Помоги проекту - поделись книгой:
И тут Яков, на свою голову решивший, что последнее слово сегодня должно остаться за ним, подал голос. То ли на него повлияло появление зрителей, то ли он хотел доказать самому себе, что его дух не сломлен… Так или иначе, но слова он выбрал на редкость неудачные и не подходящие к мизансцене:
– Ползи-ползи к своей великосветской шлюхе, палач царский! Теперь я понял, чем тебя Николашка купил – потаскухой-сестрой! Но помни, если я сегодня промахнулся, то другие придут за мной! И рано или поздно мы до вас всех доберемся, вот тогда-то и тебя, и ее разорвет на мелкие кусочки мяса, как…
Вадик потом, как ни старался, не мог вспомнить, как именно он схватил револьвер. Оченьков же, в свою очередь, до конца дней своих при мыслях об этой минуте зябко передергивал плечами, когда вспоминал
– Мне, б… – Бах! – …глубоко по х… – Бах! – …как ты… Бах! – …лаешь меня или Николая, выб… – Бах! – … но Ольгу ты своим сраным… – Бах! – …языком не трогай!! И х… – Бах! – …тебе, а не мое мясо на тротуар, гандон е… – БАХ! – И всех гнид, кто за тобой приползет, я точно так же передавлю!..
ЩЕЛК!
Барабан револьвера опустел, и тот теперь вхолостую щелкал бойком.
ЩЕЛК!
– До кого дотянусь сам, а до кого нет – друзья и товарищи помогут!
ЩЕЛК!
Поняв наконец, что револьвер пуст, Вадик отбросил его в сторону.
– Вставай, сука! Встань, я тебя своими руками придушу!!
– Михаил Лаврентьевич, батюшка, да как же он встанет, вы ж ему в пузо-то раза три попали! – опасливо выговорил, выбираясь из-под тела агитатора и косясь на трясущиеся руки доктора, Оченьков.
В кабинет, подобно вихрю, ворвалась Ольга, походя оттолкнув хрупким плечом с дороги весящего не менее центнера матроса.
– Что случилось! Ты жив?! Господи! Спаси и помилуй… А это кто?! – взгляд ее упал на лежащее в луже расплывающейся крови, подергивающееся тело.
– Я… Он… А я… – Вадик никак не мог прийти в себя после первого в жизни убийства, пусть и совершенного в состоянии аффекта.
– Тут энтот бонбист уличный, он вырваться попытался, да еще и вас порешить обещал, ваше императорское высочество, – неожиданно для самого себя пришел на помощь командиру Оченьков. – Ну, товарищ доктур осерчали очень, значить, и это… Весь барабан, в общем, в него и выпулили. Так что больше оне уже никому вреда не причинят, уж не извольте беспокоиться!
Постепенно успокаивающийся Вадик благодарно кивнул матросу и попытался перевести разговор на другую тему:
– С этим всем я потом разберусь, солнышко мое, а пока пойдем, побеседуем с нашими бурятскими товарищами, которые пришли уже, наверное.
– Так точно! В зале внизу ждут-с. Доложимшись уже…
– Какая беседа?.. Вадик?.. На тебе лица нет, подождут до завтра, – попыталась образумить его Ольга, но, как обычно, доктор Вадик прислушивался только к мнению доктора Вадика.
– Если они завтра в шесть утра не будут на пароходе, который отходит в Гамбург, а оттуда в Шанхай, потеряем неделю. Пойдем, душа моя. И пока я с ними буду разбираться, ублюдка этого… – Вадик снова поежился и ткнул пальцем в труп на полу, – забуду побыстрее…
В эту ночь Ольга в первый раз осталась ночевать у Вадика. На его вопрос «А как же муж?» последовал выразительный взгляд и тяжелый вздох.
– Какие же вы, мужчины, все-таки глупые… Ты же видел – мое личное проклятие на самом деле существует. Муж – одно название, первый любимый человек – шрапнель в голову, а теперь и тебя чуть не разорвало на части… Я не хочу больше потерь. А такой муж… Он, в конце концов, только перед людьми и уж точно не перед Богом. Да и не только тебе надо сегодня забыть про этот воистину ужасный день…
Наутро, донельзя довольный и безмерно удивленный, Вадик, никак не ожидавший, что после нескольких лет замужества, пусть и за конченым педиком, красивая женщина может быть все еще… физиологически не совсем женщиной, встретился с представителями полицейских властей. В его ушах до сих пор сладчайшей музыкой звучали слова любимой: «Счастье мое, да если бы я только знала, что это окажется настолько хорошо, я бы столько не ждала…» И пребывая в чрезвычайно приподнятом состоянии духа, Вадик был готов на любые подвиги.
Решив не мелочиться, он начал сразу с министра внутренних дел Плеве. Пару часов спустя, «слив» министру абсолютно вымышленную, как он был уверен, информацию о готовящемся на того покушении[7] боевиков ПСР, Вадик получил карт-бланш на любые действия против партии эсэров.
До известной доктору Вадику даты, когда императрица должна была произвести на свет наследника, оставалась пара недель. В списке Петровича и Балка почти все позиции помечены галочками. Доказывать и убеждать уже ничего и никому не надо, только проверять и подгонять. Значит, за эти недели можно приложить максимум усилий на решение проблемы с покушениями. А если получится, то и в целом с партией эсэров. Ну, или хотя бы с ее вменяемой частью, но… Кроме одного персонажа. Петрович в шифрованной телеграмме предупредил Вадика, что Василий ему строго-настрого запретил даже близко приближаться к Борису Савинкову. Если удастся – отслеживать местонахождение. Не более того.
В конце сентября 1904 года с очередным пароходом из Шанхая в Сан-Франциско появились двое странного вида людей – желтолицы и узкоглазы, как китайцы или японцы, но при этом не по сезону одеты в меховые куртки и кожаные сапоги. После прохождения таможни они, не нанимая экипажа и не пользуясь трамваем, пешком добрались до центра города. Где и принялись беспокоить обывателей, показывая им клочок помятой бумаги. Подошедший на шум полисмен опознал в клочке «шапку» от «Сан-Франциско ньюс» и, по подсказке какого-то сердобольного наблюдателя, спровадил странных азиатов в редакцию.
В редакции газеты выяснилось, что эти двое вполне сносно для вновь прибывших понимают «бэйскик инглиш» и даже пытаются изъясняться. Они попросили проводить их к «главному начальнику газеты», а под дверью дежурного клерка отдела новостей откуда-то из рукава вытянули еще одну бумажку и стали сличать ее содержимое с надписью на двери. После чего в голос потребовали «самого главного начальника» – на их вспомогательной записочке явственно было написано «Editor». Ну, редактор – так редактор, но отдел новостей уже не мог безучастно глазеть на все происходящее, и следовало начать выковыривать из ноздрей свежие новости, ибо самые свежие и неповторимые новости просто так шлялись по редакции.
В кабинете выпускающего редактора азиаты в меховых куртках не пойми откуда вытащили следующий лист бумаги – он оказался просьбой напечатать письмо вождей какого-то азиатского народа айну. Появившееся следом письмо было составлено на гораздо более правильном английском, однако было не менее занимательным. Вожди айнов обращались к народу Соединенных Штатов с просьбой помочь им в освобождении от злобных ниппонцев, заставляющих их народ силой оружия отказаться от родного языка, отказаться от национальной («причем весьма неплохой» – заметил редактор) меховой одежды, отказаться от привычных ремесел и начать выращивать на заснеженных высокогорьях теплолюбивый рис. Свою просьбу о напечатании в газете этого письма посланцы неведомого пока для янки народа сопроводили недвусмысленным обещанием редактору отблагодарить его посредством меховых шуб и шапок.
Частная ли корысть, общественное ли сострадание к угнетенным азиатам, но газета практически неделю кормилась исключительно тиражами с рассказами о неведомых айнах. Об их внешнем виде (фотографии), об их на удивление цивилизованных привычках и неповторимых шубах. Мимоходом – уже в середине недели – о письме их вождей к народу и правительству Штатов. А под занавес недели был объявлен аукцион с распродажей айнского добра, включая пышные шубы и тончайшей выделки сапоги из оленьего меха и кожи. Жадные до сенсаций газеты других городов перепечатывали сокращенные телеграфные версии статей «Сан-Франциско ньюс» – все какое-то разнообразие.
Под занавес этой газетной кампании айны, не скупясь, отвалили редактору половину вырученной на аукционе суммы, сказав, что на остальные деньги они в Шанхае купят столь необходимые для освободительной борьбы патроны. Редактор милостиво отказался принять подношение – он-то и без этого аукциона на возросших тиражах сделал весьма неплохие деньги. После чего загадочные айны поднялись на борт уходящего в Китай парохода.
А 12 октября в адрес японского телеграфного агентства пришла специальная посылка с пятью комплектами подшивок американских газет, бурно обсуждающих разные способы ограничения агрессии Ниппона и помощи народу айну… Императорский совет был в шоке.
Поручики русской армии, оба буряты, Очиров и Цикиров по возвращении из Америки досрочно получили производство в следующий чин. И лишь лет двадцать спустя какой-то дотошный ценитель азиатских редкостей опознал в проданной с аукциона вещице не памятник ремесла народа айну, а изделие нивхов. Правда, для всей прочей публики это было совершенно без разницы – ни одна из газет не удосужилась почтить это открытие даже абзацем…
Глава 4
Жук в муравейнике
Первый духовный кризис от пребывания в новой шкуре, в новом для него «старом» времени с кучей незнакомых правил, условностей и с новыми людьми вокруг настиг Вадима в самой середине лета, когда усталость начала властно брать свое, а эйфорическое возбуждение и азарт от неожиданного для него участия в «большой игре» слегка поутихли. Игра эта была не из тех, что являлись здесь смыслом прожигания жизни и миллионных состояний для ряда представителей государственной элиты, в кругу которой ему приходилось волей-неволей вращаться. В его игре не делались ставки или биржевые аферты на деньги или честь. На этом кону стояли судьбы не только нескольких иновремян, но и всей огромной имперской России в этом до сих пор непривычном для него мире.
В мире, где собственная роль поначалу представлялась Вадиму простой как табурет: наладить связь между царем и его старшими товарищами, создать антибиотики, что, как выяснилось, не так-то уж и просто с учетом местных технологий, и обеспечить выживание пока еще не родившегося цесаревича Алексея, попутно не допуская к царской чете деятелей типа Распутина. Только вот Николай посчитал, что этого мало. И время понеслось вскачь…
Минуло почти шесть месяцев, как они здесь. И уже очевидно, что первые ходы сделаны правильно. Да и предки тоже, как оказалось, вовсе не такие уж дураки, как порой, по наивности, представлялось Вадику там, в начале XXI века. И эта война уже точно идет не так, как было у них, – результаты боев у Кадзимы и Эллиотов тому свидетельство. И Петрович совершил-таки «чудо при Чемульпо». И ухарец Василий, так по жизни и оставшийся матерым группером-волкодавом, со своим «если не мы, то кто», сподобившийся ни много ни мало, а взять на абордаж броненосный крейсер… И жив Макаров. И до осады Артура японцам как отсюда до Луны. И…
И только со всем этим уже ничего нельзя поделать! Пути назад,
У ответственности этой были иной масштаб и иное мерило. Это была жизнь. Новая, другая… С невесть откуда вдруг пришедшей настоящей любовью, добавившей ко всем треволнениям тревогу не только за судьбу своей страны в целом или себя и товарищей в частности, но и персонально, конкретно, – за судьбу любимой женщины со всем ее непростым «багажом», пунктом первым в длинном перечне которого стоял обожаемый ею братец, которого нелегкая угораздила оказаться русским царем.
Да еще, извините за каламбур, до кучи – куча их проблемной родни, для многих представителей которой словосочетание «русский народ» проще было бы произносить единственным словом – «холопы», и чье «дремучее средневековье» в головах и сделало неизбежными все три русские революции в его мире. Ей-богу, если бы в приданом оказались только «ребенок, автокредит и ипотека», жить было бы гораздо проще…
В один из вечеров, когда они с Ольгой, покинув на пару часов всех, если не считать не слишком таящейся в отдалении охраны, прогуливались по тенистым аллеям Царскосельского парка, на Вадима вдруг накатило. Минуты отдыха, красота тихого летнего вечера и душевная теплота от близости к любимой расслабляли. И вдруг прямо во время их неторопливой беседы о каких-то мелочах придворного этикета и смешных рассказов Ольги о формалисте Фредериксе и совсем не смешных «альтернативных» дворах ее матушки Марии Федоровны и «тетки Михень» – супруги великого князя Владимира Марии Павловны, внезапно, со всей своей очевидностью надвинулось на него огромное и подавляющее, как мрачная грозовая туча, щемящее своей безысходностью чувство потери.
