Русские сказки

«Среди жителей, подлежащих усмотрению, некоторый вдруг начал вести себя неподвижно и бессловесно, явно намереваясь ввести начальство в заблуждение, будто его совсем нет».

Освирепел Игемон.

– Как? Кого – нет? Начальства нет? Представить! А когда представили – повелел:

– Обыскать!

Обыскали, лишили ценностей, как то: взяли часы и кольцо обручальное, червонного золота, золотые пломбы из зубов выковыряли, подтяжки новенькие сняли, пуговицы отпороли, и докладывают:

– Готово, Игемон!

– Ну, что – ничего?

– Ничего, а что было лишнего – отобрано!

– А в голове?

– И в голове будто ничего.

– Допустите!

Вошёл житель к Игемону, и уже по тому, как он штаны поддерживал, – узрел и понял Игемон его полную готовность ко всем случайностям жизни, но, желая произвести сокрушающее душу впечатление, всё-таки взревел грозно:

– Ага, житель, явился?!

А житель кротко сознаётся:

– Весь пришёл.

– Ты что же это, а?

– Я, Игемоне, ничего! Просто – решил я побеждать терпением...

Ощетинился Игемон, рычит:

– Опять? Опять побеждать?

– Да я – зло...

– Молчать!

– Да я не вас подразумеваю...

Игемон не верит:

– Не меня? А кого?

– Себя.

Удивился Игемон.

– Стой! В чём зло?

– В сопротивлении оному.

– Врёшь?

– Ей-богу...

Игемона даже пот прошиб.

«Что с ним?» – думает он, глядя на жителя, а подумав, спрашивает:

– Чего ж ты хочешь?

– Ничего не хочу.

– Так-таки – ничего?

– Ничего! Разрешите мне поучать народ терпению личным моим примером.

Опять задумался Игемон, кусая усы. Имел он душу мечтательную, любил в бане париться, причём сладострастно гоготал, был вообще склонен к постоянному испытанию радостей жизни, единственно же чего терпеть не мог, – так это сопротивления и строптивости, против коих действовал умягчающими средствами, превращая в кашу хрящи и кости строптивцев. Но в свободные от испытания радости и умягчения жителей часы – весьма любил мечтать о мире всего мира и о спасении душ наших.

Смотрит он на жителя и – недоумевает.

– Давно ли ещё? И – вот!

Потом, придя в мягкие чувства, спросил, вздохнув:

– Как же это случилось с тобой, а?

И ответил житель:

– Эволюция...

– Н-да, брат, вот она жизнь наша! То – то, то – другое... Во всём недород. Качаемся-качаемся, а на какой бок лечь – не знаем... не можем выбрать, да-а...

И ещё вздохнул Игемон: всё-таки – человек и отечество жалел, кормился от него. Обуревают Игемона разные опасные мысли:

«Приятно видеть жителя мягким и укрощённым – так! Но однако если все перестанут сопротивляться, – не повело бы сие к сокращению суточных и прогонных? А также и наградные могут пострадать... Да нет, не может быть, чтобы он совсем иссяк, – притворяется, шельма! Надобно его испытать. Как употреблю? В провокаторы? Выражение лица распущенное, никакой маской это безличие не скрыть, да и красноречие у него, видимо, тусклое. В палачи? Слабосилен...»

Наконец придумал и – говорит услужающим:

– Определите сего блаженного в третью пожарную часть конюшни чистить!

Определили. Чистит бестрепетно житель конюшни, а Игемон смотрит, умиляется трудотерпению его, и растёт в нём доверие к жителю.

«Кабы все здак-то?»

По малом времени испытания возвёл его до себя и дал переписать собственноручно им фальшиво составленный отчёт о приходо-расходе разных сумм, – переписал житель и – молчит.

Окончательно умилился Игемон, даже до слёз.

«Нет, это существо полезное, хотя и грамотное!..»

Зовёт жителя пред лицо своё и говорит:

– Верю! Иди и проповедуй истину твою, но однако гляди в оба!

Пошёл житель по базарам, по ярмаркам, по большим городам, по маленьким и везде возглашает:

– Вы чего делаете?

Видят люди – личность, располагающая к доверию и кротости необыкновенной, сознаются пред ним, кто в чём виноват, и даже заветные мечты открывают: один – как бы украсть безнаказанно, другой – как бы надуть, третьему – как бы оклеветать кого-нибудь, а все вместе – как люди исконно русские – желают уклониться от всех повинностей пред жизнью и обязанности забыть.

Он им и говорит:

– А вы – бросьте всё! Потому сказано: «Всякое существование есть страдание, но в страдание оно обращается благодаря желаниям, следовательно, чтобы уничтожить страдание – надо уничтожить желания». Вот! Перестанемте желать, и всё само собою уничтожится – ей-богу!

Люди, конечно, рады: и правильно и просто. Сейчас же, где кто стоял, там и лёг. Свободно стало, тихо...

Долго ли, коротко ли, но только замечает Игемон, что уж очень смиренно вокруг и как будто жутко даже, но – храбрится.

«Притворились, шельмы!»

Одни насекомые, продолжая исполнять свои природные обязанности, неестественно размножаются, становясь всё более дерзкими в поступках своих.

«Однако – какая безглагольность!» – думает Игемон, ежась и почёсываясь всюду.

Зовёт услужающего кавалера из жителей.

– Ну-ка, освободи меня от лишних...

А тот ему:

– Не могу.

– Что-о?

– Никак не могу, потому хотя они и беспокоят, но – живые, а...

– А вот я тебя самого покойником сделаю!

– Воля ваша.

И так – во всём. Все единодушно говорят – воля ваша, а как он прикажет исполнить его волю – скука начинается смертная. Дворец Игемона разваливается, крысы его заполнили, едят дела и, отравляясь, издыхают. Сам Игемон всё глубже погружается в неделание, лежит на диване и мечтает о прошлом – хорошо тогда жилось!

Жители разнообразно сопротивлялись циркулярам, некоторых надо было смертию казнить, отсюда – поминки с блинами, с хорошим угощением! То там житель пытается что-нибудь сделать, надобно ехать и запрещать действие, отсюда – прогонные! Доложишь куда следует, что «во вверенном мне пространстве все жители искоренены», – отсюда наградные, и свежих жителей пришлют!

Мечтает Игемон о прошлом, а соседи, Игемоны других племён, живут себе, как жили, на своих основах, жители у них сопротивляются друг другу кто чем может и где надо, шум у них, бестолочь, движение всякое, а – ничего, и полезно им, и вообще – интересно.

И вдруг догадался Игемон:

«Батюшки! А ведь подкузьмил меня житель-то!»

Вскочил, побежал по своей стране, толкает всех, треплет, приказывает:

– Встань, проснись, подымись! Хоть бы что!

Он их за шиворот, а шиворот сгнил и не держит.

– Черти! – кричит Игемон в полном беспокойстве. – Что вы? Поглядите на соседей-то!.. Даже вон Китай...

Молчат жители, прильнув к земле. «Господи! – затосковал Игемон. – Что делать?» И пошёл на обман: наклонится к жителю да в ухо ему и шепчет:

– Эй, гражданин! Отечество в опасности, ей-богу, вот те крест – в серьёзнейшей опасности! Вставай – надобно сопротивляться... Слыхать, что будет разрешена всякая самодеятельность... гражданин!

А гражданин, истлевая, бормочет:

– От-течество моё в боге...

Другие же просто молчат, как обиженные покойники.

– Фаталисты окаянные! – кричит Игемон в отчаянии. – Подымайся! Разрешено всякое сопротивление...

Один какой-то бывший весельчак и мордобоец приподнялся несколько, поглядел и говорит:

– А чему сопротивляться? Вовсе и нет ничего...

– Да насекомые же...

– Мы к ним привыкли!

Окончательно исказился разум Игемонов, встал он в пупе своей земли и орёт истошным голосом:

– Всё разрешаю, батюшки! Спасайся! Делай! Всё разрешаю! Ешь друг друга!

Тишина и покой отрадный.

Видит Игемон – кончено дело!

Зарыдал, облился горючими слезами, волосья на себе рвёт, взывает:

– Жители! Милые! Что же теперь – самому мне, что ли, революцию-то делать? Опомнитесь, ведь исторически необходимо, национально неизбежно... Ведь не могу же я сам, один революцию делать, у меня даже и полиции для этого нету, насекомые всю сожрали...

А они только глазами хлопают и – хоть на кол их сажай – не никнут!

Так все молча и примерли, а отчаявшийся Игемон – после всех.