Игра Джералда

Голос Рут снова заговорил:

«Помнишь ту песню Ника Лоу, когда ты вернулась домой после занятий по керамике прошлой зимой? Ты слушала и смеялась, помнишь?» Да, она помнила. Помнила эту песню Ника Лоу, в которой были слова вроде «Она была царицей удачи, теперь же стала обедом собачьим» – грустное размышление об одиночестве, посаженное на довольно прыткий, солнечный ритм. Да, Рут права, черт, это было смешно той зимой, но совсем не смешно сейчас.

– Перестань, Рут, – простонала она. – Если уж ты поселилась во мне, имей хотя бы уважение и перестань подкалывать меня.

«Подкалывать тебя? Джесс, милая, я тебя вовсе не подкалываю, я пытаюсь тебя разбудить!» – Наоборот, я не могу заснуть! – возразила Джесси раздраженно. На озере гагара снова крикнула, как бы в подтверждение. – Благодаря тебе, в какой-то мере.

«Да нет же. Ты не просыпаешься – по-настоящему, я имею в виду – уже долгое время. Когда случается какая-то беда, знаешь, Джесс, что ты делаешь? Ты говоришь себе: „О, не надо об этом беспокоиться, это просто дурной сон. Они иногда бывают, но это не на самом деле, сейчас повернусь на другой бок, и все будет нормально“. Вот что ты делаешь, Джесс, понимаешь?» Джесси открыла рот для ответа – надо было обязательно ответить на это, – но Хорошая Жена Бюлингейм заговорила прежде, чем Джесси успела собрать мысли:

«Как ты можешь говорить такую чепуху? Ты невыносима! Уйди!» Голос Рут снова рассыпался в издевательском смехе, и Джесси подумала, как неприятно и странно слышать в собственной голове смех старой подруги, которая исчезла из виду давным-давно и находится Бог знает где.

«Уйти? Тебе это не нравится, не так ли? Манная каша, папочкина дочка. Как только действительность предъявляет свои права, как только ты осознаешь, что это не сон, ты хотела бы удрать».

«Я и хотела бы удрать, но, к сожалению, не могу. Если хочешь, давай поговорим о Hope Каллигэн».

«Хорошо, – сказала Рут, – поговорим о Hope, твоем терапевте, твоем советчике. О той Hope, которую ты стала посещать, когда бросила живопись, потому что некоторые картины пугали тебя. А это был – так совпало, да? – период, когда Джералд стал терять к тебе эротический интерес и ты стала нюхать его рубашки – не пахнут ли они женскими духами.., ты помнишь Нору, а?» «Нора Каллигэн была лицемерная стерва!» – взвизгнула Хорошая Жена.

«Нет, – возразила Джесси, – у нее были хорошие намерения, ни минуты в этом не сомневаюсь, но она всегда делала на шаг больше, чем нужно, задавала один лишний вопрос».

«Но ты говорила, что очень любишь ее. Разве ты мне это не говорила?» – Я не хочу думать. – сказала Джесси. Ее голос молил. – И я не хочу слышать эти голоса, говорить с ними. Это кошмар.

«Все равно послушай, – сказала Рут мрачно, – от этого не убежишь, как ты убежала от Норы.., да и от меня, если уж на то пошло».

«Я никогда не убегала от тебя. Рут!» Ну, это просто неправда. Конечно, она сделала именно это: упаковала свои чемоданы и съехала из уютной комнаты, которую они делили с Рут. Она сделала это не потому, что Рут начала задавать ей слишком много вопросов – вопросов о ее детстве, озере Дарк-Скор и о том, что могло случиться тем летом. Нет, только плохая подруга могла бы съехать из-за этого. Джесси переехала не потому, что Рут начала задавать вопросы: у Рут всегда недоставало такта. Поэтому Рут не могла стать настоящей подругой. Рут видела черту, которую Джесси проводит, и тем не менее все время переступала через нее. Как годами позже сделала Нора.

"Ты можешь и теперь убежать, милая, – сказала Рут. – Твой мозг не прикован к кровати, и мы обе это знаем. Ты можешь мысленно удрать, если хочешь, но мой тебе совет – не делать этого. Потому что я – единственный твой шанс.

Если ты будешь лежать и представлять себе, что это просто дурной сон оттого, что ты лежала на левом боку, ты умрешь в этих наручниках. Ты этого хочешь? Ты жила в наручниках и умереть в них хочешь?" – Я не хочу об этом думать! – простонала Джесси в сумрачную пустоту комнаты.

Несколько секунд Рут молчала, однако прежде чем Джесси с облегчением подумала, что Рут ушла, она снова заговорила, раздражая, терзая ее, как терьер тряпку.

«Джесс, ты, наверное, предпочитаешь считать себя сумасшедшей, чем открыть старые секреты, но с тобой все в норме. Я – это ты, и Хорошая Жена – тоже ты.., мы все – это ты, в сущности. Я легко могу представить, что случилось в тот день на Дарк-Скор, когда вся семья была в отъезде, и меня интересует одна вещь, которая не имеет ничего общего с самим происшествием. Мне любопытно узнать: ты действительно готова разделить с Джералдом его участь в когтях пса, который снова явится завтра? Это что – запоздалое раскаяние или мазохизм?» Снова слезы ползли по ее щекам, и она не отдавала себе отчета в том, плакала ли она потому, что ощутила реальную возможность умереть тут, в этом доме, или потому, что впервые за последние четыре года она подумала о другом дачном месте, на озере Дарк-Скор, и о том, что случилось там во время солнечного затмения.

Однажды она почти выдала этот секрет на женской группе по психотренингу… Это было в начале семидесятых, и, конечно же, посещение этой группы было очередной идеей ее подружки по комнате. Джесси отправилась туда спокойной, во всяком случае, сначала. Это было безобидное занятие, еще одна страница удивительного, хотя и выцветшего уже карнавала под названием «Колледж».

Для Джесси первые два года в колледже – особенно с Рут Нери, которая таскала ее по всем вечеринкам, скачкам и выставкам, – были в основном содержательными и веселыми: ей нечего было бояться, а радости сами спешили навстречу. Все это было слишком ярким, чтобы быть повседневностью, – так люди видят мир в горячке. Эти два года, в сущности, были вспышкой в ее жизни.

Вспышка закончилась на том собрании женской группы. Именно там Джесси обнаружила гадкий серый мир, который одновременно предварял ее взрослое будущее, ожидавшее в 1980-х, и нашептывал о темных детских секретах, зарытых заживо в 1960-е… Двадцать молодых женщин собрались в гостиной коттеджа – одни сидели на потертом диване, другие погрузились в большие старые кресла, а большинство сидели, скрестив ноги, на ковре – всего двадцать женщин от восемнадцати до сорока с небольшим. В начале собрания они молчали. Затем на Джесси обрушился гадкий ураган историй об изнасилованиях, кровосмешении, пошлых адюльтерах и жестоких пытках. Она никогда уже не забудет, как печальная и прелестная юная блондинка подняла свитер и показала следы от сигаретных ожогов под грудями.

Так закончился для Джесси карнавал юности. Впрочем, не совсем так. Это было похоже на то, как среди цветущей весны ей показали бы картину серой и унылой осени, которая и была настоящей правдой: ничего, кроме пустых сигаретных пачек и использованных презервативов среди пыльной пожухлой травы… Она увидела эту безобразную картинку в центре ярко раскрашенного холста, и это испугало ее. Думать, что только это ожидает ее в будущем, именно это и больше ничего, было страшно; понимать, что это было также и в прошлом, укрытое ненадежными покровами ее мечтаний, было невыносимо.

Та, юная блондинка тогда объяснила: она не могла ничего рассказать родителям о том, что дружки ее брата вытворили с ней во время уикэнда, который родители провели в Монреале, потому что тогда выяснилось бы, что с ней проделывал в течение года ее брат, а в это родители просто никогда не поверили бы.

Лицо и тон блондинки были совершенно спокойны, а в голосе чувствовалась усталость. Когда она закончила свой рассказ, воцарилось потрясенное молчание – в этот момент Джесси почувствовала, как что-то оторвалось у нее внутри, она услышала сотни голосов призраков, которые кричали в надежде и отчаянии, – и тут слово взяла Рут.

– Почему бы родители тебе не поверили? – спросила она. – Господи. Лив, они прижигали тебя горящими сигаретами! У тебя же были сигаретные ожоги – улики! Так почему бы они тебе не поверили? Они тебя не любили?

– Нет, – ответила блондинка, – отец и мать любили меня. И до сих пор любят. Но им и в голову не могло прийти такое о моем брате Барри и обо мне. Это убило бы мою мать.

И тогда Джесси почувствовала, что у нее вот-вот начнется истерика, если она не уйдет отсюда. Она встала, точнее, выпрыгнула из своего кресла так резко, что чуть не опрокинула его, и вихрем выскочила из комнаты, понимая, что привлекла общее внимание. Но ей было совершенно наплевать, что они там думают.

А важно было то, что солнце, вечный источник тепла и света, исчезло, и если бы она рассказала, ей бы не поверили: Бог добр и не допустил бы этого.

Она убежала из комнаты через кухню и выбежала бы на улицу, но задняя дверь была заперта. Рут бросилась следом, крича, чтобы она остановилась. Но Джесси остановилась только из-за проклятой закрытой двери. Она прижалась лицом к холодному темному стеклу, секунду подумав – да, это длилось только секунду. – а не разбить ли его головой, разрезав лицо и горло, – лишь бы любой ценой вырваться из этого чудовищного заколдованного круга будущего и прошлого, но в конце концов она потеряла сознание и сползла на пол, неловко подогнув ноги в тесной мини-юбке, которую тогда носила. Рут села рядом и положила руку ей на плечи, обняла ее, погладила по волосам, привела в чувство.

Теперь, в летнем доме на берегу озера Кашвакамак, она думала о том, что произошло со спокойной и печальной блондинкой, которая рассказала им о своем брате Барри и его приятелях – ребятах, которые наверняка полагали, что женщина существует исключительно для телесного развлечения. Вот почему прижечь ей грудь сигаретой было нормально. Ведь она была девчонкой, которая трахалась с братом, но почему-то не хотела этого делать с его дружками.

– Помогите мне. – бессильно сказала Джесси глухому дому. Сейчас, когда она вспомнила блондинку с печальным лицом и мелодичным голосом и круглые следы от старых ожогов на ее очаровательных грудях, Джесси не могла уже выбросить ее из головы. Она понимала, что спокойствие блондинки было единственным средством отключиться, спастись от психической травмы, которую ей нанесли. Лицо блондинки каким-то образом стало ее лицом, и, когда Джесси заговорила, ее голос был слабым и дрожащим голосом человека, у которого отняли Бога.

– Пожалуйста, помогите мне.

Ей ответила та часть ее сознания, где таилась Рут Нери. Голос теперь звучал доброжелательно и мягко.., но не слишком обнадеживающе.

«Я попробую, но ты должна мне помочь. Догадываюсь, что ты хочешь сделать, и у тебя будут неприятные мысли. Ты готова к этому?» «Дело не в мыслях, – сказала Джесси, дрожа. – Я устала быть Хорошей Женой Бюлингейм. Я хочу от нее убежать».

«Ты могла бы заставить ее молчать, – сказала Рут. – Она ведь важная часть твоего и – ну, нашего – существа, Джесси, и она в целом неплохой человек, однако она вынуждена была временами прятаться и разучилась по-человечески общаться с людьми. Ты будешь оспаривать это?» Джесси не хотела оспаривать ни это, ни что-то другое. Она слишком устала. Свет, падавший сквозь западное окно, становился все более горячим и красным по мере приближения заката. Ветер гнал листья, вихрил вокруг пустой веранды – всю мебель оттуда убрали в дом на зиму. Сосны гудели; задняя дверь хлопала: пес после длительной паузы возобновил свое громкое чавканье.

– Как я хочу пить, – сказала Джесси безнадежно.

«Не думай об этом».

Она повернула голову, почувствовала прощальное тепло солнца на левой стороне шеи и снова открыла глаза. Перед ними стоял бокал с водой Джералда, и из ее горла вырвался крик смертельно раненной птицы.

«Бери пример с собаки, – сказала Рут. – Собака делает то, что должна делать, чтобы выжить, и ты должна заняться спасением своей шкуры».

«Не знаю, смогу ли», – сказала Джесси.

«Думаю, сможешь, милая. Если ты могла замести под ковер то, что произошло в тот день, когда солнце исчезло, значит, ты что угодно сможешь».

В какой-то миг она поняла, что может стать хозяйкой своих воспоминаний, если по-настоящему этого захочет. Секрет того дня никогда по-настоящему не тонул в ее сознании: в лучшем случае он был под замком, но не в морской бездне. Тут была своего рода добровольная амнезия. Если бы она захотела вспомнить тот день, когда ушло солнце, она смогла бы это сделать.

Ее внутренний взор вдруг увидел картину потрясающей ясности: кусок стекла в каминных щипцах. Рука в перчатке поворачивает его в огне горелки.

Джесси напряглась и стерла картину.

«Давай-ка договоримся раз навсегда, – подумала она. Она полагала, что говорит с голосом Рут, но не была в этом уверена. Она вообще ни в чем не была больше уверена. – Я не хочу вспоминать. Поняла? События того дня не имеют ничего общего с днем сегодняшним. Это – пустое занятие. Можно, конечно, провести параллель: два озера, два летних коттеджа, два случая сексуальных извращений, но воспоминания о том, что произошло в шестьдесят третьем году, никак не помогут сейчас, только прибавят уныния, вот и все. Поэтому давай просто оставим это, ясно? Давай забудем озеро Дарк-Скор».

«Что скажешь. Рут?» – спросила она тихо, и ее взгляд переместился на батик у двери в ванную. На миг там появилась маленькая девочка, вдыхающая аромат лосьона и глядящая сквозь кусочек темного стекла на небо, – и тотчас исчезла.

Она смотрела на батик еще несколько секунд, чтобы удостовериться: воспоминания действительно ушли и не вернутся, а потом снова взглянула на бокал Джералда. Невероятно, но остатки льда все еще плавали на поверхности воды, хотя в комнате скопилось и надолго еще сохранится тепло уходящего дня.

Джесси опустила взгляд на бокалу, посмотрела на его отпотевшие стенки. Она не могла видеть салфетку, на которой стоит бокал, – ее скрывал край полки. – но могла представить себе мокрое пятно, образующееся по мере того, как капельки влаги стекают по стенкам бокала вниз и скапливаются там.

Она облизнула губы, но жажда стала еще мучительней. Дотянуться до бокала она никак не может. Действительно, близок локоть, да не укусишь.

«Не сдавайся так просто, – послышался голос Рут. – Если ты смогла шмякнуть этого пса пепельницей, еще раз попробуй достать бокал. Может, получится?» Джесси снова подняла правую руку и потянулась ею как можно дальше, насколько позволяли наручник и ноющее плечо, но не хватало пяти-шести сантиметров. Она сглотнула, ее лицо исказилось гримасой боли.

«Видела? – спросила она. – Теперь ты довольна?» Рут не ответила, но Хорошая Жена была тут как тут. Она не настаивала, а утешала, и Джесси снова подумала – как странно ощущать часть своего сознания, которая так вот утешает, словно она действительно совершенно отдельная особь.

«Если бы у меня было еще несколько голосов, – подумала Джесси, – мы бы могли устроить тут целый спектакль».

Измученная женщина снова посмотрела на бокал, потом вжалась спиной в полушки, чтобы иметь возможность изучить полку снизу. Она не примыкала к стене, а лежала на четырех металлических кронштейнах, которые имели форму "L".

Джесси была уверена, что полка не прикреплена к ним. Она вспомнила, как однажды Джералд говорил по телефону и машинально оперся о полку; противоположный конец ее стал подниматься, и если бы Джералд не убрал немедленно руку, он опрокинул бы полку.

Мысль о телефоне отвлекла ее внимание на секунду. Телефон стоял на журнальном столике у восточного окна, из которого открывался вид на подъездную дорожку и «мерседес»: с тем же успехом он мог находиться на другой планете, учитывая ту пользу, которую можно было извлечь из его существования. Ее глаза вернулись к нижней поверхности полки, осмотрели сначала саму доску, а потом кронштейны.

Итак, когда Джералд оперся на один конец полки, другой ее конец поднялся. Значит, если она надавит на свой конец полки, противоположный конец поднимется, и бокал воды…

– Он может сползти, – сказала она в задумчивости. – он может сползти сюда, ко мне…

Конечно, он с той же долей вероятности может соскользнуть вбок и упасть на пол, наткнуться на какое-то препятствие и опрокинуться, прежде чем передвинется к ней, однако разве не стоит попытаться?

«Разумеется, – подумала она, – разумеется; правда, я планировала сгонять в Нью-Йорк на моем „лирджете“, пообедать в „Четырех сезонах“, протанцевать всю ночь напролет в „Бердленде“, – но с мертвым Джералдом это будет несколько не то. Кроме того, все хорошие книги стали недоступны, – если уж на то пошло, и все плохие тоже, – и я должна попытаться добыть утешительный приз».

«Отлично, но как ты намереваешься это сделать?» «Очень аккуратно, – сказала она, – вот как».

Джесси снова подтянулась на цепочках наручников и внимательнее осмотрела бокал. Плохо было то, что она не видит поверхности полки. Она прекрасно знала, какие вещи находятся на ее половине, но что лежит у Джералда и на ничейной полосе в центре? Ничего странного, что она не помнит: только фотографическая память могла бы зафиксировать все предметы, лежащие на полке над кроватью. И кто мог подумать, что такие сведения пригодятся?

«Да, теперь они бы пригодились. Я живу в мире, где изменились все ценности».

Именно. В этом мире бродячая собака могла быть страшнее Фредди Крюгера, телефон находился в Зоне Сумерек, а оазисом в бескрайней пустыне, к которому стремятся тысячи страждущих бродяг в сотнях романов, сделался бокал с водой и остатками льда, дрейфующими на поверхности. В этом новом мире полка над головой стала единственной дорогой жизни, и какая-нибудь случайно оставленная книжка-триллер могла оказаться роковой преградой.

«Тебе не кажется, что ты несколько преувеличиваешь?» – спросила она себя. Однако на самом деле тут не было преувеличения. Это будет длительная и сложная операция, но если на пути бокала окажется хоть малейшее препятствие, то она закончится провалом. Никакой гениальный Эркюль Пуаро не сможет вычислить, что находится на полке, а без этого бокал может опрокинуться на любом миллиметре своего пути. Нет, она не преувеличивает. Все жизненные ценности действительно непостижимым образом трансформировались: она вспомнила фантастический фильм, в котором герой стал уменьшаться и в конце концов стал таким маленьким, что жил в кукольном домике дочери и больше всего боялся семейного кота. Ей надо было быстро освоить новые правила и жить по ним.

«Не теряй мужества, Джесси», – прошелестел голос Рут.

– Не волнуйся, – ответила она, – я попытаюсь. Просто всегда полезно знать, с чем воюешь. Тогда это совсем другое дело.

Она вытянула правую руку вверх так высоко, как только смогла. В этом положении она напоминала знак внимания. Кончиками пальцев она стала исследовать поверхность полки со своей стороны, там, где бокал должен был закончить скольжение.

Она ощутила край какой-то толстой бумаги и пощупала ее, размышляя, что это такое. По первому впечатлению это был листок из блокнота, обычно лежавшего на телефонном столике, но его листки были тоньше. Ее взгляд еще раньше упал на журнал – «Тайм» или «Ньюсуик», Джералд принес их оба, – который лежал обложкой вниз около телефона. Она вспомнила, как быстро он просмотрел один из журналов, пока раздевался. И этот кусок бумаги был, видимо, одним из тех вечно раздражающих подписных листков, которые всегда прикрепляются или вкладываются в журналы. Джералд часто откладывал эти листки для последующего использования в качестве книжных закладок. Это могло быть и что-то другое, но Джесси решила, что в любом случае это не меняет ее планов, поскольку листок все-таки слишком тонок, чтобы опрокинуть бокал. В радиусе действия ее растопыренных пальцев больше ничего вроде бы не было.

– Ладно, – сказала она. Ее сердце снова громко застучало: она представила, как бокал падает и с грохотом разбивается об пол, но усилием воли стерла картинку. – Спокойно, спокойно… Тише едешь – дальше будешь. Все будет хорошо.

Держа правую руку в прежнем положении, хотя положение это было неудобным и причиняло дьявольскую боль, Джесси подняла левую руку и обхватила край полки за последним кронштейном на своей стороне.

«Поехали», – подбодрила она себя и начала давить на полку левой рукой. Но ничего не произошло.

Возможно, плечо рычага маловато, и не хватает силы поднять противоположный конец полки. Вся проблема в этой чертовой цепочке.

Это было похоже на правду, но не помогало что-либо сделать с полкой. Своеобразная задачка из занимательного учебника физики, но ценой решения станет жизнь или смерть. Она, конечно, могла приподнять полку на своем конце снизу, но тогда бокал двинулся бы в другом направлении, на сторону Джералда.

Внезапно поднялся ветер, из коридора до нее снова донеслись звуки чавканья.

– Ты что, издеваешься надо мной, сукин сын? – Джесси зарыдала. Боль пронзила ее гортань, но она не могла остановиться. – Первое, что я сделаю, когда выберусь из этих чертовых наручников, – разможжу тебе башку!

«Странные слова, – подумала она, – странные слова для женщины, которая даже не помнит, где находится ружье Джералда – то, которое осталось ему от отца, – тут или в городском доме».

Тем не менее на некоторое время за дверью наступила тишина, словно пес трезво и всерьез анализировал прозвучавшую угрозу.

Затем чавканье и рычание возобновились – очевидно, пес не принял всерьез ее слова.

В правой руке Джесси стала нарастать боль; это заставило ее действовать немедленно.

Она повернулась на левый бок и вытянула руку, насколько позволяла цепь. Затем снова надавила на край полки. Никакого результата. Она надавила сильнее… Уголки ее рта опустились, глаза были полузакрыты – выражение лица ребенка, который готовится принять горькое лекарство. И как раз в тот момент, когда ее затекшая рука была готова отступить. Джесси почувствовала на полке легкое движение. Первая победа.

Джесси оставила полку и вытянулась, давая мышцам отдохнуть. Она не хотела, чтобы в критический момент их свела судорога: и без этого хватало проблем. Когда Джесси почувствовала, что готова повторить попытку, она помахала левой ладонью в воздухе, чтобы высохла влага, потом вытянула руку вверх и снова захватила полку. Время пришло.

«Надо быть осторожной. Бокал сдвинулся, тут нет сомнения, и подвинется дальше, однако эта операция отнимает все силы, и даже если я смогу передвинуть бокал.., если это вообще возможно, когда силы на исходе.., легко сделать непоправимую ошибку».

Это верно, но загвоздка была еще и в том, что она не могла определить нужный угол наклона.

Джесси вспомнила, как они катались на качелях с сестрой Мэдди на площадке за фолмутской школой, – в то лето они вернулись с дачи раньше, и ей казалось, что они весь август провели с Мэдди на этих качелях, – и они достигли вершины в искусстве качания. Мэдди была полнее, и ей это давалось с трудом.

Теперь у Джесси появились другие качели. «И, что бы ни говорила Библия о том, что не следует давать левой руке забыть о том, что делает правая, твоя левая рука стала метательницей пепельниц, а правая должна стать хватательницей бокала, Джесси. И самое главное теперь – эти несколько сантиметров полки, на которых ты можешь перехватить его. Если бокал проскользнет чуть дальше, будет совершенно не важно, остановится он или упадет и разобьется, – он будет одинаково недостижим».

Правая рука не давала забыть о себе – она слишком болела. Другой вопрос, сможет ли она сделать то, что от нее требуется… Джесси наращивала усилие слева медленно и плавно, насколько могла. Капля пота выступила по лбу и закатилась в угол глаза. Дверь снова хлопала, но она была, вместе с телефоном, в ином мире. Тут оставались только полка, бокал и Джесси. Она смертельно боялась внезапного взлета полки, которая могла взвиться ввысь, как катапульта, но Джесси попыталась успокоить себя на этот счет.

«Бояться будешь, когда это случится, милая, а пока не расслабляйся. По-моему, что-то происходит».

Да. Она снова почувствовала легкий сдвиг.., полка теперь приподнялась, ничем не сдерживаемая со стороны Джералда. На этот раз Джесси не ослабила давление, а, напротив, усилила его, так что мышцы напряглись на плечах и дрожали от напряжения. У нее вырвался стон. Казалось, бокал начинает скользить.

В этот момент поверхность влаги в бокале Джералда дрогнула, и она услышала, как остатки льдинок звякнули. Сам бокал не двинулся, и возникла страшная мысль: а что если влага, образовавшая кружок под бокалом, скопилась в таком количестве, что бокал прилип к поверхности полки?

– Нет, этого не должно быть.

Эти слова были произнесены на одном дыхании, как молитва усталого ребенка. Теперь она из последних сил давила на левый край полки.

– Ну, пожалуйста, двигайся!

Дальний конец полки нехотя поднялся, словно колеблясь: верх и вниз. Тюбик с тоном «Макс фактор» свалился с полки и упал около кровати как раз на то место, где раньше, до прихода пса, находилась голова Джералда. И тут ей пришла мысль о новой опасности – ведь при каком-то угле наклона полка просто-напросто соскочит с кронштейнов и полетит, как сани под гору, с бокалом и всем прочим – прямо на нее.

– Двигайся же, черт побери! – крикнула она бокалу в нетерпении. Она забыла о Джералде; она забыла о собаке; она забыла обо всем, кроме бокала, который теперь так наклонился, что вода чуть не переливалась через край, и Джесси не понимала, почему он все еще стоит, как заколдованный.

– Ты что, прирос к полке? Двигайся!

И тут он двинулся.

Его движение никак не подтверждало ее наихудшие ожидания. Она была готова только к неудаче, и успех поверг ее в смятение.

Мягкое скольжение бокала по полке настолько потрясло ее, что Джесси вздрогнула всем телом, и это движение почти наверняка должно было опрокинуть наклоненную полку, о чем она только что себя предупреждала. Ее пальцы уже трогали бокал, и она снова застонала.

Полка начала сползать, затем остановилась, словно обладала разумом и теперь размышляла, делать это или нет.

«Времени мало, милая, – предупредила Рут, – хватай эту чертову штуку, пока не поздно!» Джесси попыталась, однако концы пальцев просто скользнули по влажной поверхности бокала. Казалось, не за что было ухватиться; в действительности у ее пальцев просто не было достаточной свободы, чтобы обхватить этот сволочной бокал. Пальцы скользили, и Джесси поняла, что в таком положении бокал может легко упасть.

«Где твое воображение, милая, неужели ты ничего не можешь сделать по-человечески?» Верное замечание. Бокал стоял там, где надо. Его можно, решила она, взять: неясно, что может этому помешать. Ее короткие, уродливые пальцы – вот что. И почему у нее такие пальцы? Вот если бы они были длиннее, они бы обвились вокруг бокала…