Расскажи, как живешь

Кочка — наш новый архитектор. Это его прозвище возникло из безобидной реплики, брошенной им полковнику, при подъезде к Нусайбину. Подняв штору в купе, архитектор решил взглянуть на ландшафт, в котором ему предстояло провести несколько месяцев.

— Любопытное местечко, — заметил он, глядя на окрестные холмы. — Столько кочек!

— Ничего себе кочки! — возмутился полковник. — Да понимаете ли вы, юноша, что каждая такая «кочка» — это погребенное поселение, насчитывающее несколько тысячелетий?! Вот вам и кочки!

С той минуты слово «Кочка» и стало его вторым именем, и, пожалуй, основным.

Мне предстоит увидеть еще кое-что из новых приобретений, Например, подержанный «ситроен», который полковник окрестил «Пуалю». Автомобиль оказался с характером, и характер свой почему-то демонстрирует именно полковнику, упорно не желая заводиться или притворяясь неисправным в каком-нибудь совсем неподходящем месте.

В один прекрасный день меня осенило: полковник во всем виноват сам!

— Как это я сам виноват? — Он крайне изумлен моей идеей.

— Не надо было называть его «Пуалю». Раз уж наш грузовик начинал свою карьеру под гордым именем «Куин Мэри», то и «ситроен» следовало наречь по меньшей мере «Императрицей Жозефиной». И не было бы проблем!

Однако полковник, как истый педант, говорит, что теперь слишком поздно что-нибудь менять. «Пуалю» есть «Пуалю» и пусть ведет себя как положено. Я искоса наблюдаю за «Пуалю», — по-моему, он глянул на полковника как-то ухарски Он наверняка не считает, что худшее преступление для служаки — это неподчинение начальству.

А вот и бригадиры — пришли поздороваться со мной.

Яхья еще больше напоминает большую добродушную собаку. Алави — все такой же красавец. Старый Абд эс-Салам, как всегда, очень разговорчив. Спрашиваю, как его запор.

Макс отвечает, что каждый вечер эта проблема всесторонне обсуждается.

Мы идем в «коллекторскую». Первые десять дней увенчались находкой почти сотни глиняных табличек. Так что вся экспедиция просто ликует. На следующей неделе мы начинаем копать телли Брак и Шагар.

Вернувшись в наш чудесный новый дом, я чувствую, будто никогда его не покидала, но сразу замечаю, что благодаря рвению полковника вид у комнат гораздо более аккуратный Однако не могу не поведать печальную историю с сыром «камамбер».

Макс купил в Алеппо целых шесть головок, ему внушили, будто сыр этот хранится не хуже знаменитых твердых сыров. Одну головку съели до моего прибытия, а остальные пять полковник, наводя порядок, спрятал в глубине буфета. И вскоре, погребенные под грудой каких-то бумаг, сигарет, рахат-лукума и прочего, они канули в небытие, невидимые, но, прямо скажем, отнюдь не выдохшиеся Две недели спустя мы все уже подозрительно принюхиваемся, высказывая самые жуткие предположения.

«Если бы я не знал, что в нашем доме нет канализации…» — говорит Макс.

«А ближайший газопровод в двухстах милях от нас…»

«По-моему, дохлая мышь…»

«Тогда уж по меньшей мере крыса!»

Жизнь стала невыносимой, все были заняты исключительно поисками разложившейся крысы. И в конце концов наткнулись в буфете на клейкую пахучую массу, некогда бывшую пятью головками «камамбера». На полковника устремлены негодующие взгляды; жуткие останки Мансуру ведено предать земле — как можно дальше от дома. Макс с чувством объясняет полковнику; данный инцидент подтверждает то, что он, Макс, всегда знал — сама идея рассовывать все по полочкам в корне порочна. Полковник возражает: в принципе, идея убрать сыр на место была хороша, но что поделаешь, если рассеянные археологи не помнят, что в доме есть «камамбер». Я тоже подключилась к дискуссии: глупо было закупать созревший «камамбер» в таком количестве и рассчитывать на то, что он сохранится весь сезон. А зачем вообще было покупать «камамбер», ему лично он никогда не нравился, ввернул Кочка.

Мансур уносит сырные останки и покорно зарывает их в землю. Однако он озадачен, что случается довольно часто.

Вероятно, хвадже нравится эта еда, раз он платит за нее такие деньги. Но тогда зачем ее выбрасывать теперь, когда ее достоинства сделались еще более очевидными? Одно слово — пути хозяев неисповедимы!

На Хабуре взаимоотношения слуг и хозяев в принципе не такие, как в Англии. Здесь у слуг трудности с хозяевами, а не у хозяев со слугами. Наши европейские причуды и капризы местному населению кажутся дикими и лишенными всякой логики. Взять хотя бы эти тряпочки с вышитыми краями — разницы между ними, считай, никакой, а назначение у каждой свое. Зачем такие сложности? Мансур не может понять, почему, когда он протирает радиатор автомобиля чайной салфеткой с голубой каймой, разъяренная хатун выбегает из дома и ругается.

Ведь эта тряпица отлично удаляет грязь. И зачем так сердиться, если вымытую после завтрака посуду вытирают простыней?

«Но я ведь не брал чистую простыню, — оправдывается Мансур. — Это же грязная!»

Но этим своим откровением вызывает еще большее недовольство.

Еще одно тяжкое испытание для наших слуг: накрыть стол к чаю или к обеду. Я несколько раз наблюдала в приоткрытую дверь за Мансуром. Прежде чем постелить скатерть, он с серьезнейшей миной вертит ее и так и этак, всякий раз отступая назад и окидывая стол критическим взором. Наконец оптимальный вариант найден скатерть лежит поперек стола, изящно свешиваясь на пол, в то время как с двух узких сторон видны края дощатой столешницы. Одобрительно кивнув, Мансур заглядывает в потрепанную посудную корзинку, купленную по дешевке в Бейруте, — в ней хранятся разрозненные остатки столовых приборов. И тут его чело перерезает морщина. Вот она, главная проблема! Очень старательно, изнемогая от непомерного умственного напряжения, он кладет на каждую чашку с блюдцем по вилке, а слева от каждой тарелки добавляет по ножу. Потом снова делает шаг назад и, склонив голову набок, долго обозревает плоды своего труда, печально качая головой и вздыхая. Он чувствует, что сделал что-то не то. И чует его сердце, что до самого конца сезона не овладеть ему премудростью, скрытой в комбинации ножа, вилки и ложки. Когда к чаю он подает одну вилку, мы почему-то всегда требуем нож — а что, скажите на милость, можно резать за чаем?

С глубоким вздохом Мансур продолжает свои нелегкие хлопоты. Сегодня он твердо намерен всем угодить. Он снова смотрит на стол и кладет по две вилки справа от каждой тарелки, а в оставшихся свободными местах помещает где ложку, где нож. Тяжело дыша, расставляет тарелки, потом яростно сдувает с них невидимую пыль. И вот, чуть пошатываясь от напряжения, он отправляется на кухню доложить повару, что стол накрыт и можно доставать омлет из духовки, где он стоит добрых двадцать минут и успел засохнуть — но зато не остыл. За нами посылают поваренка Ферида. Он входит в гостиную с таким испуганным видом, будто произошла мировая катастрофа. Узнав, что всего лишь готов обед, мы облегченно вздыхаем.

Сегодня вечером Димитрий показывает высокий класс.

Мы начинаем с закуски, как в заправских ресторанах: яйца под майонезом, сардины, холодная фасоль и анчоусы.

Затем приступаем к фирменному блюду Димитрия — бараньей лопатке, фаршированной рисом, специями и изюмом.

Во всем этом некая тайна. Сначала приходится разрезать многочисленные нитки, после чего доступ к рису с изюмом открыт, но мяса что-то не видно. Лишь под конец, дойдя до костей, мы обнаруживаем собственно баранину. На сладкое у нас консервированный компот из груш (Димитрию категорически запрещено готовить десерт; единственное сладкое блюдо, которое он умеет готовить, заварной крем со жженым сахаром, все мы терпеть не можем). Когда компот съеден, полковник торжественно объявляет, что он научил повара готовить одну пикантную закуску. Мы заинтригованы. Нам приносят тарелочки с ломтем арабской лепешки, обжаренной в жире, с еле ощутимым привкусом сыра. Мы откровенно заявляем полковнику, что ожидали большего.

На стол подается рахат-лукум, прекрасные фрукты из Дамаска, и тут является шейх с вечерним визитом вежливости. Наши раскопки в Шагар-Базаре мгновенно изменили его финансовое положение — из безнадежного банкрота он может в любую минуту превратиться в человека, на которого посыпался золотой дождь. В связи с этим, как сообщили нам бригадиры, он нашел себе очередную жену — на сей раз из племени езидов, и по уши влез в долги — теперь все дают ему неограниченные кредиты. Настроение у шейха превосходное. Как всегда, он вооружен до зубов Небрежно сорвав с плеча винтовку, он ставит ее в угол и тут же демонстрирует нам достоинства только что купленного автоматического пистолета.

— Видите, какой замечательный механизм, — обращается он к полковнику, направляя на него дуло. — Все очень просто. Нажимаешь пальцем вот сюда — и сразу вылетает пуля за пулей.

Полковник страдальческим голосом спрашивает, заряжен ли пистолет. Еще бы! Какой смысл носить незаряженный пистолет? Полковник проворно пересаживается на другой стул. Чтобы отвлечь шейха от новой игрушки, Макс протягивает ему блюдо с рахат-лукумом. Шейх угощается от души, потом обсасывает кончики пальцев и одаряет нас лучезарной улыбкой.

— О, — говорит он, видя, что я держу «Тайме» и пытаюсь разгадать кроссворд, — так хатун умеет читать? Может быть, она и писать умеет?

Макс отвечает, что да, умеет.

— Какая ученая хатун, — говорит шейх уважительно, — Может быть, она умеет лечить женщин? Тогда мои жены зайдут к ней как-нибудь вечером и спросят совета.

Макс отвечает, что мы будем рады всем его женам, только хатун, к сожалению, не понимает по-арабски.

— Да ничего, как-нибудь договорятся, — не унывает шейх.

Макс спрашивает о его поездке в Багдад.

— Еще ничего не решилось, — говорит тот, — знаете, трудности — чисто формальные.

Мы же подозреваем, что трудности скорее финансовые.

Ходят слухи, что он уже спустил не только все полученные от нас деньги, но и хабар от рабочих из его деревни.

— Знаете, во времена эль-Барона… — мечтательно начинает шейх.

Но Макс ловко уводит разговор от мешков с золотом, спросив у шейха, где расписка о получении им от нас шестидесяти сирийских фунтов.

— Правительство потребует эту бумагу, — уверяет он.

Тут и шейх в свою очередь быстренько уходит от неприятной темы и говорит, что он привел с собой родича, у которого что-то стряслось с глазом. Тот ждет во дворе. Не могли бы мы осмотреть его и что-то посоветовать? Мы выходим наружу — там кромешная тьма.., рассматриваем глаз с помощью фонарика. Картина просто страшная — сплошное кровавое месиво. Мы говорим, что нужно немедленно обратиться к врачу. Шейх кивает. Его родственник собирается ехать в Алеппо. Не можем ли мы дать ему письмо к доктору Алтуняну? Макс усаживается писать письмо и, подняв голову, спрашивает:

— Так вы говорите, он ваш родственник?

— Да.

— Его имя?

— Имя? — Шейх в полном недоумении. — Как же его имя… Пойду спрошу.

Шейх снова выходит в темноту. Выясняется» что его родственника зовут Махмуд Хассан.

— Махмуд Хассан, — повторяет Макс, записывая.

— А может быть, — вдруг спрашивает шейх, — вам нужно его имя по паспорту? Тогда Дауд Сулиман.

Макс в некотором недоумении спрашивает, как же больного зовут на самом деле.

— Да как хотите, так и зовите, хваджа, — милостиво разрешает шейх Наконец письмо составлено, шейх забирает свою винтовку, благодарит нас, благословляет и скрывается вместе со своим странным спутником во мраке ночи.

Полковник и Кочка затевают спор по поводу романа Эдуарда Восьмого с миссис Симпсон[65], потом переходят к обсуждению брака как такового, после чего каким-то непостижимым образом выруливают к проблеме самоубийства!

Тут я не выдерживаю и ухожу спать.

Сегодня сильный ветер. К полудню он усиливается еще больше. Это уже настоящая пыльная буря. Наш архитектор, пришедший на курган в тропическом шлеме, из-за него чуть было не погиб. От резкого порыва ветра шлем съехал на затылок, так что ремешок сам собой затянулся у бедняги на шее. Мишель, как всегда, спешит на выручку.

— Forca! — кричит он и тянет что есть силы.

Бедняга Кочка багровеет и начинает задыхаться.

— Beaucoup forca[66], — ободряет Мишель Кочка чернеет. Его едва успевают спасти.

В конце рабочего дня вспыхивает яростная ссора между воинственным Алави и Серкисом, нашим плотником. Как водится, из-за какой-то ерунды, но, того и гляди, это кончится бедой… Макс вынужден вмешаться и провести воспитательную работу. С каждым днем, уверяет Макс, он все больше вживается в роль директора школы, — так что нравоучительные нотации получаются у него уже сами собой. Он уже мастерски овладел искусством демагогии.

— Неужели вы думаете, — вопрошает Макс, — что я и хваджа полковник, и хваджа архитектор всегда думаем одинаково, что у нас у всех одни и те же мысли? Неужели вы думаете, что нам не хочется поспорить? Но разве мы кричим друг на друга или размахиваем ножами? Нет! Все это мы откладываем до лучших времен, когда вернемся в Лондон! Здесь у нас на первом месте работа! Работа, и только работа! Мы должны держать себя в руках!

Алави и Серкис потрясены до глубины души, ссора потушена, теперь их взаимная вежливость просто умиляет, — когда, к примеру, они церемонно пропускают друг друга в дверях!

Мы купили велосипед — поразительно дешевый японский велосипед. Он поступает в полное распоряжение нашего Али, и тот страшно горд тем, что ему поручили дважды в неделю ездить в Камышлы за почтой. Он выезжает на рассвете — очень счастливый и очень важный, чтобы успеть возвратиться к чаю. Я с сомнением качаю головой и говорю Максу, что путь до Камышлы неблизкий — сорок километров. Пересчитываю на мили: двадцать пять миль туда, столько же обратно. Мальчишке это не под силу.

— Отчего же, — возражает Макс, проявляя, на мой взгляд, редкую душевную черствость.

Ближе к чаю ухожу искать Али.

— Бедный мальчик, должно быть, совсем выбился из сил.

Но его нигде нет. Димитрий наконец понимает, кого я ищу.

— Али? Так он вернулся полчаса назад из Камышлы и поехал в деревню Гермаир, в восьми километрах отсюда, там у него приятель.

Вот оно что! Я окончательно успокаиваюсь, увидев, как ловко Али прислуживает за столом. Он весь сияет и выглядит очень посвежевшим, никакой усталости! Макс ухмыляется и таинственным шепотом произносит:

— Помнишь Свисс Мисс?

Ну как же можно ее забыть? Свисс Мисс была одной из пяти щенят-дворняжек на первых наших раскопках в Арпачиа, близ Мосула. Мы дали всем пятерым клички: Клубок, Буджи, Белый Клык, Озорница и Свисс Мисс. Буджи умер юным от обжорства. Однажды кто-то из бригадиров принес нам так называемый «кулич» — что-то вроде кекса, их едят на Пасху в некоторых христианских сектах. Это угощение оказалось слишком тяжелым для желудка. По крайней мере всем нам от него стало нехорошо, и, опасаясь за желудок нашей маленькой гостьи, которая за чаем принялась уписывать кулич за обе щечки, мы поспешили отдать остатки щенку. Буиджи с жадностью набросился на щедрый дар — и тут же умер.

То была блаженная кончина — завидная участь! Среди остальных четырех Свисс Мисс — была признанной фавориткой Хозяина. Она являлась к Максу на закате, когда заканчивалась работа, а он, в благодарность за преданность, ласково чесал ей шею. После чего все собаки выстраивались возле кухни в шеренгу под предводительством Свисс Мисс. Макс выкликал каждую по имени, и они получали свой обед.

Однажды Свисс Мисс в какой-то переделке сломала ногу и чуть живая приковыляла домой. Однако выжила. Когда пришло время отъезда, я просто не знала, как быть. Хромая, она погибнет без нас! «Единственный выход, — настаивала я, — пристрелить — нельзя же обрекать ее на голодную смерть». Макс не желал об этом слышать. Он уверял меня, что Свисс Мисс не пропадет. Я возражала: здоровые-то собаки, возможно, не пропадут, но она — калека, как она сможет добывать себе пропитание? Мы тогда крепко поспорили с Максом. В конце концов он меня убедил, и мы уехали, сунув старику садовнику некоторую сумму и умоляя его позаботиться о собаках, «особенно о Свисс Мисс».

Особой надежды на то, что он выполнит нашу просьбу, у меня не было. Целых два года потом меня преследовали мысли о несчастной псине, и я корила себя — надо было проявить твердость. И вот проезжая в следующий раз через Мосул, мы заглянули в дом, где жили два года назад. Дом казался вымершим. Я тихо сказала:

— Где-то теперь наша Свисс Мисс?

В ответ послышалось негромкое рычанье. На ступеньках сидело существо весьма устрашающего вида (даже в детстве Свисс Мисс красотой не отличалась). Собака поднялась с крыльца, и я увидела, что она припадает на одну лапу. Мы позвали ее, и она завиляла хвостом, хотя и продолжала рычать. Из кустов выскочил маленький щенок и бросился к матери. Свисс Мисс, похоже, нашла очень красивого муженька, потому что щенок был прелестный. Мамаша с детенышем приняли нас благосклонно, но довольно сдержанно.

— Видишь, — назидательным тоном сказал мне Макс, — я же тебе говорил — она не пропадет. Вон какая толстая.

Свисс Мисс умница, поэтому и выжила. Представляешь, чего бы мы ее лишили, пристрелив из милосердия!

С тех пор, когда я чересчур о ком-нибудь беспокоюсь, не в меру все драматизируя, Макс сразу говорит мне «Свисс Мисс», и терзаниям конец!..

Мула так и не купили. Зато купили настоящую лошадь, а не старую клячу, которую присмотрел наш экономный Мишель. Она была великолепна, поистине принцесса!

Вместе с лошадью, вероятно, в качестве жизненно важного ее атрибута, к нам пожаловал черкес — Ах, какой человек! — заходится от восторга Мишель. — Черкесы знают все о лошадях. Они живут ради лошадей. Как он о ней заботится! Только и думает об ее удобстве! И такой вежливый человек! Так хорошо со мной разговаривает!

Макс невозмутимо отвечает: время покажет, что это за человек. Черкеса представляют нам. Он весел, ходит в высоких сапожках — ни дать ни взять — персонаж из русского балета.

Сегодня нам наносит визит французский коллега из Мари. Он приводит с собой архитектора. Как и многие французские архитекторы, он больше похож на какого-то святого мученика, а не на художника. И бороденка у него соответствующая — совсем жидкая. Он не говорит ничего, кроме: «Мерси, мадам», это вежливый отказ от всякого угощения. Он скромен донельзя. Мосье Парро объясняет, что у архитектора больной желудок.

Мило с нами пообщавшись, гости собираются отбыть.

Мы восхищаемся их машиной.

Мосье Парро печально констатирует:

«Oui, c'est une bonne machine, mais elle va trop vite. Beaucoup trop vite.[67] — И добавляет: — L'annse derniere elk a tue deux de mes architectes!»[68]

Архитектор с мученическим видом садится за руль, и внезапно автомобиль срывается с места со скоростью шестьдесят миль в час, подняв тучи пыли, и мчится по буграм и ухабам, петляя по улочкам курдской деревни. Я не удивлюсь, если и этот архитектор, не устрашенный судьбой своих предшественников, окажется жертвой превышенной скорости. Разумеется, виноват всегда автомобиль, а не тот, чья нога жмет на акселератор.

Французская армия проводит маневры. Это приятно возбуждает нашего полковника, прирожденного вояку.

Но его пылкий интерес у французских офицеров понимания не находит — они глядят на полковника с подозрением. Я объясняю ему, что они, вероятно, считают его шпионом.