Ожерелье королевы

— А затем оставайся здесь, пока мы не скроемся.

— А если они расломают экипаж?

— Пусть ломают, что тебе за дело? Спаси Бела, если можешь, а главное — себя самого; вот все, о чем я тебя прошу.

— Хорошо, матам, — отвечал Вебер.

И в ту же минуту он пощекотал горячего ирландского коня — тот сделал скачок и опрокинул наиболее разгоряченных из собравшихся, которые ухватились уже за его поводья и оглобли.

Это вызвало страшный испуг и смятение в толпе.

— Вашу руку, сударь, — сказала тогда дама офицеру, — пойдемте, милая, — продолжала она, обращаясь к Андре.

— Пойдемте, пойдемте, храбрая женщина, — тихо пробормотал офицер, с истинным восхищением и полной готовностью тотчас же предлагая ей свою руку.

Через несколько минут он вывел обеих женщин на ближайшую площадь, где стояли в ожидании ездоков фиакры; кучера спали на козлах, а лошади, полузакрыв глаза и понурив головы, ожидали своей скудной вечерней порции.

V

ДОРОГА В ВЕРСАЛЬ

Обе дамы были теперь в безопасности от покушений толпы, но можно было бояться, как бы за ними не последовали какие-нибудь любопытные и, подняв тревогу, не указали на них народу: это вызвало бы сцену вроде только что разыгравшейся, и закончиться она могла бы много хуже.

Молодой офицер понимал это, что можно было видеть по тому, как энергично он принялся будить одного из кучеров, скорее окоченевшего, чем спавшего.

Было так холодно, что, против своего обыкновения перебивать друг у друга ездоков, ни один из этих автомедонтов по двадцать су в час не двинулся. Оставался неподвижным даже тот, к которому обратился офицер.

Тогда молодой человек схватил его за воротник жалкого одеяния и потряс с такой силой, что вывел из оцепенения.

— Эй! — крикнул ему в самое ухо офицер, видя, что тот подает признаки жизни.

— Да, да, хозяин, — произнес возница, еще в полузабытьи и покачиваясь на козлах как пьяный.

— Куда вам, сударыни? — спросил офицер по-прежнему по-немецки.

— В Версаль, — на том же языке отвечала старшая дама.

— В Версаль! — воскликнул кучер. — Вы сказали — в Версаль?

— Да.

— Ну вот еще! Четыре с половиной льё по такому льду! Нет, нет!

— Вам хорошо заплатят, — сказала старшая из дам по-немецки.

— Вам заплатят, — повторил кучеру офицер по-французски.

— А сколько? — спросил тот, не двигаясь со своих козел и, по-видимому, не особенно доверяя обещанию. — Ведь дело не в том только, чтобы доехать до Версаля, господин офицер: надо еще и возвращаться.

— Достаточно будет луидора? — спросила офицера также по-немецки дама помоложе.

— Тебе предлагают луидор, — повторил молодой человек.

— Луидор — это самая цена, — проворчал кучер, — так как я рискую поломать ноги своим лошадям.

— Мошенник, ты имеешь право требовать только три ливра отсюда до дворца Ла Мюэтт, который на полдороге. Таким образом, считая оба конца, ты имеешь право только на двенадцать ливров, а вместо них ты получаешь двадцать четыре.

— О, не торгуйтесь, — сказала старшая из дам, — два, три, двадцать луидоров, лишь бы только он сейчас же трогался и ехал не останавливаясь.

— Одного луидора достаточно, сударыня, — отвечал офицер. — Ну, негодяй, — продолжал он, обращаясь к кучеру, — долой с козел и отворяй дверцы.

— Я хочу получить плату вперед, — сказал кучер.

— Мало ли чего ты хочешь!

— Я имею право требовать это.

Офицер сделал движение к нему.

— Заплатим вперед, заплатим, — сказала старшая дама по-немецки.

И она стала поспешно рыться в кармане.

— Боже мой! — сказала она тихо своей спутнице. — У меня нет кошелька.

— Неужели?

— А ваш кошелек, Андре, с вами?

Молодая женщина с таким же беспокойством ощупала свой карман.

— Я… Нет, у меня его также нет.

— Поглядите хорошенько в карманах.

— Это бесполезно, — с неудовольствием отвечала молодая женщина, видевшая, что офицер наблюдает за ними все время, пока длились эти переговоры, а кучер, ворча себе что-то под нос, уже растянул свой большой рот для улыбки, хваля себя за благоразумную осторожность.

Дамы напрасно обыскивали свои карманы: ни та ни другая не нашла ни одного су.

Офицер видел, как они выходили из себя, то бледнея, то краснея. Положение становилось затруднительным.

Дамы уже готовы были отдать в залог цепочку или какую-нибудь драгоценность, когда офицер, щадя их самолюбие, вынул из кошелька луидор и протянул его кучеру.

Тот взял луидор, оглядел его и взвесил, между тем как одна из дам благодарила офицера, затем открыл дверцы, и обе дамы вошли в карету.

— А теперь, метр мошенник, — сказал ему молодой человек, — отвези этих дам, и как следует, без всякого обмана, слышишь?

— О, такие разговоры напрасны, господин офицер: это подразумевается само собой.

Во время этого короткого диалога дамы совещались между собой.

Они с настоящим ужасом видели, что проводник и покровитель собирается их оставить.

— Мадам, — тихо сказала дама помоложе своей спутнице, — он не должен бросать нас одних.

— Почему же? Спросим у него его имя и адрес; а завтра мы отошлем ему его луидор с благодарственной записочкой, которую вы напишете.

— Нет, мадам, пусть остается, умоляю вас… Если кучер окажется нечестным, если он начнет вытворять что-нибудь дорогой… В такую погоду дороги очень плохи. К кому мы обратимся за помощью?

— Да ведь у нас есть его номер и литера бюро.

— Да, и я не спорю, что вы можете потом приказать дать ему сколько угодно плетей; но если в ожидании этого вы не приедете сегодня ночью в Версаль, что тогда скажут, великий Боже!

Старшая из дам задумалась.

— Это правда, — сказала она.

В это время офицер уже откланивался, собираясь уходить.

— Сударь, сударь, — сказала по-немецки Андре, — еще одно слово, только одно слово…

— К вашим услугам, сударыня, — отвечал офицер, видимо недовольный, но с прежней изысканной вежливостью в тоне голоса и в выражении лица.

— Сударь, — продолжала Андре, — вы не можете отказать нам еще в одной любезности после стольких услуг.

— Я слушаю.

— Мы должны признаться вам, что боимся этого кучера: когда вы договаривались, он показался нам таким злым.

— Вы напрасно беспокоитесь, — сказал офицер, — я знаю его номер, 107, и литеру бюро, Z. Если он причинит вам какую-нибудь неприятность, обратитесь ко мне.

— К вам! — забывшись, воскликнула Андре по-французски. — Как мы обратимся к вам?! Мы даже не знаем вашего имени!

Молодой человек отступил на шаг назад.

— Вы говорите по-французски, — с изумлением сказал он, — и заставляете меня целые полчаса коверкать немецкий язык! О, право, сударыня, это очень нехорошо.

— Простите, сударь, — сказала по-французски другая дама, храбро придя на помощь своей смутившейся спутнице. — Вы видите, что хотя мы, может быть, и не иностранки, но все же заблудились в Париже и теперь попали в непривычный для нас фиакр. Вы светский человек и понимаете, что мы находимся в совершенно необычных для нас условиях. Помочь нам только наполовину — значило бы не помочь совсем. Вы проявили подлинную сдержанность и скромность. У нас сложилось о вас хорошее мнение. Не заставляйте менять его. Не судите о нас дурно, и если вы можете оказать нам услугу, не стесняйтесь сделать это. Или позвольте нам поблагодарить вас и искать поддержки у другого.

— Сударыня, — отвечал офицер, пораженный благородным и полным очарования тоном незнакомки, — располагайте мною

— В таком случае, сударь, сделайте одолжение — садитесь с нами.

— В фиакр?

— И проводите нас.

— До Версаля?

— Да, сударь.

Офицер без всяких возражений сел в фиакр на переднее место и крикнул кучеру:

— Трогай!

Дверцы захлопнулись, пассажиры братски разделили между собой меха и шубы, и кучер, миновав улицу Сен-Тома-дю-Лувр, пересек площадь Карусель и покатил по набережным.

Офицер откинулся в угол против старшей из дам, предварительно сняв редингот и тщательно покрыв им ее колени.

Все трое хранили глубокое молчание.

Кучер, потому ли, что хотел честно заработать плату, или потому, что присутствие офицера, внушая ему почтительный страх, удерживало его от поползновения проявить недобросовестность, не переставал погонять своих несчастных кляч по скользкой мостовой набережных и дороги Конферанс.

Между тем от дыхания трех путешественников внутри фиакра постепенно стало теплее. Тонкий аромат духов носился в воздухе и пробуждал в слегка одурманенном этим запахом мозгу молодого человека впечатление, становившееся с каждой минутой более благоприятным для его спутниц.

«Эти женщины, вероятно, засиделись где-нибудь в гостях, — думал он, — и теперь возвращаются в Версаль немного испуганные и слегка сконфуженные. Но если это дамы из общества, — продолжал размышлять офицер, — то почему они ехали в кабриолете, да еще сами правили?

О, на это легко ответить. Кабриолет был слишком тесен для трех лиц, и две дамы не захотят стеснять себя, посадив между собой лакея. Но ни у той, ни у другой совершенно не оказалось денег!»

Это обстоятельство, говорившее не в пользу спутниц, заслуживало новых раздумий.

«Наверно, кошелек был у лакея. Кабриолет, теперь, вероятно, разбитый на куски, был очень элегантен, а лошадь… если я знаю толк в лошадях, стоит полтораста луидоров.

Только богатые женщины могут бросить без сожаления такой кабриолет и такую лошадь. Поэтому отсутствие денег ни о чем не говорит. Да, но эта причуда говорить на иностранном языке, будучи француженкой?

Ну что же, это только свидетельство прекрасного воспитания. Авантюристкам не свойственно говорить по-немецки как природные немки, а по-французски — как парижанки.

Кроме того, обе женщины отличаются, по-видимому, врожденной изысканностью манер.

Мольбы более молодой женщины были очень трогательны. Обращение старшей отличалось благородством и повелительностью.

Да и помимо того, — продолжал размышлять молодой человек, помещая свою шпагу таким образом, чтобы она не беспокоила его соседок, — можно подумать, что военному человеку грозит какая-нибудь опасность из-за того, что он проведет два часа в фиакре вместе с двумя красивыми женщинами. Красивыми и скромными, — продолжал он, — так как они молчат и ждут, чтобы разговор начал я».

Без сомнения, обе молодые женщины, со своей стороны, также пытались составить себе мнение о молодом офицере. И в тот момент, когда он дошел до последнего пункта своих размышлений, старшая из дам обратилась к своей спутнице.

— Право, мой друг, — сказала она по-английски, — кучер везет нас, как покойников; мы никогда не доедем до Версаля. Держу пари, что нашему бедному спутнику скучно до смерти.

— Да ведь и разговор наш, — улыбаясь, отвечала более молодая, — не блещет занимательностью.

— Не находите ли вы, что он производит впечатление очень порядочного человека?

— Да, я того же мнения, мадам.

— Вы заметили, что он в морской форме?