Хотелось выть: ведь он так ничем и не смог помочь отцу! И, наверное, не сможет никогда. И уже никогда его не увидит. И никто и никогда в этом не поможет, даже любимая… Никогда – это самое страшное, безнадежное слово… Господи, как тяжело… Зачем Ты привел нас сюда? Да и Ты ли? Может, бросить все и бежать куда глаза глядят? Бежать без оглядки и ни о чем не думать. Никого не видеть и не слышать. Бежать до самого конца… Нет… Конечно, это не выход. Но…
Он очнулся от того, что кто-то тряс его за руку. И с испуганным, дрожащим голосом Ольги постепенно возвращался мир… И жизнь…
– Вадик, милый мой, что такое? Что с тобой?! Ты слышишь меня? На тебе же лица нет. Что случилось? Что ты стоишь столбом? Или я что-то не то сказала?
– Нет, Оленька… Нет… Все хорошо. Только… Просто я вдруг подумал об отце. И… Что там, как там? Господи, как тяжко понимать, что уже ничего не сможешь изменить…
– Понимаю… Прости, мой хороший, прости…
– Да за что, Оленька? Тебе-то себя за что винить?
– Просто… Я… Мы… Мы все – есть. А твоего, вашего мира, получается, что нет? Так ведь, Вадюша, да?
– Я не знаю. Только от этого не легче.
– Но ведь Он, Он все знает… И не просто так вас сюда послал…
– Оля, а ты уверена, что это был промысел Всевышнего? А может быть, как раз наобо…
– Вадим! Не смей этого говорить! Не смей, прошу тебя… Я знаю, что ты подумал, но это не так. Знаю, и
– Возможно и так, дорогая… Прости меня, ради бога, а то вылил на тебя сдуру все свои переживания зачем-то.
– Затем, что я тебя всегда пойму и поддержу. Потому что люблю. И верю… Ты ведь нас не бросишь, нет? Не сбежишь?.. Не исчезнешь вдруг, как появился?
– Оленька, господи… Как тебе в голову только такое пришло?!
– Не знаю… Показалось… Наверно, просто очень боюсь тебя потерять…
Торопливо подошедший к ним офицер дворцовой полиции, вежливо извинившись за беспокойство, сообщил, что прибыл фельдъегерь с почтой с Дальнего Востока, а поскольку на письме на имя Банщикова имеется приписка «Вручить немедленно», генерал Гессе приказал его разыскать. С этими словами он протянул Вадиму конверт со знакомой размашистой подписью Руднева под адресом и, откозыряв, удалился…
– Читай, Вадюш, я не буду мешать. Пройдусь немножко до пруда, а ты потом догонишь, хорошо?
– Спасибо, Оленька, я быстро. Видимо, там у них что-то действительно экстраординарное произошло, Петрович раньше мне таких сопроводиловок не навешивал.
В письме была лишь одна фраза: «У меня стармех – Фридлендер, остальное пока телеграфом».
Что это было? Ответ свыше на его мольбу? Знак? Кто знает…
Вадик уяснил главное: шанс помочь отцу есть! Возможно, даже появляется вероятность нащупать путь домой… Ведь дядя Фрид был техническим мозгом и золотыми руками их с папой «безнадежного предприятия». Но почему не сам папа, может быть, как раз из-за решения строить установку у нас? Или что-то другое? «Ну, мой дорогой, теперь-то ты с нашей подводной лодки уже никуда не денешься! Только надо побыстрее выцарапать его в Питер, а то ведь Петрович начнет из Фрида разные флотские веревки вить, ничего дальше своего форштевня видеть не желая. А что до телеграфа, так я уже с утра все прочитал. И даже чертежи перестроенной немцами „Форели“ ему отправил…»
«Подводный» вопрос был одним из предметов особой головной боли для Вадима с первых же дней его пребывания при особе государя императора. Причин тому было две: неоправданный оптимизм большинства деятелей из военно-морского окружения самодержца, да и отчасти самого Николая, насчет устрашающих боевых возможностей этого нового класса кораблей, вкупе с возможностью их быстрого приобретения и переброски на театр боевых действий. И совершенно противоположное мнение на их счет Петровича и Балка…
Господа оптимисты в адмиральских эполетах с пеной у рта доказывали, что субмарины нужно не только спешно строить у себя, но и по-быстрому скупить по миру все возможное «из наличия». Попутно сравнив прототипы от разных фирм для выбора наилучшего на будущее. Но в этом «по-быстрому», скорее всего, и заключался главный сакральный смысл всей суеты с ее элементарной арифметикой: «сжатые сроки + нарушение фирмами объявленного их странами нейтралитета = огромные деньги от русской казны = прекрасный барыш».
Вокруг деятелей из Морского министерства, Комитетов по делам Дальнего Востока и усиления флота на добровольные пожертвования, а также великих князей Алексея Александровича и Александра Михайловича вовсю увивались агенты фирм Круппа, Лэка и прочих «Фиатов-Ансальдо». Из Северной Америки, Германии, Франции и Италии летели отчеты морских агентов о переговорах с Холландом, Эквилеем, Лабефом и другими конструкторами, расписывающими разнообразные достоинства и прямо-таки фантастическую боевую мощь подлодок их новых проектов.
Сам непревзойденный «торговец смертью» Бэйзил Захароф включился в игру, от имени «Виккерса» лоббируя в Санкт-Петербурге интересы американской компании Райсе-Холланда, которую еще до начала войны на востоке вознамерился прибрать к рукам, для начала получив блокирующий пакет акций. Причем это приобретение Виккерса было далеко не чистой самодеятельностью: на подлодки типа «Фултона» имел виды и Ройял Нэйви, в основном благодаря адмиралу Фишеру, который, едва будучи назначен начальником ВМБ в Портсмуте, уже агитировал за их покупку и использование для прибрежной обороны.
Одним словом, за рубежом на начавшейся русско-японской драчке погреть руки хотели многие. Тем временем в самой России не менее лихорадочную деятельность, хотя и из гораздо более благих, патриотических побуждений, развили моряки и промышленники, понимавшие, что в новом классе боевых подводных кораблей таится огромный потенциал. Их желание строить серийно подлодки по проектам Бубнова, Беклемишева, Горюнова и Яновича было вполне логичным: ведь господа иностранцы или предлагали свои прототипы с условием дальнейшей постройки серий на их верфях, как, например, это сделал Крупп, или же увязывали продажу единичных лодок с покупкой российским морским ведомством лицензий для обязательной постройки по ним серий в четыре-пять единиц на наших заводах.
Победи сейчас иностранцы и наши доморощенные «гешефтмейкеры», и в результате распыления средств «на заграницу» и загрузку иностранными проектами своих стапелей собственное подводное кораблестроение и, что главное, только зародившаяся наша, российская школа проектирования подводных лодок окажутся на обочине. Допустить такой ход событий Петрович попросту не мог. Поскольку, во-первых, он, по понятным причинам, более чем кто-либо иной в этом мире осознавал, какой истинный потенциал заложен в подводной лодке, а во-вторых, с учетом общей сложности подводного корабля, как технического объекта и системы оружия, прекрасно понимал, как важно было именно сейчас, на старте, поддержать наших немногочисленных пока энтузиастов-первопроходцев подплава как на флоте, так и за конструкторскими чертежными досками.
Причем сделать это нужно было так, чтобы, с одной стороны, пустить развитие нашего подводного кораблестроения по правильному пути, с тем прицелом, чтобы взрастить из него в недалеком будущем нокаутирующий асимметричный ответ для «линкорных» стратегов на обоих берегах Атлантики, а с другой – не допустить участия наших подводников в этой войне, дабы не распылять силы и средства на доставку на Дальний Восток пока еще практически небоеспособных, «сырых» кораблей. Да и просто не спугнуть кое-кого раньше времени…
Усугубляло всю эту непростую и, прямо скажем, щекотливую ситуацию то, что к моменту прочтения государем секретной записки Руднева по теме подводного кораблестроения ряд контрактов был уже парафирован или находился «на выходе» под штемпель. Предстояло резать по живому: куча народу уже потирала руки в ожидании увесистого откатного куша – четырем иностранным фирмам были «железно» обещаны контракты.
Отказ Круппу в постройке серии из трех двухсоттонных подлодок равен пачке гневно-слезных телеграмм от Вильгельма. Отказ Лэку и итальянцам равен очередному объяснению с Сандро и слезам Ксении. Хорошо хоть, что дядюшку Алексея эта мелочевка не особо интересует, калибр интересов генерал-адмирала – это броненосцы или крейсера, например, типа тех, «экзотических», вокруг покупки которых пытался закрутить интригу Абаза…
В отличие от Вадика, самодержец лучше владел ситуацией в отношении возможной реакции аффилированных лиц на разворот «лодочного» дела «по Петровичу». К тому же Николай очень не любил выслушивать стоны родственников и приближенных по поводу изменения уже принятых им решений. Поэтому, хотя он и согласился с логикой Петровича практически сразу, раздумывал над этой задачкой почти неделю, а все главные решения были приняты им в марте. Естественно, многим они пришлись не по вкусу…
Заказы Балтийскому заводу на четыре ПЛ типа «Касатка», а Невскому – на пять типа «Холланд» были аннулированы. Бубнову и Беклемишеву было предложено оперативно переработать этот проект, а американцам милостиво разрешено увеличить цену за «Фултон» – будущий «Сом».
Во время второго заседания Особого совещания по делам флота в военное время при императоре, обязанности секретаря которого, к изумлению господ адмиралов и министров, были возложены на Банщикова, Николай принял решение о срочной разборке и переброске на Дальний Восток всех миноносцев типа «Сокол» из состава Балтийского и Черноморского флотов. Вопреки аргументации высказавшихся категорически против этого генерал-адмирала Авелана, Рожественского и Бирилева, он согласился с письменно выраженным мнением Алексеева, Макарова и Руднева, чем заодно закрыл и тему предполагавшейся отправки подлодок во Владивосток и Порт-Артур железнодорожными транспортерами: оговоренная с Хилковым и Сахаровым квота военно-морского флота в перевозках по ВСП просто не позволяла этого сделать, не нарушая графика доставки армейских пополнений и снабжения.
Примчавшегося на дым контракта по пяти «Холландам» Базиля Захарофа, директора фирмы «Максим, Виккерс энд санс» и крупного акционера концерна «Виккерс», Николай неожиданно для многих пригласил на личную аудиенцию в Зимний дворец, где и вывалил на него кучу встречных предложений. В первую очередь, по вопросам участия в будущей государственной энергетической программе Российской империи (ГОЭЛРО), требующей организации производства турбин Парсонса в Питере на Металлическом заводе. Виккерсу также был обещан крупный заказ на разработку и постройку шести плавучих турбоэлектростанций речного класса мощностью 10 МВт и двух морского класса мощностью 20 МВт.
Но главной наживкой, на которую Базиль не мог не клюнуть, стали заманчивые варианты бизнеса для Виккерса в России на будущее в сферах артиллерийского и оружейного производств, судостроения и судоремонта, с созданием совместных предприятий. Причем речь шла о вхождении британского концерна в акционеры Адмиралтейских верфей как минимум с блокпакетом и об участии в масштабной реконструкции кронштадтских и севастопольских мощностей нашего судостроения. Возбужденный открывшимися глобальными перспективами Захароф даже самолично вызвался выступить посредником при покупке российским Морским министерством у Чарльза Парсонса лицензии на силовые установки турбинного типа.
На вопрос о возможности строительства на верфях Виккерса кораблей для РИФа царь проинформировал гостя о своем желании строить
Через несколько дней, во время очередного бурного заседания ОСДФ, все переговоры по приобретению серий подлодок за рубежом на время войны Николай твердо приказал немедленно приостановить, резюмировав свое решение так: «Добиться решительных результатов в войне с их помощью не предоставляется возможным из-за низких характеристик. Минные катера, предложенные Макаровым и Рудневым, можно построить быстрее и перебросить их на ТВД проще…» Фирмы Лэка и Ансальдо остались вовсе без заказов.
Но для обороны Кронштадта и столицы с моря решено было создать Особый отряд малых миноносцев под началом капитана 2-го ранга Н. М. Беклемишева. В него должны были войти закупаемая в Германии «Форель», поскольку совсем уж обижать главного лоббиста фирмы Круппа, германского кайзера, Николай не хотел, а также приобретенный в САСШ «Фултон» конструкции ирландца Джона Холланда. На этого последнего имел на будущее особые виды Петрович. Помимо них к отряду причислялись наши «Дельфин», «Касатка», «Петр Кошка» и четырнадцать малых подлодок Джевецкого. Последние предстояло переоборудовать по проектам лейтенантов Яновича, Колбасьева и Боткина, дабы энтузиастам подплава было пока чем заняться…
«Фултон», еще в Америке лишившийся монструальной и совершенно бессмысленной пневматической динамитной пушки Зелинского, был отправлен в Россию в состоянии, аналогичном тому, в каковом он прибыл в нашей истории. Иначе было с «Форелью». Эта малая лодка конструкции д’Эквилея была чисто электрической. В нашем мире она была подарена России Круппом в качестве пикантного дополнения к контракту на постройку трех субмарин типа «Карп», теперь аннулированному. Но поскольку, с одной стороны, политически было важно дать немцам хотя бы утешительный приз, а с другой – заведомо ущербный корабль получать не хотелось, «Форель» была приобретена в несколько измененном виде.
Личный офицер связи кайзера при российском самодержце Пауль фон Гинце принес Николаю не телеграмму даже, а пространное письменное послание от Вильгельма на тему «обид» Круппа и горестей его, монарха, по этому поводу. При этом кузен Вилли прозрачно намекал, что его частные верфи способны строить для России броненосцы, а не только крейсера и всякую мелочь. Что заказ «Ретвизана» в Америке – это просто черная несправедливость по отношению ко всем немцам и так далее и тому подобное. Однако, несмотря на все увещевания родственника, Гинце был извещен лишь о желательности приобретения доработанной «Форели» и твердом отказе покупать три большие ПЛ конструкции д’Эквилея, строящиеся верфью «Германия». В итоге они и стали первыми подлодками под кайзеровским флагом – бразильцы и голландцы, с которыми фирма Круппа вела переговоры, от них тоже отказались.
Обиды обидами, но деньги молодой крупповской верфи были нужны, и «Форель», модернизированная по требованию заказчика, приступила к заводским ходовым испытаниям в конце июня. Помимо электромотора она была оснащена керосиновым мотором Кертинга для надводного хода, построенным по чертежам российского инженера Тринклера, до лета работавшего главным конструктором этой фирмы, но взявшего расчет сразу после получения через Луцкого строго конфиденциального послания от Эммануэля Нобеля.
Для размещения кертинг-мотора и запасов топлива к нему немцам пришлось сделать в корпусе корабля почти четырехметровую вставку. Забортные трубчатые минные аппараты для мин Шварцкопфа были заменены на рамочные, системы Стефана Карловича Джевецкого. В результате водоизмещение миниатюрной подлодки выросло до 24,6/26,4 тонны. Испытания в Кильской бухте прошли успешно, и через два месяца она прибыла в Кронштадт. Месяцем позже туда был доставлен и бывший «Фултон» – «Сом».
Сравнительные испытания нескольких типов подлодок выявили явные эксплуатационные преимущества двигателей на тяжелом топливе – нефти и керосине – перед бензиновыми. Что, собственно, и предрекали Николаю «гости из будущего». Но окончательную, как тогда казалось Вадиму и Петровичу, точку в этом вопросе поставила трагедия…
В Кронштадте 16 октября при подготовке «Дельфина» к очередному выходу на ходовые испытания после замены одной из секций регулярно барахлившего бензомотора, произошел взрыв топливных паров. Возник пожар, и через несколько минут лодка затонула у заводской стенки. Погибли девять моряков и двое мастеровых, трое из них скончались в госпитале от ожогов. Это была уже вторая катастрофа с первой российской подлодкой. Первый раз она затонула из-за ошибки экипажа практически на том же самом месте ровно четыре месяца назад, 16 июня. Тогда на ней погибли десять человек, но сам факт аварии огласке не предавался. В этот раз происшествие сохранить в тайне не удалось.
В российской прессе прошел ряд публикаций, в которых сама идея создания подводных лодок была подвергнута жесткой критике, а «Дельфин» сравнивали с печально известным североамериканским «Разумным китом», при испытаниях последовательно утопившим три своих экипажа. Правда, конструкция его была такова, что наверняка он угробил бы и больше народу, если бы автор и создатель чудовища не был застрелен ревнивым мужем любовницы.
Еще одним организационным выводом из этой катастрофы стало решение о придании формируемому отряду подводных миноносцев специализированного корабля-базы, не только оснащенного как первоклассная плавмастерская, но еще и гарантируюшего нормальный отдых для членов экипажей подлодок, поскольку условия их обитаемости оставляли пока желать лучшего. Люди травились выхлопными газами, сильно утомлялись, делали ошибки, которые, как в данном случае, могли иметь фатальные последствия.
Для этих целей было решено использовать строящийся на Адмиралтейском заводе минзаг «Волга», поскольку его можно было переделать для новых задач относительно легко. К тому же по опыту войны на востоке стало очевидно, что для использования в своем первоначальном качестве он будет слишком тихоходен. Обновленный корабль в строй вступил с новым именем – «Нарова». «Волгой» же, по настоянию великого князя Александра Михайловича, был назван один из вспомогательных крейсеров-лайнеров, готовившихся для переброски на Дальний Восток Гвардейского экспедиционного корпуса.
Сразу после многообещающей аудиенции у государя в марте разворотистый «сын турецкоподданного» господин Захароф развил в Северной Пальмире, да и не только, поистине бешеную деятельность, поскольку вероятность участия концерна Виккерса в «освоении» немалых средств, которые будут отпущены царской казной для реализации новой российской кораблестроительной программы и соответствующей этой задаче масштабной модернизации мощностей судпрома, становилась все более осязаемой.
Итогом всей этой суеты, телеграфного стрекота и бумаготворчества стало подписание в начале второй декады июня «контракта века»: между Морским министерством Российской империи и концерном «Виккерс» было заключено пакетное соглашение на участие британской компании в «расширении, модернизации и переоснащении промышленных мощностей Кронштадтского и Севастопольского военных портов, Адмиралтейского судостроительного и Металлического заводов в Санкт-Петербурге».
План работ, включающий в себя реконструкцию с серьезным увеличением размеров трех имеющихся в Кронштадте и Севастополе сухих доков, создание стапельного и достроечного кранового хозяйства, расширение и дооснащение современным оборудованием и станочным парком мастерских, был рассчитан на шесть с половиной лет.
По мере реализации контрактов предусматривалось вхождение концерна Виккерса и отдельных его дочерних фирм в акционерный капитал ряда российских предприятий. К кредитованию проектов Виккерса в России Захароф был намерен привлечь ряд британских, бельгийских, датских и голландских частных банков.
Одновременно с Виккерсом был заключен контракт на его участие в проектировании и постройке на питерских верфях для РИФа четырех линейных ледоколов по двенадцать тысяч тонн каждый, которым предстояло в будущем, воплотив в себе идеи Макарова и Менделеева, обеспечивать проводку грузовых судов и боевых кораблей Северным морским путем. Английская сторона обязалась поставить значительную часть стали для корпусных конструкций, оборудования и систем, а также винторулевые комплексы. Под закладку головного корабля был выделен стапель Адмиралтейского завода, второго – эллинг Балтийского завода.
Когда тайное стало явным, к удивлению сторонних наблюдателей, в Англии новости об этих сделках с противником их дальневосточного союзника не вызвали излишнего ажиотажа, ибо, как говорится, «политика политикой, а бизнес бизнесом». Напротив, газеты Парижа и Берлина отреагировали на произошедшее крайне нервозно. Увы, кричать «А почему не нам?!» было уже поздно. Первый розыгрыш мирового тотализатора под неброским названием «российская индустриализация» завершился. Лот уплыл англичанам, а весомый кусок его – одному пронырливому греку.
«Хорошо только, что он не знает, кому именно всем этим обязан и главное – почему, – подумал Вадим, глядя на сияющую физиономию Базиля после очередного его общения с Николаем, – иначе капитализация моей головы понизилась бы до ломаных трех копеек».
Поделиться книгой: