Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Антикопирайт - Миша Вербицкий на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Психоделическая революция началась с Тимоти Лири, а закончилась Мэнсоном и армией освобождения симбионтов; за эту грань были готовы ступить совсем немногие – остальные, как Тимоти Лири, принялись строчить доносы ФБР на своих бывших соратников и сочинять «психоделические» компутерные программы.

О постмодернизме и политической корректности

В чем сущность константы Эйнштейна, или повсеместная ныне деррида

Политическая корректность, она же постмодерн, подвела совершенно новое философское основание под тотальный культурный релятивизм, бывший к концу 1960–х годов общим местом, и вполне очевидный любому человеческому существу, напичканному психоделиками и травой.

Понятная марксисту идея классовой обусловленности культурных феноменов восходит к работам франкфуртской школы Т. Адорно и В. Беньямина 1920–х, которые (через Г. Маркузе и Ханну Арендт) привили эту концепцию американской Новой Левой. Поэтому юдофобское крыло американской конспирологической мысли винит во всем жидов и коммунистов (а заодно уж и нацистов, которые были, как известно, первыми хиппи, поклонялись природе, ходили в голом виде, пропагандировали евгенику и сексуальную революцию, и считали, что если кто старше 30, то с ним не о чем разговаривать; не говоря уже о Хайдеггере, Лени Рейфеншталь и сатанисте Алистере Кроули).

Процитированные выше тезисы, хотя и поучительны, но не вполне, мне думается, корректны; с таким же успехом можно было бы обвинять в изобретении полит–корректности (а заодно в сатанизме и свальном грехе) В. И. Ленина, автора тезисов «Партийная Организация и Партийная Литература». И хотя приоритет в изобретении мульти–культурализма принадлежит, видимо, франкфуртской школе, но идея введения языковой цензуры, на нем основанной – идея сугубо французская (не считая, конечно, Орвелла). У французов совершенно особые отношения с языком; это отмечали и Достоевский и даже Ильф и Петров – во Франции ораторская риторика традиционно возбуждает в слушателях эмоции, которые имеют мало или никакого отношения к тезисам докладчика. Во Франции это называется красноречие; в большинстве культур никакого аналога этому понятию нет. Француз мыслит языком, на уровне императивного следования определенным речевым стимулам. Неудивительно, что идея речевой обусловленности властного дискурса, как и идея языковой цензуры этого дискурса – идея чисто французская.

Когда депутаты революционного Конвента постановили обезглавить Робеспьера, наибольшей трудностью для них было не дать Робеспьеру возможности произнести речь. Депутаты боялись, что он сможет силою своего красноречия убедить их гильотинировать друг друга, а не его самого. Такая французская натура.

И хотя полит–корректность (понимаемая, в первую очередь, как языковая цензура доминантного дискурса) восходит, видимо, к Симоне де Бовуар, в наиболее чистом виде эта идея выкристаллизовалась у Жака Дерриды. Деррида был учеником Фуко, который, впрочем, довольно скоро порвал с ним отношения, поскольку Деррида оказался конформистом; на краткое время эти отношения возобновились, когда Деррида (в 1981–м) поехал в Чехословакию и имел там проблемы с полицией из–за контактов с местной диссидой. Достаточно характерно, что единственный радикальный поступок в своей жизни Деррида совершил, противостоя Варшавскому Договору.

Во Франции Деррида относительно неизвестен; он не член Французской Академии и даже не профессор; но влияние Дерриды на американский академический эстаблишмент невозможно переоценить. С 1972 года написано 14,000 статей, излагающих его однако мысли, и еще 500 докторских диссертаций защищено, в которых Деррида и его труды являются главным предметом. Деррида в американском академическом сообществе играет ту же роль, что Маркс в советском, без его упоминания в академии гуманитарию нельзя и чихнуть.

И при этом, тексты его темны и значение их неясно. Чего стоит например следующий удивительный пассаж:

Когда мы рассматриваем, к примеру, структуру определенных алгебраических конструкций [ensembles], где берется центр? Является ли центром знание общих правил, которые, определенным образом, позволяют нам понимать взаимноотношение элементов? Или центр – это определенные элементы, которые пользуются теми или иными привилегиями внутри конструкции? У Эйнштейна, например, мы наблюдаем конец привилегии, которой пользовалось эмпирическое наблюдение. И в этой связи мы видим появление константы, константы, которая есть комбинация пространства–времени, которая не получена ни одним экспериментатором, но которая, в определенном роде, доминирует всю конструкцию; и это понятие константы – является ли оно центром? Константа Эйнштейна – не константа, не центр. Это константа есть сама концепция переменности – это, в конце концов, и есть концепция игры. Другими словами, это не концепция чего–то определенного – центра, начиная с которого наблюдатель может овладеть полем – но сама концепция игры.

Другими словами, значение Дерриды не в трудах его; а в чем же? Значение его (то же, кстати, что и у Маркса в советской философии) – в легитимизации определенного дискурса; некоторые вещи становятся автоматически верными, если снабжены подобающей ссылкой на Дерриду.

За косноязычием и идиотским наукообразием его текстов скрывается достаточно краткий список довольно очевидных понятий.

• Вне текста ничего нет.

• Фиксация точки зрения («центра») определяет прочтение текста и задает его результат. Эта фиксация абсолютно произвольна.

• Центром западной культуры является мужской шовинизм, рационализм и речевые интеллектуальные процессы (Деррида назвал все это вместе божественно красивым словом «фаллогоцентризм»).

Американскими адептами политкорректности была выведена из Дерриды совершенно новая форма мультикультурализма (и феминизма), являвшаяся по сути демагогией. Овладевать полем, исходя из фаллогоцентрической позиции, никому, конечно, не хотелось, потому что фаллогоцентризм это бяка. Но деконструкционизм, опровергнув учение о «центре», по сути «центр» этот самый только табуировал. Западный человек исходит из той же либеральной (секулярно–христианской) чувствительности, что двигала им во времена до фаллогоцентризма; но теперь он не может ее даже назвать, поскольку теперь рефлексия о корнях его сентиментов запрещена ему этими же самыми сентиментами. Номинально женщины оказались приравнены мужчинам, идиоты нормальным, а негры к белым людям; но это приравнивание свелось к тривиальному «они будут такие же как мы, если мы перестанем называть их неграми, женщинами и идиотами», то есть по сути к новой (и куда более агрессивной) версии культурного империализма.

Скажем, мужское обрезание (практикуемое всеми без исключения американцами) приветствуется или по крайней мере не запрещается; а вот женское обрезание (распространенное у мусульман Северной Африки) на территории «цивилизованных стран» карается тяжелейшими тюремными сроками. Различными центрами по насаждению полит–корректности лоббируется запрет женского обрезания на уровне ЮНЕСКО, ООН и международных соглашений. Сие есть достаточно типичный образчик культурного империализма; как это всегда теперь случается, культурный империализм одет в наилиберальнейшие розово–голубые феминистические одежды.

В истории с установлением полит–корректности на территории Республики Югославия путем бомбежек Югославии кассетными бомбами и отработанным ураном первую скрипку играли французские интеллектуалы и американские борцы против фаллогоцентризма; а по сути эта война была не чем иным, как насаждением либеральных (т.е. западноевропейских) ценностей на территории, где эти ценности были менее популярны, чем полный мифологических смыслов сербский национализм.

Мультикультурализм под соусом полит–корректности размывает идентичность народа, в котором этот мультикультурализм угнездился. Одновременно с этим, полит–корректность дает ее носителю моральный карт–бланш на любые силовые меры, направленные на насаждение полит–корректности. В этом отношении, полит–корректность ничем не отличается от христианства времен Крестовых Походов (а по сути, совпадает с христианством; как в тезисе «несть ни эллина, ни иудея», так и в насаждаемых огнем и мечом «гуманистических ценностях»). Психоделический андерграунд (так никогда и не прочитавший Дерриду) до сих пор уверен, что полит–корректность это хитрый заговор американских пуритан и феминисток, направленный на запрещение рокындролла, наркотиков и свободного секса. В каком–то смысле так оно и есть: американский феминизм (по крайней мере его лево–либеральное полит–корректное крыло, которое следует Андреа Дворкин) видит в сексе не более и не менее как главное орудие мужского угнетения; не менее отрицательно относится эта среда к наркотикам и к культуре развлечений тоже. Освобожденная деконструкционизмом от рефлексии, тотальность американского либерализма слилась с тотальностью американского пуританского христианства в тотально неуязвимое чудовище Спектакля.

Ж. Бордийяр описал эту ситуацию в книге «Америка» (1986), которую он считал (наряду с Cool Memories) лучшим из всего, когда–либо им написанного. Бодрийяр объявил Америку единственным аутентичным обществом, идеалом, воплощенной утопией, миром, где телевидение стало первичной реальностью, неспособной к рефлексии, индифферентной ко всем остальным (вторичным) явлениям бытия. Америка виделась Бодрийяру бесконечной оргией свободы, амнезии, улыбок счастливых продавцов и официанток. Для постмодерниста, понятия Свобода и Спектакль – синонимичны.

В постмодернистской теории, Спектакль (гипер–реальность) абсолютен и заменил собой аутентичное бытие; манипуляция Спектаклем через посредство языковой цензуры – единственный способ социальной борьбы, доступный субъекту гипер–реальности.

