Богатые наследуют. Книга 2

– Я просто подумала… – сказала Поппи вежливо. – Из-за румян и одежды.

– Ну, это связано с моей профессией, детка, – она быстро взглянула на Поппи. – Да ты и впрямь ребенок, – проговорила она задумчиво. – Так что же, черт подери, привело такую девушку, как ты… иностранку… в этот квартал Марселя?

– Это длинная история, – вздохнула Поппи устало. – Я только что потеряла все мои деньги, а потом еще украли и саквояж. У меня ничего нет, и мне некуда идти… У меня никого нет… Только я и попугай.

Она была совершенно спокойна, когда прижимала к себе крошечное хрупкое дрожащее существо, думая о бездонности моря, в которое они погрузятся сегодня ночью, потому что бедный маленький попугай должен умереть вместе с ней. Это лучше, чем дать ему погибнуть в железных лапах пьяного.

В зеленоватых глазах девушки промелькнуло беспокойство. Она быстро оглядела пустынную улицу, но в это время дня дела обычно шли туго.

– Тебе лучше пойти со мной домой, – сказала она, обнимая Поппи, и была поражена худобой ее плеч. – Я сделаю тебе чашечку кофе, а ты расскажешь мне свою историю.

Дойдя до ее дома, Поппи поднялась вслед за ней по скрипучим деревянным ступенькам в комнату на третьем этаже. Простая широкая железная кровать занимала большую часть помещения, но девушке как-то удалось втиснуть туда еще и стол, туалетный столик, умывальник с большой раковиной и таз с кувшином, пару старинных стульев, обитых голубым потертым бархатом, с торчавшим из прорех конским волосом. Каждый свободный клочок пространства был завален кучей вещей, которые вызывали любопытство у Поппи; тонкие шелковые шарфы из дешевых магазинов, кое-какая бижутерия и баночки с румянами, забавные безделушки и морские ракушки, открытки, на которых были изображены звезды мюзик-холла и актрисы, вытертые кусочки меха, выцветшее красное боа из перьев, пара помятых соломенных шляпок на стоячей вешалке – и стопки книг.

– О, я образованная, – сказала девушка, заметив взгляд Поппи на книги. – Я умею читать и писать. Я ходила в школу – мой отец следил за этим. И это все, что он для меня делал, ублюдок!

Налив воду в покореженную кастрюлю, она встала на ветхий стул и зажгла единственный газовый рожок, который призван был освещать комнату. Она подкрутила его так, что в нем заполыхало сильное пламя, и стала держать над ним кастрюлю.

– Конечно, это запрещено, – усмехнулась она, – но мы все так делаем. Нам говорят, что в один прекрасный день мы взорвем тут все к черту – ну и плевать!..

Она философски пожала плечами.

– Чашечка горячего кофе стоит того! Неожиданно колени Поппи ослабели, и с еле слышным стоном она упала на стул.

– Что такое? – резко спросила девушка. – Надеюсь, не беременность? Если так, то я знаю тут кое-кого, но это стоит денег. Такого рода штуки недешевы.

Поппи покачала головой, и девушка стала ее опять рассматривать.

– Голод, – сказала она уверенно. – Я видела это и раньше.

Достав из буфета с занавесками большой глиняный кувшин, девушка вынула оттуда буханку хлеба и кусок сыра. Отрезав от них по ломтю, она протянула это Поппи.

– Съешь это, – сказала она грубовато, – и выпей горячего, а потом посмотрим, что нам делать.

Поппи оглядела бедную, убогую комнату девушки и подумала, ей самой едва-едва хватает еды.

– Нет, спасибо, – поблагодарила она вежливо. – Я просто не могу взять вашу еду.

– Просто не можешь? – девушка опять засмеялась своим грудным, грубоватым смехом. – Хорошенький разговорчик, мисс! А где ты так научилась говорить по-французски?

– Моя гувернантка в Сан-Франциско научила меня, когда мне было пять лет, – ответила Поппи, тоскливо глядя на сыр.

