"Когда холод приходит порой холодов - это мне по душе..."
Когда холод приходит порой холодов - это мне по душе, Ибо мне, этой малой частице всего, что вокруг, Все приятно в природе уже потому, что оно от природы. Я все трудное в жизни приемлю, как долю свою, Как приемлю и холод чрезмерный в разгаре зимы - Так приемлю спокойно, без жалоб, как всякий, кто просто приемлет И находит великую радость в самом этом факте приятья, В этом трудном и мудром приятье велений природы. Что такое болезни мои и невзгоды, Как не та же зима моего существа и всей жизни моей? Та зима, что приходит внезапно, и мне неизвестны законы ее появленья, Но в которой я вижу высокую ту неизбежность, Как во всем неизбежном, что есть вне меня и помимо меня, Как тепло, что восходит от летней земли, Или холод от зимней земли. Я приемлю, поскольку я есть человек. Я, как все, обречен от рожденья иметь недостатки и делать ошибки, Но не эту ошибку - желанье понять слишком много, И не эту ошибку - желанье понять одним разумом только, И не тот недостаток - желать, чтобы в жизни Было нечто такое, что не было б жизнью. (Перевод Ю. Левитанского) "Строить догадки о том и о том - это я тоже умею..."
Строить догадки о том и о том - это я тоже умею. В каждой вещи есть нечто, которое есть ее суть, И оно-то и делает вещи живыми. В растенье мы его видим глазом невооруженным - этакой крохотной нимфой. В животном - оно существо, притаившееся в глубине. В человеке - это душа, существующая с ним вместе неразделимо. В богах оно, это нечто, имеет те же размеры, И пространство оно занимает то же, что тело. Это и есть их тело. По этой причине мы говорим, что боги бессмертны. Боги не состоят из души и тела. У них есть одно лишь тело, и они совершенны. Тело для них - душа, И сознанье их - в их же божественной плоти. (Перевод Ю. Левитанского) "Кто знает, это, быть может, мой день последний..."
Кто знает, это, быть может, мой день последний. Приветствуя солнце - оно восходило справа, - Прощаться с ним не стал, говоря этим как бы, Что видеть его мне было всегда приятно. (Перевод Ю. Левитанского) Рикардо Рейс
"Сплети мне венок из роз..."
Сплети мне венок из роз, Из вьющихся роз венок Ароматный - Из роз, что столь быстротечны И на челе увядают Так скоро! Сплети мне венок из роз И быстровянущих листьев. И только. (Перевод Л. Цывьяна) "С небосвода скрылась упряжка Феба..."
С небосвода скрылась упряжка Феба. Пыль, что поднялась от копыт квадриги, Затянула легкой прозрачной дымкой Даль окоема; Слышится звучанье свирели Пана, В воздухе недвижном струятся трели, Горестно и сладостно отпевая День уходящий. Полная печали, для ласк созревшая Жница златокудрая знойной нивы, Ты невольно ловишь напев далекий, Шаг замедляя, Внемлешь древней флейте лесного бога, Песне, что доносит вечерний ветер, Но я знаю - думаешь о богине Пенорожденной; И смятенье в сердце плывет волнами, Твое лоно млеет в истоме сладкой, А свирель чуть слышно поет, смеется - Словно сквозь слезы. (Перевод Л. Цывьяна) "Лидия, сядем рядом, будем следить за теченьем..."
Лидия, сядем рядом, будем следить за теченьем Вод речных, постигая, как утекает жизнь, Как недолго осталось, руки сплетая, сидеть нам. (Соединим же руки.) Скоро, большие младенцы, мы поймем, что бесследно, Безвозвратно уходит жизнь и уносит радость, В дальнее море стремясь к подножью всесильного Рока, Что даже дальше, чем боги. Разъединим же руки, чтоб после тоской не томиться. Будем любить или нет - все равно мы пройдем, Словно воды реки. Но лучше пройти свой путь, Ни о чем не жалея. Без любви и вражды, распаляющих душу, Без страстей и страданий, возбуждающих голос. Даже любя и страдая, река продолжала бы течь В извечном стремленье к морю. Лидия, мы ведь могли бы, если бы пожелали, В ласках свиваться, сливать в лобзаньях уста, но лучше Любящим рядом сидеть, смотреть, как река бежит, Слушать журчанье струй. Лучше цветы срывать - ты приколи их на грудь; Пусть аромат их тонкий слышен только мгновенье, В это мгновенье мы, язычники простодушные, Не верим в небытие. Вспомни цветы, когда во тьму сойду я, - иначе Память твоя обо мне будет саднящей и горькой, Ибо мы рук не сплетали и не сливали уст, Мы были подобны детям. Если же раньше меня ты обол уплатишь Харону, Память не муча, я вспомню их аромат и сразу Берег увижу речной и тебя, язычницу грустную, С букетом цветов на груди. (Перевод Л. Цывьяна) "Даже знать, что опять цветы распустились..."
Даже знать, что опять цветы распустились В бесконечных садовых аллеях, довольно, Чтобы жизнь показалась нам Светлой и легкой. От любого усилья наши слабые руки Сбережем и удержим, чтобы случайно Не поддаться ему, И жизнь проживем, Отвергая избыток страданья и радости И по каплям смакуя прохладу мгновений, Что прозрачней воды В узорчатой чаше, Принимая от блеклой жизни лишь розы Мимолетные, да улыбки неясные, Да бегущих мгновений Поспешные ласки. Легок груз наших рук, ибо мы, непричастные К сокровенному знанью, уносим с собою Из того, чем мы были, Лишь самое лучшее, Чтоб потом, когда пряжу кончать будут Парки, В белой немощной старости было что вспомнить Перед скорою встречей Со скорбной ладьею, На которой нам плыть через темную реку К девяти кругам безмолвного ужаса, В ненасытное чрево Владений Плутона. (Перевод Л. Цывьяна) "Ничего в руках не держи..."
Ничего в руках не держи, Ничего не храни в душе, И когда тебе в руки вложат После смерти последний обол, Растворятся твои ладони И уронишь из них пустоту. Где найдешь ты царский венец, Чтобы Атропос не отняла? Где лавровый венок, что не вянет Перед Миносом, грозным судьей? Что тебе быстротечное время, Когда смутною тенью станешь? Что там станет, когда сойдешь В бесконечную вечную ночь? Рви цветы, но на землю бросай, Чуть натешишь ими свой взор. От всего отрекись, кроме солнца. Будь царем над самим собой. (Перевод Л. Цывьяна) "Мудр поистине тот, кто доволен театром жизни..."
Мудр поистине тот, кто доволен театром жизни, Кто за чашей не вспоминает Вино, что выпил он прежде, - Ведь каждый день ему нов И жизнь для него свежа. Свейте ему венок из роз и лоз виноградных, Он знает, что жизнь уходит, И - как цветы срезают - Ножницы Атропос в срок Нить его перережут. Знанье он топит в вине, и привкус оргиастический Вина отбивает горечь Вечного бега дней Так же, как пенье вакханок Стоны плакальщиц глушит. Бражник блаженный, он пьет чашу свою, и доволен, И ждет, когда выйдет срок, Но только надеется втайне, Что злой летейской воды Испить придется не скоро. (Перевод Л. Цывьяна) "Розы милы мне садов Адониса..."
Розы милы мне садов Адониса, Розы милы мимолетные, Лидия, Что расцветают с зарей И до заката умрут. Свет для них вечен, ведь розы родятся После рождения солнца и вянут, Прежде чем Феб завершит По небу зримый свой бег. Так обратим нашу жизнь в беззакатный День и забудем, что вышел из мрака И снова канет во мрак Краткий миг бытия. (Перевод Л. Цывьяна) "Только такую свободу даруют..."
Только такую свободу даруют Боги - по собственной воле Произволению их покоряться. Нам это только во благо: Ведь в невозможности полной свободы И существует свобода. Боги от нас не отличны: над ними Рок тяготеет извечный, Хоть в безмятежной, бесстрастной гордыне Мнится привычно бессмертным, Что всемогущи они и свободны. Как и они на Олимпе, Мы не вольны в своей жизни. Так станем Строить судьбу, как детишки Строят дворцы из песка, и возможно, Что благосклонные боги, Вознаграждая послушливость нашу, Нас уравняют с собою. (Перевод Л. Цывьяна) "Я помню повесть давнюю, как некогда..."
Я помню повесть давнюю, как некогда Война сжигала Персию, Как враг жестокий, взяв столицу приступом, Средь павших стен бесчинствовал... А в этот страшный час два шахматиста Играли в шахматы. Под сенью дерева они склонились Над старою доской, И под рукой стоял у каждого Бокал с вином прохладным, Чтобы игрок, фигуру передвинув, Мог жажду утолить, Пока противник долго размышляет, Каким ответить ходом. Горят дома, разрушены святыни, Разграблены дворцы, И солдатня средь бела дня бесчестит Несчастных женщин, стон стоит На стогнах городских, и в лужах крови Лежат убитые младенцы... А здесь, от города неподалеку, Но далеко от шума битвы, Над бесконечной партией сидели Два шахматиста. И хоть с порывом ветра долетал К ним отзвук боя, беспокоя Их души отраженною тревогой, И хоть на улицах горящих Враг, овладевший городом, бесчестил Жен и невинных дев, И хоть мгновенной скорбной тенью Их лица омрачались При беглой мысли о беде сограждан, От шахматной доски Они не отрывали ни на миг Сосредоточенного взгляда. Ведь если под угрозою король, Что значат слезы матерей, Что кровь на копья поднятых младенцев? И если белая ладья Ферзя прикрыть не может, что пред этим Паденье города? А в миг, когда противник, торжествуя, С улыбкой объявляет шах, Ужели душу омрачит, что рядом В сраженье гибнут юноши? И даже если на стене садовой Появится внезапно Свирепый воин и взмахнет мечом, Чтоб нанести удар, Невозмутимый шахматист бесстрастно Над ходом будет думать, И если смерть прервет его расчеты, Он примет смерть спокойно, Захваченный любимою игрой Всех безразличных к жизни. Пусть города горят и гибнут царства, Пусть мирные народы Лишаются свободы и богатств, Влачат оковы рабства, Но если вдруг война прервет игру, Не будет шаха королю, И проходная пешка ненароком Побьет ладью. О мои братья в мудром Эпикуре, Но превзошедшие его Уменьем жить в согласии с собой, Нам эта повесть давняя О двух бесстрастных игроках - урок Тщеты всего земного. Нас не волнуют сложные вопросы, Не тяготят нисколько Инстинкты, страсти, жажды - ведь они Вмиг отступают перед Спокойным бесполезным наслажденьем От шахматной игры. Известность, слава, мудрость, жизнь, любовь - Вся суета, к которой Так люди льнут, для нас равны в цене, Но навсегда пребудет В нас память об искусных шахматистах, О сладости победы Над сильным игроком. Известность изнуряет, как горячка, Несносно бремя славы, Докучна и томительна любовь, Недостижима мудрость, Жизнь коротка, исполнена страданий, И только шахматы Всю душу отнимают, но ничтожна Утрата эта и не удручает. В тени древесной дружественной сидя С бокалом белого вина И бесполезному труду игры Прилежно предаваясь (Хоть нету ни партнера, ни доски - Есть только зыбкий полусон), Мы стародавним персам подражаем И, если вдруг услышим, Что родина иль жизнь взывают к нам, Не отзовемся, не поймем. В дремоту впав под лиственною сенью, Тем безразличным игрокам И безразличным шахматным фигурам Любой из нас подобен. (Перевод Л. Цывьяна) "Не хочу принимать даров..."
Не хочу принимать даров Тех, что вы, лицемерные, Непритворно мне дарите, Ибо я утеряю их И утрату свою вдвойне - За себя и за вас - оплачу. Лучше уж, посулив дары, Не спешите мне их отдать - Легче в будущем ждать утрат, Чем с тоской вспоминать былые. Мне останется лишь скорбеть, Что бегут чередою дни, Не исполнив моих надежд, И несут пустоту с собою. (Перевод Л. Цывьяна) "Вновь лето, и обманной новизною..."
Вновь лето, и обманной новизною Цветы прельщают, и опять нам внове Зеленый древний цвет Новорожденных листьев. Но никогда из бездны неизбывной, Что немо поглощает все земное, На свет отрадный дня Не возвратить ушедших. Вотще потомки, веря в жизнь иную, Взывают к тем, кто ни девять запоров Теперь навек закрыт В Аиде безотрадном. И тот, кто средь певцов был богоравен, Кто глас, к нему взывающий с Олимпа, Услышал и постиг, Стал ныне тенью, тленом. И все ж венки ему сплетайте, ибо Кто лавров более достоин? Станут Не трауром они, Но данью громкой славе. Над славой ни земля, ни Орк[1] не властны. И ты, из волн Улиссом вознесенный О семихолмый остров Огигия[2], гордись! Тем городам семи, что за Гомера Вступили в спор, и Лесбосу ты равен, И Фивам семивратным, Где Пиндар был рожден. (Перевод Л. Цывьяна) "О, как жизнь коротка, даже самая долгая..."
О, как жизнь коротка, даже самая долгая, Как стремительна юность! Хлоя, о Хлоя, В твоих ласках и хмеле Ищу я забвения, Ибо страшен мне рок беспощадный, и болью Отзывается время быстробегущее, И до слуха доносится Шуршанье тростинок На неведомом бреге стигийском, где хладных Асфоделей поля, где воды, привычные Только к сумраку вечному, Струятся, стеная. (Перевод Л. Цывьяна) "Всех равняет закон неминуемой смерти..."
Всех равняет закон неминуемой смерти. Неизвестный судья произнес приговор Мудрецу и глупцу. Но сейчас карнавал, И они веселы - в них бурлит и ликует Жизнь, им данная в долг. Если знать - это жить, то мудрец - лишь невежда. О, сколь мало отличен по внутренней сути Человек от животных! Тсс! Не порти веселья Обреченным на смерть. Пусть сплетают венки из поддельных цветов. Срок, отпущенный им, столь ничтожен и краток; Только из милосердья свою эфемерность Не дано им узнать. (Перевод Л. Цывьяна) "Скудное поле сохой поднимая..."
Скудное поле сохой поднимая, Пахарь глядит на него горделиво Взглядом отцовским, и в жизни безвестной Он подлинно счастлив. И не помеха сохе перекройка Мнимых границ, и не думает пахарь О договорах, решающих судьбы Покорных народов. В будущем столь же уверен, как травы, Что его лемех срезает, живет он Верною жизнью - как встарь, неизменной И разнообразной. (Перевод Л. Цывьяна) "Все, что минует, мертво, и я умираю..."
Все, что минует, мертво, и я умираю В том, что прошло для меня. Листва облетает, И жизни моей частица Уходит с нею навеки. Я растворился во всем, что видел, по каплям, Чуть миновало оно - и я исчезаю, А память не различает, Чем был я и что я видел. (Перевод Л. Цывьяна) "Что ты мне даришь - любовь или ложь, я не знаю..."
Что ты мне даришь - любовь или ложь, я не знаю И не хочу узнавать. Я и этим доволен. Пусть по ошибке, но снова Юность вернулась ко мне. Боги так скупо нас дарят, и, знаю, обманны Эти даянья, но все же они - как награда Подлинная. Принимаю, Даже не глядя, их дар. Чего же еще мне желать? (Перевод Л. Цывьяна) "Голубою грядою горы встали..."
Голубою грядою горы встали, Между ними и мною поле тянется И, под ветром волнуясь, видится мне То зеленым, то золотистым. Меня, слабого, словно стебель мака, Подкрепляет мгновение. Все отринул я. На весах бытия так мало весят Размышленья и колебанья. Переменчивый, словно поле, полностью От себя отделясь, я - стебель слабый, Блудный отпрыск Тьмы и Хаоса - праздно Предаюсь канулам жизни. (Перевод Л. Цывьяна) "Тишайший ветер по полям пустынным..."
Тишайший ветер по полям пустынным Неслышно пробегает. От робости, наверно, не от ветра Едва дрожат травинки. И облака медлительною цепью Плывут в высоком небе Лишь оттого, что шар земной, вращаясь, Меня от них уносит. Здесь, в тишине, в спокойствии бескрайнем, Навек отрину память, Чтоб не пришла ко мне незваной гостьей Тоска забытой жизни. И дней моих обманное теченье Мне снова будет в радость. (Перевод Л. Цывьяна) "Так покоен закат сегодня, о Лидия..."
Так покоен закат сегодня, о Лидия, Что почудилось мне, будто жизнь наша замерла. Этот миг нам даруют, Верно, боги бессмертные, Воздавая за то, что мы в осязаемой Отрешенности плоти веру в богов таим, И, даря нас наградой, Позволяют нам, Лидия, Стать гостями на пиршестве безмятежности, У мгновенья узнать уменье бесценное, Как прожить жизнь без боли За мгновенье единое - За мгновенье, в которое мы, отрешенные От печалей земных, впиваем утешную Олимпийскую радость Просветленными душами. Только миг мы с тобою равны небожителям, Облекаясь покоем, ласковой ясностью, Безразличием полнясь Ко всему преходящему. Как герой бережет венок триумфальный свой, Так и мы сохраним в морщинистой старости Эти блеклые лавры Незабвенного вечера, Чтоб всегда пред очами было свидетельство, Что бессмертные боги, смертных, любили нас, Даровав нам мгновенье, Олимпийски блаженное. (Перевод Л. Цывьяна) "Рукой разворошил я..."
Рукой разворошил я Жилище муравьев. Моя рука для них - десница божья, Хоть для себя, конечно, я не бог. Ведь олимпийцы тоже Не боги для себя, Но, оттого что нас они сильнее, Мы, слабые, обожествляем их. И если будет случай Поверить, что мы боги, Не будем слепо отдаваться вере Или, всего вернее, заблужденью. (Перевод Л. Цывьяна) "Ты мнишь, неразумный, влача с собою..."
Ты мнишь, неразумный, влача с собою Никчемные дни трудов бесполезных, Как охапку поленьев, Что следуешь жизни. Ты эти дрова, словно бремя, тащишь, Хоть нет очага, чтоб смог ты согреться. Не гнетет это бремя Лишь в тени в Аиде. Не ведаешь отдыха и в наследство Не груды богатств - пример оставляешь, Как непрочна и кратка Наша зыбкая жизнь. Нам данную малость нелепо тратим, Нас труд утомляет, злато не впрок нам. Посмеется над нами Капризная слава, Когда допрядут нашу пряжу Парки И мы подойдем - не старцы, но тени - К неминуемой встрече С той страшной ладьею, Что нас повезет через реку мрака, Где холод нас девятижды объемлет, В ненасытное чрево Владений Плутона. (Перевод Л. Цывьяна) "В свое время всему наступает срок..."
В свое время всему наступает срок, И в садах не цветут зимой деревья, А весною не стынут Под снегами поля. Ночь подходит, в которой нет, Лидия, Угнетающего дневного зноя. Ночью будет нам в радость Наша зыбкая жизнь. Сидя у очага, утомленные Не трудами - нам время Мы не будем о тайном Вслух с тобой говорить. И пусть смутные воспоминания В нас отрывистые слова рождают (Большего и не даст нам Солнца небытие). Постепенно пусть вспомнится прошлое, И рассказы былые, став отныне Вдвое - втрое! - былыми, Пусть поведают нам О цветах, что в дни детства ушедшего Мы срывали с иным, неясным чувством - Ведь иными глазами Мы смотрели на мир. И как те, кто чулки тихо штопает, У огня подле лар с тобою сядем, Станем, Лидия, штопать Канувшее навек, Беспокойством томимы, что с отдыхом К нам приходит, когда представишь, будто Мы с тобою - былые, А вокруг только ночь. (Перевод Л. Цывьяна) "Здесь, Неера, вдали..."
Здесь, Неера, вдали От людей и селений, Где никто не встает На пути, где дома Кругозор нам не застят, Будем в мыслях свободны. Знаю, о светлокудрая, Плоть - лишь путы для жизни, И рукой не достичь, Что душой достигаем; Знаю: даже и здесь Точно так же ветшает Плоть, что должно оставить У порога Аида. Но зато, кроме жизни, Нас ничто здесь не держит, Чьи-то руки чужие За руку не хватают, И чужих нет следов Здесь на нашей тропинке. Мы свой плен ощущаем, Только вспомнив о плене, - Так забудем о нем И решимся поверить Нашей тайной свободе, Ибо, хоть она мнима, С ней мы равны богам. (Перевод Л. Цывьяна) "Трепещет огонек..."
Трепещет огонек Ночной лампады, Меняя облик дома. Но боги порешили: Для всех, кто верит в них, Не дрогнет никогда В лампаде жизни пламя, Дабы не исказить Текучий облик мира; Для них нетленно-чистым, Как драгоценный камень, Извечно совершенный В спокойствии бесстрастном, Прекрасное пребудет. (Перевод Л. Цывьяна) "Вы, что верите в Христа и Марию..."
Вы, что верите в Христа и Марию, В роднике моем вы воду мутите, Чтоб сказать: существуют В мире воды и чище, Что поят луга, где сладостней время, И узнать хотите, сего ли мира И насколько мне в радость Мой родник и лужайка. Мне реальность эта дана богами - Вся вовне меня и всегда мне явна. Как же мнимость сумеет Больше быть их даянья? Так оставьте мне Реальность мгновенья И богов моих безмятежно-близких, Обитающих рядом, А не в Небе пустынном. Дайте мне пройти язычником путь мой, Слушая на нем звучанье свирелей Тростников над рекою, Что-то шепчущих Пану, И живите в вашем призрачном мире, Но оставьте мне мой алтарь бессмертный И общение зримое С дружескими богами. Нет на свете благ прекраснее жизни, Дайте жить и тем, чья древнее вера Вашего Иисуса И Марии скорбящей. Мне же утешенье дают Деметра, Аполлон, Венера, Уран прадревний И перуны, что мечет Нам Зевес в предвещанье. (Перевод Л. Цывьяна) "После нас кроны тех же деревьев..."
После нас кроны тех же деревьев Будет ветер такой же привычно трепать, И листва шелестеть Так же будет, как нынче. Суета и волненья - все тщетно. В мире сущем не громче ведь отзвук от нас, Чем от зыбкой листвы Под порывами ветра. Значит, нужно со вздохом покорным Перед вечной Природой гордыню смирить, Жить отпущенный срок, Словно эти деревья. И напрасно в величье играем: В целом свете никто, кроме нас, не сочтет, Что великие мы, И служить нам не станет. Если здесь на песчаном прибрежье Море третьей волною стирает мой след, Что же станется там - Там, где море есть Время? (Перевод Л. Цывьяна) "Пускай у меня..."
Пускай у меня Бессмертные боги Отнимут суровым своим приговором Все - славу, богатство, любовь, Но пусть, отнимая, Оставят лишь только Возможность увидеть все сущее в мире Живое и то, что мертво. Любовь или слава Не стоят вниманья: Богатство бесплодно, а слава обманна, Любовь - только зыбкая тень. Зато постиженье, Что пристально ловит И зримые формы, и образы мира, Надежно и прочно в себе. Его побужденье - Весь свет наш бескрайний, Любовь -o безмятежный покой мирозданья, Богатство - всеобщая жизнь, А слава его - Высокая гордость, Уверенность ясная, что обладаешь Обличьем всего, что вокруг. Все прочее смертно И смерти страшится, И лишь созерцанье бесцельное мира Бесстрашно, бесстрастно всегда. Собой оно полно И жаждет так мало - Возможности гордой отчетливо Пока не угаснет мой взор. (Перевод Л. Цывьяна) "Сколь счастлив тот, кто здесь в сени деревьев..."
Сколь счастлив тот, кто здесь в сени деревьев Сырой землей укрыт, - От солнца не страдает он, не мучит Его в ночи луна. И пусть несет в разодранном пространстве Лохмотья туч Эол, Пусть Посейдон взъяренный клочья пены Швыряет в небеса, Он безразличен, и пастух, пришедший Под вечер отдохнуть В дубраву, где зарыт когда-то слывший Подобьем божества, Не ведает, что ныне попирает Того, кто мог бы стать, Коль жизнь была бы вечной, воплощеньем Нетленной красоты. (Перевод Л. Цывьяна) "Ваша веселая дивная молодость..."
Ваша веселая дивная молодость, Счастье, так полно в себя погруженное, Взгляд ваш, каким вы на взгляд отвечаете, Ваше незнанье себя Делают вас поразительно схожею С жизнью всеобщей, и тихо прощаешь вам За безотчетную нежность к любимому, Что забываете вы, Как много юных на бреге безвременном Крона, отца правосудья неправого, Море смывает, оставив лишь в памяти Шелест белесой волны. (Перевод Л. Цывьяна) "О, сколько горестей смутною делают..."
О, сколько горестей смутною делают Жизнь нашу краткую! О, сколько бедствий, Жалких, нелепо-ничтожных, Нам уготовано свыше! Сколь счастлив бык, что пасется на пастбище, Не сознавая себя, и уходит В смерть, словно в стойло родное, Или мудрец, погруженный В тайны науки, вдали от нас строящий Жизнь, нам чужую, как дым, что возносит Руки, которые тают В несуществующем небе. (Перевод Л. Цывьяна) "Это лето уже оплакиваю..."
Это лето уже оплакиваю И во вспять опрокинутой памяти По цветам, что утрачу вновь, Слезы горькие лью. Через двери годов, мной прожитых, Проходя, представляю густую тьму Бездны, гулом наполненной, Где не будет цветов. Розу утром сорвав случайную, Не бросаю, пусть вянет со мной, пока Не свершит поворота в ночь Вместе с нами земля. (Перевод Л. Цывьяна) "Лидия, отринем знанье, не способное..."
Лидия, отринем знанье, не способное Сотворить цветы, что приносит Флора, Иль свернуть колесницу Аполлона с пути его. И отринем созерцание, далекое От всего, что близко для нас с тобою, - Оно смотрит, не видя Мир глазами усталыми. Но взгляни: Церера, вечно неизменная, Поле золотистое полнит дрожью, А потом флейта Пана Ниву вновь успокаивает. Посмотри на нимф и на прадревний танец их, Что рожден в лазурной богов отчизне, - Вот они в хороводе Нескончаемом кружатся. Посмотри: дриады, как и древле, шепчутся, Подражая шуму листвы зеленой, - Даже Пан замечтался И свирель отложил свою. Так и мы должны, богам своим подобные, Мирной жизнью жить, находя в ней счастье, Аполлон ли сияет Или бледной Дианы диск. Пусть Зевес грохочет в небе помрачившемся, Пусть Нептун свирепо валы бросает На песчаные пляжи, На утесы скалистые, Но пребудет жизнь извечно неизменною. Мы не видим Парок, прядущих пряжу, И про них забываем, Словно нет их и не было, И цветы срываем, внемлем пенью птичьему. Жизнь идет, не зная про наши страхи, Так не стоит и думать О грядущем, нам ведомом, О том дне, когда погаснет солнца свет в глазах И уйдем в края, где Цереры нету И где Пан не подманит Флейтой нимфу пугливую. Станем же хранить, в лукавстве сотоварищи, Лишь часы блаженства, богам подобно, И тогда, быть может, Ощутим их спокойствие. А потом пускай приходит старость дряхлая, Если только боги ее даруют И отнять не позволят Кроносу беспощадному. Но да будет храм, в котором будем, Лидия, Для себя богами, хотя и знаем: Богом ставший себе Не нуждается в чтителях. (Перевод Л. Цывьяна) Алваро де Кампос
Курильщик опиума
Господину Марио де Са-Карнейро Душа больна,- и пусть не столь жестоко Хворать и выздоравливать в бреду,- Я погружаюсь в опий и бреду Искать Восток к востоку от Востока. Я много дней страдаю на борту От боли головной и от горячки, И сил, чтоб выносить мученья качки, Должно быть, никогда не обрету. Презрев устав космического круга, По шрамам золотым свой путь продлив, Я грежу, что в приливе есть отлив И наслажденье - в ганглиях недуга... Но механизм несчастия таков, Что вал не совершает оборотов,- И я плыву меж смутных эшафотов В саду, где все цветы - без черенков. Вхожу, на произвол судьбы оставлен, В сплетенный сердцем кружевной узор. Мне чудится: в моей руке топор, Которым был Предтеча обезглавлен. Я, заточенный, сызнова плачу За все, что прежде натворили предки. Мои больные нервы - в тесной клетке, Я в опий, словно в ямину, лечу. На зов его, не говоря ни слова, В прозрачные спускаюсь погреба, И вот луна восходит, как Судьба, И ночь алмазами искрится снова. А наш корабль сегодня, как вчера, Плетется по Суэцкому каналу, И жизнь моя на нем течет помалу, Тягучая, как камфара с утра. Я зову дней растраченных не внемлю И утомлен, меня берет тоска - Она во мне, как жесткая рука, Что душит, но не даст упасть на землю. Я в захолустье португальском жил И познавал природу человечью. Я с детства овладел английской речью И упражняюсь в ней по мере сил. Приятно было бы порой в "Меркюре" Стихи свои увидеть иль рассказ - Мы все плывем, и я грущу подчас, Что до сих пор не видел даже бури! Тоскливо дни проходят на плаву, Хотя порой со мной ведут беседы Какие-то британцы, немцы, шведы - Я болен тем, что до сих пор живу. И я смотрю уже как на причуду На путь в Китай и прочие края: Ведь есть один лишь способ бытия, А мир и мал, и очень сер повсюду. И только опий помогает мне От бытия - от скуки и болезни; Я в подсознанье прячусь, в утлой бездне. Как блекнет все, что не внутри, а вне! Курю. Томлюсь. Чем далее к востоку - Тем ближе запад, и наоборот. Коль скоро Индия во мне живет, То в Индии реальной много ль проку? Мне горько быть наследником в роду. Видать, везенье увезли цыгане. И перед смертью - ведаю заране! - На собственном замерзну холоду! Я лгал, что делом инженерным занят, По Лондонам и Дублинам спеша. Старушка-нищенка - моя душа - За подаяньем Счастья руку тянет. Корабль, не направляйся в Порт-Саид! Плыви уж сразу к дальнему Китаю! Я в смокинг-рум'е время коротаю, Со мною - граф (болтун и сибарит). Зазря к Востоку плавал я, похоже. Печально, что ни сил, ни денег нет. Я есмь сомнамбулический поэт И монархист, но не католик все же. Вот так и жить с людьми бы, в их числе, И не вести бы счет любой банкноте! Однако нынче я в конечном счете Всего лишь пассажир на корабле. Я неприметней всех людей на свете. Скорей слугу заметишь вон того, Как жердь, сухого,- посчитав его Шотландским лэрдом (правда, на диете). Нет дома у меня. Растрачен пыл. Скабрезный тип, помощник капитана, Видал, как я иду из ресторана Со шведкою... и сплетню распустил. Кому-нибудь я поломал бы кости В один прекрасный день и повод дал Для разговора бы, что вот, скандал... Нет, выше сил молчать, кипя от злости. Я целый день курю и что-то пью Американское, тупея разом. Что выпивка! Поддерживал бы разум Похожую на розу жизнь мою! Ложатся долгой чередою строки. Талантик мой, как вижу, мне не впрок. Вся жизнь моя - убогий хуторок, Где дух изнемогает одинокий. Британцы - хладнокровнейший народ, Спокойнейший. Подобных в мире нету. Для них судьба ясна: подбрось монету И счастье к одному из них придет. Но я - из той породы португальцев, Что без работы, Индию открыв, Остались. Правда, я покуда жив, Но только смерть - удел таких страдальцев. А, дьявол побери весь белый свет! Наскучила и жизнь и обстановка. Мне мерзок стал Восток. Он - как циновка, Скатать ее - всех красок нет как нет. И снова опий. Бесконечно жуток Долг проползти сквозь столько дней подряд. А тех благонадежных, что едят И спят в одно и то же время суток,- Побрал бы черт! Но вся моя беда - Расстройство нервов, безнадежно хворых. Кто увезет меня в края, в которых Я захочу остаться навсегда? Увы! И сам томленья не отрину! Мне стал бы нужен опий, но иной - Что в краткий миг покончил бы со мной И в смерть меня вогнал бы, как в трясину! О лихорадка! Это ль не она? Нет, в самом деле, это лихорадка. Жизнь длится от припадка до припадка. Что ж, истина открылась - хоть одна. Настала ночь. Рожок зовет на ужин. Общественная жизнь - всего важней! Блюди, блюди чередованье дней! Вот так-то! И хомут тебе не нужен! Нет, вряд ли это все мне с рук сойдет. Увы - не обойтись без револьвера, И лишь тогда вернется в сердце вера И, может быть, закончится разброд. Кто взглянет на меня, сочтет банальной Всю жизнь мою... Ах, мой наивный друг... Ведь это мой монокль на все вокруг Глядит с усмешкой неоригинальной. Любое сердце сгинуло б давно, Лишь встретившись с моим астральным мраком. Сколь многим под таким же точно фраком Мой вечный страх скрывать не суждено? Еще хотя б настолько я снаружи Изящно сложен был, как изнутри! Скольжу в Мальстрем, - увы, держу пари, Что я хочу скользить в него к тому же! Я лишний человек, и в этом суть. Пускай протерт рукав, засален лацкан, Но ты, мечтой высокою заласкан, С презреньем можешь на других взглянуть! Мне хочется порой завыть от злобы, Кусать и грызть свои же кулаки. Да, это было б нормам вопреки И зрителей почтенных развлекло бы. Абсурд, на сказочный цветок похож Той Индии, которой нет в помине В морях Индийских,- мне зажегся ныне. Спаси меня, Господь, иль уничтожь! Лежать бы, ничего не замечая Здесь, в кресле,- а конец для всех един. Я по призванью - истый мандарин, Но нет циновки, полога и чая. Ах, как бы очутиться я хотел В гробу, в могиле, под земным покровом. Жизнь провоняла табаком лавровым. Куренье - мой позор и мой удел. Избавь меня, о Боже, от обузы Всей тьмы, скопившейся во мне, внутри! Достаточно комедий! Отвори Моей душе спасительные шлюзы! Суэцкий канал, с борта парохода (Перевод Е. Витковского) Приветствие Уолту Уитмену
Португалия - Всюду - Всегда, одиннадцатое июня тысяча девятьсот пятнадцатого... Эла-а-а-а-а-а! Отсюда, из Португалии, где все эпохи едины в моем мозгу, Приветствую тебя, Уолт, мой брат по Вселенной,- Я, с моноклем, в пиджаке с зауженной талией, Тебя недостоин, ты это знаешь, Уолт, Недостоин посылать тебе приветствие, мне этого не дано... Во мне слишком много инерции, я слишком часто скучаю, Но я породы твоей, ты знаешь об этом, я понимаю тебя и люблю, И хотя я не знал о тебе, рождаясь в год, когда ты умирал, Но знаю, что ты меня тоже любил и знал меня, в этом счастье мое, Я знаю, что ты меня знал, увидел меня и постиг, Я знаю, что это был я, хоть в Бруклине лет за десять до моего же рождения, Хоть на Руа-де-Оуро, в размышлениях обо всем, чего нет на Руа-де-Оуро, И так же, как чувствовал ты,- чувствую я, так пожмем же руки друг другу, Руки друг другу пожмем, Уолт, руки пожмем, а Вселенная будет в душах у нас танцевать. О всегда современный и вечный певец конкретности абсолюта, Страстный любовник растленной Вселенной, Великий развратник, причастный растленью предметов, Возбуждаемый деревом, камнем, личностью или профессией, Гон событий, случайных встреч, наблюдений серьезных, Мой основной возбудитель, на котором держится все, Мой великий герой, перепрыгнувший Смерть, Мычанием, визгом и ревом славящий Бога! Певец жестокого братства и всеобщей нежности, Демократ величайший, причастный всему душою и телом, Карнавал поступков, вакханалия тем, Близнец любого порыва, Жан-Жак Руссо природы, творящей машины, Гомер ускользающей плоти, почти что бесплотной, Шекспир ощущений, постигших котел паровой, И Мильтон, и Шелли горизонта грядущего электричества! Плацента всех выражений лица, Спазм неизбежный всего, в чем просыпаются силы, Платный сожитель Вселенной, Публичная девка звездных систем... Сколько раз я целую твой портрет! Там, где ты пребываешь (где - не знаю, но знаю: у Бога), Ты чувствуешь поцелуи мои, чувствуешь их настоящую страстность (не стесняюсь), И тебе, уж хочешь не хочешь, приятны они, и ты благодарен, Я откуда-то знаю об этом, это - духовная радость моя. Непривлекателен ты, но циклопичен и мускулист, Пусть пред Вселенной бывал ты как женщина робок, А любая травинка и камень, любой человек были порой для тебя Вселенной. Эвоэ, старина Уолт, мой великий товарищ! Я причастен твоей вакханалии чувства свободы, Я - из собратий твоих, от подошв и до снов, Я - из собратий твоих, посмотри на меня, вот я пред тобою, стало быть, и перед Богом: Внешность - нутро... Тело мое для тебя лишь догадка, но душу ты видишь - Посмотри на меня: вот я, Алваро де Кампос, морской инженер, Поэт - сенсационист, Я не твой ученик, и не друг, и не панегирист, Ты знаешь, что я - это попросту Ты, и ты этим доволен! Я читать умею тебя строку за строкой... В них избыток всего, что чувствам доступно... Рассекаю стихи твои словно толпу, что меня обступает, Слыша запахи пота, машинного масла, я жажду конкретного дела, Читая твои стихи, достигаю высот и не знаю, читаю или живу, Не знаю, где место мое в реальности или в твоих стихах. Не знаю, когда ногами стою на земле,- вверху ли моя голова, Или вниз головою вишу на каком-то устройстве, На потолке настоящем тобою придуманных толп, Посреди потолка твоих невозможных энергий. Все двери да распахнутся передо мной! В силу того, что я обязан пройти! Мой пропуск? Уолт Уитмен! Пропуска, впрочем, не нужно... Прохожу без вопросов... Если было бы нужно - я бы высадил двери... Да, сколь я ни хрупок, ни цивилизован, Высажу двери, ибо в этот момент я не хрупок ничуть, Ибо я - плоть, что мыслит, Вселенная, требующая дороги, И я пройду, ибо если желаю пройти, то я - Бог! Пусть мусор отживший уберут с моей тропы! Фургонами прочь все эти эмоции! Долой отсюда, политики, литераторы, Мирные коммерсанты, полиция, девочки, их партнеры, Все это - буква, несущая смерть, не дух, дарующий жизнь. Однако дух, дарующий жизнь в сей миг,- это Я! Ничьему бы сыну... не пересечь мне дорогу! Дорога моя - бесконечно куда-то наружу, пока не дойду до конца! Способен ли я дойти до конца или нет, это тебе неизвестно, Также и мне и, видимо, Богу, моему чувству Бесконечности... Впрочем, вперед! Шпоры в бока! Вот они, шпоры, я - собственный конь, на себя же сажусь, Ибо я по собственной воле сливаюсь субстанцией с Богом, Чем угодно могу быть, также ничем или чем-то, Как пожелаю... И дела нет никому... Безумие, бешенство! Можно прыгать и можно визжать, Рычать, и реветь, и скакать, и стоять на макушке, всем телом вопить, Вцепляться в колеса повозок, бросаться под них, Лезть под хлыст, который щелкнет вот-вот; Быть сукою всем кобелям,- вот их-то не хватит,- Быть в каждой машине рулем,- но скорость имеет предел,- Быть расплющенным, брошенным, кинутым, конченым, Танцуй же со мною, Уолт, не от мира сего, в ярость впади, Прыгай со мной на батуте, к звездам лети, Падай на землю без сил, Вместе со мной налетай на стены, Разрывайся в клочья вместе со мной, Во всем, для всего, в круговерти всего, безо всего вообще, Словно абстрактная бездна Мальстрима в глубинах души... Да! Так пойдем же вперед! Даже если Бог не позволит, все же пойдем... Безразлично... Вперед, все равно для чего... Бесконечность! Вселенная! Предел без предела! Отчего бы не так? (Дай-ка галстук сниму, расстегну воротничок. Гибнет энергия цивилизации на колесе захлестнутой шеи...) Пойдем же теперь, да, я уже шагаю вперед. В факельном-марше-по-всем-городам-Европы, В великом военном марше, где коммерция вместе с досугом, В великом забеге, в большом восхожденье, в спуске отвесном С криком и прыганьем - я далеко не один - Прыгаю, чтобы тебе вознести хвалу, Мычу, чтобы тебя восхвалить, Все оковы снимаю с себя, прыгаю, делаю стойку на темени, даже на сальто способен, чтобы тебя восхвалить! Посему обращаюсь к тебе: Мой каждый стих - прыжок, мой каждый стих - скачок, судорога порою, Каждый мой стих - истерическая атака, Каждый мой стих - коренник для повозки нервов моих. Падая, я вдохновляюсь, Я неважно умею дышать, но падаю прямо в экстаз, Стихи мои суть невозможность взорваться во имя жизни! Откройте все окна! Взломайте все двери! Надвиньтесь, дома, на меня! Я хочу быть свободен и на воздухе жить. Я хочу, чтоб гримасы мои отделились от тела, Как дождь, сбегать я по стенам хочу, Пусть на широких дорогах топчут меня, словно камень, Как тяжелое нечто, я в море хочу потонуть, Сладострастьем объят, мне, впрочем, уже недоступным! Не желаю замков на дверях! Не желаю щеколд на комодах! Я желаю мешать, на дороге торчать, быть без цели таскаем, Я хочу быть безумною частью кого-то, чего-то вовсе чужого, Я хочу ни за грош мозоли коленей отдать, Я хочу быть брошенным в море, Пусть для меня отыскался бы дом непотребный, Только не быть бы вовеки сидящим, спокойным, Только бы не остаться всего лишь пишущим эти стихи! Да сгинет прерывистость в мире! Да возникнет взаимокасание всех вещей, всех материй! Пусть души физических тел торжествуют Не только физически, но эстетически! Я желаю летать и падать с огромных высот! Я желаю быть брошен подобно гранате! Задержаться неведомо где... Быть несомым до каких-то пределов... Абстракция, апогей - в конце и меня и всего! Истерия железных моторов! Эскалатор, взносящийся вверх, без ступенек! Гидравлический пресс, разрывающий напрочь гнилое нутро! Пусть оденут мне на ноги цепи - я их разобью! Разорву их зубами, чтоб десны кровоточили, Мазохистская радость, кровавые спазмы, доказательство жизни! Моряками я взят под арест, В темноте мне руки связали, Я сознанье на время теряю, Вытекает душа из меня прямо на карцерный пол, И сверчок невозможный стрекочет, злоба моя. Что же, прыгай, скачи, закуси удила, Докрасна-раскаленный-Пегас моих тревожных томлений, Ну и место судьба отыскала моя на колесах моторов! ВСЁ НА СВЕТЕ УОЛТ: Дверь - для всего! Мост - для всего! Дорога - всему! Всеядна душа твоя, Она - и птица, и рыба, и зверь, и женщина, и мужчина, Она двоекратна там, где встречаются двое, Она однократна, если двое слиты в одно, Она - пространство, стрела или луч, Объятие, связь, Техас, Каролина, Нью-Йорк, Бруклин по вечерам, Бруклин - чтобы бродить и чтоб возвращаться! Свобода! Цель - демократия! Двадцатый век впереди! Вам! Бам! Вам! Вам! БАМ! Ты был, ты видел, ты слышал, Ты - подлежащее, ты - дополнение, активный, пассивный залог, Везде и повсюду - ты, Круг, замкнувший возможности чувства, Путевая отметка всего, что возможно в природе, Бог-Преградитель всего, что возможно представить - это именно ты! Ты - час, Ты - Минута, И ты же - Секунда! Ты - вмешавшийся в дело чужое, раскрытый, ушедший, Вмешательство, освобожденье, раскрытье, уход, Штемпель на каждом письме, Имя в адресе каждом, Товар адресованный, но возвращенный с пути... Поезд людских ощущений, с душой, измеряемой скоростью в час, В минуту, даже в секунду. БАМ! Сейчас я почти что мертв, и вижу особенно ясно, Великий Освободитель, как я покорен тебе. Без сомнения, личность моя - конечна. Я это постиг, ибо высечь из камня она захотела себя, захотела сказать обо многом, Однако сегодня назад я взглянул и обрел лишь тоску - Спокойствия мне твоего не дано для меня самого, А ты - свободен, ты - изукрашен Великою Ночью. Возможно, что не было роли совсем никакой у меня на земле. Для тебя я устрою триумф Оглушительный и не сравнимый ни с чем, Весь стук инструментов Вселенной людской, Все возможности всех эмоций, Все формы, все мысли, Колеса, рули и поршни души - все для тебя. Вот что я кричу для тебя, И меня расслышать нетрудно даже в свите твоей При том, что я изъясняюсь то метафизично, то очень понятно, Ибо таков беспорядок вещей, в природе лишенных связи. Славься, будь многократно здоров, живи, незаконный сын Аполлона, Любовник бессильный и страстный всех девяти харит, Фуникулер олимпийский - к нам и к Олимпу от нас. (Перевод Е. Витковского) "Не знаю ничего. И для чего, не знаю..."
Не знаю ничего. И для чего, не знаю, Жизнь, слава и любовь. Познать не удалось, И почему событие сбылось Или история, та или же иная. Я пуст, я одинок. Так что же происходит? Ни прежде, ни потом, что было - все прошло. Мгновения, ступая тяжело, Не глядя на меня, мимо меня проходят. Раздумывать? Не верю я мыслишкам. Сон в тягость мне. Я долго не засну. Отброшу книгу, чуть в нее взгляну. А чувственность известна слишком, слишком. Быть ирреальной тенью на стене, Такой же ирреальной, Персонажем Нелепого романа и миражем, Быть сном, быть трансом остается мне. (Перевод Б. Слуцкого) Уже устаревший сонет
О Дейзи, как только умру, должна ты Сказать моим друзьям, что ты скорбишь, А если ты душою покривишь, Раскаиваться, право же, не надо. Потом из Лондона отправься в Йорк скорей (Ты родилась - я часто слышал - в Йорке, Но это все обман и отговорки) И расскажи о гибели моей Мальчишке бедному. Лишь с ним был счастлив я, О чем ты не имела представленья. Он вести тоже не предаст значенья. И Сесили пусть знает про меня, Что верила спроста в мое величье... Пусть гром разит всех в мире без различья! (Перевод Б. Слуцкого) "Если ты хочешь кончить с собой, почему ты не хочешь кончить с собой?.."
Если ты хочешь кончить с собой, почему ты не хочешь кончить с собой? Ну что же ты! Я так люблю и смерть и жизнь, Но, решись я кончить с собой, я бы кончил с собой... Ну, решайся, если можешь решиться! Что тебе чередование фантомов, Называемое нами миром? Кинолента дней, представленная Актерами ложноклассической школы? Бесконечно кружащийся калейдоскоп? Что тебе твой внутренний мир, который так и остался для тебя неизвестным? Может быть, убив себя, ты его наконец познаешь... Может быть, кончив, ты начнешь... Так или иначе, если ты утомлен бытием, Утомление должно быть благородным, И не следует, подобно мне, воспевать жизнь во хмелю И приветствовать смерть в литературе! Ты необходим? О ничтожная тень, именуемая родом людским! Необходимых нет, и ты не необходим никому... Без тебя все пойдет без тебя. Может быть, для других будет хуже, если ты будешь жить, Чем если ты убьешь себя... Может быть, живя, ты докучаешь больше, чем ежели убьешь себя... Страдания других! Ты заранее терзаешься тем, Что заставишь рыдать о себе? Успокойся, рыдать будут недолго... Сила жизни мало-помалу утирает слезу, Когда мы плачем не о самих себе, Когда беда постигла других. Особенно смерть, Потому что после смерти с другими не случится уже ничего... Первым делом тоска, удивление оттого, Что тайна пришла и твоя драгоценная жизнь ушла... Потом ужас перед гробом, видимым и осязаемым, И люди в трауре, исполняющие служебные обязанности. Потом безутешная семья коротает за анекдотами ночь, Сокрушаясь о том, что ты мертв, А ты, случайная причина этой печали, Действительно мертв, куда мертвее, чем думаешь... Да, сейчас ты куда мертвее, чем полагаешь, Даже если там, в мире ином, ты куда живее. Затем трагическое переселение в склеп или в могилу. Затем память о тебе начинает умирать. Первым делом всем легче Оттого, что кончилась слегка затянувшаяся трагедия твоей смерти. Затем возобновляются будничные разговоры И злоба дня берет свое... Постепенно о тебе забывают. О тебе вспоминают только дважды в году: В годовщину рождения и в годовщину смерти. И все, и все, и больше ничего, абсолютно ничего. Дважды в году думают о тебе. Дважды в году любящие тебя вздыхают о тебе И, когда о тебе зайдет речь, вздыхают разок-другой. Взгляни же на себя трезво, подумай трезво о том, кто же мы, в сущности... Если хочешь кончить с собой, кончай... Отбрось угрызения совести, доводы разума!.. Разве у жизненной механики есть угрызения или доводы? Какие химические угрызения повелевают силой, Порождающей жизненный трепет, и циркуляцию крови, и любовь? Разве в веселом ритме жизни есть память о других? О нищее тщеславие плоти, именуемое человеком, Неужели тебе не ясно, что ты лишено всякого значения? Ты важен для себя, потому что именно себя ты ощущаешь. Все для тебя, потому что вся вселенная - И эта вселенная, и все остальные, Сателлиты твоей объективной субъективности. Ты важен сам для себя, потому что только для себя ты важен. А если это так, о миф, не так ли обстоит дело со всеми другими людьми? Тобой, как Гамлетом, владеет ужас перед неведомым? Да что тебе вообще ведомо? Что ты знаешь, Чтобы хоть что-нибудь называть неведомым? У тебя, как у Фальстафа, плотская любовь к жизни? Если ты в силах любить ее материально, полюби ее еще материальнее, Превратись в частицу земли и материи! Рассейся, ах ты, физико-химическая система Клеток, пребывающих в сумеречном сознании, В сумеречном сознании бессознательных тел, В великой, ничего не сокрывающей сокровенности видимостей, В сущем, размножающемся кронами и корнями, В атомном тумане материи, В вихревых потоках, Окружающих динамический вакуум мира.. (Перевод Б. Слуцкого) Табачная лавка
Я - никто. Я никогда никем не буду. И захотеть стать кем-нибудь я не могу. Но мечты всего мира заключены во мне. Окна квартиры моей, Квартиры одного из миллионов тех, кто бродит по свету и не ведает, кто он такой (Ну, а если бы даже и знал, что узнал бы?), Выходят в таинственность улицы, по которой беспрестанно снуют люди, На улицу, которую разом не постичь, как ни старайся, На улицу, до невозможности реальную, до таинственности определенную, Где под оболочкой камней и людей скрыта загадка, Где смерть покрывает плесенью стены, а виски - сединой, Где Судьба громыхает телегой Всего по дороге в Ничто. Я повержен сегодня, как будто мне правда открылась. Я безгрешен и ясен, как будто готовлюсь ко смерти, И разорваны узы родства с окружающим, И как будто в прощальный миг замелькали вагонами поезда Этот дом и вся улица, И гудок отправления отозвался в моей голове, И дрогнули нервы, и лязгнули кости. Я разделен сегодня меж непреложностью Лавки табачной на той стороне - она существует снаружи - И ощущением - все это мнимость - оно существует внутри. Неудача во всем. Я решенья не принял, и Все обернется Ничем. Как учили меня, Я вылез из окна с задов дома И в поле пошел, и намеренья были велики. Ну, а в поле - трава да цветы да деревья вдали, Попадутся же люди - такие ж они, как везде. Возвращаюсь. Уселся на стул. Ну-с, о чем же подумать? Как могу я узнать, чем я буду, когда неизвестно, что есть? Тем, что думаю я? Но я думал стать тем-то и тем-то! Но на свете есть столько людей, размышляющих так же, И поверить мне трудно, что столько на свете людей. Гений? В эту минуту В сотне тысяч голов зародится в мечтании гений не хуже, А в историю не войдет - верней всего! - ни один. От грядущих триумфов останется кучка дерьма. Нет, в себя я не верю. В каждом сумасшедшем доме есть безумцы, наделенные уверенностью, А я, ни в чем не уверенный, я истинней их или нет? Нет, не только во мне... В скольких мансардах или не мансардах Сидят в этот час самозваные гении? Сколько высоких, чистых, светлых устремлений - Да, высоких, и чистых, и светлых - И, быть может, вполне осуществимых, Никогда не увидят дневного света, не достигнут слуха людей? Мир - для тех, кто родился его покорить, А не для тех, кто мечтает об этом, хоть и с полным правом. Я вымечтал больше, чем Наполеон завоевал. Я прижал к груди род людской крепче, чем Христос, Я разработал доктрины, которые Канту не снились. Но я есмь и останусь, наверно всегда, человеком с мансарды, Хоть живу и не там. Я останусь навеки "не родившимся для этого", Я останусь навеки "тем, кто имел основания...", Я останусь навеки тем, кто ждет, что ему распахнется калитка в стене, изначально лишенной калитки, Тем, кто, в курятнике сидя, гимн Бесконечности пел, Тем, кто Господа глас услыхал в глубоком колодце. Верить в себя? Нет. И в ничто другое. И на воспаленную мою голову обрушивает Природа Свое солнце, свой дождь, ветер, ерошащий мне волосы, И все прочее, что придет или должно прийти, а может и не прийти. Сердечники, рабы далеких звезд, Мы завоюем мир, не встав с постели, Потом проснемся - как он тускл и мрачен, Потом мы встанем - мир уже чужой, Из дома выйдем - мир окажется Землею, а к ней в придачу - Галактика, и Млечный Путь, и Бесконечность. (Ешь шоколадки, девочка, Ешь шоколадки! В них заключена вся мудрость мира, Кондитерская наставляет лучше, чем все религии. Ешь, маленькая, грязная девчонка! О, если б я мог так самозабвенно, так истинно, как ты, жевать конфеты, Но, золотистую фольгу сдирая, я мыслю И шоколад роняю наземь, как выронил когда-то жизнь свою.) А что останется от горечи сознанья, что я никем не буду? - Стремительная скоропись стихов, Парадный вход, ведущий в Бесконечность. Но я, по крайней мере, посвящаю бесслезное презренье самому себе, И я, по крайней мере, благороден хотя бы в том движении, которым Швыряю ветошь самого себя в бесстрастное течение событий И без сорочки дома остаюсь. А ты утешительница! Тебя нет и поэтому ты утешаешь, То ли греческая богиня, задуманная как ожившая статуя, То ли римская патрицианка, невыносимо благородная и несчастная, То ли прекрасная дама трубадуров, разряженная и изящная, То ли маркиза восемнадцатого столетия, оголенная и недоступная, То ли кокотка, знаменитая во времена наших отцов, То ли неведомое мне современное - сам не знаю, кто ты,- Но кто бы ты ни была, в каком бы обличье ни явилась, если дано тебе вдохновить меня, вдохнови! Ибо сердце мое вычерпано до дна. На манер заклинателей духов заклинаю себя самого - И ничего не нахожу. Подхожу к окну и с непреложной ясностью вижу улицу, Вижу лавки, вижу тротуары, вижу катящиеся автомобили, Вижу живых, покрытых одеждой существ, бегущих и сталкивающихся, Вижу собак - они тоже и несомненно существуют, И все это гнетет меня, словно приговоренного к ссылке, И все это - как и все вообще - чужеземное. Я пожил, я выучился, я полюбил, я даже уверовал, Но нет такого бродяги, кому бы не позавидовал сегодня лишь потому, что он - это не я. Гляжу на лохмотья, на язвы, на притворство И думаю: должно быть, ты никогда не жил, не учился, не любил и не верил (Потому что вполне возможно, ничего этого не делая, создать реальность всего этого), И, должно быть, ты всего лишь жил-поживал, как ящерица, у которой оторвали хвост, А что такое хвост для тех, кто ящерицы ниже? Я сделал из себя, чего и сам не знал, А то, что мог бы сделать из себя, не сделал. И выбрал домино себе не то, В нем приняли меня совсем не за того, а я не отрицал и потерял себя. Когда же маску снять я попытался, Она так крепко приросла к лицу, что долго ничего не выходило. Но все же я сорвал ее и, в зеркало взглянув, Увидел постаревшее лицо. Я пьян был и не мог надеть костюм, который раньше мною не был сброшен. Я маску сбросил, уснул в швейцарской, Как безобидный пес по милости привратника. Чтоб доказать возвышенность свою, я допишу историю. О музыка,- стихов моих бесполезных основа, Вот бы найти тебя, обрести тебя, А не стоять перед табачной лавкой, Сознание того, что существую, швырнув себе под ноги, как коврик, Как коврик - о него споткнется пьяный или телок, украденный цыганом, Не стоящий на рынке ничего. Но вот хозяин к двери подошел и стал у двери. Я на него гляжу вполоборота, и затекает шея И, может быть, еще сильней - душа, томящаяся от непониманья. Умрет он. Я умру. Уйдет он от разложенных товаров, я от стихов уйду. Настанет день, его товары сгинут, когда-нибудь умрут мои стихи. Потом умрет и улица, где помещалась лавка, Умрет язык, на котором написаны стихи. Умрет, вращенье оборвав, планета, где все это происходило, А где-нибудь в галактиках иных подобное человеку существо По-прежнему будет создавать подобия стихов и стоять у подобия витрины, Одно всегда напротив другого, Одно так же никчемно, как другое, И невозможное так же нелепо, как действительное, И тайна глубины так же непреложна, как тайна поверхности, Всегда одно или другое или ни того, ни другого. Но вот заходит в лавку покупатель (за сигаретами?), И на голову мне обрушивается благотворная действительность, И я, убежденный и очеловеченный, обретаю силы, и привстаю, И пытаюсь записать стихи, в которых говорю совсем обратное. В раздумье над листом бумаги я закуриваю И вместе с ароматом дыма наслаждаюсь освобождением всех мыслей. И слежу за струйкой дыма, как за дорогой верной, И в этот миг, как чувственник-знаток, Смакую освобождение от всех спекуляций И соглашаюсь с тем, что философствование есть лишь следствие дурного настроения. Потом, откинувшись на спинку кресла, Опять курю. Что ж, покурю, пока Судьба мне это позволяет. А если бы женился я на дочери моей прачки, Наверно, счастлив был бы. И подымаюсь с кресла. Подхожу к окну. Выходит человек из лавки. (В свой кошелек пересыпая сдачу?) Да это же Эстевес, мой знакомый. Он напрочь метафизики лишен. (Хозяин лавки снова у дверей.) И тут, как будто вдохновленный свыше, Эстевес, оборачиваясь, видит меня. И машет мне рукою на прощанье. И я ему кричу: "Прощай, Эстевес!" И мироздание воссоздаю уже без идеала, без надежды, Хозяин лавки шлет улыбку мне. (Перевод А. Богдановского) Примечание
Не транжирить времени! Но что такое оно, чтобы его не транжирить? Не транжирить времени! Ни дня без строчки... Работа честная и святая, Как у Вергилия или Мильтона. Но так трудно быть честным или святым И так невозможно стать Вергилием или Мильтоном! Не транжирить времени! Из души выволакивать нежные клетки - не больше, не меньше - И кубики складывать, А из кубиков делать картинки (Перевернешь кубик - на его изнанке тоже невидимая картинка)... Возвести картонный домик из своих чувств, жалкий Китай - вечерние грезы, А из мыслей - костяшка к костяшке - ленту домино, А из воли - ударный, бильярдный шар... Миражи игр, пасьянсов и развлечений - Миражи жизни, миражи жизней; миражи Жизни. Словобредовие! Конечно, словобредовие... Не разбазаривать времени! Отчитываться перед сознанием о каждой минуте, Отчитываться перед сознанием о каждой схватке, Отчитываться перед сознанием о каждом движении к цели. Тонкие манеры души... Элегантность упорства. Не транжирить времени! Мое сердце устало, как истинный нищий, Мой мозг - как тюк, закинутый в угол. Мой угол (словобредовие) такой как есть и печален. Не транжирить времени! Пять минут прошло, как я начал писать. Я их потерял или все-таки нет? Если не знаю, потерял или все-таки нет, что я знаю о минутах других? (Ты, попутчица по одному купе столько раз В пригородном поезде, Заинтересовалась ли мной? Растранжиривал время я, когда глядел на тебя? Каким был в нас ритм покоя в несущемся поезде? Каким было родство, которое не состоялось у нас? Какой была жизнь, заключенная в этом? И чем это для жизни?) Не транжирить времени! Ах, дайте мне растранжирить все! И время, и бытие, и память о времени и бытии. Дайте мне стать зеленым листком, легко-ласковым ветерком, Безвольной и одинокой дорожною пылью, Стать ручейком, что остался от ливня, Юлой малыша, которая вместе с землей Всколебнется внезапно, И вместе с душою дрожит, И, словно поверженные идолы, падает на пол Судьбы. (Перевод В. Цыбина) Демогоргон
На улице, солнцем бродячим залитой, есть остановившиеся дома и спешащие люди. Полная страха печаль меня холодит. Предчувствую: что-то происходит на той стороне фасадов и спешки. О нет, только не это! Все что угодно, но только не знать, из чего создана тайна! Поверхность Вселенной, о, никогда не поднимайтесь, Опущенные Веки. Конечно, не вынести взгляд Истины в Последней Инстанции! Дайте мне жить, ничего не зная, и умереть, ничего не зная! Первопричина бытия, первопричина существований, первопричина всего Безумие родит большее, чем бездны меж душами и созвездьями. Нет, нет, это не Правда! Оставьте мне эти дома, этих людей Такими как есть, без всего остального эти дома, этих людей. Какой холод и страх дыханья сковал закрытые мне глаза? Не хочу открывать их, чтоб жить! О Правда, забудь обо мне! (Перевод В. Цыбина) Бессонница
Я не сплю, не надеюсь уснуть, Я и мертвый не надеюсь уснуть. Меня окружает бессонница шириною с созвездья И бессвязный зевок длиной с мирозданье. Я не сплю: я читать не могу, когда ночью проснусь, О Господи, я даже мечтать не могу, когда ночью проснусь! Ах, опиум ощущения себя кем-то другим! Я не сплю, я покоюсь, пробудившийся труп, и чувствую, И чувство мое - это палые мысли. Сквозь меня в перевернутом виде проходит все, что со мной не случилось. Все, в чем каюсь и чувствую, что виноват. Сквозь меня в перевернутом виде проходит ничто. Даже в этом я каюсь и чувствую, что виноват, и не сплю. У меня зажечь сигарету сил нету. Я смотрю на белую стену перед собой, как на вселенную. Там, снаружи, безмолвье пронизало все, Громада безмолвья, что во время оно испугало б меня, Во время оно, когда бы я чувствовал что-то. Я слагаю воистину милые стихи, Стихи, которые говорят, что нечего мне говорить, Стихи, которые упорствуют, говоря про это, Стихи, стихи, стихи, стихи... Столько стихов. Вся правда, вся жизнь вне этих стихов и меня! Я спать хочу, но я не сплю и чувствую, не зная, что я чувствую, Я - просто ощущенье, не соответствующее людям, Абстракция самосознанья ничего, Помимо необходимости сознанья ощущать, Помимо - сам не ведаю - помимо же чего. И я не сплю. И я не сплю. И я не сплю. Сон охватил всю голову мою, глаза и душу. Как огромный сон нисходит на меня, но я не сплю. О, как опаздываешь ты, рассвет... Приди... Приди, чтоб неизвестно для чего мне принести День - прежнего двойник, ночь - прежней двойника. Приди, чтоб принести мне радость этого печального ожиданья, Ведь радостен всегда ты и всегда несешь надежду, Если верить литературе старой о мире чувств. Приди, надежду принеси, приди, надежду принеси. Моя усталость сквозь матрац проходит вся наружу, Болит спина, ведь я лежу не на боку, А если б на боку лежал - спина б болела от лежанья на боку. Приди, рассвет, спеши! Не знаю, сколько времени, не знаю. Нет у меня энергии, чтоб дотянуться до часов. Нет у меня энергии ни на что больше, ни на что... Лишь на стихи, написанные на следующий день. Да, на стихи, написанные на следующий день, Ведь все стихи пишутся на следующий день. Глубь ночи, глубь покоя там, на улице. Покой во всей природе. Человечество отдыхает, забыв про огорчения свои. Все совершенно верно. Человечество забывает радости и огорченья, Человечество забывает, забывает, да, забывает. И даже проснувшись, человечество забывает. Совершенно верно. Но я не сплю. (Перевод В. Цыбина) Многоточие
Разложить жизнь по полочкам: эта - для желаний, эта - для действий. Ныне сделаю это, как хотелось всегда, с одним и тем же итогом, Как хорошо иметь ясную цель'- твердую в ясности что-нибудь сделать! Сложу-ка я вещи раз и навеки. Организую Алваро де Кампоса. И завтра буду, где был позавчера, в вечном позавчера... Я улыбаюсь от вещего знанья о "ничто", которым я стану. Я улыбаюсь, по крайней мере, всегда есть чему улыбаться. Все мы - продукт романтичности. А если не были б романтиками - наверно, были б ничем. Час делается литература. Господи Святый, так делается и сама жизнь! Другие - тоже романтики. Другие тоже ничего не свершают и являются богачами и нищими, Другие тоже всю жизнь собираются вещи сложить, Другие тоже спят возле ненаписанных строк. Другие - это тоже я. Уличная торговка, слагая гимн своему товару, Шестеренка в часовом механизме политэкономии, Мать нынешних или грядущих, мертвых - этой скорлупы Империй. Твой голос во мне как призыв в никуда, как безмолвие жизни... Я смотрю на листы, что хотел положить на окно, откуда не видно, но слышно торговку, И моя нескончаемая улыбка включается в метафизическую критику У письменного стола, складывая листы, я не верил ни в одного бога, Я смотрел в лицо всех улыбок, слушая голос торговки, И усталость моя - умирающий, ветхий корабль на пустом берегу, Этим образом какого-то поэта завершаю стихи и отхожу от стола... Словно я ничего не сложил, ничего не довел до конца. (Перевод В. Цыбина) День рождения
В каждый праздничный день моего рожденья Я был счастлив и все были живы. В доме старинном праздновали дни моего рожденья, И радость всех, и моя, как чья-то религия, бесспорной была. В каждый праздничный день моего рожденья Во мне жило, как здоровье, непонимание всего. Умная и здоровая жизнь в семье, Здоровое безнадежье, взваленное на меня. Когда же пришли надежды, я знал, что лучше их не иметь, Когда же взглянул на жизнь - вкус к жизни я потерял. Да, все надежды, возложенные на меня, Все, мне родственное и сердечное, Все - вчера полупровидец, все! - Вся любовь на все мои детские годы, Все, что было, о Господи, только сегодня я знаю, что было... На каком расстоянии!.. (Трудно представить себе...) О, это время празднования дней моего рожденья... То, чем сегодня я стал, это как сырость дальнего коридора, Портящая стены... То, чем сегодня я стал - это продали дом И умерли все. А я самого себя пережил, как холодная спичка... В каждый праздничный день моего рожденья Я люблю эти праздники, как человека! Сердце тянется там побывать еще раз, Совершить путешествие в грезах и в яви одновременно С таким же двойным бытием, как я сам... Съесть былое, не мешкая, как голодный ест хлеб, о масле забыв! Я все вижу опять в ослеплении счастья былого... Стол, приборы на нем и рисунки на звонкой посуде - Изобилие лакомств, сладости, фрукты и еще что-то там - разглядеть не могу. Мои старые тетки, кузены - из-за меня собрались В то время, как праздновали день моего рожденья... Сердце, стой! Сердце, стой и не думай! Пусть думает голова! Господи, Господи, Господи! Сейчас я не праздную дни своего рожденья, Я существую, Дни прибавляя друг к другу. В сроки свои я состарюсь. Только всего! Я бешусь - ведь былое у меня из кармана украли... О время, когда праздновали дни моего рожденья... (Перевод В. Цыбина) Тряпка
Днем разразился дождь, Хотя с утра высь голубела. Днем разразился дождь, С утра я был чуть-чуть печален. Не знаю: грусть? Чутье? Мираж? Но только грустным я проснулся, Днем разразился дождь. Я знаю: элегантна мгла дождя. Я знаю: солнце элегантность эту гнетет. Я знаю: чувствовать погоду не элегантно. Но кто сказал и солнцу и другим, что я хочу быть элегантным? Мне голубое небо дайте и дайте мне увидеть солнце. Дождь, мгла, туман - все это имеется во мне. Сегодня я хочу покоя себе сейчас лишь одного. Я б полюбил очаг домашний, поскольку не имел его. Я то и дело засыпаю - вот как покоя я хочу. И преувеличивать не надо - Спать я действительно хочу. Днем разразился дождь. Тепло? Привязанности? Ласки? Они - воспоминаний груз. Но надо быть ребенком, чтобы иметь их. Мое утраченное утро, моя небес голубизна! Днем разразился дождь. У управляющего дочки красивый рот, Фруктовая начинка сердца, которую съесть предстоит. Когда же это было? Не знаю я... В то утро, когда небо было синим. Днем разразился дождь. (Перевод В. Цыбина) Реальность
Да, сколько раз я проходил здесь двадцать лет тому назад... Все так, как было, или я не замечаю перемен Вот в этой части города?.. Да, двадцать лет тому назад!.. Каким тогда я был, каким? Что ж, был другим я, был другим... Да, двадцать лет! Родимый дом совсем не ведает о том... Да, двадцать бесполезных лет. (А может, все-таки и нет? Откуда знать, в чем польза есть иль нет?) Да, двадцать лет - а где их след? (И как их можно потерять?) И я пытаюсь воссоздать в воображении своем, Каким я был, каким меня запомнил Двадцать лет назад мой дом... Но я не помню ничего и вспомнить не могу того. О, если бы и ныне жил, кто здесь когда-то проходил, Он вспомнил бы, наверно, всех... О, скольких же героев книг я изнутри узнал, постиг, Чем одного я, чем того, кем был, когда здесь проходил, здесь, двадцать лет тому назад! Да, тайна времени здесь есть. Да, это ничего не знать. Да, это то, что мы во мгле рождаемся на корабле. Да, да, вместе все или еще об этом иначе сказать. Из этого окна второго этажа - оно все то же, то окно, Глядела девушка, меня постарше, в платье голубом. Вся в голубом, а где сейчас? Кто там за пасмурным окном? Представить можно все, о чем не знаем даже ничего. Моя душа и плоть моя - недвижны и знать об этом не хотят... Был день, когда по улице я подымался здесь и о грядущем думал всласть, Ведь позволяет Бог о том, что не было, мечтать. И вот спускаюсь я по ней - и все невесело, в былом... Но я не думаю о нем... Мне кажется, что две судьбы столкнулись здесь и не сейчас и не тогда, Но только здесь, не помешав друг другу, здесь. Мы поглядели друг на друга и равнодушно разошлись. И я тот, прежний, поднимался к подсолнуху грядущих дней, А нынешний - стал опускаться по улице и в никуда. Наверно, это так и было... Наверно, так произошло... Да, в самом деле так и было... Да, все возможно... (Перевод В. Цыбина) "В воскресенье я пойду в сад в обличий других..."
В воскресенье я пойду в сад в обличий других, И безликости своей буду радоваться я. В воскресенье буду счастлив - я, то есть все они и я... В воскресенье... А сейчас четверг недели той, где нету воскресенья. Никакого воскресенья,- И не будет никогда воскресенья, воскресенья. Но всегда по воскресеньям в сад приходит кто-то, бродит. Так и жизнь вот так проходит, Жизнь идет неуловимо, кто ее умеет слышать Более-менее, проходит для того, кто любит думать: Ведь всегда по воскресеньям возится в садах тех кто-то, Пусть не в наше воскресенье, В воскресенье не мое, В воскресенье... Но всегда другие будут в сад спешить по воскресеньям, Воскресеньям... (Перевод В. Цыбина)