Возможные заявления об аполитичности этого подхода – достаточно прозрачное лицемерие; учение о симулякре политически задано и обусловленно политически. В предисловии к «Путешествиям в гипер–реальности», Умберто Эко характеризует свою деятельность как сугубо политическую; его долг, он говорит, объяснять людям, как им следует воспринимать те или иные знаки коммуникации политических властей и индустрии развлечений. Эко прославился редкой даже для европейского «прогрессивного интеллектуала» масштабов страстью к политическому доносительству; так что понятно, о каких именно знаках здесь идет речь. Сей достойный муж объявляет «ур–фашистом» каждого, кто не приемлет Гаагский Трибунал, права человека и Международный Валютный Фонд.

В этом и состоит «постмодернизм».

Ситуационист ищет спасения от Спектакля в социальной революции бахтинско–карнавального типа. Либертарий психоделической закваски – представляет общество в виде совокупности опасных маньяков, которым ебет мозги не менеее буйнопомешанная власть, и стремится к максимальному расчленению общественных связей – «мой дом моя крепость и моя полицейская станция». Постмодернист – это тот, кто утратил волю к сопротивлению и готов служить. Фнорд.

В агенду постмодернизма антикопирайт никаким боком не входил. И мне думается, дело тут не в интеллектуальной расслабленности протагонистов его; дело в принципиальном антагонизме ситуационизма и постмодерна.

Французский пост–структурализм был склонен абсолютизировать ситуацию отчуждения образов и социальной обусловленности дискурса; Бодрийяр видел в Спектакле/симулякре своего рода Абсолют и строил (пост–)критическую теорию на этом абсолюте; Дебор ненавидел Спектакль со страстью. Постмодернист отрицает императив; мышление ситуациониста целиком императивно. Постмодернистский дискурс не ставит никакой цели; абсолютизируя Спектакль, постмодернист оказывается самым преданным его служителем.

Ситуационист служителей спектакля стремится как минимум смешать с грязью (а лучше еще – физически уничтожить).

Это объясняет, почему ни один из французских пост–структуралистов не выступил против копирайта. Склизкие пизды, гадские сталинисты, менты бляди и имбецилы.

Панк

1976–1978

Постмодернизм продолжался недолго – к 1977–ому году он стал плюсквамперфектом. Последовавшую за этим декаду, в культуре высокой и низкой доминировал панк – течение, целиком восходящее к ситуационизму. В тактике: панк, как и стуационизм, определял себя через максимальное (в идеале – равноправное) соучастие аудитории; основным приемом панков и ситуационистов был скандал. В стратегии: ситуационисты и панки стремились к возвращению аутентичного бытия, путем максимальной спонтанности действия и отказа от любого сотрудничества с системой. Панки называли эту тенденцию DIY – «do–it–yourself movement»; речь шла о создании автономной сети артистов, музыкантов, журналов и магазинов, не связанной с корпорациями и «шоу–бизнесом».

Исторически, панк был основан последователями ситуационистов и органично вобрал в себя образы и лозунги ситуационистского движения; в том числе и точку зрения ситуационистов на копирайт. Панк ассимилировал в себя и ахиллесову пяту Situationist Internationaname = "note" святое убеждение каждого ситуациониста в том, что почти все население земного шара – стихийные ситуационосты.

Результатом этого стала коммодификация понятия панк: очень скоро, пластинки с графикой и музыкой в такой же стилистике превратились в товар, которым торгуют в супермаркете; наряду с «роком» или «диско» или макаронами. Через 2–3 года после появления панка стали выходить десятками штампованные в мультинациональных корпорациях подделки, никакого отношения к этосу или философии панка не имевшие. В глазах публики со стороны, панк был (и остается) этим самым медиа–феноменом, чем–то вроде торговой марки мультинациональных корпораций; однако независимо изданных альбомов вне университетских центров в продаже нет.

В этом плане, достаточно интересна история Sex Pistols, группы, созданной двумя ситуационистами (Jamie Reid, Malcolm MacLaren) из подручного материала в виде четырех подростков – местной урлы с незаконченным средним образованием и музыкальной аппаратуры, которую двое из этих подростков где–то спиздили. Местная урла была немедленно записана в стихийные ситуационисты (ну не может вор быть не ситуационистом, да? тем более, что воровали они гитары у всяких поп–пидарасов типа Рода Стюарта). Публика была заинтригована и одновременно шокирована скандалезной демонстрацией ситуационистских слоганов и образов, заимствованных из подпольных листовок Франции 1968–го. Макларен последовательно получил многотысячные авансы от мультинациональных лэйблов, которые немедленно расторгали контракт, когда узнавали, что собственно за зверя им подсунули. Sex Pistols (первыми, кстати, в истории Соединенного Королевства) сказали матные слова по телевизору, став немедленно излюбленными персонажами бульварной прессы.

Все было радужно весьма поначалу, но Макларен сделал фатальную ошибку, заключив контракт с хиппи Ричардом Брэнсоном, хозяином независимого хипповского лэйбла Virgin, выпускавшего реликтовых Can, Tangerine Dream, Gong, и к тому моменту находившегося на грани разорения. «Никогда не верь хиппи», ага? Через 3–4 года после этого контракта (и исключительно благодаря ему) Брэнсон стал мультимиллионером; попутно лишив и Макларена и участников группы по суду привилегий и прав на их продукт.

А вышло это так. На деньги от неоднократных авансов за одно и то же Макларен собирался снимать независимый фильм под режиссерством несравненного Русса Майера. Группа была этим недовольна, поскольку оставалась практически не у дел, а вокалист Роттен оставил Секс Пистолз и на деньги Брэнсона подал на Макларена в суд. Все записи и киноленты были у последнего конфискованы, но и Роттен ничего не получил: фильм «The Great Rock–n–Roll Swindle» собирали, на основе отснятых лент, граждане, поставленные Брэнсоном. Так закончилась история группы «Sex Pistols» (посмертные вышибания бабок из дохлого зверя не считая).

Интересно, что непробиваемо–легального копирайта на записи Sex Pistols так–таки ни у кого нет; на протяжении 1980–х, квази–легитимные бутлеги Секс Пистолз не выпускал совсем уж ленивый – вышло штук двести малотиражных альбомов под разными наименованиями, несших на себе в основном одни и те же записи, с разными обложками и названиями. Практика вольного обращения с формальной стороной отношений независимый лэйбл – независимая группа укрепилась в английской независимой сцене достаточно прочно. Вплоть до конца 1980–х, английские независимые группы не заключали контракта с их лэйблами. Выпуск альбомов без легально оформленных контрактов (навозможный, скажем, в России) был обычной практикой; так, миллионеры New Order так и не оформили контракта со своим лэйблом (Factory) вплоть до этого лэйбла банкротства в 1992 году. В этом, безусловно, можно видеть остаточные черты ситуационизма в поп–культуре – подобно тому, как структура костей плавника кита или дельфина напоминает об их наземном происхождении.

...Независимость, выраженная в отказе от формальной фиксации легальных отношений... Если провести через 20–е столетие прямую, заданную «Даром» Мосса, через труды Батайя по экономике траты, выпуски журнала «Потлач» (Lettrist International), конгрессы ситуационистов и первые записи Sex Pistols – то закончится она с концом независимой английской музыки в начале 1990–х. И на этом месте история ситуационизма прекратится совсем; чтобы возродиться, в совершенно ином обличье, в составе идеологии Новой Правой, в середине 1990–х.

Книга вторая:

КИБЕРПАНК, СЭМПЛИНГ, СВОБОДНОЕ ПРОГРАММИРОВАНИЕ

Здесь рассказывается о том, как профессор M.I.T. увидел Свет и ушел с хорошо оплачиваемой работы, чтобы проповедовать простым людям Добро, Красоту и Порядок

Ричард. М. Столлман

Раньше задачей науки было – понимание мира, улучшение жизненных условий. Сейчас от науки требуется немедленное и безусловное оправдание всего, что случается... Общество Спектакля срубило раскидистое дерево научного знания, с целью сделать из него полицейскую дубинку.

Ги–Эрнст Дебор, Комментарии к «Обществу Спектакля».

...Когда я увидел перед собой перспективу жизни, прожитой так же, как живет весь мир, я решил – ни за что, это отвратительно, мне будет стыдно самого себя. Если бы я участвовал в поддержке этой системы отчужденного, собственнического программирования, мне казалось бы, что я делаю мир хуже ради денег.

Ричард М. Столлман (из интервью)

Законодательство о копирайте имеет два источника – французский идеализм Гюго и Бомарше и английский прагматизм неизвестных парламентариев. Французы пытались урегулировать отношения автора и текста, с целью защитить права автора; англичание защищали права конечного пользователя от монополии правообладателей.

Во Франции, теоретическим основанием антикопирайта были симбиотические отношения между институтом авторства и тиранией; содержанием его – попытка этот симбиоз прекратить. Прагматический подход к антикопирайту выносит отношения авторства и власти за скобки. За англо–американскую версию антикопирайта, целиком и полностью независимую от французской, несет ответственность профессор Ричард М. Столлман.

До конца 1970–х, программирование было делом ученых. Программа приравнивалась к научному открытию, а научная этика воспрещает ученому скрывать от общества результаты своих исследований. С середины 1970–х, программа стала коммерческим продуктом, и текст ее превратился в коммерческую тайну. Помимо массы технических неудобств (ну как вы прикажете учить программированию студентов, если текст программ, которыми они пользуются, недоступен), это нововведение вызвало отторжение одновременно этическое и философское.

Ричард М. Столлман положил начало движению свободного программирования, уволившись в 1984 году из M.I.T. (де–факто – Столлман перестал получать в M.I.T. профессорскую зарплату; офис его помещается именно там). Столлман основаа некоммеческую организацию по имени Free Software Foundation; в каком–то смысле, основание FSF было самым важным, центральным событием прошлого века. По политическому значению, столлмановский манифест можно, наверное, сравнить с Коммунистическим Манифестом Маркса и Энгельса, но лишь едва и с большой натяжкой.

Свободное программирование требует следующих, жизненно необходимых каждому творческому человеку свобод:

• Свободу запускать программу с любой потребной целью

• Свободу изучать, как программа работает, и изменять ее в соответствии с потребностями; доступность исходного текста является необходимым условием этого

• Свободу распространять копии программы с целью помощи ближнему своему

• Свободу улучшать программу и публиковать свои улучшения, для пользы всего сообщества.

Значение этих пунктов не ограничивается программированием; если мы, в сооответствии с Сведенборгом, средневековыми каббалистами, Хомским и «пост–структурализмом», будем понимать мир как текст, понятие «программы» (текста) может быть распространено на любую вещь вообще.

Идеологи свободного программирования утверждают, что западное общество поражено патологической жадностью. Одно из проявлений ее – драконовское законодательство о копирайте и авторском праве. Действительно не очень справедливо, когда Майкрософт, не предоставляющий никаких гарантий на правильную (или какую–нибудь) работу своего продукта, требует по 50–100 долларов за продукт, себестоимость которого не превышает и доллара. Особенно несправедливо это, если альтернатива всему – бесплатная система (Линукс, или Гну–Линукс, как его предпочитает называть Столлман), предоставленная вместе с исходным текстом, в котором ошибок почти нет (ибо все найденные – исправлены).

Согласно этой философии, непомерные заработки деятелей софтверного бизнеса не только не поощряют творчество, они превращают творцов в чиновников, озабоченных лишь попытками захватить монополию на тот или иной стандарт. Творческому импульсу материальное поощрение не необходимо: «дух дышит где хочет».

Общество, где пользователь программы не имеет право показать ее своим друзьям – общество фундаментально несправедливое, общество тотальной разобщенности и повсеместного доносительства. Ни о какой свободе, ни о каком духе взаимопомощи в таком обществе не может быть и речи. Столлман, сторонник радикальных защитников конституционных свобод из American Civil Liberties Union (ACLU), активист легализации наркотиков и правозащитник со стажем, увязывает борьбу за свободный–бесплатный софт непосредственно с центральным конфликтом американской политической жизни – попыткой честной публики отстоять гражданские свободы, записанные в конституции, но с каждым годом исчезающие кусок за куском. Столлман здесь – фигура магистральная и его устами говорит двухсотлетняя традиция американской правозащитной мысли, от Джефферсона, Торо и Марка Твена к Ноаму Хомскому (между прочим, коллеге Столлмана по M.I.T.)

Но бесплатность программного обеспечения не может не внушать опасений адептам капиталистического предпринимательства. Если каждый сможет бесплатно скопировать машину, дом или телевизор вместо того, чтобы покупать их в магазине – кто же будет работать? Капитализм основан на экономическом принуждении, а если все (хотя бы почти все) продукты будут бесплатные – экономического принуждения не будет. Добровольная аскеза свободного программирования в итоге приведет к обществу тотального (всеобщего и бесплатного) изобилия, совместимого, вероятно, с американской конституцией, но никак уже не совместимого с капиталистическим порядком. Именно поэтому Майкрософт постоянно заявляет о необходимости борьбы с бесплатными программами, как подрывающими основы американского общества. Мультинациональный капитализм пришел в противоречие с конституционными свободами американцев; и нетрудно догадаться, кто в результате победит.

Ноама Хомского, между прочим, называют «political equivalent of Richard Stallman», а Хомский знаменит не только безудержной поддержкой ACLU, американского традиционализма и конституционных свобод – этот великий человек также и анархист самого что ни на есть разухабистого традиционно–американского синдикалистского толка а ля Сакко и Ванцетти; с переходами в достаточно адекватный текущей ситуации грамшизм. В американском политическом контексте, эта позиция является абсолютной, анахронической, непростительно замшелой непристойностью. Если копнуть, то такой же непристойностью является торо–эмерсоновский руссоистский крипто–коммунизм Столлмана.

Столлмана обвиняют в коммунизме не только сторонники запрета свободных программ (которым несть числа), но и активисты хакерского движения, которым не нравится этическая сторона его учения. Столлман (как–то почти по–солженицынски) утверждает, что честный человек никогда, ни при каких обстоятельствах не должен пользоваться нечестным программным обеспечением; под оным понимаются все программы, у которых закрыт исходный код. Проповедническая деятельность Столлмана, впрочем, никак не препятствует профессиональной; основной юниксовый редактор текстов (Емакс) написан лично им, плюс к тому, Столлман является менеджером сотен проектов FSF.

О Емаксе можно говорить бесконечно. Это не просто редактор текстов; в установочный пакет Емакса входят язык программирования Elisp, искусственный интеллект, способный поддерживать беседу (M–x doctor), программа нарезки текстов, производящая в неограниченных количествах полу–осмысленные вариации на тему заданных текстов (M–x dissociated–press), программa M–x spook для производства угрожающих сообщений с целью раздражения спецслужб, предположительно наблюдающих над пользователем, и даже два мегабайта... разнообразных шуток о программе Емакс. Из этих шуток, добрая половина происходит из конференции Юзенета alt.religion.emacs, посвященной сакральной сущности Емакса, Ричарда М. Столлмана лично и ежедневным молитвам на языке Elisp.

C–u 100 M–x all–praise–emacs

C–u 100 M–x glory–be

FSF это действительно своего рода религия, культ, увязывающий все аспекты человеческой деятельности в борьбу с ненавистным копирайтом. Не столько, впрочем, борьбу (Столлман никогда не выступал за отмену интеллектуальной собственности; он считает, что это понятие лишено смысла), сколько за защиту прав всего остального человечества, чьи права и радости ущемляются этой самой бессмысленной интеллектуальной собственностью. Организовав FSF, Столлман немедленно написал текст типовой лицензии, GNU Public Licence, также известной как GNU Public Virus. Лицензия эта написана до того хитро, что непонятно вообще, не распространяется ли GNU Public Licence на все программы, написанные с помощью каких–либо продуктов, на которые распространяется GNU Public Licence. Ничего злобного она, впрочем, не делает; GPL требует лишь две вещи – чтобы вместе с программой неограниченно распространялся исходный текст, и чтобы во всех модификациях программы сохранялась лицензия и изначальное авторство, с пометками о том, какие изменения произведены. Столлман, хи–хи, крипто–коммунист, не удержался и назвал свой полезный вирус «копилефтом»; в идеальном мире, где оперирует адепт свободного программирования, несвободных програм НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ ВООБЩЕ, а пользоваться таковыми – это наиподлейшее западло.

Свободное программирование, для Столлмана – абсолютный моральный императив; его точка зрения не прагматическая, а по сути религиозная.

Свободное программирование дает программы, которые весьма надежны и эффективны, и я счастлив, что это придает ему привлекательности. Но я скоре бы выбрал едва работающую, неэффективную, ненадежную, но бесплатную программу, чем удобную и надежную, но проприетарную программу, которая не уважает мою свободу.

(Ричард Столлман, интервью сайту Слэшдот).

Как всякая приличная религия, учение о свободном программировании несет в себе сильнейшую эсхатологическую компоненту. Если компьютерных монополистов и других лоббистов копирайта не остановят, очень скоро мы окажемся в ситуации, когда позаимствовать книгу у товарища будет уголовным преступлением. Преступление, которое пресечь трудно, приходится наказывать жестоко, и тем более жестоко, чем проще его совершить; это ведет к неизбежной эскалации наказаний за «компьютерное пиратство».

С другой стороны, победа движения свободного программирования будет значить конец экономического принуждения и капитализма, что еще более неприемлемо для статус кво. Поэтому введение наиболее жесткой формы копирайтного законодательства – необходимое условие выживания капитализма как системы. Чем большая часть общественного продукта является продуктом информационным, то есть свободно копируемым на (сравнительно дешевый) материальный носитель, тем строже должны быть копирайтные уложения; вплоть до полного запрета на копирование текста для любых целей. И к этому дело идет; с 13 лет в XVIII веке, срок действия копирайта увеличился до 70 лет после смерти автора в конце XX–го, и увеличивается еще и еще; в сводках Майкрософт, компьютерное пиратство приравнивается к международному терроризму, и новые законы о борьбе с тем и другим пекутся, как горячие пирожки или слойки. Столлман написал об этом восхитительный рассказ–антиутопию «Право читать».

...Нельзя было не помочь, но если одолжить свой компьютер, Лиза могла бы читать его книги. Помимо того, что за это можно было сесть в тюрьму на много лет, шокировала сама идея. С первого класса в школах внушали, что поделиться книгой – ужасное преступление, сравнимое с морским пиратством.

Шансов ускользнуть от бдительного ока SPA – Software Protection Authority (службы защиты программного обеспечения) – практически не было. Изучая программирование, Дэн узнал, что каждая книга имела контрольный монитор, который сообщал, кто и когда ее читает, в Центр Лицензирования (Central Licensing). (Центр использовал эту информацию не только для поимки «пиратов», но и продавал книготорговцам сводки личных пристрастий читателей.) Как только компьютер войдет в сеть, Центр немедленно это обнаружит, а Дэн, как владелец компьютера, понесет самое тяжелое наказание.

...Позднее Дэн узнал, что было время, когда каждый мог пойти в библиотеку и бесплатно получить журнальную статью и даже книгу. В те годы существовали независимые студенты, которые могли читать тысячи страниц, не прибегая к правительственным библиотечным грантам. Но в 1990–х годах как коммерческие, так и бесприбыльные издатели журналов начали взимать плату за доступ. В 2047 библиотеки, которые бесплатно предоставляли учебную литературу всем желающим, были историей.

FSF следует долгой традиции американского конституционалистского либертинажа (тж. ACLU), психоделии и хипповского прямого действия 1960–х. Достаточно характерно, что никакого взаимовлияния нет между свободным программированием с одной стороны и французским пост–структурализмом либо ситуационизмом – с другой. На сети нет даже страниц, где ситуационизм и Столлман упоминались бы вместе – это при том, что колоссальные фигуры Дебора и Столлмана в равной степени отвечают за одну и ту же революционную идею антикопирайта.

Глухоту эту можно легко объяснить; дело в том, что Столлман, как и Хомский и известный ниспровергатель постмодернизма Алан Сокал, принадлежат к плотно вымирающей традиции американской позитивистской естественно–научной лево–радикальной мысли; каковая, будучи вытеснена народившейся неизвестно откуда прорвой фанатов Дерриды, чувствует себя крайне дискомфортно и ненавидит коллективного дерриду не меньше, чем поhаных империалистов.

Не лишне будет здесь рассказать про историю с Сокалом, которая для этого мироощущения весьма и весьма характерна. Сокал, известный левыми взглядами, предложил для публикации длинную статью в главный дерридаистский орган журнал Social Text, которую напечатали; немедленно выяснилось, что статья сия написана для шутки, являет собой крайне едкую пародию на самые нудные и бредовые места в трудах Дерриды, и сочинена для демонстрации идиотизма подобных рассуждений. Скандал был невероятный; сам Сокал (нефиговый вполне физик) объяснил, что как носитель более древней и более адекватной интеллектуальной традиции, считает коллективного дерриду вульгарным выскочкой и идиотом. Сия позиция повсеместна в американской академии – «физики» считают гуманитариев абсолютно беспомощными в научном плане и интеллектуально нечистоплотными; принятие оными гуманитариями «Грамматологии» в качестве гимна, речевки и государственного герба – презрение к ним только усугубило. Сокал, будучи (что достаточно редко сейчас) левых взглядов, находится в особой позиции, но ненавидит дерриду не меньше ничуть.

Один из виднейших американских математиков престарелый Серж Ленг на протяжении десятков лет с пеной у рта доказывал, что поскольку социология, филология, философия, экономика и прочие сомнительные виды академической деятельности являют собой словоблудие, то никого из перечисленных принимать в академию наук ни в коем случае не надо. Поскольку сам Ленг по образованию философ, то за нефига делать он разобрал научный вклад перспективных «академиков» и на пальцах доказал, что они полные идиоты; а поскольку Ленг (автор совершенно сверхъестественного какого–то количества учебников и монографий) печатает по 800 знаков в минуту, то он напечатал эти рефутации в количестве нескольких тысяч страниц и опубликовал их самиздатом по американским математическим библиотекам – чтиво увлекательнейшее.

Еще Ленг уверен, что СПИДа не существует.

Калифорнийская идеология.

Вся правда о киберпанке...

There were all these commercials for this–2000 and that–2000. Furnishings 2000. All this really banal stuff with the name 2000 after it. Finally this show came on, which was like Future 2000. It was like an Omni magazine kind of pop–science show. I stumbled into Alison's room and said, «We've got to come up with a name with the name 2000 on it, because everybody's using it to sell shit.»

«Mondo», replied Queen Mu

Сеть была продуктом совершенно особой культуры, которую называли хакерской; речь идет не о тех хакерах, которые ломают кредитные карты, а о тех, которые программируют для удовольствия. Основным протоколом публичного общения был Юзнет, и культура Сети вырабатывалась через посредство Юзнета. К началу 1990–х, на счету Юзнета была богатейшая субкультура и опыт десятка лет самоорганизации сетевого сообщества; аборигены Юзнета отличались от обычного чеовека сильнее, чем отличаются друг от друга жители скажем Австралии и Америки.

Одновременно с этим, огромное количество мудаков на правительственные гранты и просто рассказывали друг другу бредовые сказки о киберкультуре будущего, страшно веселя этим аборигенов.

Побочным продуктом этого бессмысленного явления был «киберпанк», «EFF», журнал «Wired» и загадочное выражение «Information Superhighway». С точки зрения журнала «Wired», и примерно такого же идиотского «Mondo 2000», киберкультура состояла в Вайноне Райдер, девочках в ярких неоновых топиках и мини–юбках, рэйве, модных новоизобретенных наркотиках и Тимоти Лири. Рэйв в то время (1990) в Америке был неизвестен совершенно (не считая дермучих негритянских трущоб, где негры под крэком во главе с Африкой Бамбаатой слушали хип–хоп ремиксы «Крафтверк» и «KLF»). Граждане вокруг «киберкультуры» думали импортировать сей феномен непосредственно из Европы в качестве эксклюзивного, буржуазного и расово–гомогенного птюча.

Впоследствии это даже отчасти получилось; но в то время, пока «Мондо 2000» существовал, «киберкультура» являла собой – один в одни – насильственно анимированный муляж хипповского «Лета Любви»1967–го, с неоном, нейлоном и капроном взамен продуктов натуральных. Вскорости «Мондо 2000», к большой радости всего сущего, разорился, и эстафета перешла к журналу «Wired», который был до того уродский, что над ним смеялись даже придурки из «Мондо 2000». «Wired»–у удалось успешно сочетать дебильную эстетику неона–нейлона–капрона–Вайноны Райдер с занудством отрывающегося в игровом автомате бухгалтера и со скучнейшим коммерческим адвертайзментом, и он существует до сих пор (музы, рыдать перестаньте).

Если кто–то был совсем дебил, он считал, что в этом и состоит киберкультура.

Два очень глупых и занудных как черви англичанина Ричард Барбрук и Энди Камерон написали редкостной идиотичности труд «КАЛИФОРНИЙСКАЯ ИДЕОЛОГИЯ» об этой самой «культуре»; опубликовали ее, разумеется, в «Wired».

Труд сей ученый, несмотря на идиотизм, занудство и уродование английского языка бюрократизмами оказался достаточно показательным: чиста конкретна сконструированный придурками «Wired» медиа–феномен «Калифорнийской Идеологии» к концу 1990–х обрел подобие жизни, будучи надут инвестиционным бумом, а потом лопнул, забрызгав протухшей «калифорнийской идеологией» окружающих дебилов и просто трудящийся народ. Поэтому придется изучать сей труд ученый, да.

«Мысли» Барбрука и Камерона состояли в следующем.

• В Калифорнии хиппи боролись с Рэйганом. Журнал «Wired» это тоже как–бы хиппи, но с Рэйганом (коллективным) он дружит.

Примечание к сему, от бывшего редактора «Мондо 2000» (1989–1993) по имени R.U. Sirius, вытесненного из бизнеса интригами этих самых «Wired». В 1994 и особенно к концу его, спикер Конгресса и научно–фантастический писатель Ньют Гингрич крайне мракобесно–правой ориентации (радикальный сегмент коллективного Рэйгана) и его «Progress and Freedom Foundation» выпустила программу «Magna Carta for the Digital Age» для пропаганды радикально–монетаристской идеологии. Гингрич считал, что нужно снизить налоги раз в 5, путем перевода всех правительственных служб в Интернет (кстати, не очень глупая идея); а с богатых налогов не брать вообще. Писали эту программу его заведомые корпоратские мерзавцы и жлобы из «Wired», типа Alvin & Heide Toffler, George Gilder, Esther Dyson, а также руководства «EFF». В результате спонсоры (очень внимательно следящие за политической конъюнктурой) отвернулись от «Монды 2000» вообще и повернулись передом к «Wired».

Дальше Барбрук–Камерон прямо–таки цитируют эту самую написанную PFF (Тоффлером, Дайсон и компанией) Магну Карту для двоичной эры

• Будущие хозяева Америки – люди свободных профессий: программисты, адвокаты, авторы видео–игр, в общем техно–интеллигенция, «ремесленники высоких технологий». Классовые интересы этой прослойки лежат в либертарианстве, т.е. таком строе, где государство отказывается от всех социальных функций и сокращает (упраздняет) налоги; а жители сами организуют себе социальные функции по обоюдному желанию сторон.

• Правящий класс Америки всегда стремился к либертарианству, но он был связан бизнесом и имуществом и несвободен. «Ремесленники высоких технологий» ничем таким не связаны и вполне могут добиться себе либертарианства.

• «Ремесленники высоких технологий» это по сути хиппи (сомнительный, кстати, тезис; но безусловно верный в отношении «Wired» и прочего барахла). Теперь вот путь высоких технологий привел хиппи, парадоксальным образом, не «вперед», а «назад», в Америку Джефферсона и Бенджамина Франклина, нарисованного на стодолларовой бумажке.

Тут Барбрук–Камерон отмечают с удивлением, что вот и у научных фантастов Азимова и Хайнлайна такое, парадоксальное, случается – что высокие технологии приводят не к «экотопии», а к отцам–основателям. Я подозреваю, что никакой другой научной фантастики они не читали, поскольку к отцам–основателям приводит технический прогресс у всех вообще почти американских писателей научно–фантастических.



Поделиться книгой:

На главную
Назад