Помоги проекту - поделись книгой:
Адмирал ищет, на ком бы ещё сорвать злость. На глаза ему попадается вахтенный журнал, Васильев листает его в раздражении.
— Почему в вахтенном журнале бардак?! — спрашивает он наконец.— Старший помощник, это что, боевой корабль или богадельня?!
Офицеры лодки переглядываются.
— Бордель, товарищ адмирал! — отвечает старпом.
Старпому нельзя терять лицо перед экипажем. Поэтому он начинает дерзить.
— Так,— говорит Васильев зловеще.
К несчастью, кап-два Осташко забыл, что незаменимых старпомов не бывает. Сместить «механика» адмирал не может, потому что некому будет управлять механизмами и погружением, старпом же — другое дело.
Следует мгновенная и жестокая расправа.
— Записать в вахтенный журнал! — командует адмирал.— Приказываю отстранить старшего помощника Осташко от исполнения служебных обязанностей.— Адмирал очень хочет добавить «отстранить на хрен», но такое обычно не заносят в официальные документы.— Принимаю его пост на себя. Руководитель похода адмирал флота Васильев… Дай, подпишу.
Неуязвимый «механик» хмыкает. Васильев смотрит на него в упор, но ничего не говорит. Сейчас адмирал напоминает хищника моря, огромную белую акулу с кровью на челюстях.
С хрустом перекушенный, старпом бьётся в судорогах; потом, бледный как наволочка, уползает в угол и садится. Руки у него дрожат. Это, скорее всего, конвульсии умирающего. А ведь был хороший моряк, думает Меркулов с сожалением.
Потом открывает рот — неожиданно для себя.
— Товарищ адмирал, разрешите вопрос. Зачем нам ядерные торпеды?
13 дней до
Считается, что спиртное — лучшая защита от радиации. Поэтому лодка несёт громадный запас красного сухого вина. К «алиготе» прилагаются апельсины, ярко-оранжевые, как новый год в детском саду. На человека в день положено сто грамм — это немного. Поэтому офицеры скидываются и организуют «чёрную» кассу — и на эти деньги забивают холодильник в офицерской кают-компании. Чтобы водка была; и была холодная.
Меркулов смотрит на «Саранск» долгим взглядом. Потом пересиливает себя и идёт в центральный. Там его уже ожидает радист.
— Получена радиограмма, товарищ командир. От главного энергетика проекта Шаталова.
— И что? — говорит Меркулов.
— «Ознакомившись с техническим состоянием К‑3, категорически требую запретить выход лодки в море». Подпись, дата.
Меркулов усмехается.
— Поздно. Уже вышли,— Поворачивается к старпому, понижает голос.— Вот оно: высокое искусство прикрывать задницу — учись, Паша.
Через полчаса радист опять докладывает:
— Радиограмма из штаба флота. Товарищ командир, «Наутилус» вышел в море. По данным разведки: американцы готовились в дальний поход. Возможно, целью является…
Твою мать, думает Меркулов.
— Полюс? Они вроде там уже были?
— Так точно: полюс,— говорит радист.— Нам приказано: идти в боевой готовности, на провокации не поддаваться. В случае контакта с американцами действовать по обстановке. Подпись: Главком ВМФ, дата: сегодня.
Меркулов поворачивается и смотрит на Васильева. Тот нисколько не удивлён.
По обстановке значит, думает Меркулов. Что-то ты уж больно спокоен, адмирал. С нашими-то тремя торпедами.
Две обычных Т‑5 с атомными зарядами.
И одна Т‑15, чудовищная штука в 27 метров длиной, с водородной бомбой в четыреста килотонн. Эта штука проходит через три отсека и упирается в центральный пост. По замыслу конструкторов, такой торпедой можно поразить крупный военно-морской порт противника.
По данным разведки флота, таких портов во всём мире — два. Два! И ни один не имеет стратегического значения.
Тем не менее, сейчас подлодка идёт к полюсу с полным ядерным боезапасом. И туда же идёт штатовский «Наутилус».
Забавно, думает каперанг.
