Бергер спустил ноги с дивана.
— Если ты сделаешь хотя бы шаг, — угрожающе заявил юный нахал, — я сбегу!
— Ну хорошо, — Бергер вновь забрался на диван с ногами, но не лег, а сел так, чтобы осталось как можно больше не занятой территории и приглашающе похлопал по дивану рукой:
— Садись поговорим.
— О чем мне с тобой говорить, — презрительно фыркнул мальчишка, но подошел и примостился на краешке дивана, готовый в любое мгновение сорваться и упорхнуть.
Но ведь ты же пришел зачем-то? — раздраженно сказал Бергер.
— Ну вот, опять — двадцать пять! Это ты — приехал зачем-то! А я здесь… живу.
Бергер прищурился: была в этой невольной паузе какая-то нелогичность.
— В свое время я тоже… — ворчливо начал Бергер.
— Что ты знаешь о времени! — фыркнул мальчишка.
На какую-то секунду Бергер даже растерялся от столь откровенного нахальства. — Ну парень, по моему, это уже слишком!
— Конечно слишком! Ты уехал из нашего города двадцать три года назад, следовательно, прожив в нем меньше пятидесяти процентов своего биологического возраста, которым ты так гордишься. К тому же, задолго до периода, о котором пытаешься судить, и в то же время считаешь, что я, проживший всю свою жизнь здесь, должен благоговеть перед твоими сентенциями о времени и о жизни! Кстати, сколько, по твоему, сейчас времени?!
— Часов пять, — растерянно прошептал Бергер и глянул на часы: было пять часов семнадцать минут.
— Тогда почему не светает? — ехидно спросил мальчишка, и кожа его стала светиться еще сильнее, только подчеркнув этим окружающий мрак.
— Не-зна-ю, — выдохнул Бергер, но тут же попытался взять себя в руки. — Возможно, в этих широтах…
— Вот именно, — бесцеремонно оборвал его юный наглец, — в ЭТИХ широтах… Только совершенно не то, о чем ты подумал!
И снова в коридоре раздалось тихое шлепанье босых ног.
— МОЛЧИ! — шепнул мальчишка, и его тоненькая светящаяся фигурка напряглась как струна.
Бергер почувствовал закипающее раздражение.
— Но…
— МОЛЧИ!
Шаги стали слышны особенно отчетливо: кто-то неприкаянно ходил взад-вперед под дверью. Потом что-то звякнуло, и шаги стали удаляться…
— Что это было? — шепотом спросил Бергер.
— Тебе не понять, — мрачно сказал пятилетний малыш и бесшумно спрыгнул с дивана. — Ну, я пошел…
— Постой! — растерянно забормотал Бергер. — Я ничего не понимаю! Точнее, понимаю еще меньше, чем раньше… Зачем ты, вообще, приходил?!
— Излишнее знание — лишь умножает скорбь! Так бывает в жизни, хмыкнул мальчишка. — Но в данном случае это не важно. А приходил я, чтобы просто на тебя посмотреть. Живой писатель как-никак! Пока живой…
И прежде чем Бергер успел что-либо предпринять, мальчишка лунным зайчиком метнулся к двери и пропал.
Причем Бергер мог поклясться, что дверь ни на секунду не открывалась.
«Галлюцинация?!» — Бергер, словно лунатик завороженно встал, подошел к двери и зло дернув за ручку, рывком распахнул…
Дверь подалась неожиданно легко, Бергер не успел среагировать и лбом принял стремительно надвигающееся дерево…
«Черт!!! Больно-то как!»
На секунду Бергер ослеп…
Когда зрение вернулось, Бергер увидел в траурной раме дверного проема девушку с огромными черными глазами на печальном и очень бледном лице.
— Анна! — прошептал Бергер, чувствуя как боль отступает, а сам он словно начинает медленно падать в пропасть, конца у которой нет! — Ведь ты Анна?!
— Зачем ты приехал? — едва слышно спросила девушка, но от звуков ее голоса по телу Бергера пробежал электрический разряд, едва не заставив опуститься на колени…
Девушка неслышно скользнула в комнату и замерла у окна.
Теперь Бергер видел лишь ее силуэт.
— Я не был здесь уже больше двадцати лет, — глухо сказал Бергер.
— Я знаю, — не оборачиваясь спокойно сказала девушка, и Бергер почему-то совершенно не удивился ее осведомленности.
— Почему здесь так долго ночь? — тихо спросил Бергер, чувствуя как теряет способность мыслить логично.
— Каждая ночь длится до тех пор, пока не наступит рассвет.
— Это ты плакала…
— Нет. Это ветер, — шепнула Анна, и ее хрупкая фигура стала еще более призрачной.
Бергер осторожно поднял руку и коснулся волос девушка, черными блестящими волнами стекающих на плечи.
Ощущение было эфемерным, но достаточно реалистичным, словно под пальцами струился теплый живой поток.
— Ты ведь искал встречи с прошлым, — скорей констатировала чем спросила девушка, продолжая отрешенно смотреть в окно.
— Пожалуй, все же с самим собой, — тихо ответил Бергер, понимая что произносит эти слова помимо своей воли. — Я совершенно запутался… Время обмануло меня! Вместо того, чтобы внести ясность — четкое осознание цели поток времени вынес меня на стремнину и погнал, погнал, погнал… Все слилось в единую смазанную картину, словно жизнь вне меня я наблюдаю из окна суперскоростного поезда, конечная станция у которого — абсурдна, потому, что неизбежна и единственна. Самая стабильная реальность в мире сплошных иллюзий… И я чувствую, что до нее с каждым мгновением все ближе и ближе… Может она уже вот за тем холмом, или еще ближе — за окном, или уже за дверью…
Бергер невольно прислушался — за дверью снова были слышны шаги босы ног.
— Это тоже ветер? — саркастично усмехнулся Бергер, в большей степени иронизируя над своими словами, прозвучавшими в данной ситуации уж слишком символично.
Анна все так же молча стояла у окна.
— А что будет, если я сейчас открою дверь? — злясь на собственную слабость резко спросил Бергер.
— Не открывай! — поспешно шепотом сказала Анна и наконец повернулась к Бергеру лицом. — И, ради бога, тише!
— Почему? — упрямо спросил Бергер, — почему я должен выполнять ваши нелепые требования? Почему я должен вести себя тише, когда мне хочется выть во весь голос?!
И словно издеваясь над его риторическими вопросами с улице донесся истерический вой, оборвавшийся каким-то не то всхлипом, не то стоном.
Бергер сжался, словно его внезапно ударили по лицу.
За дверью заметались, а потом шаги стали удаляться.
— Бедный маленький Бергер, — прошептала Анна и осторожно погладила Бергера по небритой щеке.
— Не надо, — отшатнулся Бергер. — Не надо меня жалеть! У меня все в порядке. Я живу не хуже других! У меня все есть!!! Я женат, даже дважды, у меня чудный ребенок — мальчик. Я многого достиг. У меня блестящие перспективы… Только вот… Нет… Просто я устал… А может у меня слишком обостренное восприятие? Или гипертрофированное чувство времени?
— Что ты знаешь о времени? — мягко улыбнулась Анна.
— Наверное, только то, что с каждой минутой чаша весов с грузом под названием «прошлое» перевешивает чашу на которой покоится «будущее»… А внизу, под чашей стою я и мучительно пытаюсь ее удержать, точнее произвожу нелепые потуги… И когда-то наступит такой момент, что грузы станут настолько неравнозначны… И тогда переполненная прошлым чаша раздавит еще одно жалкое крохотное существо, потерю которого в равномерном и беспощадном всепоглощающем потоке времени остальные поспешно забудут, продолжая целеустремленно барахтаться… каждый сам по себе… и большинство в одиночку.
— Бедный маленький Бергер, — тихо вздохнула Анна. — Ты хочешь чтобы я тебя пожалела?
— Нет! — Бергер почувствовал, что глаза ему начинают застилать слезы. — Ерунда!!! Все прекрасно. В конце-концов, ведь я пока еще жив?! Пока…
— Глупый, усталый Бергер, — продолжала шептать Анна, и ее голос вторил шороху дождя за окном.
— Да. Я просто устал! — всхлипнул Бергер. — Но я сильный… я смогу… я… только… О, господи, как я устал!!!
Бергер ничком лег на истерзанный временем диван, пружины под ним жалобно всхлипнули, и вместе с их стоном в груди Бергера что-то оборвалось, но он вдруг почувствовал тупое безразличное просветление ночь ослабила хватку, и Бергеру на миг показалось, что рассвет уже близок, хотя окружающая тьма осталась все такой же беспросветной.
— Я просто устал, — вздохнул Бергер, ощущая как тьма анестезирующим раствором пропитывает его мозг.
— Конечно, — шепнула Анна, невесомо словно ожившая голография присаживаясь на краешек дивана. — Надо просто дожить до рассвета… Завтра все будет иначе…
— Да, — эхом откликнулся Бергер, — просто дожить до рассвета… Потом речь его стала сбивчива и почти бессвязна, словно у него начался приступ малярии. — У тебя такие ласковые руки… И пальцы… точно из лунного света… А волосы пахнут талым снегом… А кровь у тебя голубая и светится… А кожа нежная… как паутина… И теплая… живая… А губы будто морская волна… Что это? Ты плачешь?.. Или… это… кровь?..
С грохотом распахнулась входная дверь.
В темном проеме Бергер с трудом различил сгорбленный силуэт давешнего тщедушного мужчины.
— Что же ты… паскуда… Говорил Бергер, Бергер… — хрипло забормотал мужчина, и теперь Бергер смог разглядеть, что в руках он вновь сжимает старую двустволку. — Человек… человек… паскуда!!!
— Не трогай его, Ларри, — глухо сказала Анна.
— Я его не трону, — вдруг мерзко захихикал Ларри, — но в доме он тоже не останется!
— Ты с ума сошел! — прошептала Анна, и Бергер обратил внимание, что голос у нее первый раз за все время дрогнул.
— Вы что же, — спокойно спросил Бергер, — среди ночи выставите меня под дождь?
— Ничего, — вновь тоненько хихикнул Ларри, — тебе это будет полезно для полноты ощущений. Ты же у нас писатель?!
— Я не у вас, — вяло огрызнулся Бергер и стал натягивать все еще влажные, но уже покоробившиеся туфли.
— К тому же до рассвета не так много осталось, — как-то не очень уверенно пробормотал Ларри.
Бергер мельком глянул на часы — было восемь сорок пять, но на улице было по прежнему темно.
«Все небо просто заволокло тучами, да еще плюс туман… Вот рассвет и не заметен», попытался успокоить себя Бергер, одевая плащ, совершенно просохший, в отличии от проклятых туфель.
— Ларри, останови его! — тихо сказала Анна.
— Вот еще, — вновь забормотал Ларри, судорожно сжимая двустволку, словно пытаясь почерпнуть в ней уверенность. — И не подумаю!
— Ты же будешь жалеть… потом, — едва слышно прошелестел голос Анны, и Бергер обратил внимание, что удивительное свечение ее кожи поблекло.
— Ничего, — вяло проворчал Ларри, — лучше потом, чем сейчас… Да он живучий! Как нибудь… Давай, топай на выход!
Бергер равнодушно пожал плечами и молча направился к выходу.
— Бергер, — голос у Анны был тусклый, и обреченный.
Бергер на мгновение задержался в дверях, но оглядываться не стал, а потом решительно двинулся вперед.
На улице, несмотря на время, показываемое взбесившимися часами, царила глубокая душная ночь, насквозь пропитанная дождем и отчаянием. Звуки шагов тонули в густом клейстере тумана. Бергер попытался определить с какой стороны он вошел в город, но тут же оставил эту затею — кругом был туман и ночь.
Ночь и туман…
Несколько раз Бергер споткнулся. Очень быстро плащ набух и вновь стал влажным и тяжелым.
«Господи, неужели я родился в этом городе? Сколько раз бывая в чужих городах я испытывал ощущение узнаваемости и привычности… А попав наконец в свой родной город, где по идее все должен помнить, знать и понимать я, не с того не с сего, превратился в какую-то улитку, всю жизнь таскавшую на спине прочный и надежный дом памяти — вдруг в одночасье утратившую эту надежную защиту. Все вокруг оказалось столь зыбко, непонятно и неузнаваемо, словно окружающий призрачный мир сфабрикован искусственно из взаимопроникающих реальностей: чужого незнакомого настоящего; материализованных иллюзий и овеществленной памяти… Во всем богатстве нестойких комбинаций и зыбких противоестественных взаимопроникновений. Неужели память меня постоянно обманывала? Или это я всю жизнь пытался обмануть память? Или… жизнь?..»
Бергер поднял воротник плаща и поежился, невольно имитируя поведение улитки, втягивающей мягкое беззащитное тельце под спасительный панцирь.
«Ничего, ночь уже на исходе… Надо просто дожить до рассвета… Или успеть дойти до машины.»
— Черт! Только куда тут идти?! Кругом сплошной туман!
— Вот теперь сразу видно, что перед нами профессиональный писатель: метафорами так и сыплет, так сыплет…
Бергер резко обернулся — рядом стоял давешний нахальный младенец, едва видимый в тумане, и рассматривал Бергера взглядом не менее профессионального таксидермиста.
— Пришел лишний раз поиздеваться? — холодно спросил Бергер.
— Не-а, — мрачно сообщил мальчишка. — Я сам бы не за что не пошел. Меня Анна просила…
— Ну-ну, — неопределенно фыркнул Бергер.
— Покажи, мол ему болезному, как выйти к машине, а то неровен час… Зачем грех на душу брать… лишний?!
Поделиться книгой: