Помоги проекту - поделись книгой:
Старшая дама утвердительно кивнула головой.
— Я уже имела честь сказать вам, сударыня, что мой отец вступил в неравный брак.
— Да, женившись на своей привратнице.
— Так вот, Мари Жоссель, моя мать, вместо того чтобы гордиться этим и всю жизнь быть признательной отцу за оказанную ей честь, начала с того, что разорила моего отца (что было, впрочем, нетрудно), заставляя мужа при всей скудности его средств выполнять разные неумеренные ее требования. Затем, доведя моего отца до необходимости продать последний клочок земли, она убедила его, что ему следует ехать в Париж, дабы вернуть себе права, связанные с его именем. Ей было нетрудно уговорить его, так как, весьма вероятно, он надеялся на справедливость короля. Он поехал, обратив в наличные деньги то немногое, чем еще владел.
Кроме меня, у отца были еще сын и дочь. Сын, такой же несчастный, как и я, прозябает рядовым на военной службе, а дочь, моя бедная сестра, накануне отъезда моего отца в Париж была оставлена около дома одного фермера, ее крестного.
Эта поездка поглотила небольшие оставшиеся у нас средства. Отец напрасно тратил силы, обращаясь ко всем с тщетными просьбами. Он лишь ненадолго показывался дома, рассказывая о своих неудачах и находя там одни только лишения. В его отсутствие мать, которой нужна была жертва, стала обращаться со мной все хуже и хуже, попрекая каждым съеденным куском. Тогда я стала мало-помалу есть один хлеб, а часто не ела вовсе ничего, садясь за нашу скромную трапезу только для вида. Но мать всегда находила повод для наказания: за малейшую провинность, которая заставила бы иной раз другую мать только улыбнуться, она била меня. Соседи, думая помочь, рассказали отцу, какое дурное обращение мне приходилось терпеть. Отец пробовал защищать меня от матери, не замечая того, что этим покровительством он превращает минутного врага в вечную мачеху. Увы, я не могла давать ему советов, которые были бы мне полезны: я была слишком мала, совсем ребенок, не могла объяснить себе, что происходит, и только терпела последствия, не стараясь доискиваться их причин. Я знала страдания — и все.
Но вот отец заболел, и ему пришлось оставаться дома, а затем он слег в постель. Меня удаляли из его комнаты под тем предлогом, что мое присутствие утомляло его и что я не умела сдерживать свою потребность двигаться, в которой сказывается молодая жизнь. А за порогом отцовской комнаты я снова попадала под власть матери. Она учила меня произносить одну фразу, сопровождая каждое слово ударами и пинками; затем, когда я выучила наизусть эту унизительную фразу, которую инстинктивно не хотела запоминать, когда мои глаза стали красны от пролитых слез, она вывела меня к выходной двери и толкнула навстречу первому прохожему, прилично одетому, с приказанием сказать ему эту фразу, если я не хочу быть избитой до смерти.
— О, это ужасно, ужасно! — пробормотала дама помоложе.
— А что это была за фраза? — спросила старшая.
— Вот она: «Сударь, сжальтесь над бедной сиротой, происходящей по прямой линии от Генриха де Валуа».
— О, какая гадость! — воскликнула старшая дама с гримасой отвращения.
— И какое впечатление производили эти слова?
— Одни выслушивали меня с жалостью, — продолжала Жанна, — другие прогоняли с угрозами. Некоторые, наконец, предупреждали, что опасно так говорить, что подобные слова могут услышать дурные люди. Но я знала одну опасность — ослушаться мать, знала один страх — получить побои.
— И что же дальше?
— Боже мой, сударыня! То, на что рассчитывала моя мать. Я приносила домой немного денег, что давало отцу возможность еще на несколько дней избавиться от ужасной перспективы попасть в больницу.
Старшая посетительница изменилась в лице, глаза младшей наполнились слезами.
— Наконец, сударыня, хоть я несколько и облегчала положение моего отца, гнусное ремесло заставило меня взбунтоваться. Однажды, вместо того чтобы гоняться за прохожими и приставать к ним с привычной мне фразой, я села у подножия уличной тумбы и просидела там целый день. Вечером я вернулась домой с пустыми руками и мать избила меня так, что на следующий день я заболела.
Тогда отец, лишившись всех средств, был принужден уйти в Отель-Дьё, где и умер.
— О, какой ужас! — прошептали обе дамы.
— Но что же вы стали делать, когда умер ваш отец? — спросила младшая из посетительниц.
— Бог сжалился надо мной. Через месяц после смерти моего бедного отца мать ушла с солдатом, своим любовником, бросив меня с братом.
— Так вы стали сиротами?