5 дней до
За бортом — белое крошево; чёрная вода, в которой плавают куски пенопласта. Это паковый лёд. Полынья напоминает суповую тарелку с широкими выщербленными краями. Григорьев ёжится — ему даже смотреть на это зябко. Старшину перевели в экипаж с Черноморского флота, поэтому на севере он банально мёрзнет. Хотя и родом с Урала.
Морозный воздух обжигает лёгкие.
Рядом стоит капитан-лейтенант Забирка — фамилия смешная, да и сам тоже, но парень хороший. И совсем не похож на «пассажира». Ребятам Забирка нравится.
Открыли люки, чтобы проветрить внутренние отсеки. Тёплый радиоактивный воздух поднимается вверх; вокруг лодки клубится белый туман.
Из дверей рубки, в облаке пара возникает Дикий Адмирал. Васильев нарочито медлит, хотя старшина видит, как в его глазах щелкают миллирентгены. Старшина вспоминает шутку времён начала службы. «А свинцовые трусы ты себе уже купил?» Некоторые ломались. Интересно, Васильев бы сломался? Адмирал отчаянно боится радиации — но пока держится и даже пьёт не больше других.
Забирка сдвигается; адмирал встаёт к ограждению, резко вдыхает, жадно оглядывается, словно пытается надышаться чистым, без альфа и бета-частиц, воздухом на год вперёд. Ну, по крайней мере, до следующей полыньи.
Налетает ветер и сносит туман в сторону. К‑3 покачивается под порывами.
Васильев рефлекторно вцепляется в леер.
Волнение слабое, но лодку бултыхает в полынье, как дерьмо в проруби.
— И якоря у нас тоже нет,— говорит Меркулов за спиной адмирала, и исчезает в люке, прежде чем тот успевает ответить. Васильев скрипит зубами и беззвучно матерится. За последние дни отношения между проверяющим из штаба и командиром К‑3 испортились окончательно. Старшина делает вид, что ничего не заметил.
Из-за туч выныривает солнце и освещает всё, как прожектором.
3 дня до
— Акустик, пассивный режим.
— Есть пассивный режим.
Командир часами лежит на полу, смотрит в перископ. Он выдвинут едва-едва, чтобы не задеть ледовый пласт, поэтому окуляр находится у самого пола. Меркулов ищет просвет для всплытия. Потом его сменяет старпом, каперанг выпрямляется, хрустит суставами, идёт курить. Адмирал появляется в центральном посту всё реже. Отсиживается в кормовом отсеке. Кто-то сказал Васильеву, что там радиация полегче. В принципе, это правда — кормовой отсек дальше всего от реакторного.
— Ну что?
— Ничего, товарищ капитан.
Море безмолвствует. Конечно, море полно звуков, это любой акустик скажет — но нет звука чужих винтов. А это самое главное. Старпом перебрасывается фразами с заместителем.
— Теоретически, им нас не догнать,— говорит заместитель об американцах.
— А практически?
— А практически мы их не услышим.
— Шумы,— говорит акустик.— Слышу…
— Что? — выпрямляется старпом.— Что слышишь?
Лицо акустика в напряжении. На лбу выступает капля пота, бежит вниз.
— Блин,— говорит вдруг акустик.— Простите, товарищ капитан. Будто дышит кто.
— Что ещё? — старпом отбирает наушники, вслушивается в море. Сперва ничего не разбирает, кроме гула и отдалённого шума винтов — это собственный шум К‑3. Потом слышит далёкий смех. Потом — глубокий мужской голос на фоне гула океана.
— Блин,— говорит старпом. Потом командует: — Отставить песню! Дайте мне радио.
— Не надо.
Старпом оборачивается и видит Меркулова, который уже покурил, поел, выспался, и успел побриться. Подбородок каперанга сияет чистотой. Старпом мимоходом завидует свежести командира, потом смотрит вопросительно.
— Хорошая песня,— поясняет Меркулов.— Хорошо поёт. Акустик, активный режим.
— Есть активный.— акустик включает гидролокатор. Слышен тонкий импульс сигнала. Меркулов открывает люк в переборке, то же самое делают в остальных отсеках. Теперь голос слышен без всяких наушников.
2 дня до
На краю суповой тарелки лежит, вмороженная в лёд, огромная атлантическая селёдка, густо посыпанная крупной белой солью.
— Блин,— говорит старпом. Похоже, словечко привязалось.
Характерная форма рубки и леерных ограждений. До боли знакомые обводы лёгкого корпуса. Такие очень… очень американские.
— «Наутилус»,— говорит Меркулов, сам себе не веря.— Что б меня, это же «Наутилус»!
Прибегает мичман-дозиметрист и докладывает:
— Фонит, тарищ командир. Почти как в активной зоне. Может, у них реактор вразнос пошёл? Они, наверное, вспыли по-быстрому, их как пробку выбросило — и на лёд!
Глаза у мичмана покрасневшие и гноятся. От радиации у половины экипажа — конъюнктивит и экзема. Несколько человек на грани слепоты. Грязная лодка, очень грязная, думает каперанг. Хотя у американцев дела не лучше. У них дела, если честно, совсем плохи.
— Как лодка называется? Опознали?
— Нет, товарищ командир. Там только бортовой номер: пять-семь-один.
Номер «Наутилуса». Значит, я не ошибся, думает каперанг. Но что, чёрт возьми, тогда с ними случилось?
— Сменить одежду,— приказывает Меркулов.— В лодку не заходить, вам сюда принесут — ничего, не замёрзнете. Потом отогреетесь. Личные дозиметры — на проверку. Молодцы, ребята. И получить двойную порцию водки. Всё, бегом.
— Есть!
Появляется Васильев. С минуту смотрит на тушу американской лодки, потом протирает глаза. У него зрение тоже садится — или адмирал очень удивлён.
Или всё разом.
— Блин,— говорит Дикий Адмирал. В этом Меркулов с ним солидарен.— Нашли кого-нибудь?
— Ещё нет. Пока не искали. Старпом!
Осташко о чём-то беседует с комиссаром лодки. В этот раз К‑3 поставили вплотную к кромке льда и опустили носовые рули глубины — как трапы. Несколько матросов выглядят на белом фоне, словно вороны на снегу.
— Старпом! — повышает голос Меркулов. Осташко оборачивается.— Паша, возьми людей, возьми автоматы из оружейки. Осмотритесь здесь вокруг. К «Наутилусу» не лезть. Давай, может, кого найдёте. Только дозу не забудь измерить. Ну, с богом.
— Понял,— отвечает старпом.
Меркулов поворачивается к Васильеву.
— На твоём месте,— говорит адмирал тихо,— я бы приказал стрелять в любого, кого они обнаружат.
Каперанг надменно вскидывает подбородок. Взгляд его становится тяжёлым, свинцовым. Слова чеканятся, как зубилом по металлу.
— Вы что-то знаете?
Адмирал поводит головой, словно воротник кителя натёр ему шею.
— Дело твоё,— говорит Васильев наконец. В его глазах — непрерывный треск сотен счётчиков Гейгера.— Твоё, каперанг. Только не пожалей потом, ладно?
Меркулов молчит.
1 день до
— Ктулху,— говорит американец. Он уже должен был загнуться от лучевой болезни, но почему-то не загинается. Только глаза жутко слезятся; огромные язвы — лицо Рокуэлла выглядит пятнистым, как у леопарда. Ещё у него выпадают волосы — но при той дозе, что схватил американец, это вообще мелочи.
— Простите? — говорит Меркулов. Он плохо знает английский, но в составе экипажа есть Константин Забирка, который английский знает хорошо. Так что, в общем-то, все друг друга понимают. Кроме моментов, когда американец заводит разговор о Ктулху.
— Говард Лавкрафт,— продолжает американец.— Умер в тридцать седьмом. А мы ему не верили.
Ему самому тридцать два. Его зовут Сэм Рокуэлл. Он лейтенант военно-морского флота США. Ещё он совершенно лысый и слепой от радиации.
Поделиться книгой: