Огонь изнутри

— Орел не имеет никакого отношения к визуальному восприятию. Всё тело видящего чувствует Орла.

В каждом из нас присутствует нечто, способное заставить нас воспринимать[11] всем телом. Видящие объясняют процесс видения Орла очень просто: так как человек составлен эманациями Орла, то ему нужно лишь возвратиться назад к своим собственным составляющим. Проблема возникает с человеческим осознанием, которое приходит в замешательство и запутывается. В решающий момент, когда должно иметь место просто признание эманациями самих себя, человеческое осознание вынуждено интерпретировать. В результате возникает видение Орла и его эманаций. Но в действительности ни Орла, ни его эманаций не существует. Уяснить же истинную сущность того, что существует на самом деле, не в состоянии ни одно живое существо.

Я поинтересовался, почему источник эманаций назвали Орлом. Потому ли, что орлы вообще обладают важными свойствами?

— Просто в данном случае нечто непознаваемое смутно напоминает образ из сферы известного. И в результате орлам стали приписывать свойства, которыми они никогда не обладали. Но подобные вещи происходят всегда, когда впечатлительные люди берутся за то, что требует абсолютной уравновешенности. Ведь среди видящих встречаются самые разные типы.

— То есть ты хочешь сказать, что существуют различные типы видящих?

— Нет. Я хочу сказать, что существует масса сентиментальных глупцов, которые становятся видящими. Ведь видящие — человеческие существа, не лишенные множества слабостей. Нет, не так. Человеческие существа, не лишенные множества слабостей, способны стать видящими. Это подобно тому, как иногда жалкие людишки становятся отличными учеными.

Такие видящие готовы забыть о том удивительном чуде, каковым является мир. И, когда жалкий человек становится видящим, сам факт его способности видеть полностью захватывает его. Он воображает себя гением, считая, что все остальное не имеет значения. Чтобы прорваться сквозь почти непреодолимую расхлябанность обычного человеческого состояния, видящий должен обладать абсолютной безупречностью. И сама по себе способность видеть имеет значение лишь постольку поскольку. Гораздо важнее другое — что именно видящий делает с тем, что он видит.

— Что ты имеешь в виду, дон Хуан?

— А ты посмотри, что с нами сотворили некоторые из видящих. Ведь мы накрепко приклеены к навязанному нам образу Орла, управляющего нами и пожирающего нас в момент нашей смерти.

Потом он сказал, что в таком варианте описания налицо очевидная ущербность и что лично он не высоко оценивает идею чего-то нас пожирающего. С его точки зрения точнее было бы говорить о некой силе, притягивающей осознание существ подобно тому, как магнит притягивает опилки. В момент смерти под притяжением этой беспредельной силы происходит дезинтеграция всего нашего существа.

И вообще нелепо представлять такое явление в виде пожирающего нас Орла, поскольку это неописуемое действие превращается тем самым в тривиальное принятие пищи.

— Тогда я — очень-очень обычный человек, — заявил я. — Потому что описание пожирающего нас Орла произвело на меня потрясающее впечатление.

— Действительное впечатление можно будет оценить лишь тогда, когда ты сам все это увидишь, — сказал дон Хуан. — Но не следует упускать из виду: наши недостатки и недоработки никуда не исчезают. Они остаются с нами даже после того, как мы становимся видящими. И, когда ты увидишь эту силу, ты, возможно, примешь версию тех слабых видящих, которые назвали ее Орлом. По крайней мере, так в свое время поступил я. Но ты можешь и не согласиться с ними, попытавшись противостоять соблазну описывать непостижимое с помощью человеческих образов. Возможно, тебе удастся подобрать другое, новое название, и оно окажется более точным.

— Видящие, способные видеть эманации Орла, часто называют их «командами», — сказал дон Хуан. — Я, в общем-то, не возражаю против такого названия, но сам привык к названию «эманации». Это явилось следствием реакции на то предпочтение, которое мой бенефактор отдавал термину «команды». Я думаю, этот термин в большей степени соответствовал его сильному и жесткому характеру, чем моему. Мне хотелось чего-нибудь менее персонифицированного. По-моему, «команды» звучит как-то более по-человечески, хотя такой термин действительно соответствует сути явления, ибо это именно команды.

