Белые флаги

– Да, мама!

– Будь с ним вежлив, объясни все спокойно, убеди его!

– Постараюсь, мама!

– А теперь до свидания! Побереги себя! – Мать встала.

– Хорошо, мама!

– Подойди ко мне…

Я подошел к маме. Она обняла меня и разрыдалась. Слезы, сбегая по её щекам, стекали капля за каплей с подбородка. И мне было отрадно глядеть на плачущую мать, у которой нашлись ещё слезы для своего непутевого сына.

Я усадил маму. Она положила руки на стол, уткнулась в них лицом и продолжала плакать, вздрагивая всем телом.

Прошла минута, другая… Надзиратель не появлялся. Теперь я подошел к двери и забарабанил в неё кулаками. Тотчас же вошел надзиратель.

– Уведи меня ради бога! – попросил я.

Надзиратель взглянул на мать. Она вытерла слезы платком, кивнула ему головой и благодарно улыбнулась.

Мы вышли из комнаты, молча миновали коридор. У крана во дворе надзиратель остановился, напился воды, утерся рукавом, потом обернулся ко мне:

– Пей!

Пить мне не хотелось, но я понял, что не хотелось пить и надзирателю и остановился он из-за меня.

– Умойся, парень, – продолжал надзиратель, – а то неудобно, глаза у тебя красные…

Я плеснул себе в лицо холодной водой и, почувствовав облегчение, улыбнулся надзирателю.

– Мать? – спросил он.

– Мать! – ответил я.

– Я так и понял: улыбка у вас схожая.

– Да.

– И тебе не стыдно?

Я удивленно взглянул на надзирателя.

– Чего уставился? Не стыдно, говорю, тебе? – повторил он.

Я промолчал и, сложив руки за спиной, как это полагается заключенному, зашагал дальше.

Сентиментальный гуманизм

Вор в тюрьме неприкосновенен, он пользуется абсолютной автономией. Вор не вмешивается в чужие дела, а вмешаться в свои дела не позволит и подавно. Поэтому, как ни парадоксально, но сидеть в тюрьме с ворами приятнее, чем с какими угодно другими людьми любого образования, профессий, судеб, характеров, национальностей. Камера, в которой нет воров, напоминает необитаемый остров, где жертвы кораблекрушения влачат жалкое существование и в ожидании спасательного судна поедом едят друг друга. Равноправие в среде воров иной раз вызывает изумление! Вор от вора отличается лишь уровнем образования, что следует объяснить отсутствием в их воровской конституции параграфа о всеобщем обязательном образовании. Впрочем, образование не дает вору ровным счетом никакого преимущества: все воры одинаково несчастны. Для них не существует понятия о социальном, имущественном или национальном цензе. Вор есть вор, будь он из Месопотамии, Танзании или Чохатаури[37]. Не существует для воров и черного, белого, красного, желтого цветов – все воры одинаково черны. Вор не работает, у него нет профессии, поэтому ворам чуждо чувство профессионального соперничества или профессиональной гордости. Единственная профессия всех воров – воровство. Вор может уважать вора за какие-то его выдающиеся качества, но это дело сугубо личное. Воры в тюрьме едят вместе, делятся последним куском, во всем поддерживают друг друга. Насколько вор на воле труслив и ненадежен, настолько он смел и верен товарищу в тюрьме. Тюрьма – стихия воров, здесь они чувствуют себя привольно. Вот почему воры не участвуют в уборке камеры, и вот почему в составленном Гоголем графике дежурств значатся все наши фамилии, кроме Девдариани и Гулояна.

Сегодня дежурят Шошиа и Мебуришвили. Они уже вынесли парашу, наполнили водой бак, и теперь Шошиа, недовольно бурча, подметает камеру. Я и Тигран играем в шахматы, остальные сидят на нарах, подобрав ноги.

– Что, я вор хуже других? Я украл меньше других? – повысил голос Шошиа.

Я знаю, куда он клонит, но молчу…

– Да, да, чем я хуже других? – повторил громко Шошиа, ткнув метлой в наши ноги.

Тигран так и застыл с ферзем в руке. Он внимательно поглядел на меня, потом на Шошиа.

– Это ты о ком, уважаемый Шошиа?

Не обратив на него внимания, Шошиа продолжал:

– Вор ты, Мао Цзэдун или Александр Македонский, чистота нужна всем! Да! И я вовсе не обязан подбирать мусор за другими! Где справедливость?!

– Заза-джан, ты не знаешь, о ком распространяется этот гражданин? спросил Гулоян меня.

– Играй ради бога, а то выпустят меня и партия останется неоконченной.

– Хаши восемь! – сделал ход Тигран.

– Кебаби[38] четыре! – ответил я.

– Конечно, тебе смешно! – накинулся на меня Шошиа.

– Я-то при чем, Шошиа, ведь я отдежурил вчера? – удивился я.

– Я не о тебе… Есть тут некоторые…

– Я, что ли? – спросил Тигран.

– Вот именно! Ты и Девдариани! – не вытерпел Шошиа.

– Так в чем же дело, дорогой Шошиа, говори!

– Да отстань от них, Шошиа! – крикнул Мебуришвили. – Знаешь ведь тюрьма принадлежит ворам. Не так ли, уважаемый староста?

– Тебя ещё не хватало! – огрызнулся Гоголь. – Сказано вам: вор хозяин в тюрьме! А спросишь ещё раз, вырву у тебя язык, и конец делу!

– А что я такого сказал? – стал оправдываться Мебуришвили. – Сказал, что тюрьма принадлежит им…

– Кому это – им? Почему – им?! – взвизгнул Шошиа. – Работать, убирать, парашу таскать, воду носить – не им, а жрать им?!

– Шошиа, не говори только, что кто не работает, тот не ест! Оскандалишься! – предупредил я.

В камере захохотали.

– Вот ещё! – не унимался Шошиа. – В гюрьме хозяева – они, в… в этом… – Шошиа запнулся.

– Так, так… Где ещё? – спросил Тигран.

– А что, мало разве тюрьмы? В таком случае, пожалуйста, пусть отделятся от нас и создают свою "Автономную республику воров Советского Союза"! – нашелся Шошиа.

– А ты забыл, что я и Лимон – воры? – спросил Тигран и смахнул с доски шахматные фигуры.

– Люди! – повернулся Шошиа к нарам. – Спросите его, чем они нас попрекают? – Чем они в конце концов отличились? В чем он и Лимон нас обошли? Один убил человека из-за червонца, другой на крытом рынке украл у крестьянина сыр! Да знаешь ли ты, Гулоян, что украденных мною денег вся твоя родня не пересчитает за десять лет! Миллион девятьсот тысяч! Это то, на чем я попался! А на чем не попался – считай ещё десять лет! Теперь скажи мне – кто из нас украл больше: я или ты с Лимоном? А? И чем вы лучше меня? – Шошиа швырнул метлу на пол и, подбоченившись, уставился на Гулояна.

– Шошиа, – сказал побледневший Тигран. – Я знал, что ты – вонючий чирей, но только не знал, когда ты лопнешь! – Он подошел к своему тюфяку, быстро вспорол его и достал парикмахерскую бритву.

В камере нависла зловещая тишина. О существовании бритвы не подозревал никто из нас. Онемевший Шошиа попятился назад, прижался спиной к стене и застыл.

Быстро поднявшись с нар, Девдариани преградил дорогу Тиграну.

– Ведешь себя как сопляк! Отдай бритву!

– Пусти, Лимон, хочу увидеть цвет его гнилой крови! – попросил Гулоян.

– Отдай, говорю, бритву!

Гулоян протянул Лимону бритву и уселся напротив меня. А Шошиа, воспользовавшись моментом, забрался на свою галерку и затих.

Девдариани сложил бритву и бросил её на нары Исидора:

– Спрячь, дядя Исидор!

Потом он повернулся к Шошиа:

– Гоголадзе!

Перетрусивший Шошиа молчал. Сейчас он напоминал загнанную на дерево кошку, которая с ужасом глядит на рычащего под деревом пса, готового в любой миг растерзать её в клочья.

– Гоголадзе! – повторил Девдариани. – Я скажу тебе, чем я лучше тебя… Во-первых, тем, что я – Девдариани… Во-вторых, тем, что я человек, а ты обезьяна… В-третьих, вот чем: если бы вор сумел раздобыть миллион рублей, он никогда больше не стал бы воровать! А вы? Что делаете вы? У твоего компаньона Гварамадзе в земле, под деревом, нашли миллион рублей. Разве это человек? Нет, это – плод гнилого семени! И ты, наверно, такой же! И ты, наверно, зарыл деньги в землю, и когда ты умрешь, твои дети не найдут их. И твои дети наплюют на твою могилу. Понял?

– Почему, почему? – захныкал Шошиа.

– Потому, что ты – плод такого же гнилого семени!.. Зарывать деньги в землю!.. Неужели не было у тебя нуждающегося родственника? Или ты никогда не встречал на улице нищего? Сходил бы в церковь, поставил бы свечку в благодарность за то, что тебя ещё не поглотила земля!.. Деньги в земле!.. У, паразиты паршивые!.. И вы ещё осмеливаетесь сравнивать себя с нами?! Не видать тебе воли, ты недостоин её! Ты должен сдохнуть здесь, у окна, как застрявший в заборе боров!

– Вот и сдыхаю! – пустил слезу Шошиа.

– Ну и сдыхай! Туда тебе и дорога!.. Разве вы люди? Алчные, ненасытные животные! Всего вам мало! Сегодня – миллион, завтра – два, послезавтра – три!..

– Я ворую у государства, а вы грабите бедных людей! – постарался оправдаться Шошиа.

– Не бедных, а гнилых, вроде тебя, подонков!

– Я тружусь!

– Трудишься? А минуту тому назад говорил – "украл"!

– Допустим, я украл. Но ты-то почему воруешь у меня?

– Не тот вор, кто крадет, а тот, кто концы прячет!

– Говорю тебе: я ворую у государства. Это дело другое!

– А что, государство, по-твоему, не нуждается в деньгах? Или государство дойная корова? Как ещё оно держится, когда такие вот, как ты, паразиты день и ночь сосут из него кровь! Сукин сын я буду, если вру: мне жаль государство!

Не знаю, что думал в эту минуту Девдариани, но мне, честное слово, и впрямь стало жаль государство, когда я представил себе, как из него сосут кровь Шошиа и его дружки.

– Ладно, ладно, Девдариани, не хватало ещё мне надеть траур и оплакивать бедное государство! Нашел тоже беззащитного сиротку! отбрехнулся Шошиа.

– И куда, для кого вам столько денег! Стены, что ли, оклеиваете деньгами?

– Для детей, Лимон, для детей! – запричитал Шошиа.

– Для детей! Знаю я вас! Растите "настоящих грузин", да? Интеллигентов растите, да? Английский, музыка, танцы… Дача в горах, дача на море, дача в лесу, машина, диплом, теплое местечко в Тбилиси, особняк… А что же остается делать в жизни им самим, а? Кому нужны такие импотенты? Чтоб вам подавиться вместе с вашими бездельниками!.. Гм, он ещё упрекает Тиграна! Тигран убил одного человека и ответит за это! А ты? Ты с лаской, с улыбкой, без крови душишь тысячи людей и не желаешь отвечать?! Камеру прибрать не желаешь! Парашу вынести не желаешь! У, гадина! Сойди только вниз, и я суну тебя головой в эту самую парашу, обезьяна ты паршивая!

Девдариани перевел дух.

– И ты недалеко ушел от меня! – проворчал Шошиа. – Тоже мне, ангел нашелся!.. Золотое семя!..

– Я и не выдаю себя за ангела или за плод золотого семени! Я умру, и на этом прервется весь мой род. А тебе мало двух ублюдков, ты ещё собираешься жениться на какой-то Сирануш, чтобы жрать толму и плодить новых ублюдков!

– И женюсь! – выкрикнул Шошиа так поспешно и энергично, словно Девдариани вот-вот собирается отнять у него эту самую Сирануш.

Терпеть дальше было нельзя. Натянутый до предела общий нерв должен был лопнуть или ослабнуть… Последние слова Шошиа спасли положение: нерв ослаб, и в камере раздался смех…

– Ва, я думал – они перегрызут друг другу горло… Какое там! Сидят и смеются! Чему вы смеетесь? – пробормотал недовольный финалом Тигран, заваливаясь спать. Девдариани вернулся на свое место. Я подсел к Исидору.

– Слыхали, дядя Исидор? Это не Лимон, а сам Марат!

Исидор утвердительно кивнул головой, на миг призадумался, затем поднял руки и патетически произнес:

– Несмотря на кучу недостатков, горячие сердцем, светлые духом и благородные по натуре наши соотечественники были бы способны чудеса творить, если б их не охлаждали и не успокаивали вечные снега Кавкасиони…

Не знаю, какое по счету место занимает слово "гуманизм" в ряду первых библейских слов или в каком тысячелетии после появления на Земле человека было произнесено оно впервые, но одно для меня бесспорно: первое гуманное деяние было совершено в райском саду господом богом, когда он изгнал оттуда набедокуривших Адама и Еву и тем самым избавил их от кошмара вечного беззаботного и обеспеченного житья.

Тогда этот поступок всевышнего многими, в том числе и самими Адамом и Евой, был расценен как проявление неслыханной жестокости. Теперь же, расценивая указанное событие с позиции второй половины нашего, двадцатого века, я вижу в нем акт беспримерного человеколюбия и сострадания к ближнему. Как же иначе назвать действие творца, даровавшего Адаму и Еве радость земной жизни, наполнившего каждую их клетку кипучей кровью, вдохнувшего в их усыпленную райскими напевами и гимнами душу сладость житейских треволнений и страстей?!

За этот подлинный гуманизм, за это великое человеколюбие не раз и не два воздавал я хвалу господу богу нашему от лица многочисленных и благодарных потомков Адама и его супруги…

Что же касается сентиментального гуманизма, понятие это возникло позже, его, как и бога, выдумали люди, и, что действительно потрясающе, сие детище человеческих взаимосвязей родилось в… тюрьме…

В тюрьме жалеют всех и вся. Гулоян, например, весь день проплакал над горькой судьбой маленького героя рассказа Коркия "В соляной колыбели".