Маленькая принцесса

«Соmmе elle est drole!»[2] — подумала француженка и, сойдя вниз, рассказала все главной горничной. Однако она уже привязалась к странной девочке с умненьким личиком и безупречными манерами. Раньше она прислуживала детям, которые вели себя куда хуже. Сара была очень хорошая и так прелестно говорила: «Пожалуйста, Мариэтта», «Благодарю вас, Мариэтта», — что та сказала главной горничной:

— Elle a lʼair de princesse, cette petite![3]

И впрямь, ей очень нравилась новая хозяйка.

Когда Сара минут десять просидела на своем месте, а ученицы все глядели на нее, мисс Минчин с величественным видом постучала по кафедре.

— Внимание! — сказала она. — Я хочу вам представить новую товарку. — Девочки встали, Сара тоже. — Надеюсь, все вы будете любезны с мисс Кру. Она приехала издалека, из Индии. Как только занятия кончатся, вы познакомитесь с ней.

Девицы церемонно присели, Сара сделала книксен, а потом, опустившись на места, все снова воззрились друг на друга.

— Сара, — сказала мисс Минчин учительским тоном, — подойдите ко мне.

Она взяла с кафедры книгу и стала ее перелистывать, а Сара вежливо подошла к ней.

— Ваш отец нанял для вас французскую горничную, — начала наставница. — По-видимому, он хочет, чтобы вы уделили особое внимание французскому языку.

Сара смутилась.

— Мне кажется, — проговорила она, — он пригласил ее, чтобы мне было приятно.

— Боюсь, — кисло улыбнулась мисс Минчин, — что вас очень баловали. Вы вечно думаете, что все делается вам в угоду. По-моему, ваш отец хотел, чтобы вы изучали французский.

Если бы Сара была постарше или не так боялась обидеть кого-нибудь, она бы все объяснила в пять минут. Сейчас она густо покраснела. Мисс Минчин была очень строга и величественна, и нимало не сомневалась, что Сара совсем не знала французского — как же можно ее разубеждать? На самом деле она часто говорила с отцом по-французски. Ведь мама была француженка, и он любил ее язык, поэтому Сара вечно слышала его и прекрасно знала.

— Я… я никогда не учила французский… — застенчиво начала она. — Но, понимаете…

Сама мисс Минчин тайно страдала от того, что французского не знает. Она скрывала это и, конечно, не собиралась обсуждать с новой ученицей, опасаясь щекотливых вопросов.

— Довольно, — резко сказала она. — Не учились — значит, начнете сейчас же. Французский учитель, мсье Дюфарж, вот-вот придет. Возьмите пока эту книгу и занимайтесь.

Щеки у Сары пылали. Она пошла к своему месту, открыла книгу и как можно серьезней взглянула на первую страницу. Что улыбаться — невежливо, она знала и решила никого не обижать. А все-таки было смешно учить, что «lе реrе» значит «отец», а «lа mеrе» — «мать».

Мисс Минчин подозрительно взглянула на нее.

— Вы как будто обиделись, — сказала она.

— Жаль, что вам не хочется учить французский.

— Я его очень люблю, — сказала Сара, снова надеясь объясниться, — только…

«Никаких „только“! — сказала мисс Минчин. — Я дала вам задание. Читайте.»

Сара стала читать и даже не улыбнулась, когда обнаружила, что «lе fils» — это «сын», а «lе frere» — «брат».

«Вот придет мсье Дюфарж, — думала она, — и я ему все объясню».

Мсье Дюфарж пришел очень скоро. Этот милый, умный, не очень молодой француз с интересом поглядел на Сару, которая вежливо притворялась, что читает учебник.

— Это моя новая ученица, мадам? — спросил он. — Очень рад.

— Ее отец, капитан Кру, — ответила мисс Минчин, — хотел, чтобы она учила язык. Но, боюсь, у нее какое-то ребяческое предубеждение.

— Какая жалость, мадемуазель, — мягко сказал он Саре. — Может быть, когда мы начнем заниматься, вы понемногу полюбите французский.

Сара встала. В полной растерянности, даже в отчаянии, она умоляюще глядела на учителя огромными зелеными глазами. Она знала, что он все поймет, когда она заговорит — и просто, мило, свободно стала объяснять ему по-французски: мисс Минчин не поняла, она и впрямь не училась — ну, по книгам — но папа всегда говорил с ней по-французски, она умеет и читать, и писать. Папа любил этот язык, вот и она любит. Мама ведь была француженка. Она очень рада заниматься с мсье, а ей, то есть мисс Минчин, только пыталась объяснить, что знает слова из этой книги; и она показала учебник.

Когда она заговорила, наставница просто дернулась и злобно воззрилась на нее сквозь очки. Мсье Дюфарж улыбался все радостней. Когда нежный детский голос так бегло и красиво говорил на его родном языке, ему казалось, что он во Франции, которая в такие темные туманные дни была далеко, на том краю света. Как только Сара кончила, он взял у нее учебник и ласково взглянул на нее.

— Ах, мадам, — сказал он мисс Минчин, — чему я могу ее научить? Она не учила французский, она француженка. У нее безупречное произношение.

— Надо было сказать мне! — крикнула мисс Минчин, оборачиваясь к Саре.

— Я… я пыталась, — сказала Сара. — Наверное, я не так начала.

Мисс Минчин знала, что она пыталась, и что она сама не дала ей объясниться. Увидев же, что ученицы слушают, а Лавиния и Джесси хихикают, прикрывшись учебниками, она совсем вышла из себя.

И с этой минуты она невзлюбила свою показательную ученицу.

Глава III. ЭРМЕНГАРДА

В это же утро, когда Сара сидела около кафедры, зная, что все глядят на нее, сама она скоро заметила девочку примерно ее лет, которая не отрывала от нее светло-голубых глуповатых глаз. Она была толстая, явно недалекая, но добродушная с виду. Светлой, но какой-то тусклой, туго заплетенной косичкой она обернула шею и, облокотившись о парту, грызла конец ленты, уставившись на новенькую. Когда мсье Дюфарж заговорил с Сарой, она немножко испугалась; когда же Сара вышла вперед и, умоляюще глядя на него, неожиданно ответила по-французски, толстая девочка чуть не подпрыгнула от удивления. Сама она неделю за неделей проливала горькие слезы, стараясь запомнить, что на человеческом, английском языке «lа mеrе» — это «мать», «lе реrе» — «отец». А тут девочка не старше нее знает не только эти слова, но и много других, да еще и спрягает глаголы, словно это сущие пустяки.

Она смотрела так пристально, жевала ленту так яростно, что раздраженная мисс Минчин накинулась на нее.

— Мисс Синджон![4] — строго прикрикнула она. — Что за манеры! Выньте ленту изо рта! Сядьте прямо!

Мисс Синджон снова вздрогнула, а когда Лавиния и Джесси захихикали, покраснела и смутилась так, что в ее несчастных детских глазах заблестели слезы. Сара, увидев это, пожалела ее и захотела стать ей другом. Она всегда жалела обиженных и готова была защищать их.

— Если бы Сара была мальчиком и жила лет триста назад, — говорил ее отец, — она ездила бы по всей стране с обнаженным мечом, спасая и защищая униженных, несчастных. Она видеть равнодушно не может, что кому-то плохо.

Словом, Саре понравилась неповоротливая мисс Синджон и она поглядывала на нее все утро. Заниматься этой девочке было трудно, и уж кому-кому, но ей не грозило стать первой ученицей. Больно было слушать, как она учит французский. От ее произношения улыбался против воли мсье Дюфарж, а Лавиния, Джесси и более удачливые девочки с презрением глядели на нее. Но Сара не смеялась. Она делала вид, что не слышит, как мисс Синджон говорит: «ли пэнг» вместо «lе pain».[5] У Сары было пылкое сердце, и она вынести не могла, когда слышала смешки и видела бедное, растерянное личико.

— Что тут смешного? — тихо говорила она, склонившись над книгой. — Зачем они хихикают?

Когда уроки кончились и ученицы сбились в стайки, Сара нашла мисс Синджон, которая грустно сидела на подоконнике, и заговорила с ней. Говорила она только то, что говорят девочки, знакомясь, но так приветливо, что это неизменно всех подкупало.

— Как тебя зовут? — спросила она.

Мисс Синджон очень удивилась. Не забудьте, что о новеньких знают мало, но об этой вчера толковали до ночи. Много ли учениц, у которых есть экипаж, и пони, и горничная, да еще сами они — из Индии?

— Эрменгарда Синджон, — ответила она.

— А я Сара Кру, — сказала Сара. — Какое у тебя красивое имя! Прямо из сказки.

— Тебе нравится? — обрадовалась Эрменгарда. — А мне нравится твое.

Самой тяжкой бедой мисс Синджон был очень умный отец. Он знал все на свете, говорил на семи-восьми языках, помнил наизусть тысячи книг и мечтал, чтобы она хотя бы знала то, что написано в учебниках, а лучше бы — еще помнила что-нибудь из истории и писала правильно по-французски. Эрменгарда очень огорчала отца. Он понять не мог, как это его дочь так явственно тупа и бесталанна.

«Господи! — часто думал он, глядя на нее. — Она глупа, как тетя Элиза!»

Если эта тетя с трудом запоминала и легко забывала все, что выучит, Эрменгарда и впрямь походила на нее. Она была самой тупой в школе, ничего не попишешь.

— Заставьте ее учиться, — говорил мистер Синджон начальнице.

И бедная толстушка проводила почти все время в слезах. Она забывала все, что выучит, а если помнила — не понимала. Стоит ли удивляться, что она так восхитилась Сарой?

— Ты умеешь говорить по-французски… — почтительно сказала она.

Сара села на большой, широкий подоконник и, поджав ноги, обхватила руками колени.

— Да, умею, — сказала она. — Я ведь всю жизнь его слышу. И ты бы умела, если бы слышала.

— Ой, нет! — воскликнула Эрменгарда. — Никогда бы не смогла!

— Почему?

Эрменгарда затрясла головой, а заодно — и косичкой.

— Ты же слышала, — сказала она. — Так всегда. Я не могу говорить их слова. Они такие странные!

Она умолкла и благоговейно прибавила:

— Ты умная, да?

Сара глядела в окно на грязный сквер, где по мокрым железным решеткам и по мокрым веткам деревьев прыгали, чирикая, воробьи; и ответила не сразу. Ей часто говорили, что она «умная», и теперь она думала, так ли это, а если так, то почему.

— Не знаю, — ответила она и, увидев, как омрачилось круглое личико, засмеялась и заговорила о другом.

— Хочешь ты видеть Эмили? — спросила она.

— А кто это? — спросила Эрменгарда, как когда-то мисс Минчин.

— Пойдем, посмотрим, — сказала Сара, протянув ей руку.

Они спрыгнули с подоконника и пошли наверх.

— А у тебя, — шепнула Эрменгарда, когда они шли через вестибюль, — у тебя правда есть своя гостиная?

— Правда, — ответила Сара. — Папа попросил мисс Минчин, потому что… ну, потому, что я выдумываю всякие истории и должна быть одна. Иначе ничего не выходит.

Они дошли до коридора, который вел в Сарины комнаты, но тут Эрменгарда остановилась, едва дыша.

— Выдумываешь? — проговорила она. — Ты и это умеешь?

Сара удивленно взглянула на нее.

— Что ж тут такого? — спросила она. — А ты не пробовала? — и, не дожидаясь ответа, взяла ее за руку. — Идем потише, — шепнула она, — я открою дверь сразу, может и застану ее врасплох…

Она улыбалась, но глаза ее светились надеждой, и у Эрменгарды захватило дух, хотя она и понятия не имела, кого они застанут. Она знала одно: ее ждет что-то волшебное и чудесное. Дрожа от ожидания, они миновали на цыпочках коридор, потом Сара тихо повернула ручку, открыла дверь — и они увидели красивую, прибранную комнату, огонь в камине и немыслимо красивую куклу, которая сидела в кресле и держала книгу.

— Ах, успела сесть! — воскликнула Сара. — Так они всегда. Быстрые, как молния.

Эрменгарда посмотрела на куклу, а потом — на Сару:

— Она умеет ходить? — едва проговорила она.

— Да, — ответила Сара. — Наверное, умеет. Во всяком случае, я представляю, что в это верю. Тогда я и впрямь верю. Ты никогда ничего не выдумываешь?

— Нет, — сказала Эрменгарда. — Расскажи мне, пожалуйста.

Странная новая подруга так зачаровала ее, что она смотрела только на нее, хотя такой замечательной куклы в жизни своей не видела.

— Сядем, — сказала Сара, — и я тебе расскажу. Это очень легко, начнешь — не остановишься. Выдумываешь и выдумываешь. Так интересно! И ты послушай, Эмили. Вот Эрменгарда Синджон. Эрменгарда, это — Эмили. Хочешь ее подержать?

— А можно? — спросила Эрменгарда. — Нет, правда, можно? Какая красивая… — и она взяла куклу на руки.

За всю свою скучную, короткую жизнь мисс Синджон ни разу и не мечтала о таком часе, какой провела она со странной девочкой, пока не раздался звонок ко второму завтраку.

Сара сидела на ковре и рассказывала удивительные вещи. Зеленые глаза сияли, щеки горели. Она говорила о своем путешествии, и об Индии, но больше всего пленили гостью ее фантазии о ходячих, говорящих куклах, которые делают, что хотят, когда нет людей, но хранят свою тайну и потому «быстро как молния» возвращаются на место..

— Мы бы так не могли, — серьезно объяснила Сара. — Это волшебство.

Когда она рассказывала, как искала Эмили, лицо у нее вдруг изменилось, словно облака погасили его сияние. Она вздохнула так странно, словно всхлипнула, потом сжала губы. Эрменгарде показалось, что, будь она обычной девочкой, она бы заплакала; но она сидела тихо.

— Тебе… тебе плохо? — спросила Эрменгарда.

— Да, — не сразу ответила Сара. — Нет, это не боль, — едва слышно прибавила она. — Ты любишь своего папу больше всего на свете?

Эрменгарда очень удивилась. Она понимала: приличная девочка в образцовой школе не может признаться, что это ей и в голову не приходило. Мало того — она едва могла провести с отцом десять минут. Словом, она растерялась.

— Я… я его и не вижу, — проговорила она. — Он всегда в библиотеке, что-то читает.

— А я вот люблю, — сказала Сара. — Потому мне и плохо. Он уехал.

Она опустила голову на приподнятые колени и просидела так несколько минут.

«Сейчас заплачет», — испугалась Эрменгарда.

Но Сара не заплакала. Черные короткие волосы падали ей на уши, она сидела тихо. Потом сказала, не поднимая головы:

— Я обещала ему, что выдержу. Значит, выдержу. Так уж надо. Ты подумай, что выдерживают военные! Папа — военный. Если бы была война, он бы делал длинные переходы и все без воды, а то — был бы ранен. И ни слова бы не сказал, ни единого слова!