни всг-таки удагтся скрыться. Я бы на твогм месте рискнул..." "На... могм месте? Ты хочешь на мог место, Велвеле? С Майкой?.." "Ты даже не представляешь, как ты сейчас рискуешь ег потерять, Боря, -глухо сказал Валерий. - А ведь я видел, как вы вчера смотрели друг на друга в ресторане. Уверен, что и в постели оба не разочаровались. Я не прав?" "В том-то и дело, что прав. Но в этой скорополительной любви есть что-то...

причгм, с обеих сторон. Майя не совсем психически нормальная. Ег как-то подвергли публичному телесному наказанию. С тех пор у нег мазохистский сдвиг. А я...

Знаешь, что такое зверь в человеке? Не в преступнике, не в садисте - в мужчине рядом с женщиной? Что-то древнее, свободное..." "Знаю.." "Неужели и это у нас общее?" "Естественно, ведь мы близнецы... одно существо! Только я этого не стесняюсь. Нам не дано укрощать пороки, зачем-то заложенные в нас Природой.

Всг равно ничего не получится, только загонишь порок внутрь, а оттуда, распирая тебя, он рано или поздно проявится не в постели, а самым что ни на есть преступным образом. Короче, я бы на твогм месте дал себе - и ей волю." "А я не смогу!..

Вот мечтал о ней весь день, а как представлю, как она потребует, чтобы я ег не ласкал, а мучил, и как мне это самому понравится, как я войду во вкус и потеряю над собой контроль..." "Я - не потеряю!" "То есть ты хочешь..." У...попытаться заменить тебя. И с девушкой. И, главное, со Шпицбергеном. И - после него! О таком шансе я и мечтать не смел: такую страну покинуть навсегда!.." "А я?.."

УЕстественно, ты идгшь на мог место. Будешь русским. Будешь ленинградцем.

Доктором технических наук, профессором Драбиным. Крупным научным начальником в солидном институте, к тому же. Чем не альтернатива карьере матроса и мусорщика? Согласен?" Борис обессиленно кивнул. Он всегда чувствовал, что уступит самое серьгзное кому-то. И уступит почему-то добровольно... "Она тебя сразу разгадает. У тебя ничего не получится." "Ты лучше думай, как у тебя получится на могм месте. У меня всегда и всг получится. Потому, что я - не кисну. Короче говоря, времени мало. Билет у меня на сегодня вечером. А мне надо тебе дать массу инструкций." "Ты считаешь, что если у нас с тобой одна специальность, то..."

УСпециальность-то одна, да специфика разная. Я начальник, а ты делатель, пахарь.

Так что скорее ты справишься на могм рабочем месте в Ленинграде, чем я бы на твогм в Биробиджане." "Но ведь и я тебе должен дать массу инструкций. Я, пожалуй, всг напишу. И ты мне."