– Давай, давай! – девушка ободряюще подвинула его Поппи. – Ешь! Мы можем одновременно и поболтать. Предупреждаю тебя: я хочу знать все – о Сан-Франциско, о гувернантке, о шикарных туалетах – все! И поподробней. Сначала скажи, как тебя зовут, – потребовала она, когда Поппи нерешительно откусила кусочек сыра.

– Поппи, – ответила Поппи, откусывая еще.

– Поппи! М-м, это прелесть! А меня Симонетта… Вообще-то я Берта, но я всегда ненавидела это имя и сменила его на Симонетту. Обычно меня зовут Нетта.

– Нетта это тоже прелесть, – Поппи наслаждалась вкусом свежего хлеба – в последнее время она ела черствые, невкусные батоны и просто забыла, каким бывает свежий душистый хлеб.

Попугай заерзал у нее на груди, и Поппи поспешно распахнула жакет и взяла птичку в руки, нежно гладя его перышки.

– Он такой мягкий, – сказала она Нетте. – Потрогайте его. Он даже мягче, чем шелковистый бархат, правда?

– Я не знаю, – ответила Нетта. – Я никогда не трогала настоящий бархат.

Но ее глаза светились нежностью, когда она коснулась птички.

– Посмотрите на цвета, – воскликнула Поппи, – изумрудный и алый на крыльях, и такой чудесный сапфирово-голубой около головки. А его глаза! Чистый топаз. Я думаю, он красивее, чем сами эти камни.

Попугай тряхнул головой и стал рассматривать Поппи одним топазовым глазом.

– Ой, Нетта, смотри, смотри, ему уже лучше! – воскликнула она восторженно.

– Наверняка он такой же голодный, как и ты, – возразила Нетта.

– А как ты думаешь, что едят попугаи? – Поппи посмотрела на нее в ужасе. – У меня нет денег, чтобы купить ему специальную еду.

– Тогда с этого момента ему придется есть то же, что ешь и ты, ладно? – проговорила Нетта, отщипывая маленькие кусочки хлеба и сыра и превращая их в крошки, которые она протянула попугаю на ладони. Острый клюв маленькой птички за секунду подобрал все крошки.

– Только посмотри на него, – улыбнулась Нетта. – Я думала, что он клюнет меня, а он такой ласковый – как ребенок.

Потом она взглянула на темноту за окном и зажгла посильнее газ.

– Становится поздно, – сказала Поппи. – Мне пора уходить…

– Уходить куда? – решительно спросила Нетта. Поппи повесила голову, ничего не отвечая. Нетта колебалась только секунду. – Лучше останься пока здесь, – сказала она мягко. – Кровать достаточно большая для двоих – я знаю, я пробовала, – добавила она с дерзкой улыбкой. – Да и потом меня не будет ночью дома – когда в гавани стоят три только что приплывших корабля.

Она взглянула на Поппи, застывшую на стуле, глаза ее были полузакрыты от усталости.

– А-а, черт с ними, с этими кораблями, – сказала она весело. – Вот что я скажу, тебе, Поппи, свернись калачиком на кровати и поспи, я уйду ненадолго, а когда вернусь, мы с тобой пойдем в кафе «Виктор'з» и съедим хороший горячий ужин с бутылкой вина, но предупреждаю тебя, я хочу услышать твою историю.

– Это все, ты уверена? – спрашивала ее Нетта позже, отставляя в сторону их пустые тарелки, на которых недавно был бифштекс из ягненка с розмарином и молодым пастернаком, и допивая вторую бутылку красного вина.

– Это все, – заверила ее Поппи. – Теперь ты знаешь обо мне все.

– Дерьмо, – сказала презрительно Нетта. – Так вот, значит, как живут богатые… а мне всегда было так интересно. Да, малышка, ты, конечно, хлебнула в жизни. Но моя история не очень-то отличается от твоей… Меня соблазнили в шестнадцать лет, его жена обвинила меня в том, что это я его искушала. Мой отец сильно избил меня за это – так, что на спине выступила кровь. А моя мать просто стояла рядом и смотрела. Потом они оставили меня без чувств на полу. Когда я пришла в себя, я покончила с этим. Больше я их никогда не видела.

Она удрученно взглянула на Поппи.

– Так сколько тебе было лет?

– Мне – девятнадцать, – ответила Поппи.

– Девятнадцать? А как ты думаешь – сколько мне? Поппи задумалась.

– Тридцать? – предположила она великодушно. – Тридцать четыре?

– Ну спасибо! – фыркнула Нетта. – Мне двадцать два.

– Ох… извини, – смешалась Поппи. – Мне жаль… Ах нет, не жаль, потому что это означает, что мы с тобой почти одного возраста, и я рада, что нашла подругу. Нетта, я не говорила ни с кем уже много месяцев; я не ела такого ужина… И уже тысячу лет мне не было так весело!..

Она окинула взглядом переполненное маленькое кафе. За столиками сидело много разного люда – веселые парни из округи и задорно смеющиеся женщины, здесь было уютно и спокойно. И Поппи не хотелось никуда уходить.

Ее глаза сияли, когда она потягивала вино, и нежно гладила попугая, пристроившегося на столике рядом с ней.

– Знаешь, о чем я думаю? – проговорила Поппи, едва узнавая звук своего смеха. – Я думаю, попугай изменил мою судьбу. Он привел меня к тебе, Нетта.

Ее лицо опять стало серьезным, когда она тихо продолжала:

– Я собиралась… убить себя сегодня вечером; я хотела зайти в море – как можно глубже – и позволить волнам забрать меня… Я не хотела жить.

– Мне это знакомо, – прошептала Нетта, беря Поппи за руку. – Я тоже пыталась сделать это, Поппи.

– Мои проблемы не исчезли. Но ты дала мне силы смотреть им в лицо и бороться. Как мне благодарить тебя, Нетта?

– Благодарить? – засмеялась она. – Ерунда! Скажи спасибо попугаю! Он маленький лучик света, который осветил тебе путь сюда.

– Маленький лучик света, – повторила Поппи, осторожно гладя его по мягкой зеленой грудке. – Luce,[4] – произнесла она тихо по-итальянски, потом на английский манер: – Лючи. Теперь это будет твое имя, мой маленький лучик света! И мой маленький бедный друг.

– Все мы бедные здесь, – сказала Нетта, беря свою сумочку и кошелек. – И раз уж мы заговорили об этом, пойду-ка я поработаю. Пойдем домой, Поппи, сегодня ты хорошо будешь спать после такого ужина и вина, я тебе точно говорю.

Надев старую уютную фланелевую ночную сорочку Нетты, Поппи с наслаждением потянулась и свернулась калачиком на кровати. Подковылял Лючи и устроился рядом с ней. Нетта улыбнулась, глядя на крошечную птичку с красно-зелеными крыльями, когда он встал на ножки и перебрался Поппи на грудь.

– Эта кроха считает тебя своей матерью, – заметила Нетта. Она засмеялась и стала пудрить лицо и румянить щеки.

– Нетта, – спросила озадаченная Поппи, – где ты работаешь? Что ты делаешь?

– Делаю? – повторила Нетта, повернувшись на каблуках и направляясь к двери. – Господи, да я шлюха, конечно. Я думала, ты поняла.

– Ох, – воскликнула Поппи. – Да, да, конечно, какая я глупая, что спрашиваю!

Когда за Неттой закрылась дверь и Поппи услышала стук ее высоких каблуков по деревянным ступенькам, она нащупала «жемчуга шлюхи» у себя на шее… Возможно, мадам дю Барри была и не такая уж порочная женщина, подумала Поппи, проваливаясь в сон.

ГЛАВА 35

1899, Франция

– Конечно, ты останешься, – настаивала Нетта на следующее утро. – В конце концов, – добавила она, – мне же по ночам не нужна кровать, а?

Потом она расспросила других уличных женщин о работе для Поппи.

– Она в таком отчаянье, – говорила она им с жаром, – и она не такая, как мы; ей не годится быть шлюхой. Пусть она будет убирать вам комнаты. Давайте, давайте, девочки, повышайте уровень жизни – и ваши цены… Чувствуйте себя девочками высшего класса! Meняйтесь! Представьте себе: приходите домой, а там – чистые полы, чистые простыни… и чистое белье – для тех, кто носит белье. И всего за несколько су. Ну и на нашем попечении будет маленький попугай, ему нужны семечки, а?

Дом напоминал Поппи дешевые меблирашки ее детства; в нем был знакомый привкус – привкус вымученной еды, вымученного пота и вымученного секса. Дом был высокий и тощий, с узкой деревянной лестницей, темной и скрипучей, карабкавшейся к нищей каморке в мансарде под ветхой крышей, и благодаря своей новой жизненной роли – уборщицы и прачки – Поппи вскоре удалось познакомиться со всеми его обитателями. С Лючи на плече и тяжелым ведром мыльной воды, нагретой на видавшей виды плите внизу, она старалась отмыть эти давно запущенные комнаты.

Девушке, которая жила в мансарде в постоянной нищете, было всего девятнадцать – столько же, сколько и Поппи. Несмотря на отчаянно надрывный кашель она каждый вечер выползала в сырую ночь – Поппи видела это каждый раз, – искусственный румянец маскировал ее болезненную бледность, кричащий наряд отвлекал внимание от ее ужасной худобы, а веселая усмешка – от ее ветхой одежды. А наутро Поппи видела, как она бредет к себе наверх, изможденная, вверх по бесконечным ступенькам, часто промокшая от ночного дождя и кашлявшая так, словно никогда не сможет остановиться.

– Ничего, скоро перестанет, – сердито отозвалась Нетта, когда Поппи спросила ее о девушке из мансарды. – Это туберкулез. Она не переживет зиму.

– Но мы должны ей помочь, – ужаснулась Поппи. – Что мы можем сделать?

Нетта пожала плечами, но Поппи заметила выражение горечи в ее зеленоватых глазах.

– Ты мне скажи, – беспомощно проговорила наконец Нетта.

Конечно, ответа не было.

На нижнем этаже жила вдова рыбака с четырьмя детьми. Она работала в рыбной лавке, разделывая рыбу. И хотя она была одной из самых аккуратных и чистоплотных обитательниц дома и школьные передники ее детей были самыми белоснежными на всей улице, в холле все время ощущался запах рыбы. На остальных этажах было по две комнаты, в которых жили уличные женщины, но вдова рыбака оберегала от них своих детей, не принимая добросердечия этих женщин. Она всегда загоняла ребятишек домой, заслышав торопливые шаги девиц или их грубоватый смех.

Поппи слышала, как стучали их высокие каблуки по ступенькам, когда они по вечерам спешили «на работу», и она высовывалась из окна, глядя, как они, положив руки на бедра, ленивой походкой прогуливались по улице в направлении прибрежных баров, их блузки с глубокими вырезами выставляли напоказ максимум их прелестей. А позже она слышала, как они цокали назад по деревянным ступенькам с кем-нибудь из пьяных матросов, ковылявших за ними нетвердой походкой и изрыгавших проклятья, спотыкаясь в темноте.

Лежа в одиночестве на удобной, чуть провисшей кровати Нетты, Поппи затыкала уши, чтобы не слышать стоны и ругательства, доносившиеся сквозь тонкие стены. Она изливала Лючи свои чувства, мысли, облегчая душу и сердце. Попугай любил пристроиться около ее шеи, и, нежно гладя его мягкие перья, Поппи опять и опять вспоминала события, которые привели ее сюда… Если бы она только слушалась тетушку Мэлоди, она никогда бы не повстречала Фелипе – и как непохожа была бы ее жизнь на теперешнюю, и если бы только она понимала, как хорошо и просто было любить Грэга, вместо того чтобы быть такой глупой, – какой она могла бы быть счастливой…

– Но тогда, – говорила она Лючи успокаивающе, – я никогда не нашла бы тебя, Лючи, ведь так?

Попугай распушил свои пестрые перья, словно старался выглядеть лучше, чтобы порадован, Поппи, и она улыбалась ему.

– Лючи, – шептала она ему, когда лязг пружин убыстрялся и девушка наверху взвизгивала то ли от страха, то ли от боли. – Лючи, что бы я делала без тебя? Ты действительно луч света в моей жизни. Ты всегда слушаешь мою грустную историю и кажешься таким мудрым.

Она со страхом оглянулась на дверь, когда кто-то дернул за ручку, но через мгновение шаги стали удаляться и затихли.

– Кто знает, – продолжала она мягко, – может, когда-нибудь нам улыбнется удача. И когда это случится, у тебя будут драгоценные камни – такие же нарядные и яркие, как твои перья, у тебя будет золотая жердочка, украшенная изумрудами и рубинами, и свой собственный золотой домик… Ты будешь принцем попугаев, Лючи. И ты будешь моей единственной любовью, единственной компанией, потому что, пока я живу, я больше не хочу знать мужчин…

Нетта никогда не приводила клиентов в свою комнату.

– Слишком жирно, – говорила она Поппи. – Это мой дом, и я не хочу видеть здесь этих дешевых ублюдков! Ноги их здесь не будет! Да и потом, – добавляла она насмешливо, – они платят недостаточно, чтобы наслаждаться уютом моей постели.

С содроганием вспоминая свой единственный интимный опыт, Поппи старалась не думать о том, что делает Нетта или где все это происходит, но она видела достаточно неприглядных группок у дверей и почти на каждом углу квартала, чтобы догадаться.

Каждое утро, когда Нетта возвращалась домой, она немедленно шла к умывальнику и наполняла таз почти ледяной водой. Раздевалась донага и, взвизгивая от холода, мылась с головы до ног.

– Вот так, вот так, – приговаривала она. – Смоем следы пальцев этих подонков с себя, вот так! – Потом она прохаживалась обнаженная по комнате, натягивала на себя фланелевую ночную сорочку, выстиранную и выглаженную Поппи.

Поппи никогда не видела кого-либо обнаженным, даже Энджел, и была удивлена естественным отношением к своей наготе Нетты и ее цветущим красивым телом.

– Ты слишком хороша для них, Нетта, – яростно сетовала Поппи, – ты слишком красива и слишком мила для этих ублюдков.

– Лучше посмотри на себя, – усмехнулась добродушно Нетта. – И что это ты заговорила совсем, как я? Конечно, я слишком хороша для них, но я должна как-то жить, а? Пока жива, – добавила она, зевнув.

– Что ты имеешь в виду – пока жива? – спросила озадаченная Поппи.

– Что ты видишь, когда выглядываешь на улицу? Толпы молодых девушек… молодых девушек, Поппи. Совсем немного шлюх, которые зарабатывают этим на жизнь после тридцати – если они, конечно, еще живы и их не пришила эта шваль.

– Шваль? – повторила Поппи, сбитая с толку. – Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Ничего, малышка, – пробормотала Нетта, сонно закрывая глаза. – Узнаешь.

Руки Поппи стали красными и шершавыми от постоянной стирки: она терла на стиральной доске изношенные простыни и истончившиеся полотенца, ветхое белье и дешевые блузки в большом металлическом тазу на нижнем этаже, выжимала их и развешивала для просушки на веревках, натянутых на улице, куда почти не заглядывало солнце. Она скребла полы и отмывала ступеньки, она вытирала пыль с баночек с пудрой и румянами и вообще приводила в порядок их убогое хозяйство. Иногда, в благодарность за их дружбу, она покупала на рынке маленький букетик цветов, в конце дня они продавались за один су, и ставила каждый цветок в отдельную баночку и разносила их по комнатам девушек, чтобы порадовать их, когда они утром вернутся домой.