— О, совсем наоборот, сударыня. В отличие от других, мы чувствовали себя сиротами, пока у нас была мать. Нас поддерживало милосердие общества. Нам было противно протягивать руку за подаянием, и мы просили милостыню только при крайней необходимости: Господь велел своим созданиям самим добывать средства к существованию.
— Увы!
— Что я еще скажу вам, сударыня? Однажды я имела счастье встретить карету, которая медленно ехала к предместью Сен-Марсель. На запятках стояло четыре лакея. В карете сидела женщина, молодая и красивая. Я протянула к ней руку, прося милостыню, а она стала расспрашивать меня. Мои ответы и мое имя удивили и даже насторожили ее. Я дала ей свой адрес и объяснила, как меня найти. На следующий день она убедилась, что я не солгала, и взяла нас, меня и брата, к себе. Затем она определила моего брата в полк, а меня в швейную мастерскую. Так мы оба были спасены от голода.
— Эта дама была госпожа де Буленвилье?
— Она самая.
— Кажется, она умерла?
— Да. Она умерла, и я снова впала в прежнее ужасное положение.
— Но ее муж ведь жив и богат?
— Ее мужу, сударыня, я, тогда совсем молодая девушка, также обязана большими страданиями, как моей матери я обязана страданиями детства. К тому времени я уже выросла, возможно, похорошела; он это заметил и захотел получить плату за свои благодеяния. Я отказала. В это самое время умерла госпожа де Буленвилье. Человека, за которого она выдала меня замуж, честного и храброго воина де Ламотта, не было здесь, так что со смертью моей благодетельницы я больше осиротела, чем после кончины отца.
Вот моя история, сударыня. Я сократила описание моих страданий. Следует избавлять людей счастливых и милосердных, какими мне кажется вы, сударыни, от того, чтобы выслушивать столь длинные рассказы.
Продолжительное молчание наступило после этой последней фразы г-жи де Ламотт.
Старшая из двух дам первая прервала его:
— А что делает ваш муж? — спросила она.
— Мой муж находится в гарнизоне Бар-сюр-Об, сударыня; он служит в жандармах и, так же как я, ожидает лучших времен.
— Но вы обращались с просьбой ко двору?
— Конечно.
— Имя Валуа, подтверждаемое документами, вероятно, возбудило к вам участие?
— Я не знаю, сударыня, какие чувства вызвало мое имя, так как я не получила ответа ни на одну просьбу.
— Но ведь вы видели министров, короля, королеву?
— Никого. Везде мои попытки были безуспешны, — отвечала г-жа де Ламотт.
— Не можете же вы ходить с протянутой рукой!
— Нет, сударыня, я отвыкла от этого. Но…
— Что?
— Но я могу умереть с голоду, как мой отец.
— У вас нет детей?
— Нет, сударыня, и мой муж, найдя смерть на службе престолу, обретет, по крайней мере для себя, достойный конец наших испытаний.
— Не можете ли вы, сударыня, хотя мне очень неприятно настаивать на этом, представить мне доказательства вашего происхождения?
Жанна встала, порылась в шкафчике и вынула оттуда несколько бумаг, которые и подала благотворительнице.
Но так как ей очень хотелось воспользоваться той минутой, когда дама приблизится к свету, чтобы рассмотреть бумаги, и таким образом покажет черты своего лица, она с особенной заботливостью подняла фитиль лампы, усилив ее свет.
Отгадав ее намерение, дама-благотворительница тотчас же отвернулась от лампы, словно свет ей резал глаза, и, следовательно, отвернулась от г-жи де Ламотт.
В этой-то позе она внимательно перечитала все документы, одну бумагу за другой.
— Но, — заметила она, — это все копии актов, сударыня. Я не вижу здесь ни одного подлинника.
— Подлинники находятся в верном месте, сударыня, я могу их предъявить…
— Если бы представился для того важный случай, не правда ли? — с улыбкой сказала дама.
— Случай, доставивший мне честь видеть вас, сударыня, конечно, очень важен для меня; но документы, о которых вы говорите, так драгоценны…
— Я понимаю. Вы не можете их доверить первому встречному.
— О сударыня! — воскликнула графиня, которой наконец удалось на секунду разглядеть полную достоинства наружность своей покровительницы, — о сударыня, мне кажется, что вы для меня не первая встречная.
И с этими словами Жанна, быстро открыв другой шкафчик с секретным замком, извлекла оттуда оригиналы подтверждающих документов, тщательно уложенные в старенький портфель с гербом Валуа.
Дама взяла и внимательно, как знаток, пересмотрела их.
— Вы правы, — сказала дама-благотворительница, — эти документы в полном порядке. Я советую вам не терять времени и представить их кому следует.
— А что я, по вашему мнению, могу тогда получить, сударыня?
— Вне всякого сомнения, пенсию для вас и продвижение по службе для господина де Ламотта, если только этот дворянин его достоин.
— Мой муж — воплощенная честь, сударыня, и всегда строго исполнял свои служебные обязанности.
— Этого достаточно, сударыня, — сказала дама-благотворительница, закрывая лицо капюшоном.
Госпожа де Ламотт с тревогой следила за каждым ее движением.
Она видела, как дама опустила руку в карман и вынула из него сначала вышитый платок, которым она прикрывала лицо, когда ехала в санях по бульварам.
За платком последовал маленький сверток с золотом, имевший дюйм в диаметре и три или четыре дюйма в длину.
Дама-благотворительница положила этот сверток на шифоньерку со словами:
— Совет благотворительного общества уполномочил меня, сударыня, предложить вам, в ожидании лучшего, эту незначительную помощь.
Госпожа де Ламотт окинула сверток беглым взглядом.
«Экю по три ливра, — думала она, — здесь их, по крайней мере, пятьдесят штук, а может быть, и сто. Ну, это полтораста или даже наверно, триста ливров, упавших нам с неба. Но для ста золотых сверток слишком короток, а для пятидесяти слишком длинен».
Пока она производила эти наблюдения, обе дамы прошли в первую комнату, где г-жа Клотильда спала на стуле около свечи, красный и чадивший фитиль которой был окружен целым потоком растопленного сала.
От едкого и отвратительного запаха дама, которая положила сверток на шифоньерку, едва не задохнулась. Она поспешно опустила руку в карман и достала флакон.
Но на зов Жанны г-жа Клотильда проснулась и, схватив крепко обеими руками огарок свечи, высоко приподняла его, как маяк, над темными ступенями лестницы, невзирая на протест обеих посетительниц, твердивших ей, что она отравляет их этим освещением.
— До свидания, до свидания, госпожа графиня, — закричали они и поспешно выскочили на лестницу.
— Где я могу иметь честь поблагодарить вас, сударыни? — спросила Жанна де Валуа.
— Мы вам дадим знать, — отвечала старшая дама, стараясь спуститься с лестницы возможно скорее.
И звук их шагов вскоре затих на нижних этажах.
Госпожа де Валуа вернулась к себе; ей хотелось поскорее посмотреть, верны ли были ее соображения относительно свертка. Но, проходя по первой комнате, она задела ногой какой-то предмет, скатившийся с циновки, которая прикрывала дверь снизу.
Нагнуться, поднять этот предмет и подбежать к лампе было делом нескольких мгновений.
Это была золотая коробочка, круглая, плоская, с простой гильошировкой.
В коробочке лежало несколько душистых шоколадных лепешек; но, хотя ее форма была плоской, можно было заметить, что у нее двойное дно; графине потребовалось некоторое время для того, чтобы найти секретную пружину.
Наконец она ее нашла и нажала.
Тотчас же перед ее глазами предстало изображение красивой женщины с суровой, несколько мужественной наружностью и выражением королевского величия на лице.
Немецкая прическа и великолепное ожерелье, напоминавшее цепь какого-то ордена, придавали совершенно своеобразный характер этому портрету.
Вензель, составленный из букв
Госпожа де Ламотт предположила, судя по сходству этого портрета с наружностью молодой дамы, своей благодетельницы, что это изображение ее матери или бабушки, и первым побуждением графини было, надо сознаться, броситься к лестнице за дамами.
Но она услышала стук выходной двери.
Тогда она бросилась к окну, чтобы позвать посетительниц, так как было слишком поздно догонять их.
Но все, что она могла разглядеть, был быстро мчавшийся кабриолет в конце улицы Сен-Клод, поворачивавший за угол улицы Сен-Луи.
Тогда графиня, потеряв всякую надежду вернуть дам, еще раз оглядела коробочку и дала себе слово, что отошлет ее в Версаль.
— Я не ошиблась, — воскликнула она затем, схватив сверток с шифоньерки, — здесь только пятьдесят экю.
И сорванная обертка полетела на пол.
— Луидоры! Двойные луидоры! — воскликнула графиня. — Пятьдесят двойных луидоров! Две тысячи четыреста ливров!
И алчная радость блеснула в ее глазах, между тем как г-жа Клотильда, ошеломленная зрелищем такого количества золота, какого ей еще никогда не приходилось видеть, всплеснув руками, стояла с открытым ртом.
— Сто луидоров! — повторяла г-жа де Ламотт. — Эти дамы, значит, богаты? О, я их найду!..
IV
БЕЛ
Госпожа де Ламотт не ошиблась в своем предположении, что скрывшийся кабриолет уносил двух дам-благотворительниц.
Поделиться книгой: