Помоги проекту - поделись книгой:
Охренеть можно, думает старшина второй статьи Григорьев, глядя на гранату, которая только что (прям, блин, щас!) выкатилась к его лицу. Гранёная шишка, металлический шар в геометрически правильной фасовке каналов, лежит на расстоянии вытянутой руки — в принципе, можно дотянуться и прижать рычаг — только толку, увы, никакого. Насколько помнит старшина, а помнит он обшарпанный стенд с плакатом: граната ручная Ф‑1, вскрытая по оси симметрии; кольцо, пороховой заряд, рычаг, выдернуть и прижать, радиус поражения 200 метров, надпись химическим карандашом «Костя — дегенерат» и стрелка к запалу, похожему на зелёный член в разрезе,— у него осталось секунды три. Потом долбанёт так, что мало не покажется.
Два, считает старшина. В ту же секунду пол вздрагивает и слышен потусторонний жуткий скрежет. Это ещё не граната. Это означает, что железная коробка, по недоразумению именуемая подводной лодкой К‑3, опять задела край полыньи лёгким корпусом.
Правее Григорьева, в ожидании кровавой бани лежит «тарищ адмирал флота». Лицо у него белое, как простыня на просушке. Он выдыхает пар и смотрит. Видно, что перспектива превратиться в тонкий слой рубленого мяса, равномерно размазанный по отсеку, прельщает его не больше, чем простых матросов.
Судя по комплекции товарища адмирала — фарш будет с сальцом.
Григорьев ещё немного думает, потом подтягивает свои семьдесят килограмм на руках и укладывает животом на гранату. Ещё один способ почувствовать себя полным идиотом. Граната упирается в желудок; холодит брюшные мышцы — это действует как слабительное. Старшина сжимает задницу, чтобы не обделаться. Страшно до чёртиков. Почему-то как назло, ничего героического в голову не приходит, а из хорошего вспоминается только белый лифчик, обшитый гипюром. Дальше лифчика воображение не заглядывает, хотя явно есть куда. Обидно.
Один, считает старшина.
237 дней до
— Страшно, товарищ адмирал. У них лица живые.
До Васильева не сразу доходит.
— Что?
В трюме подлодки пляшут лучи фонарей. Маслянисто-чёрная жижа хлюпает под ногами — воды не так много, видимо, экипаж успел задраить повреждённые отсеки и умирал уже от удушья. Семь лет. Васильев идёт за лейтенантом, который говорил про лица. Пропавшая без вести С‑18. Лодка в открытом море получила отрицательную плавучесть и легла на дно — если бы не это, у моряков оставался бы шанс. Всплыть они не смогли; хотя насосы главных цистерн ещё работали, и электроэнергия была. Проклятое дно держало, как присоска.
— Товарищ адмирал!
Луч фонаря выхватывает из темноты надпись на столе. Царапины на мягком алюминии сделаны отвёрткой — она лежит рядом.
«Будь прокляты те, кто научил нас пользоваться ИДА»
Рядом сидит, прислонившись к койке, человек в чёрной робе. На нём аппарат искусственного дыхания. Теперь адмирал понимает, что означает надпись. Лодку нашли спустя семь лет после гибели — а неизвестный матрос до последнего ждал спасения. Они стучали в переборки, чтобы подать сигнал спасателям. Они пытались выйти через торпедные аппараты. Глубина почти триста метров — значит, шансов никаких. Но они продолжали надеяться — и продлевали агонию.
Если бы тогда, в пятьдесят втором, лодку удалось найти, думает Васильев. Чёрт.
Ничего. Не было тогда технических средств для спасения экипажа С‑18. Её и сейчас-то удалось поднять с огромным трудом, чуть ли не весь Северный флот подключили…
Под ногами плещется вода с дизтопливом и нечистотами. Адмирал прижимает платок к носу.
«Будь прокляты те…»
Лейтенант резко останавливается — Васильев едва не втыкается ему в спину.
— Что?
Лейтенант присаживается на корточки и переворачивает очередное тело. Светит фонарём. Потом лейтенант смотрит вверх, на Васильева и говорит:
— Видите, товарищ адмирал?
Васильев смотрит и невольно отшатывается.
Молодой безусый матрос — из какой-то русской глубинки. Русые волосы в мазуте. Адмирал чувствует дурноту: матрос уже семь лет, как мёртв, но у него розовое лицо с лёгким румянцем и никаких следов тления.
Он выглядит спящим.
146 дней до
Подводникам положены жратва от пуза и кино пять раз в неделю. А ещё им положено отвечать на идиотские вопросы начальства.
— Объясните мне, мать вашу, как можно погнуть перископ?!
— Легко,— отвечает командир.
Григорьев, наделённый сверхчеловеческим чутьём, делает шаг назад и оказывается за колонной. Это перископ в походном положении. Отсюда старшина всё видит и слышит — или ничего не видит и не слышит, в зависимости от того, как повернётся ситуация. Судя по напряжённым спинам акустика и радиста, они пришли к такому же решению.
— Так,— говорит Васильев и смотрит на капитана Меркулова. Старшину он не замечает.
— Я понимаю,— ядовито продолжает адмирал,— что вам перископ погнуть — нефиг делать, товарищ каперанг. Но мне всё же хотелось бы знать, как вы это провернули?
— Очень просто,— говорит Меркулов невозмутимо. Потом объясняет товарищу адмиралу, что наши конструкторы, как обычно, перестарались. Заложенные два реактора (вместо одного, как у американцев на «Наутилусе») дают избыточную мощность, и лодка вместо расчётных 25 узлов подводного хода, на мощности реактора 80 % выжимает все 32.
— Разве это плохо? — говорит Васильев.
— У вас есть автомобиль, товарищ адмирал?
Васильев выражает вежливое недоумение: почему у представителя штаба флота, заслуженного подводника, члена партии с 1939 года, не должно быть автомобиля?
— Представьте, товарищ адмирал флота,— говорит Меркулов,— стоите вы на переезде, и тут слева приближается гул, который переходит в рёв, свист и грохот, а потом мимо вас на скорости шестьдесят километров в час проносится чёрная «дура» длиной в стадион и массой под четыре тыщи тонн.
Старшина Григорьев стремительно опупевает, но изображает невидимку. Этот спектакль покруче любого кино, и ему не хотелось бы лишиться места в первых рядах.
— Представили, товарищ адмирал? — спрашивает каперанг Меркулов. Васильев молчит, видимо, у него не такое живое воображение. «Ночевала тучка золотая,— некстати вспоминает старшина,— на груди утёса-великана».
На чело утёса-великана наплывает что-то явно тяжелее тучки. Такой грозовой фронт, что адмирал выглядит чёрным, как угнетённые жители колониальной Африки.
— Имеете в виду вашу лодку? — говорит адмирал наконец. Он уже произвёл в уме нехитрые подсчёты, и всё складывается: скорость тридцать узлов, длина больше ста метров и соответствующее водоизмещение. Не надо быть Эйнштейном, чтобы угадать в чёрной «дуре» лодку проекта 627.
— Имею в виду товарный поезд, товарищ адмирал флота. А теперь представьте, что ваша «победа» высунула морду на рельсы… Вот поэтому перископ и погнули,— заканчивает Меркулов.
Даже школьного образования Григорьева достаточно, чтобы понять — какой-то логической сцепки тут не хватает. И тем более понимает это адмирал Васильев, у которого за плечами военно-морская академия. И вообще, этот каперанг его достал.
— Не понял,— говорит адмирал сухо.
— Вода,— объясняет Меркулов.— Поверхность. Я приказал поднять перископ, чтобы не идти вслепую. А удар на скорости оказался очень сильным, его и согнуло… Потом еле выпрямили, чтобы погрузиться. Эх, надо было делать запасной, как у американцев.
Каперанг говорит про «Наутилус» — первую подводную лодку с атомным реактором. Американцы успели раньше, ещё в пятьдесят пятом. В том же году вышло постановление Правительства о создании советской субмарины с ядерным двигателем. Но только сейчас, спустя четыре года, К‑3 вышла на ходовые испытания. Первый советский атомоход.
Кстати, у «Наутилуса» действительно два перископа.
Зато можно сказать, что у Меркулова единственный профессиональный экипаж на весь Союз. Несколько лет подготовки — сначала на берегу, при Обнинской атомной станции, потом на макете лодки, а дальше на живой К‑3, на стапелях и в море. И никаких сменных призывов. Впервые на флоте весь экипаж набран по контракту — одни сверхсрочники и опытные матросы. Меркулов костьми лёг, но выбил.
Проблем, конечно, всё равно выше крыши.
Например, этот Васильев, больше известный как Дикий Адмирал. Приехал смотреть результаты ходовых испытаний.
Ну что ж, каперанг Меркулов может результаты предоставить.
На скорости выше пятнадцати узлов гидролокатор бесполезен.
На скоростях выше двадцати узлов от вибрации болят зубы и выкручиваются болты.
На скорости тридцать узлов появляется турбулентность, про которую раньше на подлодках и не слыхали. Зато американские противолодочные корабли теперь К‑3 не догонят — силёнок не хватит. Зато нас слышно на весь мировой океан.
И вот тут мы погнули перископ, говорит Меркулов.
— Ещё «бочки» эти дурацкие текут постоянно,— продолжает каперанг. Слушай, Дикий Адмирал, слушай.— На них уже живого места нет.
«Бочки» — это парогенераторы. Система трубопроводов первого и второго контура реактора. Под высоким давлением «бочки» дают течь, уровень радиации резко идёт вверх. Появляется аварийная команда и заваривает трубы. И так до следующего раза.
«Грязная» лодка, говорит Меркулов.
— А потом мы открываем переборки реакторного отсека, чтобы снизить в нём уровень радиации.
— Чёрт,— говорит адмирал. У него в глазах потрескивают миллирентгены. Васильев нервничает: — И получаете одинаковое загрязнение по всей лодке?
— Совершенно верно,— спокойно отвечает командир К‑3.— Ну, на то мы и советские моряки.
43 дня до
В кают-компании тепло и пахнет хорошим коньяком. Стены обшиты красным деревом, иллюминаторы в латунной окантовке. Мягкий свет плафонов ложится на стол, покрытый белой скатертью, и на мощный красивый лоб Главнокомандующего ВМФ.
Главнокомандующий хмурится и говорит:
— Я сам командовал кораблём и прекрасно знаю, что ни один командир не доложит об истинном положении вещей. Если ему ставят задачу, он будет выполнять её любыми правдами и неправдами. Поэтому ты, Меркулов, молчи! О готовности лодки послушаем твоих офицеров.
А что их слушать, думает командир К‑3, каперанг Меркулов. Мы тоже не дураки. На полюс идти надо, так что — пойдём. Лодку к походу готова. А говорить о неисправностях — только лишний раз подставляться… Выйдешь в море на нервах, да ещё и ни черта не сделав.
Меркулов выслушивает доклады своих офицеров — на диво оптимистичные. Лодка готова, готова, готова.
Главнокомандующий расцветает на глазах. Как розовый куст в свежем навозе.
15 дней до
В надводном положении лодка напоминает серого кита: шкура пятнистая от инея, морда уродливая, характер скверный. Чтобы волнением не болтало, лодка принайтована тросами. Вокруг лодки — суровая северная весна: лёд, ветер и чёрная гладь воды.
На китовой шкуре суетятся мелкие паразиты. Один из паразитов, тот, что повыше, вдруг открывает рот и поёт, выпуская клубы пара:
У паразита — сильный наполненный баритон. С видимым удовольствием он повторяет припев:
— Кто это? — спрашивает Меркулов. Они со старпомом стоят на пирсе, наблюдают за погрузкой и курят. Бледный дым, неотличимый от пара, улетает в серое небо.
— Не знаю, — говорит кап-два Осташко.— Эй, Григорьев! — Старшина оборачивается.— Кто это поёт, не знаешь?
Григорьев знает, но отвечать сразу — отдавать по дешёвке. Младший командный состав должен знать себе цену. Поэтому старшина прикладывает руку к глазам, долго смотрит (но не так долго, чтобы командир устал ждать), потом изрекает:
— А, понятно. Это каплей Забирка, из прикомандированных. Он вообще худущий, соплёй перешибить можно, но голосяра — во! Ну, вы сами слышали, товарищ капитан…
И продолжают слышать, кстати.
— Спасибо, старшина. Можете идти.
— Есть.
Они выпускают дым, снова затягиваются.
— Что-то «пассажиров» мало,— говорит командир задумчиво.— Всего один остался. Куда остальные делись, интересно?
— Саша, так тебя это радовать должно! — не выдерживает старпом. Он знает, как Меркулов относится к штабным бездельникам, которые идут в поход за орденами и званиями. Обычно таких бывает до десятка. Они первые у котла, у «козла», и у трапа на выход при всплытии. Остальное время «пассажиры» дохнут со скуки и режутся в карты.
— Должно, а не радует,— говорит Меркулов.— Пассажиры, Паш,— они как крысы, у них чутьё звериное. Значит, в опасное дело идём. Или какая-то херня в море случится. Тьфу-тьфу-тьфу, конечно. Так что, Паша, будь другом — проверь всё сам до последнего винтика. Что-то у меня на душе неспокойно.
— Сделаем, командир.
Ещё одна затяжка.
— Товарищ капитан, смотрите! — вдруг кричит Григорьев издалека и на что-то показывает. Командир со старпомом поворачиваются. Сперва ничего не понимают. Потом видят, как по дорожке к пирсу, торопясь и оскальзываясь, спускается офицер в чёрной флотской шинели. В свете дня его обшлага отсвечивают тусклым золотом. Что-то в офицере есть очень знакомое — и не очень приятное.
— Это Дикий Адмирал,— узнает старпом наконец.
Пауза.
— Накаркали,— говорит Меркулов с досадой и сплёвывает.
14 дней до
«Дикому» адмиралу никто особо не рад. Он это чувствует и начинает злиться. А когда начальство злится, оно ищёт повод придраться, наорать, наказать и тем самым утвердить собственное эго.
— Что это было? — спрашивает Васильев мягко и зловеще.
Но, в общем-то, не на того нарвался. Командир электромеханической боевой части инженер-капитан второго ранга Волынцев Борис Подымович. Заменить его некем, поэтому «механик» откровенно наглеет:
— Внеплановая дифферентовка, товарищ адмирал.
Врёт в глаза, сукин кот, думает Меркулов, но молчит. Сзади раздаются смешки, которые тут же стихают. Вообще-то, механик на самом деле дал маху, но адмиралу об этом знать не обязательно. Подумаешь, задрали корму и накренили лодку вправо. Внеплановая дифферентовка и пошёл ты нафиг.
Васильев молчит. Этот раунд он проиграл.
Поделиться книгой: