Сидящий на краю

Охотники стояли на вытоптанном кругу перед землянками. Они старались держаться ближе друг к другу, не зная, чего ждать от нагрянувших гостей. Цэрэги окружали их плотными рядами, и это внушало самые худшие опасения. Но, с другой стороны, оружие у лесовиков не отняли, и это вселяло надежду.

Один из охотников, отдав копьё соседу, шагнул вперёд.

- Меня зовут Ёртоон, - сказал он. - Эти люди - мои.

- Мне не нужны все твои люди, - произнёс Ээтгон. - Я приказывал доставить только тебя и твоего сына. Где он?

- Его нет. Все знают, на посвящении он сжёг детскую одежду и, значит, не мог жить долго. Вчера его забодал длиннорогий.

Какая-то женщина, из тех, что толпились за стеной солдат, невнятно замычав, повалилась на землю. Ээтгон не повернулся и даже не подумал, что это, верно, и есть его родная дочь. Он стоял, вслушивался в тишину и старался понять прозвучавшие слова.

Потом его, словно простую вещь сдвинули в сторону, и в круг вступила Яавдай.

- Полно врать, - сказала она, повернувшись к охотнику. - Всё равно не умеешь. Где ты его спрятал? Говори, ничего с ним худого не будет.

"Опять своего добился, кровосос, - думала она в отчаяньи. - Со всех сторон обошёл..."

* * *

Большое озеро, изрезавшее заливчиками топкие берега, покрытое дюжинами островов и чуть ли не до половины затянутое ковром плывуна, считалось самым что ни на есть гиблым местом. Древние болотные оройхоны были залиты ядовитой слизью, но там было нельзя утонуть, разве что полезешь в шавар и провалишься в нижний ярус прежде чем тебя зажрёт гвааранз или иной сказочный зверь. Озёрные топи, такие похожие с первого взгляда на мокрый оройхон, изобиловали бездонными окнами и ямами, чуть прикрытыми цветущей травой. Эти ловушки взяли с людей немалую плату, прежде чем охотники научились избегать их.

Ёортон ходил по зыбям уверенно, поскольку как и все мальчишки, нередко промышлял болотной птицей, не брезгуя ни свистуном-куличком, ни жирной облинялой кряквой. Таалай не отставала от него и даже то и дело пыталась вылезти вперёд, так что Ёортону пришлось одёрнуть зарвавшуюся сопливку и напомнить, кто здесь главный.

Позади мокрвивин земля вставала дыбом, там крутым кряжем громоздились каменные тэсэги, на вершинах которых в незапамятные времена выросли из занесённых ветром семян кривые, избитые непогодой деревья. Местами среди каменных стен чернели полускрытые цеплючим кустарником пещерные провалы шаваров. Одни из них были огромными и уходили в неизведанные глубины, другие оказывались так малы, что человеку не вбиться. Но все вместе они делали Заболотное Угорье местом весьма подходящим, чтобы прятаться там, ежели привалит вдруг такая нужда.

Одно время укромные каменные норы облюбовали одичавшие племена, получившие у охотников презрительную кличку "жирхи". Эти убогие существа, среди которых, должно быть, не осталось уже никого из помнящих былую цивилизованную жизнь, всё же представляли немалую опасность. Они грабили всех, не считаясь ни с законом, ни с обычаями, не щадя ни единой живой души и уничтожая всё, что сделано людьми. В свою очередь, земледельцы и охотники, люди Моэртала или Ээтгона, да и просто воровские роды, забывали свои разногласия, когда речь заходила о жирхах. Люди, переставшие быть людьми, куда опаснее самого дикого зверя.

В конце концов, "не знающие огня" были вырезаны почти поголовно, разрозненные орды уцелевших обитались теперь где-то в неизведанных краях, благо что бежать им было куда. А в мрачных шаварах Угорья и сейчас ещё можно найти человеческие костяки, изгрызенные острыми зубами пронырливых трупоедов. Настоящий, древний шавар хоронил надёжнее - там и костей не оставалось.

Ёортон облюбовал для житься пещеру с двумя узкими, едва ползком пролезть, выходами. Натаскал валежнику и сложил кострами около выходов. Когда прячешься от людей, нельзя жечь огонь, но иметь дрова под рукой - нужно. Конечно, косматый не протиснется в узкую дыру, но есть и другие опасности, от которых одиночка может оборониться только огнём. Например, набежит невесть откуда стая тощих зверей, прозванных пархами за голодную хищность и длинные усы - и всё, никто уже не найдёт одиночку, а в тесном шаваре прибавится новая кучка набело обглоданных костей.

Таалай помогала ему, и Ёортон вдруг обратил внимание, что даже когда она совалась вперёд, как в трясинах, она делала это молча, как и положено в лесу, где главное - молчание, чтобы не всполошить добычу и не привлечь плотоядного внимания сильного зверя. Таалай наломала лапника для постели и нагребла ворох сухих листьев, всё так, чтобы не оставлять слишком уж заметных следов. Надёргала в сырой ручьевине жгучих луковиц дикого чеснока и даже силки поставила на водяную тукку, но втихаря, чтобы Ёортон не увидел. Не годится женщине промышлять даже мелкого зверя, когда рядом есть охотник. Силки Ёортон, конечно, обнаружил, но промолчал - пусть девчонка тешится. Сам Ёортон изготовил полдюжины тонких дротиков - тяжёлое копьё не годится для охоты в плавнях - и сумел подбить пару молодых гусят - добыча не слишком почётная, но зато вкусная.

Птиц они съели сырьём, зажёвывая сладковатым мясом едучие луковицы, расстелили поверх лапника жанч Ёортона и улеглись спать, тесно прижавшись друг к другу и накрывшись детским жанчем Таалай.

Казалось, можно было бы спать спокойно: след через мокривину они не натропили, так что сторонний человек не сможет их отыскать, зверей тоже можно не бояться - оба выхода заложены шипастыми кустами, а рядом приготовлен сложенный в костры хворост. И всё же, Ёортон не мог уснуть. Лежал, буравя широко раскрытыми глазами шаварный мрак, слушал тишину. Тишина была беспросветная, и только лёгкое дыхание Таалай редило её. Не должно быть в мире такого молчания, человек не может его выдержать, и обезумевшее ухо начинает слышать то, чего нет и чему не следует быть под сенью алдан-тэсэга.

Маленький скучный мир, похожий на шкатулку полную женских безделушек, кричит на разные голоса, хрипит от боли, мечется, ища спасения. Куда бежать, запертому между четырёх стен? Всхлипывает, плюясь смердящей влагой колдовское зеркало далайна, и на берег лезет живущая по ту сторону древняя жуть - многорукий бог, добрейший Ёроол-Гуй, повелитель мира, задавленный много лет назад злым колдуном илбэчем. Кричали запертые в игрушечный мир люди, мчались по тэсэгам, пытаясь скрыться от ненасытной алчности голодного бога, хрипели, умирая в его заботливых руках. Что из того, что мир игрушечный - люди в нём настоящие и более чем настоящий божественный аппетит. Не так говорили о Ёроол-Гуе скорые на забывчивость люди, где он, многозаботливый бог? - о своей утробе заботится. Одна бабка Яавдай говорит правду и за то прозвана илбэчкой.

Ёортон впервые видел такое в забавном несуществующем мирке, где он привык бесцельно и безмятежно гулять, не особо задумываясь, что с ним происходит. Теперь он стоял в полной растерянности и лишь, когда кривые, как болотные коряги, руки потянулись к нему, он, опомнившись, кинулся бежать, хотя и видел, что не успеет сделать и трёх шагов. Но неожиданно от первого же толчка земля осталась далеко внизу, и он облаком летучего пламени проскользнул между дрожащими от жадного нетерпения конечностями пирующего бога и взвихрился под самые облака.

"Сон! Это сон! - вспыхнула радостная догадка. - Во сне я могу всё! Я умею летать, я могу победить кого угодно, даже самого Ёроол-Гуя! Это замечательный сон!"

Ёортон сделал круг под самым небом, едва не касаясь тёмных ночных облаков, и с высоты оглядел свой мир. Мир казался ещё меньше, чем виделось в прошлые разы, вернее, в нём было меньше земли. Почти всё пространство занимало живое, неспокойное и недоброе зеркало далайна, и лишь восемь квадратиков суши лепились друг к другу, окружённые со всех сторон густой влагой.

"А ведь там негде спрятаться от Ёроол-Гуя! - вспомнил Ёортон рассказы бабки. - На этой земле многорукий бог может достать до любого места."

Оставляя искрящийся след, Ёортон спикировал с высоты и встал на холодном камне в своём привычном облике. Неподалёку на соседнем оройхоне ёзрал бесчисленными руками легендарный повелитель мира. Рядом в темноте возились люди - те, кто ночевал здесь, и кто сумел вырваться с обречённого оройхона. Из тьмы доносились плач и проклятия - вряд ли эти отрывистые звуки были благодарственными молитвами.

"А ведь для них это не сон, а правда," - отчётливо подумал Ёортон.

Он выпрямился и, жалея, что в руках нет подаренного отцом копья, пошёл туда, где плясали видимые даже в темноте синевато-светящиеся щупальцы Ёроол-Гуя. Не колеблясь, Ёортон перешагнул узкий, заметный лишь своей прямизной поребрик,, через который не смел перешагнуть всемогущий Ёроол-Гуй. Юный охотник шёл сразиться с многоруким богом и навеки свергнуть его в бездну, из которой тот выполз. Ёортон не сомневался в успехе, когда человек знает, что происходящее всего-лишь сновидение, - он непобедим.

Живущий самостоятельной жизнью тонкий, призрачно мерцающий отросток на конце одной из рук дёрнулся ему навстречу и впился в щёку загнутым когтем. Острая, несоразмерная ране боль пронзила Ёортона. Он рванулся, отчаянно пытаясь обернуться огнём и улететь изо сна, оказавшимся вовсе не таким радостным. Прикосновение Ёроол-Гуя было нестерпимо холодным, холодней льда, холодный воды, выступившей поверх проруби, холодней зимнего ветра с колючей позёмкой снега. Никакой огонь не мог выдержать этого холода, но всё же пламя, бледное и несогревающее, вспыхнуло на миг, и Ёортон, сорвавшись с зацепившего его крючка, покатился по камням, больно ударился о стену и осознал себя в тёмном каменном мешке на Заболотном Угорье, где они с Таалай скрывались от неизвестной, но всё же вполне человеческой опасности.

Пещера была пуста, один из колючих кустов выдернут, сквозь отверстие трудно протискивался свет. Смертельно болела правая щека. Боль колотилась под глазам, в скуле, отдавала в висок и затылок. Ёортон чувствовал, как опухоль раздаётся вширь, залепляя глаз.

"Это был сон, - убеждал Ёортон сам себя, - я во сне ударился о камень. Надо вставать, искать Таалай - куда она умотала одна?

Боль мутила сознание, Ёортону лишь казалось, будто он встаёт и отправляется на поиски запропавшей девчонки. Привёл его в себя шорох. Скудный свет померк, в отверстие просунулась Таалай.

- Вот он где!.. - плачущим шёпотом выкрикнула она. - Куда ты запропал? Я тебя целое утро ищу. Проснулась, а тебя нету, один жанч остался. Что я охотникам отвечу, что не уследила за тобой, да?

У Ёортона не было сил отвечать.

Таалай подошла ближе, глянула ему в лицо, охнула удивлённо и испуганно.

- Ну и рыло у тебя! Где ты так? Тебя ядовитка укусила или зогг. Надо яд высосать.

- Это Ёроол-Гуй ударил, - через силу выдавил Ёортон.

Таалай припала губами к ране, стараясь высосать яд, но вскрикнув, отшатнулась. Ядовитая горечь ошпарила её рот. Ни змеиная отрава, ни яд чёрного паука не были способны так жечь.

- Не надо. Это Ёроол-Гуй, - снова пробормотал Ёортон.

- Молчи, - невнятно выговорила Таалай и упрямо прижалась ртом к его щеке.

Она уже знала, что её ждёт, и даже не вздрогнула, когда её захлестнула чудовищная боль. Было нальзя даже до скрипа сжать зубы, Таалай отрывалась от раны только чтобы сплюнуть на сторону высосанную заразу. А перед глазами вращались чёрные разводы, пух язык и не слушались затвердевшие губы...

Ёортон не очнулся, он силком выдрался из беспамятства. Его подгоняла мысль, что нельзя так просто лежать, надо что-то делать. Таалай скорчилась рядом, ткнувшись лицом в камень. Ёортон нащупал охотничью сумку, вытащил завёрнутый в змеиную кожу комочек благоуханной смолы туйвана. Прозрачная камедь, плывущая с ветвей царского дерева, лечила раны, унимала воспаления и была лучшим противоядием, какое только можно представить. Охотники задорого покупали ароматические комочки у земледельцев и старались всегда носить с собой.

Ёортон взял берестяную чашечку, изготовленную вчера Таалай, плеснул немного воды, бросил туда разом всю камедь. Перемешал воду, отщипнул от разбухшего комка небольшую часть и принялся размазывать по чужой одеревеневшей щеке. Его скорчило от новой боли, но это была боль очнувшейся плоти - значит, лекарство действовало.

С чашкой в руках Ёортон повернулся к Таалай:

- Прополощи рот.

Таалай не отвечала.

Ёортон приподнял Таалай, надавив сбоку, разжал стиснутые зубы и принялся пальцами размазывать по дёснам и распухшему языку остатки смолы. Таалай застонала, закаченные глаза, блеснув белками вернулись из-под полуопущенных век.

- Рот прополощи, - старательно настаивал Ёортон.

Таалай глядела на него и, кажется, ничего не понимала. Ёортон запрокинул безвольно качнувшуюся голову и попытался влить раствор между лиловых распухших губ. Таалай слабо дёрнулась и невнятно выдавила:

- Бой-но...

- Надо, - твердил Ёортон, борясь с новым приступом дурноты. - Это лекарство.

Таалай наклонилась к чашке, но вздувшийся язык не давал глотнуть. Тогда Ёортон вновь опустил девочку на землю и, отжав язык пальцем, принялся тонкой струйкой вливать лекарство. Таалай закашлялась и немного пришла в себя. Она сумела сплюнуть липкую тягучую слюну и промыть ошпаренный рот остатками лекарственногоо раствора. Боль медленно отступала, хотя у обоих кружилась голова и бил озноб, словно они на сильном морозе провалились в незамерзающее болотное окно.

- Жаль больше туйвана нет, - посетовал Ёортон.

- У мэна эшть, - сумела выговорить Таалай.

Она стащила с шеи шнурок, на котором висел маленький костяной амулетик. Внутри полой косточки лежал крошечный комочек смолы. Такие обереги надевали детям, чтобы росли здоровыми. Запах туйвана отгоняет всякую порчу. Ёортон, радуясь, что предусмотрительно запас воды, растворил целебную крупинку и аккуратно разделил настой на две части, оставив половину на завтра. Ёортон ещё раз промыл язву на щеке, Таалай уже сама прополоскала рот. Их обоих по-прежнему била дрожь, мёртвый холод отравы сковывал движения. Ёортон подумал, что надо бы плюнуть на предосторожности и разжечь огонь, но сил уже не было.

Таалай уснула, сжавшись в комок и постанывая время от времени. Ёортон укутал её свободным жанчем и сам примостился рядом, стараясь согреть её и согреться самому. Засыпая, он услышал какие-то голоса... или это во сне почудилось? Надо было бы проснуться, прислушаться как следует, выяснить, что за шум, какую угрозу он несёт, но Ёортон подумал лишь, что ни бежать, ни сражаться они с Таалай сейчас не смогут, а если шумят свои или там вообще никого нет, то нет и опасности, и тревожиться не о чем. Значит, можно спать.

Уснуть не удалось. Мир далайна сгустился вокруг него, неправдоподобный, убогий и негостеприимный. Это был тот последний мир, в котором он так реально и неудачно побывал. Эта вселенная больше не напоминала шкатулки с женскими безделками, а скорее клетку, где заперт скверный и опасный зверь и брошена на каменистые оройхоны пригоршня корма. Здесь не было того, что видел он раньше - ладненьких сухих оройхонов, на которых так бестревожно жить, куда не может дотянуться многорукое исчадье. Здесь далайн был рядом повсюду, отравляя своей нечистотой землю. Здесь была слизь, вонь, холод и яд, нельзя было ни лечь, ни даже сесть, негде согреться, а голова болела, ныла рана на лице и, не отпуская, бил озноб.

Ёортон сделал пару шагов, безвольно опустился на измазанный нойтом камень. Огонь еле тлел в душе, готовый погаснуть от любого дуновения. Жгучая струйка слёз прочертила дорожку по воспалённой коже. Ёортон видел, что бездарно проиграл свою битву: одного прикосновения врага оказалось достаточно, чтобы убить его.

Потом память милосердно погасла, задавленная слабостью, лишь одна картина отпечаталась в мозгу: он лежит в каком-то корыте или странно большой люльке из блестящей чёрной кожи, а над ним склонилась незнакомая девчонка лет десяти, чумазая и невероятно худая. Она мажет ему лицо густой, тошнотворно воняющей мазью, и тянущая, в кость перешедшая боль, спадает, Ёортон засыпает, успокоенно чувствуя, что он дома, вокруг надёжные каменные стены, а рядом спит Таалай, которую, кажется, удалось согреть и, значит, она уже не умрёт.

Проснулся Ёортон не то чтобы совсем здоровым, но всё же нормальным человеком. Он смутно помнил, что происходило с ним после того, как коснулся его палец Ёроол-Гуя, и мог бы приписать происходившее бреду, но щека густо лоснилась зеленоватым, по-рыбьи воняющим жиром, хотя, возможно, это выступал наружу нежелающий сдаваться яд.

Таалай тоже чувствовала себя получше, хотя ещё не могла нормально говорить. Они поровну поделили остаток целебной воды, и Ёортон, велев Таалай сидеть тихо, пошёл на разведку.

Довольно было беглого взгляда, чтобы понять, что сюда пришли люди. Несторожкий, прекрасно видимый сверху след в нескольких местах приминал росистую траву, а из-за ближних островерхих тэсэгов поднимался дым - там палили костёр. Пришли не скрываясь, значит, внизу сильный отряд. Свои, каким бы числом ни ходили, никогда не стали бы так явно заявлять о себе - следовательно, пришли чужие, возможно, те самые цэрэги, что стояли в селении. Но что им делать здесь, на Заболотном Угорье, куда со времён избиения жирхов живая душа не заглядывала? Не за ним же примчало этакое войско...

Ёортон осторожно выполз наружу. Как бы то ни было, надо разузнать, кто вздумал хозяйничать в местах издавна принадлежащих общине Ёортона.

Даже беглый взгляд на соседний распадок с поросшей кустами вершинки поверг Ёортона в недоумение. Внизу были свои, знакомые охотники, но там же ходило множество неведомых людей с боевым, а вовсе не охотничьим оружием. Да и самые повадки выдавали в них цэрэгов, живущих возле Горы. Но и соплеменники Ёортона ходили свободно, при оружии, хотя, даже когда являлись сборщики налога, лесовикам полагалось оставлять копья и рогатины дома.

Среди солдат Ёортон разглядел и отца. Тот объяснял что-то высокому старику в праздничной одежде, показывая рукой на окрестные вершины. На секунду его палец повернулся в сторону Ёортона, и тому показалось, что отец видит его, прижавшегося к земле и замершего, чтобы стать незаметней. Но рука опустилась, так и не задержавшись, и Ёортон отполз в смятении, не зная, как ему поступать. Если отец и прочие охотники в плену - надо скрываться, если же они пришли искать его, то нужно выйти им навстречу, а не ползать под кустами, словно испуганная тайза. Но в любом случае, не следует болтаться на вершине, где его может случайно обнаружить кто угодно.

Ёортон осторожно пополз назад и через минуту наткнулся на замершую в траве Таалай.

- Ты почему здесь? - одними губами спросил Ёортон.

- Куда я тебя такого отпущу? - также беззвучно просипела девчонка. - Опять пропадёшь...

Спорить и ругаться не имело смысла. Ёортон, внутренне чертыхнувшись, отдал приказ:

- Спустишься к охотникам. Цэрэги тебя не тронут. Если это враги, то не делай ничего. А если отец на самом деле ищет меня - три раза махни рукой. Ясно?

Таалай молча кивнула и, по-змеиному извиваясь, поползла куда-то вбок. Через несколько минут она вышла из кустов с другой стороны распадка. Девочку заметили, кто-то из воинов побежал к ней, вождь, повернувшись, призывно крикнул. Таалай подбежала к нему, они коротко переговорили, и Таалай замахала над головой поднятыми руками. Ёортон поднялся и, держа копьё в отставленной руке, двинулся по каменной осыпи.

Увидав опухшее лицо сына, Ёртоон даже бровью не повёл. Шрамы украшают охотника, а в лесу ещё много неизвестного, люди не так уж давно живут здесь, и несчастье может случиться с кем угодно. Если появилась какая-то прежде неизвестная опасность, охотник скажет об этом сам.

- Идём, - сказал отец. - Тебя хочет видеть правитель Ээтгон.

Ёортона подвели к высокому старику, который ничуть не напоминал легендарного повелителя. пышная одежда казалась чужой на его теле. Худое лицо покрывали морщины, щека презрительно кривилась уродливым шрамом. Глаза внимательно ощупывали Ёортона, будто владыка пытался узнать его.

- Здравствуй... - правитель замолк, как бы не умея подобрать нужное обращение. - Здравствуй, Ёортон. Я искал тебя.

* * *

Выше больших деревьев взлетел он, выше высоких гор и бегучих облаков. Выше самой высоты поднялся он, туда, где больше нет ни верха, ни низа, где один царит над миром сияющий алдан-тэсэг. К самому алдан-тэсэгу поднялся он и не нашёл там никого. Никто не думал о вечном и не направлял движение сил. Пуст был алдан-тэсэг, и мир пребывал в небрежении.

Там, за пределами высот он остановился и глядел на землю, наблюдая прошлое и будущее, то, что было и чего не могло быть, чему предстояло случиться, и чему не сбыться вовеки.

Странные вещи видел он и удивительные. Вдалеке от людских поселений, среди степи, где трудно прокормиться охотнику, стоит великое чудо гора с прямыми отвесными стенами и плоской вершиной. Полный день должен идти быстроногий охотник вдоль гладкой стены, прежде чем дойдёт до угла - не до острого ребра, что встречается на горных склонах, а до настоящего угла, прямого и столь ровного, какой только разумная рука может изготовить. И, свернув в этом месте, вновь пойдёт путник вдоль стены, вершина которой прячется среди облаков.

Людям не впервой видеть такое: некогда они сами пришли с Горы, удивляющей отвесным склоном и прямым углом. Люди верят, что в степной громаде скрывается громада куда большая - бездонный далайн, обиталище бессмертного Ёроол-Гуя, которого напрасно старался убить нечестивец илбэч.

Что могут знать люди? Им дано только верить. Даже неверующий всего-лишь верит в своё безбожие. Но и с вершины алдан-тэсэга не увидать правды. Всё было не так, и всё будет иначе.

Светлели облака над ласковым далайном. Казалось, бездонная глубь видна насквозь, так прозрачная была вода. Изумительные создания выплывали ночами из глубин, и вода взрывалась незатухающим фейерверком вокруг их играющих тел. Пять оройхонов стояли среди светлой глади. Их покрывал нежный ковёр хлебной травы и рощи толстоствольных туйванов, прорезали ленты ручьёв, в которых на радость людям толстели крутобокие бовэры. С любого суурь-тэсэга умиляла взор голубизна далайна. Не бывало страны краше и не могло быть жизни слаще, чем та, что безмятежно лилась за белыми стенами.

Но однажды грозным гейзером всплеснулся возмущённый далайн бездонная вечность отрыгнула жуткое своё порождение - многорукого Ёроол-Гуя. Цепляясь бесчисленными руками, полез бог глубин на сушу. Напрасно метались люди, напрасно сильные вставали на битву, и зря молили о пощаде слабые. Всех равно пожрал ненасытный бог. Безответно вопияли гибнущие к создателю мира - мудрому старцу Тэнгэру. Молчал многомудрый, промысля вечное и не желая отвечать мгновению. Когда же, насытившись, Ёроол-Гуй скрылся, уцелевшие увидели, что один из пяти оройхонов более негоден к жизни. Не осталось на нём ни деревьев, ни травы, ни бовэра в ручье, ни слизня в алдан-шаваре. Только скользкий нойт покрывал бесплодные камни.

В утешение себе сложили люди легенду о том, как бился добрый Тэнгэр со злобным Ёроол-Гуем и почти одолел его. И ещё вспоминали о прошлом, где было так сладко жить, и проклинали свою несчастную судьбину.

Людям дано только верить и придумывать. Что они могут знать?

И верно, была грозная битва с Ёроол-Гуем. Где-то в ином месте людям вообразилось, будто они сумели победить зло, уничтожить неуничтожимого бога. На самом деле они вытеснили Многорукого из своих краёв, и он пришёл сюда. Зло не так трудно отогнать, если не думать о том, в чью сторону ты его гонишь.

Многорукий бесчинствовал в далайне, появляясь на суше не так уж часто, хотя люди, которых он ел, полагали, что такое могло бы случаться пореже. В конце концов люди стали привыкать к мысли, что они всего-лишь чужая еда, и, может быть, вовсе бы в этому привыкли, если бы не начал меняться самый далайн. Чистая прежде вода помутнела, обратилась в дурно пахнущую слизь, негодную ни на какое употребление. В глубине повывелись пёстро окрашенные громадины, украшавшие изумрудными фонтанами горизонт, зато завелось множество хищной пакости, грозящей жизни всякого, кто осмелится подойти к краю земли. Светлые ручьи, бегущие от подножия суурь-тэсэгов, загустели смердючим, разъедающим кожу нойтом; нойт затянул уютный прежде шавар уничтожив в нижних пещерах розовых светящихся слизней и нежную грибницу наыса. Люди разом лишились жилья, любимой пищи и возможности осветить путь ночью. Убитые нойтом, засохли развесистые туйваны, выродилась хлебная трава, заменившись бесплодным, сухо шуршащим хохиуром.

Голодная смерть улыбнулась народу обескровленными губами, и, верно, то был бы лучший выход для обречённых двуногих, но и этого не допустила немилостивая судьба, растянув агонию на несколько поколений. В обратившемся в клоаку шаваре завелись прежде невиданные гады. Они были страшны и опасны, защищены толстой бронёй и отравленными шипами, плоть их казалась гадостной на вкус, но всё же не давала добытчику умереть с голода. А под слоем грязи на бывших лужайках зародились чешуйчатые клубеньки чавги. Её водянистая сердцевина годилась и в пищу, и для питья и, чтобы омыть изъеденные нойтом руки.

Невзирая ни на что, жили люди, вернее, умирали чуть медленнее, чем хотелось милосердию.

Странные вещи видит сидящий на краю алдан-тэсэга.

Вместе с горем всегда приходит и надежда на избавление. Один из людей столь великим гневом воспылал против Ёроол-Гуя, что его душевный огонь оказался способен осушить бездонный далайн. И в скором времени рядом с крестом Тэнгэра стояло ещё два оройхона, и люди воспряли духом, надеясь, что чудотворец илбэч оградит их от неуёмной хищности бога.

Но верно и Ёроол-Гую не прошло бесследно прошлое поражение. Многорукий был уже не тот, что в прежнем бытии. В нём родилась новая способность, на первый взгляд не слишком заметная, но оттого не менее опасная. Как и прежде в Ёроол-Гуе не было ни проблеска разума, великий бог был туп, словно брюхоногий моллюск, но всё же его действия обрели заметную цель. Ёроол-Гуй научился различать илбэча в толпе прочих людишек и неуклонно преследовал его всюду, куда бы тот ни побежал. А в мире не было такого места, докуда не дотянулся бы длиннорукий.

Вскоре илбэча не стало. Перед смертью он успел подарить людям ещё один оройхон, уводящий вбок от креста Тэнгэра и почти ни к чему не годный. На том и сгинула живая надежда, оставшись лишь в умах человеческих.

А на смену надежде пришла вражда. Немощно стало людям биться с Ёроол-Гуем, и они обратились друг на друга. Восемь одинаковых оройхонов были неравны местом своим, поскольку с разных сторон прикрывало их неравное число соседей. В центре креста Тэнгэра жить было чуть легче. Счастливый оройхон выходил к далайну всего-лишь двумя углами, а это Ёроол-Гую не очень удобно: на угол лезть мешкотно, люди тем временем могут убежать. И вообще, плотно прикрытый оройхон собой посуше, нойтом не так загажен, всегда можно выбрать чистое место для лагеря и ночёвки. Жалкое преимущество, но драгоценное для каждого, кому ещё не омерзело видеть свет. Восемь оройхонов оказались пяти сортов, и на пять сортов разделились люди.

Их оставалось совсем немного - сторожких и быстроногих людей, удачно успевавших увернуться от Ёроол-Гуя. Прежде на одном оройхоне проживало куда как поболее народу. Но теперь приходилось считаться, что чавга не такое сытное яство, нежели хлеб, и растёт пореже. И всё же в центре креста жизнь была куда пространнее и неудивительно, что жители других островов смотрели на соседей с завистью. Не раз они восставали на счастливцев, таких же нищих, как и они сами, но каждый раз бывали изгнаны в свой нойт. А ежели и удавалось повидать победу, то всё равно ничто не менялось от смены болот. Кому-то стало плохо, кому-то ещё хуже - и все дела.

Но в самый центр креста никому не удавалось ворваться. Там засели сильнейшие из сильных. Таким с самим Ёроол-Гуем сразиться впору, жаль, вот, что у Многорукого так много рук. А набольший из этих людей так и вовсе нарёкся илбэчем, хотя только и умел, что разбивать головы костяной дубинкой. И всё же, с ним согласились. А попробуй, не согласись.

Так и жили люди пяти сортов, а вернее - четырёх, потому что худшие человечишки как-то сами собой повывелись. Никто их не трогал, просто невмоготу стало жить, и опустел оройхон.

Прознав о том, великий илбэч вздел к облакам свою булаву и сказал, что это хорошо.

Затем стали пустеть и прочие оройхоны. Умирали старики, умирали и молодые, а дети рождались редко и жили недолго. Но до последнего дня разделялись люди промеж себя, и живущий на лучшем острове не подавал руки худшему. Так и гнили по-отдельности.

Дольше всех шевелился центральный оройхон, и всех пережил могучий илбэч, не первый, конечно, а внук его или правнук. Долгими тёмно-красными вечерами сидел он на вершине суурь-тэсэга и выл, вызывая Многорукого на битву. Но однажды из шавара выползли мелкие извивучие твари, на которых герой отвык охотиться, и заели его живьём. Не стало на оройхонах диковинных существ, сходных с мудрым Тэнгэром, как сходны капли нойта с каплей чистой воды.

А в остальном мир остался неизменен. Так же светлело небо, наливалось серебряным сиянием, краснело и гасло. Так же стояли восемь оройхонов и колыхался, вздыхая, далайн. Так же выползал на сушу Ёроол-Гуй и ел то, что успевало завестись в шаваре. А циклопические стены, ограждавшие мир, ветшали и истончались...