Дон Хуан сказал, что видеть эманации Орла — значит стремиться к катастрофе. Новые видящие очень скоро обнаружили, с какими огромнейшими трудностями это связано. И только после массы трагических неудач, постигших многих из них при исследовании неизвестного и попытках отделить его от непознаваемого, им удалось, наконец, понять, что все в мире образовано эманациями Орла. Лишь малая часть этих эманаций находится в пределах досягаемости человеческого осознания. Эта малая часть в дальнейшем уменьшается до мельчайшей доли под давлением наших повседневных жизней. Эта крохотная частичка эманаций Орла и есть известное. Та малая часть, которая в принципе доступна человеческому осознанию, — это неизвестное. Все же остальное — неизмеримо огромное — это непознаваемое.

В продолжение разговора дон Хуан сообщил мне, что новые видящие, имея ориентацию прагматическую, мгновенно обнаружили неодолимую силу эманаций. Все без исключения существа вынуждены задействовать эманации Орла, даже не отдавая себе отчета в том, что это такое. Организм любого существа устроен таким образом, что захватывает определенный диапазон эманаций, причем каждый вид задействует при этом эманации свойственного ему определенного диапазона. Эманации же в свою очередь оказывают на организмы огромное давление. Это давление и является тем фактором, посредством которого организмы конструируют воспринимаемый ими мир.

— В нашем варианте — я говорю о человеческих существах — мы интерпретируем задействованные эманации как реальность, — продолжал дон Хуан. — Однако человек способен чувствовать[12] настолько мизерную часть эманаций Орла, что просто нелепо и смешно придавать сколько-нибудь серьезное значение нашему восприятию. И в то же время мы воспринимаем нечто, что невозможно игнорировать. Для того, чтобы все это выяснить, новым видящим пришлось пройти суровый путь, полный смертельных опасностей.

Дон Хуан сидел на своем обычном месте в большой комнате. Раньше здесь не было мебели, и все садились на циновки, расстеленные прямо на полу. Но Кэрол — женщина-нагуаль — достала очень удобные кресла для тех случаев, когда мы с ней по очереди читали дону Хуану стихи испано-язычных поэтов.

Едва я опустился в кресло, дон Хуан заговорил:

— Я хочу, чтобы ты четко отдавал себе отчет в том, чем именно мы сейчас занимаемся. Мы говорим о владении осознанием. И те истины, о которых идет речь, суть принципы этого владения.

Дон Хуан добавил, что в процессе изложения учения для правой стороны он демонстрировал эти принципы мне — находившемуся в обычном состоянии сознания — с помощью своего друга-видящего Хенаро. Причем Хенаро обходился с моим осознанием со всем юмором и непочтительностью, которые свойственны новым видящим.

— Вообще-то, именно Хенаро должен был бы рассказывать тебе об Орле, — сказал дон Хуан. — Но его версия слишком уж легкомысленна. Он считает, что видящие, назвавшие эту силу Орлом, либо были потрясающими тупицами, либо сыграли грандиозную шутку. Ведь орлы не только откладывают яйца, но так же откладывают дерьмо.

Дон Хуан расхохотался, объяснив, что комментарии Хенаро по данному вопросу представляются ему настолько удачными, что удержаться от смеха нет никакой возможности. И еще он сказал, что, если бы первичное описание Орла пришлось делать новым видящим, оно, безусловно, было бы наполовину шутливым.

Я сказал, что на каком-то уровне воспринимаю Орла как поэтический образ, и в таком качестве он меня воодушевляет, однако на некотором уровне он приводит меня в ужас, поскольку воспринимается совершенно буквально.

— Страх — одна из величайших сил в жизни воинов; он побуждает, пришпоривает их учиться, — объяснил дон Хуан.

Затем он напомнил мне, что описание Орла — наследие видящих древности. Новые видящие не утруждали себя составлением описаний, проведением параллелей и поиском каких бы то ни было сравнений и соответствий. Они стремились добраться непосредственно до истока всего сущего и предпринимали попытку за попыткой, последовательно подвергая себя совершенно невообразимым опасностям. И они увидели эманации Орла. Но вносить какие-либо изменения в описание Орла не стали. Ибо новые видящие чувствовали, что каждая попытка увидеть Орла требует слишком большого расхода энергии. Они считали, что видящие древности уже заплатили достаточно высокую цену за те мимолетные взгляды, которые им удалось бросить на непознаваемое.

— Но каким образом древние видящие пришли к тому, что занялись составлением описания Орла? — поинтересовался я.

— Для обучения им нужен был некоторый минимальный набор основных понятий о непознаваемом, — ответил дон Хуан. — Они решили эту проблему, создав общее примерное описание силы, которая правит всем. Но они не описали эманации, поскольку последние вообще не поддаются описанию языком сравнений.

Возможно, иногда у кого-нибудь из видящих возникает потребность высказать свои комментарии по поводу отдельных эманаций, но такие случаи всегда останутся делом сугубо личным. Короче, удачного варианта описания эманаций, подобного описанию Орла, не существует.

— Похоже, новые видящие весьма склонны к абстракциям, — прокомментировал я. — Совсем как современные философы.

— Ничего подобного. Новые видящие — народ жутко практичный, — возразил дон Хуан. — Смотри: они не стали даже пытаться состряпать какую-нибудь рациональную теорию.

Абстрактными мыслителями, как объяснил далее дон Хуан, были как раз древние видящие. Они соорудили воистину исполинские нагромождения абстрактных трактовок, подходящих им и их времени. И совсем так же, как современные философы, древние видящие были совершенно не в состоянии хоть как-то управлять каскадами ситуаций, в которые попадали сами. Новые же видящие, наполненные практичностью, смогли увидеть поток эманаций и увидеть то, как человек и другие существа используют их для создания воспринимаемого ими мира.

— И как же их использует человек, дон Хуан?

— Так просто, что это звучит по-идиотски. Для видящего все люди — светящиеся существа. Светимость наша составлена эманациями Орла, заключенными в яйцеобразный кокон. И та мизерная часть всех эманаций, которая находится внутри кокона, и есть то, что делает нас людьми. Воспринимать же — значит устанавливать соответствие между эманациями внутри нашего кокона и эманациями вне его.

Видящий, к примеру, может увидеть эманации внутри любого живого существа и сказать, с какими из внешних эманаций они могут прийти в соответствие.

Я спросил, похожи ли эманации на лучи света.

— Нет. Ничуть. Это было бы слишком просто. Они не похожи ни на что, их невозможно описать. И в то же время лично я сказал бы, что они напоминают светящиеся волокна. Непостижимо же для нормального осознания то, что эти волокна осознают. Я не сумею объяснить тебе, что это означает, поскольку я сам не знаю, что говорю. Все, что лично я могу тебе сказать, это то, что эти волокна осознают себя, что они живые и вибрирующие, и что их такое множество, что числа теряют всякий смысл. И каждое из них — вечность в себе[13].

4

Светимость осознания

Мы с доном Хуаном и доном Хенаро сидели за столом в доме дона Хенаро. Мы только что вернулись с окрестных гор, где собирали растения. Неожиданно дон Хуан сдвинул уровень моего осознания. Дон Хенаро, посмеиваясь, разглядывал меня. Он отметил, каким странным, по его мнению, было то, что я имел два полностью различных стандарта поведения, соответствующие двум сторонам моего осознания. Вот наглядный пример: мое к нему отношение. Для правой стороны моего осознания он — уважаемый и внушающий страх маг дон Хенаро, человек, чьи непостижимые действия восхищают меня и в то же время наполняют совершенно диким ужасом. Для левой же стороны моего осознания — он просто Хенаро или Хенарито, безо всяких донов — мягкий и добрый видящий. И все, что он делает, полностью понятно и так соответствует тому, что делаю или пытаюсь сделать я сам.

Я согласился с ним, добавив, что человеком, одно только присутствие которого заставляет меня дрожать подобно осиновому листу, для левой стороны моего осознания является Сильвио Мануэль — самый таинственный из видящих партии дона Хуана. И еще я сказал, что сам дон Хуан, как истинный нагуаль, для меня стоит вне каких бы то ни было условностей, и я одинаково восхищаюсь им и уважаю его, независимо от того, в каком состоянии осознания нахожусь.

— Но и боишься тоже, а? — спросил Хенаро дрожащим голосом.

— И еще как боится, — фальцетом вставил дон Хуан.

Все рассмеялись. Однако дон Хуан и Хенаро хохотали как-то очень уж самозабвенно. Я мгновенно заподозрил неладное. Было похоже на то, что они знают что-то, о чем не договаривают.

Дон Хуан видел меня насквозь. Он объяснил, что на промежуточной стадии, прежде чем окончательно перейти в состояние левостороннего осознания, человек становится способным на огромнейшую концентрацию, но в то же время подвержен любому влиянию. И в данный момент я попал под влияние подозрительности.

— Между прочим, Ла Горда все время находится в таком состоянии, — сказал дон Хуан. — Поэтому она — изумительный ученик и вместе с тем — просто потрясающая зануда. Она не может не цепляться за все, что встречается на ее пути. В том числе, конечно, и за вещи весьма полезные. Например, за высокую степень концентрации.

Далее дон Хуан объяснил, что новые видящие обнаружили: переходный период является тем временем, в течение которого процесс обучения становится наиболее эффективным, а само обучение — наиболее глубоким. Но это также тот период, когда воин должен постоянно находиться под присмотром, получая все необходимые объяснения. Иначе у него возникнут проблемы с самооценкой. Если он не получит соответствующих объяснений до того, как окончательно перейдет в состояние левостороннего осознания, он станет великим магом, но никчемным видящим. Именно это произошло в свое время с древними толтеками.

В частности, жертвами соблазнов левостороннего осознания легко становятся женщины воины. Они настолько подвижны, что могут сдвигаться влево практически без усилий. И зачастую это происходит слишком быстро, чтобы пойти на пользу.

Мы долго молчали. Хенаро заснул. А дон Хуан снова заговорил. Он сказал, что новым видящим пришлось разработать определенный набор терминов, без чего невозможно было сформулировать объяснение второй истины об осознании. Бенефактор дона Хуана внес изменения, приспособив терминологию к своему подходу. Дон Хуан сделал то же самое. Он счел, что не имеет значения, какой терминологией пользоваться, если истины проверяются с помощью видения.

Мне было любопытно, какие именно термины изменил дон Хуан, однако я не знал, как сформулировать вопрос. Дон Хуан, видимо, истолковал мою заминку как признак сомнения в его праве и способности изменять терминологию, и пояснил, что если за предлагаемым термином стоит только рациональный рассудок, то термин этот может соответствовать лишь рутинным соглашениям обычной жизни. Если же термин предложен видящим, он никогда не будет просто фигуральной словесной формулой, поскольку за ним стоит непосредственное видение внутренней сути вещей. В свою терминологию видящий вкладывает все, чего ему удалось достичь.

Я поинтересовался, почему он внес изменения в терминологию.

— Поиск новых, лучших способов объяснения — долг нагуаля, — ответил дон Хуан. — Время меняет всё. Поэтому каждый новый нагуаль должен вводить новые слова и новые понятия, чтобы описывать свое видение.

— Ты имеешь в виду, что нагуаль черпает идеи из мира обычной жизни? — спросил я.

— Нет. Я имею в виду, что нагуаль по-новому говорит о видении.

Тебе, например, как новому нагуалю, предстоит говорить о том, что осознание дает начало восприятию. Ты будешь говорить о том же самом, о чем говорил мой бенефактор, но совсем иначе, чем это делал он.

— Чем, по словам новых видящих, является восприятие, дон Хуан?

— Они говорят, что восприятие — это состояние настройки. Эманации внутри кокона становятся настроенными на соответствующие им внешние. Настройка есть то, что позволяет осознанию быть культивируемым каждым живым существом. Видящие делают подобные заявления, потому что они видят живых существ такими, какими они в действительности являются, — светящимися существами, выглядящими, как пузыри белесоватого света. Я спросил его, как внутренние эманации совпадают, приходя в соответствие, с внешними для достижения восприятия. Эманации внутри и эманации снаружи — одни и те же волокна света. Воспринимающие существа крохотные пузырьки, ими образованные, крохотные точечки света, прикрепленные к этим бесконечным эманациям.

Потом дон Хуан объяснил, что светимость живых существ образована лишь ограниченным набором эманаций Орла, заключенных внутри коконов. Когда видящий видит процесс восприятия, он наблюдает, как светимость эманаций Орла, находящихся вне кокона, делает яркой светимость эманаций внутри их коконов. Внешняя светимость притягивает внутреннюю, скажем так — ловит и фиксирует ее. Эта фиксация есть осознание каждого конкретного существа. Видящие также могут видеть, как внешние эманации оказывают особое давление на часть эманаций внутри. Это давление определяет степень осознания, которую имеет каждое живое существо.

Я не совсем понял и попросил уточнить, каким образом внешние эманации оказывают давление на внутренние.

— Видишь ли, — сказал дон Хуан, — эманации Орла суть нечто большее, чем просто волокна света. Каждое из этих волокон является источником энергии неограниченной мощности. Подумай об этом следующим образом: поскольку некоторые из внешних эманаций те же, что и эманации внутри, их энергии — как продолжающееся давление. Но кокон изолирует внутренние эманации своей стенкой и, таким образом, направляет давление.

— Я уже говорил тебе как-то о том, что древние видящие были непревзойденными мастерами по части управления осознанием. А теперь я могу добавить: суть их мастерства состояла в умении манипулировать структурой человеческого кокона. Я также говорил тебе ранее, что они раскрыли тайну осознания. Они увидели и поняли, что осознание есть определенного рода свечение в коконе живого существа. Они правильно назвали это свечение «свечением осознания».

Потом дон Хуан объяснил, что древние видящие увидели осознание человека. Это — особая область светимости янтарного цвета, отличающаяся от остальных волокон кокона повышенной яркостью. Эта область занимает узкую вертикальную полосу, протянувшуюся по правой стороне поверхности кокона сверху донизу. Древние видящие владели искусством смещать эту светимость, заставляя ее распространяться с ее изначальной позиции на поверхности кокона внутрь через его ширину.

Умолкнув, дон Хуан взглянул на Хенаро. Тот по-прежнему спал сном праведника.

— Хенаро плевать хотел на объяснения, — сказал дон Хуан. — Он человек действия. Мой бенефактор постоянно загонял его в угол, ставя перед ним неразрешимые задачи. Поэтому Хенаро пришлось сразу же прочно закрепиться в левой стороне осознания. У него не было выбора, не было никакой возможности пробовать и размышлять.

— Так лучше, дон Хуан?

— Кому как. Для него подобный путь явился совершенным. Тебя и меня такой подход вряд ли устроит. Ведь мы оба, так или иначе, призваны иметь дело с объяснениями. Хенаро и мой бенефактор больше похожи на древних видящих, чем на новых: со свечением осознания они могут делать все, что захотят, поскольку обладают над ним совершенным контролем.

Дон Хуан поднялся с циновки, на которой мы сидели, и потянулся, выпрямив руки и ноги. Я настаивал на продолжении разговора. Он с улыбкой сказал, что мне нужно отдохнуть, поскольку высокая степень сосредоточения у меня убывает.

В дверь постучали. Я проснулся. Было темно. Какое-то мгновение я не мог сообразить, где я и что со мной происходит. Ощущение было таким, словно какая-то часть моего существа затерялась где-то очень-очень далеко. Эта часть вроде бы продолжала спать, хотя я уже полностью проснулся. Сквозь окно в дом проникал свет луны, поэтому мне было видно все, что происходит вокруг. Я увидел, как дон Хенаро поднялся и пошел к двери. Я понял, что нахожусь в его доме. Дон Хуан по-прежнему спал на циновке, расстеленной на полу. У меня было явственное ощущение, что все мы втроем заснули сразу же после того, как смертельно устав, вернулись с прогулки по горам.

Дон Хенаро зажег керосиновую лампу. Я поплелся за ним в кухню. Кто-то принес ему кастрюлю жаркого и стопку лепешек.

Я спросил:

— Кто это принес? У тебя что, есть женщина, которая готовит?

В кухню вошел дон Хуан. Они оба смотрели на меня и улыбались. Эти улыбки почему-то наполняли меня ужасом. Я уже совсем было принялся орать от страха, когда дон Хуан ударил меня по спине. Войдя в состояние повышенного осознания, я понял, что за время сна или в момент пробуждения я вернулся назад в свое повседневное состояние осознания.

Чувство, охватившее меня, когда я вернулся в состояние повышенного осознания, было смесью облегчения, злости и потрясающе пронзительной печали. Я снова стал самим собой, и это явилось источником облегчения. Во всяком случае, с некоторых пор я начал относиться к подобным непостижимым состояниям как к проявлениям моей истинной сущности. Единственная причина такого отношения была очень проста: находясь в этих состояниях, я ощущал полноту и целостность своего существа. Я не чувствовал, что во мне чего-то не хватает. Злость и печаль были реакцией на бессилие, ибо именно в таких состояниях я более чем когда-либо осознавал ограниченность своих возможностей[14].

Я попросил дона Хуана объяснить, за счет чего происходит так, что в состоянии повышенного осознания я могу взглянуть назад и вспомнить все, отдавая себе отчет в каждом из действий, совершенных ранее в любом из состояний. Я даже вспоминаю собственную неспособность вспомнить. Но едва лишь мое осознание возвращается в обычное нормальное состояние, как я тут же теряю нить и не могу вспомнить абсолютно ничего из того, что происходило, когда я был в состоянии повышенного осознания. Я не смог бы вспомнить, даже если бы от этого зависела моя жизнь.

— Стоп, не торопись! — прервал меня дон Хуан. — Пока что ты еще ничего даже не начинал вспоминать. Повышенное осознание — всего лишь промежуточное состояние. А вот за ним — превеликое множество того, о чем ты действительно не можешь вспомнить. Даже под угрозой смерти. И ты был там много, много раз.

Он был прав. Я понятия не имел, о чем идет речь, и принялся упрашивать его объяснить.

— Объяснения будут, — сказал он. — Однако не сразу. Медленно, но, в конце концов, мы к ним придем. Медленно — потому что я в точности похож на тебя. Мне нравится понимать. В этом смысле я — полная противоположность своему бенефактору. Он не был склонен объяснять. Для него существовало только действие. Он имел обыкновение просто сталкивать нас с непонятными задачами, предоставляя возможность выпутываться самостоятельно. Некоторые из нас так и не смогли их решить и закончили в том же месте, где и древние видящие — все действия и никакого реального знания.

— Та информация, о которой ты говоришь, спрятана где-то в глубине моего разума? — спросил я.

— Нет. Это было бы чересчур просто, — ответил дон Хуан. — Одним лишь разделением человеческого существа на тело и разум тут не обойдешься. Действия видящих намного сложнее. Ты забыл то, что делал или наблюдал, поскольку, когда это происходило, ты видел. Вот в чем причина.

Я попросил его раскрыть смысл того, что он только что сказал. Дон Хуан принялся терпеливо объяснять. Когда происходило то, что я забыл, осознание мое было значительно интенсифицировано по сравнению с его обычным повседневным уровнем. Это значит, что были задействованы новые, обычно не используемые части всего моего полного существа.

— И то, что ты забыл, спрятано именно в этих частях твоего полного существа, — сказал он. — Использовать эти другие зоны и значит видеть.

— Я запутался еще больше, дон Хуан.

— Я не виню тебя. Видеть — значит обнажить внутреннюю сущность всего, созерцать неизвестное и бросить взгляд на непознаваемое. Поэтому видение — вещь весьма неутешительная. Обычно созерцание всей непостижимой сложности бытия приводит видящего в полную растерянность. Особенно же удручающе выглядит то, насколько ограниченность нашего обычного состояния осознания искажает и даже уродует истинную картину мира.

Тут дон Хуан в очередной раз напомнил мне, что мое сосредоточение должно быть полным, поскольку понимание имеет критическое значение, и что превыше всего новые видящие ценят глубокое осознание, не окрашенное никакими эмоциями.

— Вот, к примеру, — продолжал он, — в тот день, когда ты понял насчет своей и Ла Горды самозначительности, помнишь? На самом же деле ты ничего не понял. Это был всего лишь эмоциональный взрыв и только. Я утверждаю это с такой уверенностью потому, что уже на следующий день ты вновь оседлал своего любимого конька — самозначительность, как будто до тебя вообще ничего не дошло. С древними видящими произошло в точности то же самое. Они легко шли на поводу у эмоциональных реакций. Когда же дело доходило до понимания того, что они видели, они не могли сделать этого. Понимание требует трезвой уравновешенности, a не эмоциональности. Так что берегись того, кто готов рыдать от избытка чувств, когда ему кажется, что он осознал нечто важное. Ибо на самом деле он не понимает ровным счетом ничего.

— Путь знания таит в себе немыслимые опасности для того, кто пытается следовать по нему, не вооружившись трезвым пониманием, — продолжал дон Хуан. — Я намечаю порядок, в котором новые видящие расположили истины об осознании, чтобы он послужил тебе в качестве карты. Карты, которую ты должен будешь подтвердить своим видением, а не своими глазами.

Последовала долгая пауза. Он внимательно смотрел на меня, определенно ожидая вопроса.

— Все делают эту ошибку. Все думают, что видение осуществляется глазами, — произнес он. — Однако не следует удивляться тому, что после стольких лет ты так и не понял — видение не имеет отношения к функции глаз. Это нормально — делать такую ошибку.

— Так что же такое видение? — спросил я.

Дон Хуан ответил, что видение — это настройка. Я напомнил ему: не так давно он утверждал, что настройкой является восприятие. Он объяснил, что настройка тех эманаций, которые используются в повседневной жизни, даёт восприятие обычного мира, а настройка эманаций, которые обычно никогда не используются, есть видение. Когда происходит подобная настройка, человек видит. Видение, таким образом, будучи продуктом настройки, отличной от ординарной, не может быть чем-то, что есть просто смотрение.

По словам дона Хуана, я видел бесчисленное множество раз, однако мне ни разу не пришло в голову абстрагироваться от собственно зрения. Меня все время вводил в заблуждение сам термин «видение», а также описание этого явления.

— Когда видящий видит, то нечто как бы объясняет ему все, когда новая настройка имеет место, — продолжал дон Хуан. — Он слышит голос, говорящий ему на ухо, что есть что. Если голоса нет, то происходящее с видящим не является видением.

После непродолжительной паузы дон Хуан снова заговорил о голосе видения. Он отметил, что полагать, будто видение есть слышание — тоже ошибка, поскольку в действительности видение — нечто неизмеримо большее. Однако видящие выбрали звук в качестве критерия, позволяющего определить — имеет место новая настройка или нет.

Голос видения дон Хуан назвал вещью наиболее загадочной и необъяснимой.

— Лично я пришел к выводу, — сказал он, — что голос видения присущ только человеку. Только человек пользуется речью. Может быть, в этом дело. Древние видящие считали, что голос этот принадлежит некоторому сверхмогущественному существу, связанному с человечеством сокровенными и очень тесными узами. Они считали, что это существо — защитник человека. Новые видящие обнаружили, что это существо, которое они назвали матрицей человека, не имеет голоса. Для новых видящих голос видения — нечто совершенно непостижимое. Новые видящие говорят, что это свечение осознания и играет на эманациях Орла, как арфист играет на арфе.

Дать более подробные объяснения по данному вопросу дон Хуан наотрез отказался. Отказ свой он аргументировал тем, что по мере продолжения его объяснения мне все станет ясно.

Пока дон Хуан говорил, сосредоточение мое было настолько полным, что я даже не заметил, как мы сели за стол есть. И только когда дон Хуан замолчал, я заметил, что его тарелка жаркого уже почти пуста.