Кремень с гаком

(Егор Исаев)

По мотивам поэмы «Даль памяти»

А день-то бы-ыл!Не день,А праздник вечный,Коси, коса!А что ж, оно ведь так!А что коса?Коса, она конечно,На то она, коса, и есть.Не гак.А гак-то как? И то сказать,Со смаком!А смак – он что?Да просто – смак и смак.Не упредишь,Ведь он-то – гак за гаком! –Изглубока, горстьми,На то и гак!А ежли конь?Он что? Да тут и вовсе,Навроде да. Не конь, а помело.Куда за ним? Да некуда…А возит!Оно ведь так. Куда ж его?..ТяглоИз тех времен… А без тягла?Не в паре жТащиться с ним! А душу – распотешь!И – градус внутрь! Нутро –Его ожваришь –И с перецоком – в тень!А гак-то где ж?Забыли, что ль?Куда там!Не иголка,Степану что? И Нюрка – нипочем.Не охмуришь! Оно ведь не без толку,Не в баню!Не заманишь калачом.Поехали!Да те ль они, ворота?А ну-ка, тпру!Ищи их, тормоза…И – вот оно! С налета, с поворота –Кувырк! –Разрыв-трава, кремень-слеза.

Эксперимент

(Виктор Парфентьев)

Распад во много тысяч лет

Эквивалентен дням разлада,

Ведь человек не элемент,

Недели хватит для распада.

Виктор ПарфентьевСо вторника экспериментКак начался, так не кончался…И так как я не элемент,То к понедельнику распался.Глядела горестно женаГлазами обреченной птицы,Как быстро муж распался наЭлементарные частицы.Непрочен наш материал,Точней, он вовсе пустяковый…И по частицам собиралМеня инспектор участковый.Не зря один интеллигентСказал, сомнения развеяв:– Парфентьев – это элемент,Не знал о коем Менделеев…

Кое-что о потолке

(Вадим Кузнецов)

Выпью вечером чаю,

в потолок посвищу.

Ни о ком не скучаю,

ни о чем не грущу.

Вадим КузнецовЯ живу не скучаю,сяду в свой уголок,выпью вечером чаюи плюю в потолок.От волнений не ежусь,мне они нипочем.Ни о чем не тревожусьи пишу ни о чем…Выражаю отменносамобытность свою.Посижу вдохновеннои опять поплюю.Наблюдать интересно,как ложатся плевки…Да и мыслям не тесно,да и строчки легки.Чтим занятия те мы,что пришлись по нутру.Есть и выгода: темыс потолка я беру.И плевать продолжаюсмачно,наискосок.Потолок уважаю!К счастью, мой – невысок…

Архивная быль

(Владимир Рецептер)

Терпенья и мужества впрок накопив

и перед судьбою смиренья,

спускайся, верней, поднимайся в архив,

спроси номерное храпенье…

Владимир Рецептер. «Архив»Терпенья и мужества впрок накопив,душою возвышен и тонок,как ныне сбирается прямо в архивнаш интеллигентный потомок.Хватило бы только старанья и силв бесценные вникнуть страницы…И вдруг, замирая, потомок спросил:– А где тут Рецептер хранится?Хранитель архива, бессмертных кумир,сказал ему: – Сам удивляюсь!Здесь Пушкин, там Хаустов, ниже – Шекспир,Рецептера нет, извиняюсь!– Да как же! – воскликнул потомок, дрожаи мысленно с жизнью прощаясь. –Ты режешь, папаша, меня без ножа,ведь я ж по нему защищаюсь!Он столько гипотез и столько идей,как помнится, выдвинул славных,что должен среди знаменитых людейв архиве пылиться на равных!Ответил хранитель, взглянув из-под век,спокойным пытаясь казаться:– Не лучше ли вам, молодой человек,за первоисточники взяться…

Что делать?

(Нина Королева)

Мой первый ненаглядный человек

Был молод, и умен, и человечен…

А мой второй мужчина был красив.

И были годы, полные тревоги…

А третий мой мужчина – был ли он?

И кто он был? Да разве в этом дело!

Нина КоролеваЯ первого забыла. И второйИз памяти ушел, как в лес охотник…А первый, между прочим, был герой.Второй был мореплаватель. Нет, плотник!Мой третий был красив. Четвертый – лыс,Но так умен, что мне с ним было тяжко.Мой пятый строен был как кипарис,И жалко, что загнулся он, бедняжка…Шестой, седьмой, восьмой… Да что же я?Что обо мне подумают отныне?Ведь это все не я, а лишь мояЛирическая слишком героиня!Что делать мне? И что мне делать с ней?Пора бы ей уже остановиться…Мне кажется, необходимо ейНемедленно в кого-нибудь влюбиться!

С кем поведешься

(Евгений Антошкин)

Меня не так пугают психи –

Они отходчивы,

Смелы.

Боюсь восторженных и тихих:

Одни глупы,

Другие злы.

Евгений АнтошкинНе всем дано понять, возможно,ПолетВозвышенных идей.И мне тоскливо и тревожноСредиВменяемых людей.Совсем другое дело – психи!Порой буйны,Порой тихи.С каким они восторгом тихимБормочут вслухМои стихи!Их жизнь близка мне и знакома,Я среди нихВо всей красе!Я им кричу: – У вас все дома? –Они в ответ кричат:– Не все!Да разве выразить словамиТо, как яУдовлетворен.Ведь я и сам – но между нами! –С недавних порНаполеон!

Пропавший день

(Александр Шевелев)

Тиха вечерняя равнина,

Звезда вспорхнула надо мной.

Весь день душа была ранима

Красивой женщиной одной.

Александр ШевелевЯ пробудился в девять двадцать,сказав себе: «Пора вставать!»Поел и вышел прогулятьсяпримерно в десять сорок пять.Пешком по Невскому я влекся,порхало солнце надо мной.В двенадцать десять я увлексякрасивой женщиной одной.Пошел за нею. Вдохновеньеснедало грудь. Глаза зажглись.И – о волшебное мгновенье! –в семнадцать тридцать мы сошлисьу гастронома. Так ранимабыла душа на склоне дня!..Она прошла с улыбкой мимои не заметила меня.Пришел домой я, дверью хлопнули понял, севши на диван,что я, дурак, весь день ухлопална изнурительный роман.

Бесовские штучки

(Юрий Панкратов)

На лугу, где стынут ветлы,

где пасутся кобылицы,

обо мне ночные ведьмы

сочиняют небылицы.

Юрий ПанкратовНечестивы и рогаты,непричесаны и сивы,прибывали делегатына конгресс нечистой силы.Собрались в кружок у дубаи мигали виновато,все пытали друг у друга:– Братцы, кто такой Панкратов?!Ведьм немедля допросили:– Что за шутки, в самом деле? –Но они заголосили:– Ночью мы не разглядели!..Домовой пожал плечами,в стенограмме бес напутал.Водяной сказал, скучая:– Может, кто его попутал?..Делегаты повздыхали, –тут сам черт сломает ногу!И хвостами помахали,и послать решили… к богу!…Обижаться я не вправе,но придется потрудиться,о своей чертовской славесочиняя небылицы.

Сколько будет дважды два

(Лев Куклин)

Я немало дорог истоптал в этом мире,

И на собственной шкуре я понял зато:

Дважды два – не всегда в нашей жизни четыре,

А порою – и пять.

А бывает – и сто.

Лев КуклинЯ когда-то мечталинженером стать горным,В этом деле хотел получить я права.Но везде мне вопрос задавали упорно:– Сколько будет, товарищ Куклин,дважды два?– Пять! – всегда отвечал я упрямо и гордо,В эту цифру вложив темперамент и злость.Инженером, увы, а тем более горным,К сожалению,так мне и не довелось…Я хотел быть актером, врачом и матросом,Стать ботаником чуть не решил я едва.И повсюду меня изводили вопросом:– Сколько будет, товарищ Куклин,дважды два?Улыбались, не то еще, дескать,мы спросим…Стал везде отвечать я по-разному всем:«Шесть», «одиннадцать», «тридцать один»,«сорок восемь»,Как-то сам удивился, ответив: «Сто семь!»Кто, не помню,помог мне однажды советом,Поклониться советчику рад и сейчас:– Ваш единственный путь – становитьсяпоэтом,Ибо уровень знаний подходит как раз…И с тех пор я поэт. Сочиняю прилично.Издаюсь, исполняюсь,хоть в мэтры бери…Я, конечно, шутил, ибо знаю отлично:Дважды два – как известно и школьнику – три!

На задворках

(Евгений Елисеев)

Выйдешь на задворки

и стоишь как пень:

до чего же зоркий,

лупоглазый день!

А потянешь носом –

ух ты, гой еси!..

Евгений ЕлисеевКто-то любит горки,кто-то – в поле спать.Я люблю задворки –чисто благодать!Дрема дух треножитцельный божий день.Всяк стоит как может,я стою как пень.Думать – энто точно –лучше стоя пнемвислоухой ночью,лупоглазым днем.Бьешься над вопросом,ажно вымок весь.А потянешь носом –хоть топор повесь.Хорошо, укромно,как иначе быть…Тут мысля истомна –инда да кубыть.Если ж мыслей нету,господи спаси,выручить поэтаможет «гой еси»!

Тайна жизни

(Василий Захарченко)

Я часто замираю перед тайной.

Ей имя – жизнь.

В разрядах молний, в грохоте грозовом,

В рассоле огнедышащей планеты

Родился крохотный комочек жизни –

Икринка, сгусток…

Василий ЗахарченкоЯ часто замираю перед тайной,Я бы назвал ее – преображенье.Загадочнее тайны нет нигде.…Немыслимо бывает пробужденье:Глаза разлепишь – что за наважденье? –Лежать лежишь, но неизвестно где…А в голове – все бури мирозданья,Да что там бури – просто катаклизмы,Как написал бы Лавренев – разлом!Глаза на лбу, в них молнии сверкают,Язык шершавый, в членах колотун,Ни встать ни сесть,Во рту бог знает что,Не то Ваала пасть, не то клоака,Выпрыгивает сердце из груди,И что вчера случилось – помнишь смутно…И тут, я вам скажу, одно спасенье,Верней сказать, единственное средство.Берешь его дрожащими рукамиВ каком-нибудь вместительном сосуде,Подносишь к огнедышащему рту!..Струится он, прохладный, мутноватый,Грозово жгучий, острый, животворный!..Захлебываясь, ты его отведал –И к жизни возвратился и расцвел!Есть в жизни тайна!Имя ей – рассол.

Смертельный номер

(Лада Одинцова)

Весна, весна, – хоть горло перережь,

Весна –

Хоть полосни себя по венам.

И жизнь была – заполненная брешь,

Любовь была – случайна и мгновенна.

Лада ОдинцоваСебя я странно чувствую весной:Весна –А я ищу глазами ветку.Веревку взять бы, в петлю головойИ – ножками отбросить табуретку…Без этих грез я не живу и дня,Приходит лето, соловьям не спится.Кто в отпуск, кто на дачу,А меняПреследует желанье утопиться.Про осень я уже не говорю.До одури, до головокруженьяЯ вся в огне,Я мысленно горю,Испытывая зуд самосожженья.Мне хочется зимою в ванну лечь,Не совладав с мгновенною любовью,Вскрыв бритвой вены,Медленно истечьГорячей поэтическою кровью…Вы не волнуйтесь!Это я шучу,Не забывая дать себе отсрочки.О смерти бойко в рифму щебечу,Слова изящно складывая в строчки…

Продолжатель

(Александр Ревич)

Ты скажешь мне: «Унылая пора»,

Ты скажешь мне: «Очей очарованье».

Александр РевичСкажу тебе: «Унылая пора».Ты скажешь мне: «Очей очарованье».Красиво сказано! Что значит дарованьеИ резвость шаловливого пера!Продолжу я: «Приятна мне твоя…»«Прощальная краса», – ты мне ответишь.Подумать только! Да ведь строки эти жСтихами могут стать, считаю я.«Люблю я пышное…» – продолжу мысль свою.Добавишь ты: «Природы увяданье».Какая музыка! И словосочетанье!Я просто сам себя не узнаю…«В багрец и в золото»! – вскричу тебе вослед.«Одетые леса», – закончишь ты печально…Наш разговор подслушан был случайно,И стало ясно всем, что я – поэт.

Призыв

(Григорий Корин)

Ты кроши,

кроши,

кроши

Хлебушек на снег,

Потому что воробей

Ест, как человек.

Григорий КоринТы пиши,пиши,пиши,Сочиняй весь век,Потому что пародист –Тоже человек.Он не хочет затянутьТуже поясок.Для неготвои стихи –Хлебушка кусок.Ты пишии мой призывНе сочти за лесть,Потому что пародистТожехочетесть!

Кривое эхо

(Из будущей книги)

Лирика с изюминкой

(Владимир Цыбин)

Я слышу, как под кофточкой иглятся

соски твои – брусничинки мои,

ты властна надо мною и не властна,

и вновь сухи раскосинки твои…

Владимир ЦыбинТы вся была с какой-то чертовщинкой,с пленительной смешинкой на губах,с доверчинкой до всхлипинки, с хитринкой,с призывной загогулинкой в ногах.Ты вся с такой изюминкой, с грустинкой,с лукавинкой в раскосинках сухих,что сам собою нежный стих с лиринкойслагаться стал в извилинках моих.Особинкой твоей я любовался,вникал во все изгибинки твои,когда же до брусничинок добрался,взыграли враз все чувствинки мои.Писал я с безрассудинкой поэта,возникла опасенка уж потом:вдруг скажут мне: не клюквинка ли этос изрядною развесинкой притом?..

В плену ассоциаций

(Евгений Винокуров)

Я видел раз в простом кафе нарпита,

как человек корпел над холодцом,

трагическую маску Эврипида

напоминая сумрачным лицом.

Евгений ВинокуровЯ видел, как под ливнем кошка мокла,хотел поймать ее, но не поймал…Она напоминала мне Софокла,но почему его – не понимал.Я видел, как из зарослей укропанавстречу мне однажды вылез крот,разительно напомнивший Эзопаи древний, как Гомер и Геродот.А раз видал, как с кружкою Эсмархастарушка из аптеки шла к метро.Она напоминала мне Плутарха,Вольтера, Острового и Дидро.Я мог бы продолжать. Но почему-тоне захотел… Я шницель уминал,сообразив – но поздно! – что кому-токого-то же и я напоминал!

Многоликость

(Татьяна Реброва)

Ты думаешь – Джульетта?

Это я.

Я говорю.

Поверь, все доказали

В той драме у Шекспира, где моя

Печаль была в начале той печали

То Маргарита, думаешь, поет?

То я пою.

Татьяна РеброваМне не понятна холодность твоя…Во мне сошлисьвсе небыли и были.Я – это я.Но я – не только я.Во мне живутвсе те, кто раньше были.Ведь это мною очарован мир,Ведь это мне,сыграв на фортепьяно,Провинциальных барышень кумир Сказал:«Ужель та самая Татьяна?»Да, это я.Мы с ней слились в одно,В одно лицо…Но если б только это!Ведь я еще – Изольда и Манон,Коробочка, Офелия, Джульетта.Ту драму,не Шекспира, а моюСыгратьне хватит целого театра.Я – Маргарита.Это я пою.Ты не шути со мной.Я – Клеопатра!И сам Печорин,отдавая честь,Сказал мне «Мадемуазель Реброва!Я, видит бог, не знаю, кто вы есть,Но пишете, голубушка,не ново!»

Поэт и табурет

(Лев Озеров)

Что думал, как настроен был поэт,

Как он встречал закаты и рассветы,

Навряд ли объяснит нам табурет,

Или чернильница, или штиблеты.

Лев ОзеровПозвольте вам представиться: штиблет.Хозяин мой во мне ходил по свету.Мне табурет сказал, что он поэт,Но вряд ли можно верить табурету.Для табурета, в общем, все равны,Он в смысле кругозора ограничен,Людей он знает с худшей стороны,Поэтому и столь пессимистичен.Хозяин мой во мне встречал рассвет,По лужам шел по случаю ненастья,И вдруг зарифмовал «рассвет» – «штиблет»,Признаться, я был вне себя от счастья!Нет, все же он действительно поэт,Как не воздать бесценному шедевру!Поэта угадал в нем табуретПо одному седалищному нерву!

Грустный вечер

(Алим Кешоков)

Детских лет моих подружка,

Где тропы висит клинок,

Мчит Шалушка, мчит Шалушка…

………………………………………..

Счет годам ведут кукушки,

И, достав рукой до дна,

Пью с ладони, как из кружки.

Алим КешоковНаша ветхая саклюшкаИ печальна и темна.Где же ты, моя Шалушка,Или выпита до дна?Колыбельная речушка,Или высохла она?Выпью с горя; где же кружка?Здесь, в Литфонде, у окна.Я живу, поэт московский,Кабарде любовь храня.Только жаль, что друг КозловскийПереводит так меня.Перевод читатель кроет,Головой в сердцах крутя.То как зверь он вдруг завоет,То заплачет, как дитя…

Родня

(Борис Слуцкий)

Мой дядя двоюродный был богпо части починивания сапог.А дедушка, сморщенный, словно трюфель, –маг по изготовлению дамских туфель.Не дворяне и не пирожники –в моей родословной были сапожникидовольно-таки высокого класса.Обуви ими наделана масса.Ее бы хватило обуть СП,Союз композиторов и т.п.Забывать свою родню не годится,и я до сих пор не устал гордиться,что каждый мой небольшой успехобсуждал не литературный цех,а мастера каблуков и подметок,не считая двоюродных теток.Они собирались обычно в среду,чаще к ужину, реже к обедуи рассуждали весьма отменно.Все говорили одновременно.И я с тех пор за собой замечаю:чуть что нацарапаю – к ним спешу.Не люблю говорить: «пишу».Предпочитаю сказать: «тачаю».

Антипародия на автопародию

(Булат Окуджава)

Жил на свете таракан,был одет в атлас и замшу,аксельбанты, эполеты, по-французски говорил,пил шартрез, курил кальян, был любими тараканшу,если вы не возражаете, без памяти любил.В то же время жил поэт жизнью странной и тревожной,только он любовь такуюописать достойно смог,хоть давно сменил Арбат, ходят слухи, на Безбожный,безобразное названье, как не стыдно, видит бог!Все куда-нибудь идут.Кто направо, кто налево,кто-то станет завтра жертвой, а сегодня – палачом…А пока что тараканшагордо, словно королева,прикасалась к таракану алебастровым плечом.Жизнь, казалось бы, прекрасна! И безоблачна!Но тольков этом мире все непрочно, драмы стали пустяком…Появилась злая дама,злую даму звали Ольга,и возлюбленную пару придавила каблуком.Бейте громче, барабаны!Плачьте, трубы и гобои,о развязке вам поведает серебряный кларнет:значит, жили тараканы,тараканов было двое,было двое тараканов,а теперь обоих нет…

Реплика пародиста

(Сергей Давыдов)

Очень остроумного и злого

жаль мне пародиста записного,

лучшего эстрадника Москвы.

…есть в нем что-то грустное

и даже

что-то есть еще от тети Даши,

не заведшей

собственных детей.

Сергей ДавыдовПародист немало озадачен,что-то вдруг случилось,не иначе:вдруг да пожалел его поэт!..Он сравнил беднягу с тетей Дашей,видно, осознал,что в жизни нашейгорше доли пародиста – нет.Пародист усталости не знает,пишут все!А он один читаетгоры графоманской чепухи.Легче быть, наверно, землекопом,сутками сидеть над микроскопом,нежели всю жизньчитать стихи.Пародист, конечно, пишет мало.Что и говорить,душа усталаи бумагу портить ни к чему…Да, не вышло из него поэта!И, конечно, за одно за этоможно ставитьпамятник ему!

На коне

(Марк Лисянский)

Я люблю приезжать в этот город,

И бродить, и ходить не спеша.

Снова скачет надменно и гордо

Всадник Бронзовый мимо меня.

А в Большом Драматическом горько

Плачет Лебедев в роли коня.

Марк ЛисянскийЯ люблю приезжать в этот городС каждым годом сильней и сильней.В город, воздух в котором распоротРжаньем всех знаменитых коней.Я смотрю затуманенным взором,Все навеки запомнить дабы,Вижу Аничков мост, на которомКони Клодта встают на дыбы.Медный всадник по-прежнему скачет,И легенды слагают о нем.В этом городе Лебедев плачет,В БДТ притворяясь конем.На любую вступаю я площадь,Вдоль проспектов гуляю седыхИ себя ощущаю как лошадь,А порою как пара гнедых.Здесь прохлада струится за ворот,Конский запах волнует до слез.Я люблю приезжать в этот город,Ржать, и плакать, и кушать овес.

Змеи в черепах

(Юрий Кузнецов)

Я пил из черепа отца

За правду на земле…

– Скучное время, – поморщился Гёте и встал.

Взял хворостину и ею меня отстегал.

Юрий КузнецовОдин, как нелюдь меж людьми,По призрачным стопам,Гремя истлевшими костьми,Я шел по черепам.Сжимая том Эдгара По,Как черный смерч во мгле,Как пыли столб, я мчался поОбугленной земле.Еще живой, я мертвым был,Скелет во тьме белел…Из чашечек коленных пил,Из таза предков ел.Блестя оскалами зубов,Зловещи и легки,Бесшумно змеи из гробовПолзли на маяки.Я сам от ужаса дрожал(Сам Гёте мне грозит!)И всех, естественно, пужалЗагробный реквизит.Я шел, магистр ночных искусств,Бледней, чем сыр рокфор…Прочтя меня, упал без чувствЗнакомый бутафор…

Рок пророка

(Вадим Рабинович)

Кривонос и косорыл,

удивился и смутился:

серафимный шестикрыл

в юном облике явился.

Вадим РабиновичЯ хоть музой и любим,только, как ни ковырялся,шестикрылый серафиммне ни разу не являлся.Вместо этого, уныл,словно он с луны свалился,серафимный шестикрылна распутье мне явился.– Ну-с! – свою он начал речь. –Чем желаете заняться?– Вот хочу жаголом глечь –так я начал изъясняться. –Сочиняю для людей,пред людьми предстал не голым.Так сказать, людца сердейсобираюсь глечь жаголом…Шестикрыл главой поники, махнув крылом как сокол,вырвал язный мой грешык,чтобы Пушкина не трогал.