Помоги проекту - поделись книгой:
— Как смел ты давать подобный совет моему брату и как смеешь ты говорить, что он проиграет пари!
— Я вам могу сказать в свое оправдание только то, что во всем нашем доме нет вовсе серебряных подсвечников, — отвечал старый слуга.
— Молчи, старик! — гордо проговорил Аллан. — Если вы, господа, окончили закуску, то я попросил бы вас оставить эту комнату, так как мне надо приготовить ее для приема гостей.
— Идемте, — сказал Дональд графу. — Теперь с ним спорить нельзя.
Никто не стал возражать, и все вышли Лишь только граф и ротмистр прошли в другие комнаты, как навстречу им попались владелец замка Ангус Мак-Олей и его гости — англичане, близкие знакомые графа. Лорд ласково принял Дольгетти, представленного графом. Встреча хотя была и радостная, но граф скоро заметил, что лорд был чем-то омрачен.
— Я надеюсь, господа, — обратился граф к англичанам, — что вы привезли с собой оружие, людей и денег?
— Людей немного мы привезли, — отвечал Мусграф, — а что касается до денег, то мы ожидаем получить небольшой куш от нашего друга и хозяина.
Лорд сильно покраснел и, отведя в сторону графа, сообщил ему, в каком глупом положении он находится. Граф отвечал на это, что он, как друг и родственник, при первой же возможности постарается помочь ему.
В это время Дональд пришел доложить, что кушанье подано. Он почему-то был очень весел.
— Джентльмены! — важно провозгласил он, — кушанье подано и подсвечники зажжены!
— К чему он это говорит, — проговорил Мусграф, многозначительно взглянув на своего соотечественника.
Граф Ментейт вопросительно взглянул на лорда, а тот отвечал отрицательным жестом. Англичане первые вошли в столовую, где ожидал их сюрприз. Большой дубовый стол был уставлен кушаньями, а за каждым прибором стояло по горцу гигантского роста в национальном костюме, с обнаженною саблею, острием вниз в правой руке и с зажженным факелом из пихты в левой. Дикие лица, освещенные красным пламенем факелов, представляли поразительную картину. Не успели еще англичане опомниться от удивления, как Аллан выступил вперед и, указывая на факельщиков, громко сказал:
— Вот, джентльмены, подсвечники моего брата! Это наш старинный, фамильный обычаи! Ни один из этих горцев не знает другого закона, кроме воли своего лорда. Неужели такие подсвечники не драгоценнее самых дорогих сокровищ рудников? Проиграно ваше пари?
— Проиграно! Проиграно! — весело отвечал Мусграф. — Мои серебряные подсвечники пошли уже на наем конницы. Вот, сэр, деньги, — прибавил он, обращаясь к хозяину, — долги чести следует платить сейчас же.
— Проклятие отца моего да будет на нем, — вскричал Аллан, останавливая Ангуса, — если он дотронется до этих денег. Довольно и того, что он сквитался с вами, я не ему платить.
Граф горячо поддержал мнение Аллана с которым тотчас же согласился и Мак-Олей, говоря, что все это пари было простой шуткой. Англичане принуждены были тоже признать все за шутку.
— Ну, Аллан, — сказал лорд, — прикажи-ка убрать свои подсвечники, а то мы можем задохнуться от дыма.
За ужином все были поражены громадным аппетитом и проворством в еде ротмистра Дольгетти. В продолжение всего ужина он не сказал ни слова, и только когда все кушанья были убраны со стола, он объяснил присутствующим, откуда у него явилась привычка есть так скоро и так много.
— Скоро я привык есть в Маршальской школе в Абердине, — рассказывал он, — где за общим столом можно было получить что-нибудь, только не зевая, а иначе не досталось бы ни крупинки; а много есть должен каждый благоразумный военный человек, иначе желудок его, как крепость, не имеющая запасов, не вынесет блокады. Военные люди не всякий день имеют возможность обедать или ужинать.
После этого разговор естественно перешел на политику, и граф Ментейт стал спрашивать, кто может принять начальство над шотландским войском.
— У нас носился слух, что командование будет поручено Колькитто младшему, — сказал лорд.
— Колькитто? — с презрением повторил Аллан Мак-Олей. — Ну, можно ли говорить о Колькитто! Теперь существует только один человек, которому должно подчиняться — это Монтроз.
— Но ведь о Монтрозе давно ничего не слышно, — заметил Хэль. — Я слышал, будто он в Оксфорде, куда поехал за дальнейшими приказаниями короля.
— В Оксфорде! — с презрением повторил Аллан. — Сказал бы я вам, где он, да не стоит, сами скоро узнаете.
— Сегодня, Аллан, вы в состоянии хоть кого вывести из терпения, — заметил Ментейт. — Но я знаю причину, — улыбаясь прибавил он, — вы верно не видали сегодня царицы музыки и пения, Анноты Ляйль?
— Хотя бы ее век не видеть, — вздохнув отвечал Аллан, — но только с одним условием, чтобы и на вашу долю выпал тот же жребий!
— Это почему? — небрежно спросил граф.
— Потому что на вашем лбу написано, — отвечал Аллан, — что вы составите ее несчастие.
С этими словами он вышел из комнаты.
— Давно он в таком положении? — спросил граф лорда.
— Дня три. Припадок должен скоро пройти. Выпьемте, господа, за здоровье короля!
Бокалы были осушены, и за первым тостом были предложены подобные же другие. Между тем ротмистр Дольгетти счел нужным заявить некоторый протест.
— Господа, — сказал он, — я пью эти тосты —
Присутствующие не только были удивлены, услыхав такое заявление, но даже взбешены, и их успокоил только граф, сказавший, что это совершенно верно, но что он надеется привлечь ротмистра на свою сторону.
Разговор опять грозил принять неприятный оборот после того, как ротмистр назвал настоящую шотландскую войну мелкотравчатой, но граф снова восстановил мир.
Сам владелец замка отвел гостей в галерею — род спальни, где стояла громадная двухспальная кровать, покрытая пологом, а вдоль стены тянулось десятка два нар, похожих на длинные корзины, три из которых были набиты свежим сеном и приготовлены для гостей.
— Я поместил тут же вашу прислугу, — сказал Мак-Олей, отведя немного в сторону графа Ментейта, — потому что мне не хотелось оставлять вас ночью одних с этим немецким волком. Я велел приготовить тут же постели вашей прислуге. А то теперь такое время, что можно лечь здоровым, а утром — чего доброго — оказаться вскрытым как устрица.
Граф поблагодарил хозяина, сказав, что он сам хотел просить поместит с ним его слугу Андерсона.
— Я еще не видал этого Андерсона, — сказал Мак-Олей, — вы верно наняли его в Англии?
— Да, — отвечал граф Мантейт, — завтра вы с ним познакомитесь, а теперь желаю вам спокойной ночи.
После ухода хозяина в комнату вошли оба служителя графа Мантейта. Храбрый ротмистр, отяжелев от пищи, почувствовал, что не в состоянии расстегнуть сам пряжек на своих доспехах, и потому обратился с просьбой к Андерсону снять с него латы.
— Сними с него вооружение, Сибальд, — сказал Андерсон другому слуге.
— Как, — вскричал опьяневший Дольгетти, — самый обыкновенный лакей, и считает для себя унизительным прислужить ротмистру Дольгетти, учившемуся в Маршальской школе в Абердине и перебывавшему на службе у половины европейских коронованных особ?
— Извините, ротмистр, — вмешался граф, — но Андерсон не привык служить кому-нибудь кроме меня. Сам же я охотно помогу Сибальду снять с вас латы.
С ротмистра проворно было снято вооружение, и он, стоя у камина, размышлял о характере Аллана Мак-Олея.
— Как хитро провел англичан! — говорил он. — Славная штука!
— Если угодно, то я расскажу вам его историю, — отвечал граф Мантейт, — и вы увидите, почему у него образовался такой загадочный характер.
— После пирушки приятно слушать всякий рассказ, — сказал ротмистр, — и если вашему сиятельству угодно будет принять на себя труд рассказать эту историю, то я буду терпеливым и внимательным слушателем.
— Вы тоже вероятно не откажетесь познакомиться с историей этого странного человека, — сказал граф, обращаясь к своим слугам.
Собрав вокруг себя слушателей, граф присел на громадную кровать и начал рассказ.
— Отец Ангуса и Аллана Мак-Олеев был вождем немногочисленного, но весьма сильного клана. Жена его, мать обоих сыновей, была тоже из хорошего рода. У нее был брат — молодой человек, лесничий, находившийся в непримиримой вражде с небольшой ватагой головорезов, прозывавшихся «детьми тумана». Отряд этих детей тумана подстерег его, когда он охотился один в лесу, и убил самым бесчеловечным образом. Дикари вздумали кроме того похвастаться своим удальством и показать голову в замке его сестры. Лорда в то время не случилось дома, и леди невольно должна была радушно принять людей, которых боялась. «Детям тумана» подали закуску, и они, пользуясь отсутствием хозяйки, вышедшей за чем-то из комнаты, вынули голову своей жертвы из под пледа, в котором она была принесена, и положив ее на стол, вложили кусок хлеба в неподвижные зубы и пригласили ее откушать. В эту самую минуту леди вернулась в комнату, и увидав мертвую голову своего брата, с криком опрометью выбежала из дому в лес. Довольные эффектом этой сцены, разбойники сейчас скрылись. Прислуга разбежалась на поиски леди, но нигде не могла ее найти и вернулась, убежденная, что госпожа их или бросилась куда-нибудь в пропасть, или утонула в озере. Ангусу в то время было полтора года, а рождения будущего ребенка Аллана ждали месяца через три… Но кажется, я вам наскучил, ротмистр?.. и вам хочется спать?
— Совсем нет, совсем нет! — отвечал воин. — Я люблю слушать рассказы, закрыв глаза.
— Все окрестные кланы, — продолжал граф, — поклялись отомстить за это страшное злодейство. Они вооружились и с невиданной жестокостью выгнали из родовых жилищ «детей тумана». На воротах феодальных замков, воронами были расклеваны семьдесят их голов. Оставшиеся в живых дети тумана искали убежища в пустынях. В нашей стороне существует обычай уводит коров на пастбища в горы, куда девушки и женщины ходят доить их. Однажды девушка из замка заметила, что на них смотрела из лесу какая-то бледная, худенькая фигура, очень похожая на их покойную леди. Когда кто-то из них хотел подойти к ней, то она с криком скрылась в лесу. Муж ее, извещенный об этом, немедленно явился в лес с народом, и ему удалось отыскать бедную леди. Она оказалась совершенно помешанной, но тем не менее в свое время родила очень здорового и крепкого мальчика. Аллан сделался единственным утешением несчастной матери, которая постоянно поверяла мальчику свои грезы. Грезы эти несомненно имели громадное влияние на его восторженный характер. Мать умерла, когда ему было десять лет. Перед смертью она сказала ему что-то наедине… надо думать, что это был завет мести детям тумана, который он и стал выполнять. По смерти матери жизнь молчаливого и сурового Аллана изменилась. Теперь он начал посещать собрания молодежи клана и принимать участие в их играх и упражнениях. По своей ловкости и силе, он скоро занял первое место, и товарищи стали уважать его и бояться, так как он в горячности зачастую забывал, что только пробует силу, а не дерется по-настоящему. Но кажется, я говорю глухим, — заключил граф, замолчав и слушая громкий храп воина.
— Он давно уже спит, — отвечал Андерсон, — но если вам не трудно продолжать, граф, то мы с Сибальдом внимательно вас слушаем.
— В пятнадцать лет, — продолжал граф, — Аллан был уже почти взрослым. Он пропадал по целым дням под предлогом охоты, хотя редко возвращался с дичью. Это беспокоило отца — тем более, что дети тумана, пользуясь смутами, стали возвращаться на свои прежние места жительства. Я был однажды в гостях в замке, когда Аллан с раннего утра ушел в лес. Ночь была бурная, темная, и отец уже хотел послать искать его, как вдруг дверь в столовую где мы ужинали отворилась, и Аллан с мрачным видом вошел в комнату. Непреклонный нрав его и не совсем здравый рассудок имели такое влияние на отца, что тот не выказал ни тени неудовольствия, а только заметил, что я убил жирную козу, а воротился еще засветло; он же бродил в горах до полуночи, и, как видно, воротился с пустыми руками.
— Вы так думаете? — гордо спросил Аллан, нет и я кое-что принес.
Руки и лицо его были обрызганы кровью, и приподняв полу своего пледа, он положил на стол еще теплую человеческую голову и злобно проговорил: «Кто может, пускай положит перед вами голову поценнее!»
Мы тотчас же узнали, что это была голова Гектора, одного из известнейших предводителей детей тумана, страшного своей силой и жестокостью. Он был в числе убийц лесничего и спасся только благодаря своей ловкости и храбрости. Аллан отказался рассказать нам, каким образом он убил Гектора, но по всему было видно, что убийство произошло после отчаянной схватки, так как Аллан был покрыт ранами. После этого отец его стал еще более бояться мести детей тумана, но Аллана ничем не могли удержать дома. Ему приходилось убегать из дому по ночам, выпрыгивая в окно, и приносить не по одной, а по две головы своих врагов. Дикие дети тумана стали чувствовать пред ним панический страх, приписывая ему сверхъестественную силу, что не мешало им однако же продолжать грабить Мак-Олеев и их союзников. Это вынудило снарядить против них экспедицию, в которой принимал участие и я. Наше предприятие было успешно, и мы жгли и убивали все, что ни попадалось нам на глаза. Даже женщины не находили пощады, и одна только девочка, улыбавшаяся под кинжалом Аллана, избежала его мести, — и то по неотступной моей просьбе. Ее взяли сюда и воспитали под именем Анноты Ляйль. Надо думать, что она бесспорно одна из самых красивых девушек на свете. Аллан долго не мог видеть этого ребенка и почему-то воображал, что девочка не принадлежит к ненавистному племени его врагов, но во время набегов взята ими в плен. Предположение это конечно допустить можно, но Аллан считает его несомненным фактом. Теперь он любит ее особенно за ее превосходную игру на маленькой арфе, которая замечательно успокаивает его расстроенные нервы. Здесь все любят Анноту Ляйль и относятся к ней скорее как к сестре хозяина, чем как к его воспитаннице. Действительно, она так мила, так грациозна, так увлекательна…
— Берегитесь, граф, — с улыбкой заметил Андерсон, — нельзя так расхваливать девушку, которая нравится другому. Аллан вряд ли оставит в живых соперника.
— Тут бояться нечего, — вспыхнув отвечал граф, — Аллан любить не может, а для меня неизвестность происхождения Анноты является непреодолимым препятствием, беззащитность же ее положения устраняет всякие другие мысли… Мне остается прибавить к моему рассказу, что к Аллану все относятся со страхом и уважением вследствие его дара предвидеть будущее.
— Такой человек конечно должен иметь влияние на суеверных горцев, — заметил Андерсон, — неужели, граф, вы верите в его сверхъестественные способности?
— Нет, я думаю только, что не смотря на свою болезность, он сообразительнее других. Ну, а теперь нам пора ложиться спать.
Глава III
На следующее утро гости рано поднялись в замке, и граф, перекинувшись несколькими словами с Андерсоном, обратился к ротмистру Дольгетти.
— Ну, что же, ротмистр, надо нам или расстаться навсегда, или поздравить друг друга товарищами по службе.
— На это я скажу вам, положа руку на сердце, — отвечал ротмистр — что если мне также придется по душе ваша плата, как пришелся ваш провиант и общество то я сейчас же готов присягнуть вашему знамени.
— Жалованье у нас будет теперь половинное, — отозвался граф Ментейт, — но после кампании мы отдадим и вторую половину.
— Если бы я мог быть уверен, что мое законное наследство, мое родовое поместье в Друмтвакете, находится в руках у кого-нибудь из конвентистов, и, следовательно, в случае успеха его можно отнять, то я так ценю свое родное местечко, что готов служить вам ради одной этой надежды.
— Могу разрешить сомнения ротмистра Дольгетти, — вмешался второй слуга графа, Сибальд. — Если владение его находятся в пятнадцати милях от Абердина и называются «Длинным голым болотом», то оно куплено недавно Страттаном, записным каверзником из приверженцев конвента.
— Круглоголовая собака! — крикнул Дольгетти. — Кто дал ему право покупать родовое имение, которым мы владели более четырехсот лет! Ну, когда дело пошло на то, чтобы вытянуть за уши этого конвентиста из моего отцовского наследства, то я ваш, граф, ваш телом и душою с руками и саблей до самого гроба, или до конца первой кампании.
— А я, с свой стороны, скреплю нашу дружбу, — сказал граф, — выдачей вам вперед за месяц жалованья.
— Это, пожалуй и лишнее, — отозвался ротмистр, опуская в то же время полученные деньги в карман. — А теперь надо пойти посмотреть на Густава.
— Вот и новый рекрут, — сказал граф Ментейт Андерсону, когда Дольгетти вышел из комнаты. — Боюсь за него!
— Ничего, нам такие люди нужны, — отвечал Андерсон.
— Идемте вниз, — продолжал граф. — В замке начались какие-то хлопоты.
При входе в зал слуги графа почтительно остановились в дверях. Граф стал здороваться с лордом и англичанами, а Аллан сидел на том же месте, как и накануне вечером, не обращая по-видимому внимания ни на что.
— Алистер-Мура будет сегодня к вечеру! — доложил вбежавший в комнату Дональд, — со свитою человек в тридцать.
— Вели положить соломы на большой чердак, — приказал лорд.
Через минуту в комнату вбежал другой слуга и доложил о приезде Гектора Мак-Леона с значительной свитой.
— Их поместишь в солодоварне, подальше от Мак-Дональдов, с которыми они заклятые враги, — распорядился Ангус.
Через минуту вошел опять Дональд и доложил, что со всех сторон идут вожди со свитами. Ангус уже начинал приходить в тупик, как их разместить, когда Аллан неожиданно вскочил с своего места и грубо вскричал:
— К чему эти затеи? Разве у нынешних шотландцев кровь не так горяча, как у их предков? На ужин разбейте бочку с водкой. Трава послужит им постелью, свод небесный кровом, а пледы одеялами.
— Аллан прав! — сказал Ангус. — Он нередко бывает смышленее всех нас, взятых вместе.
— Да, — продолжал Аллан, устремив странный взор в другой конец залы, — начнут они лучше, чем кончат! Многие из тех, кто будет спать у нас на лугу, скоро уснут вечным сном и не будут больше чувствовать холода.
— Брат! Не предсказывай нам несчастия! — крикнул Ангус.
— Да какого же вы ждете счастья, — отвечал он и с закатившимися глазами упал на руки к Дональду и брату.
— Ради Бога, Аллан, — сказал ему Ангус, когда он пришел в себя, — не приводи нас в отчаяние своими грустными предсказаниями.
— Пусть каждый видит свою судьбу, как я ее вижу, — отвечал Аллан. — Чему быть, того не миновать. Но как бы то ни было, мы еще раз будем храбро драться на победоносных полях, пока не встретим мрачных эшафотов.
— Какие эшафоты? — посыпались вопросы со всех сторон.
— Сами скоро все узнаете, — проговорил он и впал в глубокую задумчивость.
— Позовите скорее Анноту Ляйль! — распорядился Ангус. — А вас, джентльмены, прошу пожаловать закусить.
Поделиться книгой: